Глава 36. – Не разговаривай со мной

– Вилли! Вилли!

– Не разговаривай со мной. Мне нужно заниматься делом. Ты не можешь со мной разговаривать.

– А разве ты не хочешь снова поговорить с Плохой Девочкой, Вилли?

– ММММмммммммм. МММмммммммм.

Линди заткнул уши пальцами и замычал громче. Он пробовал так делать много лет назад, но тогда Мама сунула его пальцы в пламя печи и сказала, что такое случается с пальцами, которые пойманы в ушах.

– Ты был так добр с ней, Вилли. А что, если Мама солгала и Плохая Девочка на самом деле Хорошая Девочка?

– Это ложь! МММмммммммм.

– Разве Плохая Девочка когда‑нибудь заставляла делать вещи, которые тебе не хотелось, Вилли? Или с Плохой Девочкой тебе было хорошо?

Он не должен был напоминать о Плохой Девочке внутри нее. Теперь она пыталась использовать это против него.

– Это не было хорошо, Мама. Это было как выходившая из меня рвота. ММммммм.

– Ты собирался вырезать Плохую Девочку из Мамы, Вилли? Ты в этом уверен?

– Ммммммммм. Ммммммммм.

– Возможно, ты хотел вырезать Маму из Плохой Девочки.

– Ты сумасшедшая! Поэтому ты и плохая – ты врешь.

– Сними с меня, Вилли, эти глупые веревки. Иди сюда и свернись клубочком рядом с Плохой Девочкой. Твоей Плохой Девочкой, Вилли.

– Прекрати произносить такие слова.

– Тебе не нужно вырезать Маму из меня, Вилли. Я могу просто отослать ее. Я могу отослать ее хоть на край света.

– Она не пойдет. Она ЗАСТРЯЛА здесь!

– Уже нет. Ты испугал ее своим волшебным секретным фильмом, своим великолепным фильмом. Ее даже нет в этой комнате, Вилли. Почему бы тебе не подойти и не развязать меня? Мы с тобой вдвоем скроемся, прежде чем Мама возвратится.

Уиллет Линди, он же мистер Каттер, взял скальпель и провел по лезвию большим пальцем.

– Это не сработает, Мама. Ты мне сама об этом говорила.

– Нет, Уилл, не надо, Уилл…

Ее живот был таким мягким и теплым.

Лестница на палубу была воткнута в грязь рядом с большим полноприводным вездеходом. Киль находился на высоте метра над грязью, а само судно стояло на толстых опорах стапеля для ремонта, который так никогда и не состоялся. Конструкция выглядела неустойчивой, и я боялся, что шхуна поедет, когда я встану на лестницу.

Через обшивку корпуса я услышал тихий звук. Голос Эйвы.

Шхуна стояла прочно, и я взобрался на палубу. Свет пробивался сквозь тонкую щель на окне, где один кусок пленки не полностью заходил на другой. Теперь я услышал и второй голос. Нагнувшись, я прижался к окну.

Над Эйвой стоял Уиллет Линди. Она, в одном белье, была привязана к столу для аутопсии. На Линди не было ничего, кроме выпачканных в грязь брюк от костюма и ботинок. Я видел, как он намечает пальцем направление разреза на ее животе, держа в другой руке скальпель и готовясь действовать.

Я бросился на дверь, и проржавевшие петли тут же отвалились. Это напоминало удар по бумаге: я споткнулся и, размахивая руками, пролетел через узкую каюту. Потом поскользнулся в грязи и крови, стекавшей с моих ног, и тяжело упал. Боль пронзила мое бедро, нож отлетел в сторону. Шхуна зашаталась на столбах, раскачиваясь, словно на воде. Снизу раздался треск, и судно дало крен. С полок на пол с грохотом упали консервные банки, бутылки из‑под воды, тарелки, инструмент. Телевизор пополз вперед и остановился, удерживаемый проводами. По полу покатился пульт дистанционного управления, и я, почти голый, растянулся рядом.

Лента начала перекручиваться назад.

– Иее‑яуп, тис‑трис сипппен…

На экране из темноты появился рот Уиллета Линди и начал втягивать слова в себя. В это время реальный Линди стоял прямо надо мной, а в лицо мне смотрели два темных глаза двуствольного дробовика.

– Лежать! – завопил он. – Просто оставайтесь на месте, детектив Райдер.

Он так сильно ударил меня в бок ботинком с металлическим носком, что я скрючился.

– Я здесь все чистил и чистил, а теперь вы понаносили грязи.

Он направил ствол мне в голову.

– Оуп, иеняах, иеппух… – произнес телевизионный Линди, продолжая заглатывать собственные слова.

– Давайте вперед, через комнату. Не вставать. Ползком! Я пополз.

– Я наблюдал за вами, детектив Райдер, – сказал Линди. – Вы все время что‑то вынюхивали вокруг Мамы. – В телевизоре массивные лапы Барлью превращались в бицепсы Дэшампса, сдуваясь после этого до размеров рук Нельсона.

– Крин‑йее‑уп, тенрип, ридши…

– Сядьте. Здесь. Не вздумайте. Двигаться.

Я повиновался. Если бы он нажал на курок, голова моя превратилась бы в кашу.

– Почему вы здесь? – требовательным тоном спросил он.

– Чтобы забрать доктора Даванэлле домой.

– Мама остается здесь.

Телеэкран показывал, как Эйва вставляет внутренние органы в Дэшампса, словно пакует посылку для отправки. Еще одно быстрое движение скальпеля, и разрез на теле зажил.

– Ттен‑юпо, пинрип, тудо…

– Я не смогу вас связать. Поднимите руки вверх.

Он собирался отстрелить мне руки.

– Поднимите руки над головой, детектив Райдер.

Я никогда раньше ни от кого, кому удалось избежать смерти, не слыхал, что в такие моменты мир становился каким‑то сверхреальным, почти светящимся, как будто добавляется еще одно чувство, позволяющее улавливать все. Даже едва заметное движение шхуны, словно кто‑то еще хочет поприсутствовать при моем последнем мгновении в жизни. Интересно, может такое быть?

Вот, снова толчок, легкое потрескивание. Шепот деревянных досок? Или снаружи все‑таки кто‑то есть?

Линди скосил глаза вдоль черного ствола ружья. Он ничего не слышал.

– Поднимите руки вверх немедленно! – заорал он.

Я медленно начал поднимать руки через стороны вверх, чтобы дробь не попала в лицо. Палец Линди на курке от напряжения побелел. Я закрыл глаза.

Через дверь с воплем влетела желтая птица. Линди развернулся и разнес ее на куски. Птица распалась на мягкий снег белой пены и клочки пластика – вот и все, что осталось от бывшего спасательного жилета.

Я перекатился по полу и ударил Линди ногами под колени. Гром со стороны дверей. Ввалился Гарри. Я встал, хватаясь за стол. Шхуна затряслась от этих движений, и один из столбов опоры треснул. Она еще наклонилась, и хирургический инструмент с подноса рассыпался по полу. Линди увернулся от Гарри и ударил его прикладом в челюсть.

Гарри рухнул. Я схватил с пола скальпель. Линди повернулся к Гарри и занес над ним ружье.

Я зарычал и бросился на Линди, схватив его одной рукой за шею, а второй направляя дуло вверх и в сторону. Оно выстрелило в крышу, а отдача вырвала оружие из его рук. Я согнул Линди назад, через наклонившийся стол. Он, раня пальцы о скальпель, хватал меня за лицо, за руки. Между нами текла кровь. Он развернулся ко мне животом, и я ударил его скальпелем чуть ниже пупка. Он закричал и вцепился в меня зубами. При ударе я почувствовал сопротивление его кожи под острием ножа. Блестящее лезвие целиком утонуло у него в животе.

У меня хватило сил разрезать его донизу, до самого естества.

– Мама, Мама, Мама, Мама… – быстро повторял он, как молитву. Я взглянул на Эйву. Она качала головой. Нет, нет, нет.

Линди завыл:

– Мамамамамамамамамамама…

Я чувствовал, что руки слабеют.

– Дее‑юуп, ренит, тесхеееуп… – На экране телевизора Эйва возвращала внутренности телу Нельсона.

Пол накренился, и я схватился за стол, чтобы удержаться на ногах. Линди вывернулся и нырнул в люк трюма. Я заглянул туда, но увидел только соединенные проводами ряды аккумуляторов. Со стороны киля раздался громкий треск, и шхуна снова подвинулась, на этот раз сильнее. Бочка с бензином возле генератора упала и перевернулась, вылив топливо на пол и через открытый люк в моторный отсек и трюм. Аккумуляторы сдвинулись и клацнули. Мы остались в шхуне, пропитанной бензином, с полным комплектом заряженных аккумуляторов, соединенных оголенными проводами, под дождем, с умалишенным капитаном…

Одно неловкое движение, одна искра…

Шхуна наклонилась еще на несколько градусов. Балки перекрытий скрипели. Мы с Гарри, старясь удержаться на наклонном полу, возились с веревками Эйвы. Под нами затрещал слабеющий металл, палуба дрогнула и осела еще на несколько десятков сантиметров. Я упал. Гарри, держась за край прикрученного болтами стола, продолжал рвать путы Эйвы. От едких паров бензина глаза слезились. Гарри еще продолжал бороться с веревками, когда мне удалось встать.

– Тереппед утен бенетха…

Гарри рычал, разрывая веревки, руки его дрожали от напряжения. Я почувствовал резкий запах плавящейся на проводах изоляции.

Привязанной оставалась только шея.

Раздался треск, и шхуна страшно закачалась. На пол полетело последнее содержимое полок. На пленке Эйва провела руками по голому телу и резко отклонилась назад.

– Амам, амам, – сказал Линди, когда лента смоталась в самое начало. Его губы стали тускнеть и исчезли в темноте. Кассета остановилась.

– Держи ее! – крикнул Гарри, помогая Эйве подняться.

Я услышал грохот ломающегося дерева. Лодка дрогнула, наклонилась вперед и зарылась носом в мягкую почву. Мы покатились по полу вместе с консервными банками, инструментами и всяким мусором.

В насыщенном парами бензина воздухе появился дым.

Но мы были уже возле выхода.

Мы вывалились наружу в великолепную, милую сердцу грязь и отползли по траве в сторону. Щелчок искры где‑то позади нас превратился в оглушительный чмокающий звук – ву‑умп! – и ночь стала оранжевой и золотой. Мы, спотыкаясь, бросились за ближайший пригорок. В наши мокрые лица дышало тепло пожара. Внутренность каюты горела, как порох, но дерево снаружи, пропитанное дождем, разгоралось медленнее. Свет пламени пробивался сквозь двери, иллюминаторы, из рулевой рубки. Через несколько минут старая шхуна уже напоминала упавший со звезд на землю волшебный фонарь, в свете которого наши скорчившиеся фигурки тоже стали золотыми.

А затем она просто развалилась на куски и догорела.

Эпилог

– …Последнее, что я услышал, были вопли Карсона о плавучести тела. Поэтому я сделал глубокий вдох и расслабился. Вы когда‑нибудь пробовали расслабиться в момент, когда думаете, что идете ко дну?

– Я бы просто умерла, – сказала Эйва.

Над головой закричала чайка, и она проследила за ней взглядом. Гарри взял еще один орешек. Он ел арахис в присущем только ему стиле: откусывал кончик скорлупы, капал в образовавшееся отверстие немного горячего соуса, после чего вываливал содержимое в рот.

– Но потом я обнаружил, что могу как бы подскакивать. Я ушел под воду, взмахнул руками, как крыльями, всплыл, глотнул воздуха, и вода снова накрыла меня с головой.

Для большей убедительности Гарри замахал руками. На мгновение я снова услышал шум дождя и увидел, как он уносится вниз по коричневой реке. Усилием воли я оборвал экскурс в прошлое и вернулся в настоящее. Чтобы обдумать все происшедшее, понадобится время, решил я. Но это не сегодня. Сегодняшний день должен быть посвящен только данному моменту, не обремененному цепями, призраками или ниточками, уходящими в грязную тьму.

– Как далеко тебя унесло? – спросила Эйва.

Прикидывая, Гарри прищурился.

– Думаю, где‑то с четверть мили. Затем я почувствовал под собой дно и, черт возьми, в конце концов выполз на песчаную отмель на том берегу.

Мы сидели на моей веранде. Это была первая возможность поговорить обо всем в деталях, без посторонних. Весь следующий после происшедшего день мы провели в больнице. В окружении врачей и чрезмерно любопытных копов. Вчера копов было еще больше, к тому же подключилась пресса. Мы отвечали на вопросы репортеров расплывчато, преуменьшая собственную роль.

Эйва склонилась к Гарри.

– Ты думал, что Карсон… – Она запнулась. Ей было трудно произнести это слово, как и мне нелегко было его слышать. – …Погиб?

Гарри посмотрел на меня и подмигнул.

– Этот мальчик не может делать толком чертову уйму вещей, но плавать он умеет. Я знал, что если кому и суждено вынырнуть на том берегу реки, то только Карсону. И просто продолжал идти вверх по течению, зная, что он будет действовать точно так же. Потом я услыхал грохот где‑то вверху и впереди.

– Это я вломился через гнилую дверь, – сказал я.

Какую‑то долю секунды я снова кубарем летел по шхуне, скользя в грязи и крови, а остановившись, увидел перед глазами стволы двенадцатого калибра… Я затряс головой, прогоняя видение.

– Я подумал, – сказал Гарри, – что нужно взглянуть, кто это нарушает мою небольшую славную прогулку по природе. Потом я увидел в воздухе эту чертову посудину…

Прошло всего два полных дня, а контуры происшествия уже начали расплываться. С моими руками все было не так плохо – точнее, должно было стать, когда отрастут ногти. Порез от ножа в бедре ощущался так, словно кто‑то вшил туда пчел. В больнице мне выдали палочку, но я оставил ее в машине: от нее больше мороки, чем пользы. Я поднялся, опираясь о стол.

Рука Эйвы протянулась к моей.

– Ты в порядке?

– Хочу прислониться к перилам. Задница совсем онемела.

Она сжала мою руку, и я заглянул ей в глаза. Они выглядели здорово: чистые, светлые и зеленые, как море в солнечную погоду. Она подмигнула, и сердце у меня екнуло. Я похлопал ее по руке и захромал к поручням веранды. На столе защебетал мой идиотский сотовый. Не стоило тогда вытаскивать его из сумки со льдом.

– Послушаешь, Гарри?

– Наверное, еще один проклятый репортер, – ответил тот. – Или Скуилл хочет снова стать хорошим.

Хоть я и не использовал записанную кассету, Скуилл заметно поблек. Его отстранили от ведения всех расследований и присвоили звание «связующее звено с прессой» – пресса эта, видимо, была его достойна. Сейчас он по‑новому переделывал историю и уже звонил раньше. Признаваясь, что Барлью его одурачил, – такая вот незадача! Звучало это патетически, но таков уж Скуилл.

– Дом Райдера, – сказал Гарри в трубку. – Алло? – Он посмотрел на телефон, потом на меня и пожал плечами. – Никого. Наверное, неправильно набрали номер.

Он швырнул телефон на стол и заковылял в кухню, чтобы насыпать в тарелку еще орехов. Я прислонился спиной к перилам. Эйва стояла рядом, облокотившись на деревянные поручни и молча глядя на залив. Небо было безоблачным и синим. Низко над волнами летела плотная вереница пеликанов.

– Когда ты стояла здесь в первый раз, – сказал я, – ветер очень плотно прижимал твою одежду к телу. И в голове моей витали сладострастные мысли.

Она убрала с глаз прядь волос.

– Кажется, что это было так давно.

– Это ты о моих сладострастных мыслях? Странно, мне казалось, что я мог бы припомнить парочку прямо из сегодняшнего утра.

– Я твердо намерена вести трезвый образ жизни. Но лучшую часть меня гложет страх. Боязнь себя самой.

– В тебе было полно призраков. Некоторых ты выдумала, но большинство были реальными.

Она кивнула, отхлебнув имбирного ситро.

– Я говорила с доктором Пелтье. Теперь все будет по‑другому. Совсем по‑другому.

Клэр занималась примирением с собственными демонами, не желая больше никому их демонстрировать. Я разговаривал с ней вчера вечером и знал, что сегодня она собиралась встречаться с адвокатом, специализирующимся на бракоразводных процессах. Мне очень хотелось посмотреть, как она будет выглядеть, когда освободится от Зейна. Возможно, ее глаза станут еще более синими?

– Ты идешь сегодня вечером на собрание? – спросил я.

– И сегодня, и завтра, и послезавтра. Я делаю все, что говорит Медведь. Мне нравится там. Когда я выхожу оттуда, то чувствую себя легче, словно летаю. – Она поставила стакан и встала на цыпочки, чтобы слегка прижаться своими губами к моим. Я услышал шум раздвижной двери: на веранду вернулся Гарри.

– И что я вижу? – сказал он.

Я запнулся, прогоняя в голове несколько комбинаций слов.

– Целуются и милуются? – попробовал я наудачу.

– Черт! – сказал он, выкатывая глаза в притворном шоке. – Мальчик наконец‑то хоть раз попал.

Я сразу же хотел огорчить его следующим высказыванием, но снова зазвонил телефон. Гарри поставил тарелку с арахисом на стол и поднял трубку.

– Дом Райдера. Уф‑фу. Да, он здесь рядом. Да, мэм, подождите секундочку. – Гарри посмотрел на меня. – Это доктор Праузе, Эванжелин Праузе.

Я кивнул. Гарри принес мне телефон. Я повернулся лицом к морю и поднес трубку к уху.

– Карсон? Это Эванжелина Праузе. – Ее голос стал тихим. – Мне очень жаль, Карсон. Боюсь, что у меня для вас плохие новости. Ужасные новости.

– Господи, что случилось?

Ее голос дрожал.

– Я о Джереми, Карсон. Он умер… покончил с собой. Он повесился.

Я слышал слова, но не мог вникнуть в их смысл.

– Джереми? Нет, этого не может быть…

– Прошлой ночью. Или сегодня рано утром. Он оставил записку. Она адресована вам.

– Я не могу в это поверить, это какая‑то ошибка. Мой брат никогда бы…

– Хотите, я прочту вам эту записку, Карсон? Хотя не должна этого делать, она очень личная. Я могу прислать ее по почте.

Я набрал побольше воздуха и дал ему выйти из груди.

– Да, давайте. Пожалуйста, прочтите ее.

Звук разворачивающейся бумаги. И приглушенный голос Эванжелины:

– «Дорогой Карсон, прости меня. Я не знал, что он пришел за твоей женщиной. В этой части моя интерпретация материалов была ошибочной. Я был уверен, что он хочет другую, следующую по очереди, Пелтье. Не знаю, будет ли для тебя иметь значение мое покаяние, но думаю, что будет. Я надеюсь на это. Люблю тебя сейчас и всегда, Джереми». Вот и весь текст, – тихо сказала она. – Мне очень жаль.

Я стоял в своем доме, висевшем в воздухе над островом, смотрел на полосу прилива и осмысливал звонок Эванжелины. Внезапно пришло откровение, и солнце, казалось, осветило мир сразу со всех сторон. Одновременно исчезли тени. Вода накатывала, как громадный зеленый ковер, ослепительно белел песок. Я посмотрел на Эйву и Гарри и, увидев в их глазах тревогу, показал поднятый большой палец: все нормально, все в полном порядке. Чем больше я пытался сдержать улыбку, тем шире она расплывалась на моем лице. Я снова поднес трубку к уху.

– Ты сделал все почти идеально, Джереми: и интонации, и ритм… Но доктор Праузе никогда не выступала под именем Эванжелины.

В трубке повисла тишина.

– Она называет себя Вэнжи, – сказал я. – Всегда просто Вэнжи.

Я пытался услышать какое‑то подтверждение присутствия брата на другом конце провода. Вдалеке шумели волны, в лицо дул бриз. Я ладонью прикрыл одно ухо, ко второму прижал трубку и напряженно вслушивался в тишину. На какую‑то долю мгновения ветер затих, волны бесшумно замерли на бегу. Я закрыл глаза и смог распознать малейший намек на дыхание, близкое, как кровь в моих венах, и далекое, как сожженные годы: я услышал быстрое дыхание испуганного ребенка, одного в полной темноте. Мой голос произнес:

– Я люблю тебя, брат.

И я повесил трубку, оборвав связь с прошлым. По крайней мере, до завтра.

Date: 2015-09-17; view: 268; Нарушение авторских прав