Глава 33. Широкие шины вездехода утонули в грязи, провернулись, затем зацепились за твердую почву

Широкие шины вездехода утонули в грязи, провернулись, затем зацепились за твердую почву. Машину занесло, после чего она с ревом направилась к реке. Туда было меньше мили. Его собственный грузовичок сейчас отдыхал на дне ручья к северу от Чикаго. Прекрасный день, пурпурно‑серые облака и скрывающая все за собой пелена замечательного дождя. Он объехал упавшую ветку и подпрыгнул на мягком пригорке, привстав на сиденье, чтобы смягчить удар при приземлении.

Позади себя он услышал тихие стоны Мамы, привязанной ремнями в задней части машины. Снотворное заканчивало свое действие. Он подсыпал его в кофе, и, когда она начала терять ориентацию, вывел ее через погрузочную платформу к своему автомобилю. Препарат в ее теле скоро должен испариться, – он знал это по собственному опыту, – и она все быстро выдохнет, когда проснется. Он должен поторопиться: Мама становилась очень опасной, когда сердилась.

Вдалеке он увидел группу деревьев, скрывавших его шхуну от посторонних глаз. Никто не сможет их найти. Он поговорит с Мамой о плохих вещах, которые происходили в прошлом, а потом покажет ей, кем он стал.

Он спасет ее.

Он должен вырезать из нее Плохую Девочку. Он сейчас достаточно силен, чтобы сделать это.

Тучи кружились, словно темные демоны, дождь пошел сильнее. Это действительно был прекрасный день.

– Мой бог! – воскликнул Гарри, глядя, как челюсть Эйвы двигается вперед‑назад, вверх‑вниз. – Она и вправду занимается тем, о чем я подумал?

– Да. Она читает. «Покорежил целую кварту мужиков‑шлюх, покорежил, мужиков‑шлюх мужика‑шлюху», снова и снова.

Мимика Эйвы и ритм изменились. Гарри сказал:

– Теперь что‑то другое. Сейчас она читает…

– «Крысы. Крысы. Крысы. Крысы», – сказал я. – Или «Хо хо хо хо».

– Если не слышать голос, все это выглядит так, будто…

– Я знаю. И еще вспомни, что я стою практически рядом с ней, только в кадр не попадаю.

Гарри начал что‑то шептать себе под нос, одновременно придерживая рукой подбородок.

– Он выбирал слова, которые ритмично раскачивали челюсть.

Теперь у этих надписей появлялся смысл. Линди хотел, чтобы Эйва воспроизвела движения при оральном сексе, когда низко нагнется, чтобы прочесть крошечные и бледные слова, в то время как ее голова будет закрывать то место, где должен находиться возбужденный член. С верхней камеры движения были легкими, но убедительными. Он смонтировал под разными углами записи Нельсона и Дэшампса, у которых были практически одинаковые животы, чтобы растянуть сцену, а затем повторял это снова и снова. Голова Эйвы раскачивалась, ее челюсть двигалась то быстрее, то медленнее, а комнату заполняли влажные стоны Линди. И его возбуждение выглядело неподдельным.

Фрагменты были отфильтрованы, чтобы скрыть больничную обстановку: белый цвет был очень ярким, а тени – темными и грязными. Фоном всему этому служила музыка и зловеще искаженные звуковые эффекты: какие‑то пульсации и скрежет для усиления кошмаров праведников.

Эйва начала яростно раскачиваться, и стоны Линди стали более частыми и громкими. Я догадался, что она отклонилась назад после чтения текста, а он развернул это движение в обратном направлении, после чего на повышенной скорости запустил его вперед и все это многократно повторил.

Линди издал сдавленный стон оргазма, и экран погас. Из колонок раздался резкий высокий вопль, и Гарри подскочил на месте. Новый фрагмент начался с крупного плана препарирования: движения скальпеля, руки в перчатках, вынимающие внутренние органы через красный разрез.

– Ох‑хо, – сказал Гарри.

Голос Эйвы произнес:

– Вилли? Уиллет Линди.

Я был прав. Линди набрал собственное имя из отдельных слов и слогов. Не были ли другие слова балластом, просто для отвлечения внимания? Я затаил дыхание и с ужасом слушал, оцепенев.

– Уилл Линди? – сказала Эйва.

Линди ответил ей детским голосом:

– Да, мама?

– Ты снова был с той девочкой, да? – Голос Эйвы был слабым и монотонным: голос с компьютерными интонациями, подборка слов со спины Барлью.

– Я не хотел, мама.

– Она делала плохие вещи внутри тебя, верно?

Бесстрастность голоса Эйвы придала этим словам нотки безысходности.

– Я ее больше никогда не увижу. Я обещаю.

– Уиллет, Уиллет, Уиллет… ты знаешь, что плохая девочка заставляет тебя лгать.

– Нет, на этот раз все честно. Я сказал, я обещаю.

– Мы должны быть в этом уверены, Уилл.

– Нет. – Голос его дрожал.

– Наступило время вынуть плохие вещи, Уилл.

Рука, скользнувшая во влажную полость. Она что‑то сжимает и растирает.

– Не делай мне снова больно, мама.

Я подумал, что так оно вполне могло быть и в действительности: голос Линди – безумный и испуганный, голос мамы – унылый и механический. Запуганный ребенок против сумасшедшего робота. В какой‑то момент она – плохая девочка, в другой – его мама.

– Она находится глубоко в тебе, Уилл. Мама должна вынуть ее.

– Нет, пожалуйста. Не надо, мама, прошу тебя.

Руки в перчатках резали и вытаскивали что‑то. Одна сцена сменялась другой. Печень. Почки. Мочевой пузырь. Они блестели под ярким светом ламп, как фантастические фрукты‑мутанты. Большинство кадров было снято так близко, что в них не попадал обрубок шеи. Когда же это все‑таки случалось, лишенные опознавательных особенностей обезглавленные тела, насколько я понял, должны были позволять лихорадочному сознанию Линди просто подставлять на это место свою собственную голову.

Гарри заговорил тихо, словно в церкви:

– Думаешь, она и вправду могла резать его?

– Возможно, он это так себе представлял, – сказал я, – когда она накачивала чем‑то его внутренности.

– Может быть, эта женщина действительно – исчадие ада? – сказал Гарри, когда на свет извлекались легкие.

– Это ужас, просочившийся сквозь поколения.

Голос Линди взлетел в следующий регистр:

– Мне так больно, мама.

– Боль очищает нас, Уилл.

Экран погас, звук пропал, тишина казалась абсолютной. Затем голос Линди вернулся: он стал старше и более циничным.

– Я кое‑что знаю, мама.

– Что ты знаешь?

– Я знаю один секрет. – Голоса на записи были стереофонически разделены: голос Эйвы шел справа, а голос Линди – слева.

– Что же ты знаешь, Уилл?

– Секреты, секреты… – Он дразнит ее.

– Что же ты знаешь, Уилл?

Шепот:

– Что ты и есть плохая девочка.

– Что ты сказал, Вилли?

– Я знаю, что ты и есть плохая девочка, мама. – Он засмеялся, а голос его стал наливаться похотью. – Секреты, секреты. Много секретов.

– Что бы там ни было дальше, – сказал Гарри, – добром это кончиться не может.

– Ты… просто… заткнись… немедленно… Уилл Линди.

– Ты плохая девочка, мама, ты плохая девочка, мама, я знаю твой секрет…

Однозвучные приговаривания Линди переросли в безудержный высокий вопль, прорезавший воздух, словно косой, и оборвавшийся в темноту. Было слышно только жужжание магнитофона. Через минуту на экране появилось тело на поверхности черной, как уголь, морской воды. Тело Нельсона. Цвета были полностью стерты, остался только белый, черный и скрывавший контуры серый. Камера перешла на бицепс и приблизила его вплотную.

– Смотри, что я могу, мама, смотри, как я сделаю это. – Голос Линди превратился в язвительный шепот.

Бицепс Нельсона заменила рука Дэшампса – в том же положении, но больше и массивнее.

– Я росту, мама. Смотри.

Плоский живот Нельсона превратился в более мускулистый брюшной пресс Дэшампса. Бедро Нельсона стало более толстым бедром Дэшампса.

– У‑у‑х‑х, мама, – в голосе Линди звучал вызов, – а теперь посмотри‑ка сюда.

Плечи Нельсона раздулись, как по волшебству, увеличив объем и очертания.

– Господи! – сказал Гарри. – Какие мстительные фантазии!

Эйва‑ мама с трудом складывала вместе слова:

– Не надо, Уилл. Ты пугаешь меня. Не пугай меня.

– Думаю, сейчас ты испугаешься по‑настоящему, мама. Смотри сюда. – В голосе Линди звучал триумф.

Экран снова стал черным, а зловещие звуки зазвучали глубже и ритмичнее. Затем показалась картинка тела тяжелоатлета, принадлежавшего Барлью. Оно было огромным и рельефным: массивная грудь, окорока бицепсов… Последовал монтаж видов тела под несколькими углами. За несколько секунд сжались десятки кадров, камера увеличивала изображение, словно тело втягивало ее.

– Нет. Уилл. Не надо. Я боюсь.

– А теперь твоя очередь, мама.

Губы крупным планом напоминали начало этой ленты. Влажный рот Линди, выплевывающий слова:

– Думала ли ты когда‑нибудь, что я приду за тобой, мама?

Голос Эйвы прорывался через мешанину сжатых вместе гласных – неприятный, сдавленный звук. «И» явно взято из «пиииии». Короткие «о» – из «Бвстона». Длинное «о» – из «Кокомо». Названия городов обеспечили необходимые слоги и одновременно отвлекли внимание.

– …аааахх‑оооооаа‑ууу… Не надо… пожалуйста.

В кадре появилось лицо Линди, наполовину затемненное. Дикая улыбка под сияющими глазами, руки жестикулируют, обращаясь к зрителю.

– …оо… ахх… оооаауухх…

– Боль очищает нас, мама.

– …ээээ‑аа‑ооо‑аххх… Уилл…

– Я спасу тебя, мама.

– …ооооааааеее…

Экран внезапно погас, звук резко оборвался. Комнату наполнил шелест перематываемой пустой ленты.

– Что случилось? – спросил Гарри. – Пленка закончилась?

– Нет, – медленно сказал я, в то время как мое сознание следило за следующим набором невидимых ниточек, тянувшихся из темноты. – Здесь не хватает финальной сцены. Кульминации.

– Смерти матери.

– Будь ты проклят, Джереми! Гореть тебе в аду… – прошептал я в темный экран, неожиданно догадавшись, почему я покинул его комнату невредимым.

– Что такое, Карсон? – спросил Гарри.

– Джереми не мог видеть, кто был убийцей, зато он четко видел, кто убийцей не является, – сказал я, вспоминая, как Джереми изучал полицейские рапорты и протоколы допросов, пока его сфокусированный в точку ум расшифровывал каждую деталь. Я вспомнил, как он накричал на Эйву, когда та сказала, что его вмешательство спасло человеческие жизни: «Ты видишь в этом спасение людских жизней, ведьма. А я вижу ПРЕДАТЕЛЬСТВО ДЖОЭЛА ЭДРИАНА!»

Я вспомнил легкость, с которой он направил меня против невиновного Колфилда, и ту готовность, с которой я это воспринял.

– Джереми прочел материалы и обнаружил или предположил, что убийца захвачен миссией мести, спровоцированной доминированием матери или чем‑то в этом роде. Мой брат увидел в убийце родственную душу. Он также увидел, что Колфилд не подходит на эту роль по складу своего ума.

В глазах Гарри вспыхнуло понимание.

– Поэтому Джереми направил тебя к Колфилду, чтобы дать настоящему убийце время выполнить свою миссию, вставить мать в свое кино. Джереми не жег тебя, потому что…

Я кивнул.

– Потому что он сам не выполнил свою часть договора. Вместо этого он направил меня по ложному следу.

– А Линди сейчас где‑то с… мамой, – прошептал Гарри. – Завершает свои фантазии.

Я с чувством стукнул кулаком по столу – жест столь же бессмысленный, как попытка остановить бурю с помощью бумажной вертушки.

– Что будет делать Линди? – сказал Гарри.

Мы сидели в машине без каких‑либо идей, куда ехать. Я скрестил ноги и вернулся на двадцать лет назад. Опасность. Буря. Что делать? В дневное время: бежать к своему дубу в лесу и забраться в крепость. Ждать. Ночью: выскользнуть в окно и залезть в автомобиль.

Я понял, что он будет делать, – эти же чувства были и во мне.

– Он поедет туда, где чувствует себя в безопасности, Гарри: в его версию моего домика на дереве. Я должен был сообразить, что это могло быть.

– Побежит ли он… заканчивать свое кино?

– Он никогда ничего не делал в спешке. Мы знаем только это.

Может быть, я обманывал самого себя? Но Линди провел сотни часов, выслеживая свои жертвы, монтируя видеозаписи, выбирая сцены, сшивая их в пятиминутный безумный сюжет расплаты. Нет. Он хотел оттянуть момент очной ставки. А для этого он должен чувствовать себя в безопасности. Следовательно, никаких тупиков, никаких штурмов, никаких отрядов специального назначения с прожекторами, воем сирен и громкоговорителями. Это только ускорило бы его сумасшедший план. Хотя, когда все будет закончено, думаю, он мог бы со смехом выбежать под ливень огня и металла: боль и смерть для него будут значить не больше, чем точки, из которых складывается изображение на телеэкране.

Но сначала мы должны были его найти. Что там говорила мисс Клей? Нет. Что сказала миссис Бенуа?

Носы.

Носы. Я вспомнил, как миссис Бенуа начинала суетиться, когда мы разговаривали с ее племянницей. Носы. Она возбуждалась, когда кто‑то произносил имя Линди. И говорила – носы. Или что‑то похожее на это.

– Давай назад, в мотель, Гарри, – сказал я. И добавил совершенно лишнее: – Жми.

Date: 2015-09-17; view: 250; Нарушение авторских прав