Нечкина

Вдумываясь в композицию пьесы «Горе от ума» и порожденные ею внутренние законы взаимодействия героев, мы ясно различаем в пьесе два лагеря: лагерь молодой России, представленный Чацким, и лагерь крепостников, защитников косной старины, представленный Фамусовым, Скалозубом, Хлёстовой и многими другими. Пафос героя в том, что он борется один против многих. Но тем не менее нужно говорить о лагере, к которому принадлежит герой, а не о герое-одиночке. За Чацким с большим искусством и тактом художника беглыми и тонкими линиями второго плана очерчены его сторонники. Это не только двоюродный брат Скалозуба, который оставил вдруг службу, хотя ему следовал чин, «крепко набрался каких-то новых правил» и «в деревне книги стал читать». Это не только князь Федор, племянник княгини Тугоуховской, который обучался в вольнодумном Петербургском педагогическом институте и в силу этого «чинов не хочет знать». Очевидно, к тому же

лагерю принадлежат и «профессоры» Педагогического института, упражняющиеся в «расколах и безверьи». Отнесем сюда и студентов, обученных «расколам и безверью», представленных уже упомянутым князем Федором. Сюда же относятся сторонники «ланкарточных взаимных обучений», а также какие-то люди, руководящие ученьем и обучающиеся в этих — «как бишь их» — пансионах, школах, лицеях, от которых старуха Хлёстова впрямь готова сойти с ума.

Не забудем, что, по словам Софьи, Чацкий «в друзьях особенно счастлив», очевидно, эти друзья — его единомышленники, ведь не Скалозубы же они. В жизни Чацкого наступил момент, когда ему стало «скучно» в доме Фамусовых, даже несмотря на любовь его к Софье, — и он «съехал» оттуда — очевидно, не в пустыню и одиночество, а в какой-то оживленный мир единомышленников, тех самых «друзей», о которых говорит Софья. «Теперь пускай из нас один, из молодых людей, найдется: враг исканий, не требуя ни мест, ни повышенья в чин, в науки он вперит ум, алчущий познаний», — говорит Чацкий во множественном числе о представителях молодого поколения, — явно не об одном из них, а о многих. Тот «недруг выписных лиц, вычур, слов кудрявых», у которого в голове найдутся здравые мысли и который будет протестовать против раболепства перед иностранцами, — этот недруг может найтись, по мнению Чацкого, «и в Петербурге и в Москве». «Вот то-то, все вы гордецы! Спросили бы, как делали отцы? Учились бы на старших глядя!» — восклицает Фамусов, не случайно употребляя выразительное множественное число.

Когда Фамусов говорит: «Ужасный век!» — и добавляет: «Все умудрились не по летам», — он явно говорит о каких-то многих представителях молодежи. Когда Чацкий говорит, что нынче «вольнее всякий дышит», он тоже говорит о каких-то многих своих сторонниках, ощущающих нужду в этом вольном дыхании. «Где — укажите нам — отечества отцы...» — говорит Чацкий Фамусову, и это множественное число — отнюдь не риторическая формула. Когда Фамусов говорит, что «нынче пуще чем когда безумных развелось людей и дел и мнений», — он явно говорит о многих, а не об одном Чацком. «А? как по-вашему? По-нашему смышлен», — восклицает Фамусов о низкопоклонном Максиме Петровиче, и это множественное число с большой выразительностью говорит

именно о двух лагерях. Очевидно, уже существуют многие люди, готовые осмеять придворного низкопоклонника, отважно жертвующего затылком для потехи власть имущих, — иначе Чацкий не употребил бы выражения: «Нынче смех страшит и держит стыд в узде». Ведь пугал, очевидно, не смех какого-то одного человека, а смех многих, расходящимися раскатами звучавший по России. Множественное число многих глаголов и существительных — своеобразный персонаж комедии, и персонаж немаловажного значения.

Таким образом, круг единомышленников Чацкого гораздо шире, чем кажется с первого взгляда. Необходимо говорить именно о двух лагерях в пьесе. И лишь пафос героя и драматизм его положения оттенен тем, что вот тут, в доме Фамусова, он борется один против многих.

Наличие двух лагерей в пьесе представлялось важнейшим композиционным моментом и самому автору. Грибоедов пишет в своем известном письме к Катенину о «Горе от ума», характеризуя позицию героя в пьесе: «Этот человек разумеется в противуречии с обществом, его окружающим». «Разумеется» не взято в запятые, это не вводное слово, — это глагол в роли сказуемого данного предложения. Дополнительно углубляет и комментирует эту же сторону дела В. К. Кюхельбекер: «В „Горе от ума“, точно, вся завязка состоит из противоположности Чацкого прочим лицам... Дан Чацкий, даны прочие характеры, они сведены вместе, и показано, какова непременно должна быть встреча этих антиподов, — и только». Кюхельбекер справедливо полагает, таким образом, что движение в пьесе дается антагонизмом двух лагерей. Мы вправе предположить, что это мнение — не случайное умозаключение далекого читателя, а результат многократного обсуждения пьесы и ее замысла с другом — Грибоедовым. Употребляя выражение Леонардо да Винчи, «il primo motore» («первый двигатель») пьесы — общественная коллизия, наличие двух лагерей346.

В каком отношении к ней развивается любовная драма? Раскрытая в своих глубоких пружинах и тонко прокомментированная И. А. Гончаровым, она стала общепризнанным элементом сюжета. Нередко отношение любовной драмы к общественному содержанию пьесы формулируется в грибоедовской литературе так: она-де существует «самостоятельно», «кроме» социального

содержания. Никак нельзя с этим согласиться. Любовная драма развивается в глубокой связи с коллизией двух лагерей. Эта коллизия как бы кольцом охватывает любовную драму и несет ее в себе, соединяя свое движение с ее развитием и придавая ей особую остроту. Герой принадлежит тому социальному миру, который противостоит лагерю его соперника. Представим себе на одну минуту, что соперник Чацкого — человек одного с ним лагеря, одних убеждений, некий Чацкий № 2, какой-либо Каховский или Якушкин, личные романы которых теперь хорошо известны. Мы немедленно чувствуем, как начинает колебаться самый костяк композиции пьесы. Мы потрясаем самую систему событий и хотим извлечь из нее нечто такое, на что пьеса опирается, на чем держится все соотношение ее частей. В самом деле: Чацкий, вернувшись в Москву, находит, что сердцем Софьи овладел Чацкий № 2, собрат по убеждениям. Любовное столкновение сейчас же теряет элементы общественной коллизии, и, что самое важное, пьеса вообще останавливается. Перестают действовать именно те признанные самим автором над собою законы, которые пустили в ход движение пьесы. В предположенном нами случае исходов любовного конфликта могло бы быть только два: Чацкий мог бы противодействовать благородному сопернику или содействовать ему. В первом случае Чацкий мог бы вступить в борьбу с соперником лишь на «общечеловеческой» основе противопоставления одного сильного чувства другому, и «Горе от ума» немедленно исчезло бы вообще, полностью переродившись в чисто любовную пьесу. Во втором случае, если Чацкий, движимый чувством благородного самоотречения, в силу каких-то особых поводов отказался бы от своей любви и стал бы помогать другу отбивать Софью у лагеря Фамусовых, Чацкий немедленно стал бы второстепенным лицом, а пьеса также перестала бы быть «Горем от ума».

Держит любовную интригу в том виде, в каком она раскрывается в пьесе, именно общественное противоречие — столкновение двух лагерей. Социальная коллизия охватывает любовную драму, несет ее в себе и вместе с тем движется в ее эпизодах, как кровь в сосудах организма. Если соперник Чацкого принадлежит одному с ним лагерю, Чацкий уже не может сказать Софье: «Когда подумаю, — кого вы предпочли...» Он уже не имеет никаких оснований воскликнуть о сопернике: «Она его не

уважает!» или: «Шалит, она его не любит...» Более того, — новое обстоятельство начинает касаться прямо всех деталей пьесы, даже мелких этапов ее внутреннего хода, и пожирать их, как пламя пожирает рукопись. Не будем уже говорить о том, что пьеса рухнула бы еще до приезда Чацкого: Якушкин не ответил бы озадаченному Фамусову, что спешил на его голос «с бумагами-с», а, застигнутый отцом врасплох, конечно, действовал бы открыто и прямо, — и приехавший Чацкий застал бы бурную развязку пьесы вместо начала первого акта. И первый разговор Чацкого с Софьей существеннейше меняется, и даже не столько меняется, сколько полностью исчезает: она, привыкшая к таким же разоблачительным речам Чацкого № 2 и, очевидно, любящая эти речи любимого человека, не будет иметь решительно никаких оснований воскликнуть: «Гоненье на Москву!» или: «Не человек, змея!», или язвительно предложить Чацкому свести его с тетушкой, «чтоб всех знакомых перечесть». Да и на балу не произошло бы никакого скандала, потому что Чацкий не имел бы повода смеяться над Молчалиным — «громоотводом», умеющим моську вовремя погладить...

Не менее двух лагерей должно существовать во всяком драматургическом произведении. Автор волен силою своей художественной фантазии создать любые сталкивающиеся группы, выдумать их. Существенным качеством «Горя от ума» является то, что конфликт противоборствующих групп не выдуман автором, а кровно принадлежит исторической действительности. Лагери, с огромной новаторской смелостью выведенные на сцену Грибоедовым, были явлением самой русской жизни.

Более того — дифференциация двух лагерей дошла до быта, до повседневности. За ней не надо ездить на квартиру к Никите Муравьеву или выискивать ее на сборищах у декабриста Глинки. Нет, она налицо, в сущности, повсюду, так глубоко захватила она дворянское общество. Тончайшей художественной чертой «Горя от ума» является именно то обстоятельство, что общество делится на два лагеря, собственно говоря, в первой попавшейся и самой обыкновенной дворянской гостиной. Никаких особых сборищ нет в доме Фамусовых — это рядовой дворянский дом. Чацкий приезжает туда не сражаться со староверами, а на свидание с любимой девушкой. И, приехав

совсем для другого, он немедленно выявляет собою деление общества на два лагеря.

Но это еще не все. Создавая глубоко реалистическое произведение, Грибоедов воспользовался формой классической светской комедии: он сохранил и внешние ее признаки — пресловутые «три единства» — места, времени и действия. Но, заставив эту форму служить новой эпохе и новым целям, он сейчас же оказался новатором и в области самой формы. Явившись автором русской национальной комедии, отражающей новую эпоху и служащей ее задачам, Грибоедов развернул действие прежде всего силой реального исторического конфликта двух общественных лагерей. Продолжим приведенную ранее цитату Кюхельбекера: «Дан Чацкий, даны прочие характеры, они сведены вместе, и показано, какова непременно должна быть встреча этих антиподов, — и только. Это очень просто, но в сей-то именно простоте — новость, смелость, величие того поэтического соображения, которого не поняли ни противники Грибоедова, ни его неловкие защитники». Кюхельбекер тут совершенно прав. Поэтому и форма классической комедии не мешает нам не только признать Грибоедова реалистом, писателем новой эпохи, но одновременно и новатором формы. Карл Маркс пишет: «Обычной судьбой нового исторического творчества является то, что его принимают за подобие старых и даже отживших форм общественной жизни, на которые новые учреждения сколько-нибудь похожи». Основная мысль этого утверждения применима и к данному случаю. Новаторство в старой классической форме отметили и современники, — выше цитирован Кюхельбекер. Напомним П. Вяземского: «Самые странности комедии Грибоедова достойны внимания: расширяя сцену, населяя ее народом действующих лиц, он, без сомнения, расширил и границы самого искусства. Явление разъезда в сенях, сие последнее действие светского дня, издержанного на пустяки, хорошо и смело новизною своею». Прекрасные слова! Конфликт двух общественных лагерей и потребовал «народа» действующих лиц. Это — момент создания социального портрета общественной группы. Пустоту светского дня, издержанного на пустяки, можно было подметить и понять, лишь противопоставив его мысленно иному идеалу человеческого времяпрепровождения. Этот критерий должен был существовать в сознании зрителя, если он хотел и мог понять комедию.