Девушка в нарезке

Я менял фильтр в кофеварке, когда в мою дверь вломились две тонны мокрой глины. Глина была одета в желтую куртку сотрудника муниципальной службы и тащила с собой мусорный бак. Глина была восьми футов ростом и ярко‑рыжая, как мандарин. Глина была големом.

– А я‑то думал, вы, обезьяны, умеете мусор выбрасывать, – буркнул я, засовывая фильтр на место.

– Вы частный детектив? – спросил голем.

– Так на двери написано.

– Вы должны мне помочь. – Голем вытянул руку – не ту, в которой держал бак. А другую – с измазанным кровью топором.

В дверь хлестал ливень, и с глиняных ног голема летели рыжие брызги воды. Ковер под ним потемнел.

– Разве вам дождевики не выдают? – поинтересовался я.

– Так их же на всех не хватает. За них драться приходится. Ну а таким мелким, как я… не достается нам дождевиков.

Меня это уже начало раздражать: терпеть не могу големов.

– Поверю тебе на слово. Говори быстрее, что тебе от меня нужно, и выметайся.

– Но вы должны мне помочь.

– Нет, не должен.

– Но мне больше некуда идти.

Я повернулся к шкафу для хранения документов. Протянул руку и выдвинул второй ящик. Пошарил в нем и отыскал то, что мне нужно. А потом направил эту штуку на голема.

Что это? – спросил голем. Глина на его лбу собралась складками, как будто он мучительно раздумывал.

– Водяной пистолет.

– И что?

– Не смотри, что он маленький. Копы с помощью таких «игрушек» разгоняют толпу. Водяная камера соединена червоточиной со Стиксом. Я спускаю курок, и в следующие три секунды на тебя обрушиваются шестнадцать тонн речной воды.

– А вы ковер не боитесь испортить?

– Сначала испортишься ты. Так что выметайся из моего кабинета, приятель, пока не поздно.

Голем стоял нахмурившись. В открытую дверь лилась дождевая вода.

Я услышал вой полицейских сирен.

Голем положил топор на крышку мусорного бака. Бак загудел, как колокол.

– Они меня поймают!

Я снял пистолет с предохранителя.

Голем покрутил своей гигантской головой из стороны в сторону, словно надеясь отыскать выход. Через ближайший перекресток промчались полицейские машины с дико орущими сиренами.

Я начал сгибать палец, лежащий на спусковом крючке.

И тут голем рухнул на колени:

– Сжальтесь, мистер! Я ничего плохого не делал! Я знаю, что вы, люди, думаете о нас, големах. Но я не такой, как другие. Вы обязаны мне поверить. Вы – мой последний шанс. Кто‑то сделал ужасное зло, и копы думают, что это я, но это же не я! И если меня заберут, то тот, кто это сделал… ему же ничего не будет. А это неправильно. Совсем неправильно. Так что, видите сами, мне надо помочь! Вам нужно найти того, кто это сделал! Нужно, чтобы было по справедливости. И если вы не хотите сделать это для меня, то сделайте хотя бы для нее!

Голем снова встал. Сорвал крышку с мусорного бака. Она покатилась по комнате, как детская игрушка. А затем он поднял бак и вывалил на пол его содержимое.

Девушка. Изрубленная чуть ли не в лапшу, куски рук и ног, ломти мяса и такая каша из внутренностей, что уже и легкие от печенки не отличишь; острые обломки белых костей торчали вехами из этой отвратительной мешанины. Нежная белая кожа, покрывающая куски мяса, была измазана алым. Но самым ужасным было хорошенькое лицо, совсем нетронутое, если не считать рваных краев, и плавающее в луже крови.

Я зажал рот ладонью. Обычно я не склонен падать в обморок при виде мертвых тел, но это зрелище было покруче, чем в анатомическом театре.

Снаружи резко остановились шесть полицейских машин, взвизгнув шинами.

Голем смотрел на останки девушки. Сначала мне показалось, что его лицо начало оплывать. А потом я понял, что он плачет.

Из каждой машины под дождь вывалилось по четверо вооруженных полицейских.

И я, спаси меня и помилуй, опустил пистолет.

– Дверь закрой, – сказал я.

– Что?

– Что слышал.

Копы вытащили пистолеты. Выглядели они гораздо опаснее моего водяного. Голем захлопнул дверь пяткой размером с собаку‑лабрадора.

– Запрись! – воскликнул я.

Дверь подчинилась. Сингулярные засовы задвинулись с такой силой, что стены вздрогнули.

– Их это задержит? – поинтересовался голем.

– Не навсегда, – ответил я. – Но нам хватит.

– На что хватит?

Хватит, чтобы ты положил топор и рассказал, что за фигня творится.

* * *

– Вы големов, наверное, не любите. Мало кто из людей нас любит. Но мы все разные. Формы‑то у нас разные.

Голем переступал с ноги на ногу, заломив глиняные руки, как школьница. Своим огромным телом он загораживал кучу мяса на ковре. И это было очень кстати.

– Когда я встретился с големом в прошлый раз, – признался я, – он схватил меня за ноги и сунул вниз головой в облако ядовитого газа. И ты еще удивляешься моему отношению?

– Таких големов много. Слепленных из плохой глины. Мне ли не знать – каждый день ведь приходится с ними работать.

Ясное дело. Желтая куртка и бак выдавали в нем сборщика мусора. А големы‑мусорщики опасны, как оползни: держись от них подальше, и все будет хорошо, но стоит сунуться поближе, и они тебя похоронят. В буквальном смысле.

– А ты‑то чем отличаешься?

– У меня есть имя.

– Имя?

– Байрон.

– У големов имен не бывает. Только порядковые номера.

– У меня есть кое‑что еще.

– Что?

– Душа.

* * *

Скажу еще пару слов о големах.

Во‑первых, големами не рождаются – их производят, как посуду. Голема любой может слепить: для этого всего лишь нужно взять пару тонн речного ила и вдавить его в форму. Затем ты пишешь фрагмент еврейского двоичного кода на листе пергамента и вкладываешь голему в грудь. Вот и все: теперь у тебя есть собственная ходячая гора. Големы злобны, тупы и послушны. У них потрясающая память и совершенно нет совести. Они и безгранично преданы хозяину, и так же безгранично жестоки. Из них получаются великолепные телохранители и еще более великолепные сборщики налогов.

Но по сути – они те же машины. Хотя и влажные.

Так что, если голем вдруг скажет вам, что у него есть душа, в это очень трудно будет поверить.

И если вы спросите о том, что такое душа, у сотни разных человек, вы получите сотню разных ответов. Но в одном они все сойдутся: чем бы ни была душа, это то, чего нет у големов.

А вот этот голем, огромный, как сама жизнь, утверждал, будто он ничем не отличается от меня. Ну, разве что размер рубашки у него побольше. И главное – если этот голем считал себя особенным, то рано или поздно все они могут поверить, что каждый из них – особенный. И не захотят больше заниматься грязной работой.

И решат, что у них есть права. А кто знает, вдруг права у них и в самом деле есть?

И если все големы в городе начнут так думать… это сколько же злой глины вырвется из‑под контроля?!

* * *

Я стоял у окна и смотрел, как копы под дождем сооружают заграждение из мешков с песком. Я посеребрил стекло, чтобы они не могли заглянуть к нам внутрь.

– Давай пока забудем о душе, – предложил я. – Расскажи о баке с мусором. О девушке.

Голем – мне пока трудно было думать о нем как о Байроне – сел на диван. Диван сломался.

– Я работал в утреннюю смену. На восточной окраине… знаете ведь эти старые многоэтажки?

Я кивнул. Я неплохо знал ту часть города. Туда даже днем лучше не соваться. Дома там старые, и большинство из них разрушено. Некоторые обрушаются и сейчас, но люди все равно продолжают в них заселяться. И даже в те дома, которые стоят заколоченными после прошлогоднего мора.

– Не думал, что городские власти занимаются вывозом мусора с восточной окраины.

– Мы это делаем раз в году. Для ежегодной отчетности.

– Понятно.

– Ну вот, собираю я мусор и оттаскиваю в мусоровоз. Мне нравится вперед уходить. Другие големы вместе держатся, а я… ну, я вроде как одиночка. И подхожу я к этому большому старому кирпичному особняку. Трущоба жуткая, но мусорный бак перед домом стоит. Забавно – какие бы отбросы там ни жили, но и они свои отбросы выкидывают. – Байрон умолк. Огромной рукой он разгладил глину на щеках, где она размякла от слез. Это был его способ вытереть глаза. – И вот беру я бак. Но я же неуклюжий, и крышку сдвинул нечаянно. И увидел, что внутри.

– Девушка? В нарезке?

– Девушка в нарезке, да. И сверху топор. Я очень испугался. Не знал, что делать. Схватил топор… не знаю почему. Потом подъезжает мусоровоз и с ним остальные големы. Спрашивают меня, что случилось.

И тут я понимаю, что стою уже пару минут, словно вкопанный.

– А потом что?

– Четыре‑Ноль‑Семь‑Один, он наш начальник смены, посмотрел на топор. Потом заглянул в бак. И говорит: «Что ты с ней сделал, урод?» И тут все от меня так и шарахнулись, а Два‑Два‑Восемь‑Шесть сказал, что вызовет полицию, и вот тогда я бросился бежать.

– Зачем ты побежал, если ни в чем не виноват?

– Не знаю. Я был в панике. Просто кинулся наутек.

– Почему ты бак не бросил по пути? Или хотя бы топор?

– Но это же улики, да? Мне нужно доказать, что я невиновен.

Я посмотрел на копов. Они закончили воздвигать заграждение и теперь сидели там на корточках и чего‑то ждали. Я посмотрел на Байрона: голем сидел с несчастным видом посреди обломков моего дивана. С какой стороны ни глянь, ерунда получается.

Лучшее, что я мог сделать, – это открыть дверь и позволить копам выполнить свою работу.

Я налил себе еще кофе.

Заставил себя посмотреть на останки.

– Тот особняк в восточной части города, – сказал я. – Где именно он находится?

– На улице Распятия. Значит, вы мне поверили? Вы поможете мне?

– Не радуйся раньше времени. Мне просто стало любопытно. Думаю, нам с тобой предстоит небольшая прогулка.

– Но как мы отсюда выйдем? Копы нас ни за что не пропустят.

– Но здесь же не одна дверь.

Байрон посмотрел на четыре глухие стены. Поскреб в паху. Глины там у него было много.

– У вас и задняя дверь есть?

* * *

Всем известно, что существуют одиннадцать пространственных измерений. Но в тех местах, где вы обычно бываете, вы можете увидеть разве что три или четыре. Ну, иногда пять, если уже поздно и бар еще открыт. Но есть места, где измерения… скапливаются.

Представьте себе клубок шерсти. Как бы туго он ни был намотан, если начнете разматывать, рано или поздно наткнетесь на узел. Шерсть имеет свойство запутываться. То же самое можно сказать и про измерения.

Возьмем для примера наш город. Он построен прямо на гигантском космическом узле. В целом он выглядит как город, но измерений в нем слишком уж много. Поэтому он вот такой. Поэтому все копы тут зомби, а криминальные авторитеты – титаны. Поэтому на окраинах время течет медленнее, чем в деловом центре, а мэр у нас – богиня и бывшая гангстерша по имени Афина Паллада. Поэтому в небе летают гром‑птицы,[31]а сточные трубы обладают собственным разумом. Поэтому здесь все взаимосвязано, но смысла в этом ровным счетом никакого. Просто сам город – это что‑то вроде узла, узла в центре огромной паутины. Но паутина сплетена не из шелковой нити, а из космической струны.[32]И если где‑то струна завибрирует, вибрация передается всей паутине, всему узлу, всему городу. Вот что такое наш город: все звуки космоса, слитые воедино.

По крайней мере, так пишут в туристических буклетах. А я просто зову его домом.

Главное же, что у нас тут есть узлы внутри узлов. Это как‑то связано с фракталами, но я ничего в этом не понимаю, так что лучше спрашивайте у Мандельброта. Суть в том, что некоторые места в нашем городе оказываются еще более запутанными, чем остальные. Этот квартал, например. А особенно – моя контора. В моей конторе просто куча измерений.

А чем больше у вас измерений, тем больше дверей.

* * *

За книжным шкафом у меня есть люк. Я открыл его и подтолкнул Байрона к лестнице, ведущей в подвал.

– У вас там потайной ход? – спросил голем. Голос у него был, как у маленького ребенка, только грубый очень.

– Восемьдесят девять потайных ходов, – ответил я. – По крайней мере, столько я насчитал в прошлый раз.

– Тут темно. Не люблю темноты.

– Ты пока здесь постой, а я пальто возьму.

Я снова поднялся по лестнице и снял пальто с крючка. Когда я выглянул наружу, к баррикаде стремительно направлялись два автомобиля без номеров. В отличие от обычных полицейских машин на колесах, эти были шагающими.

Первым автомобилем оказалась простая проржавевшая колымага с негнущимися стальными ногами и свисающим сверху фонарем. Из нее вылез широкоплечий зомби с матюгальником. Переговорщик. Значит, копы считают это осадой.

Второй машиной оказался «кадиллак». Уж он‑то был не простым и не ржавым. Ног у него было не меньше, чем у сороконожки, и он перегородил собой всю дорогу от одного бордюра до другого. Он выглядел обтекаемым, словно кит, и таким же огромным. Машина для великана. Стекла были тонированными, но водительское окно оказалось чуть‑чуть приоткрытым. Сквозь щель я успел заметить пару уставившихся прямо на меня огромных красных глаз.

Зомби‑переговорщик поднес матюгальник к тому, что осталось от его губ.

– ВЫДАЙТЕ НАМ МАЦЕРАТОРА! МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ОН ЗДЕСЬ! ПОМОГИТЕ НАМ, И ВАС ОТПУСТЯТ!

Отпустят. Как же. Можно подумать, я поверю чуваку, который обматывается клейкой лентой, чтобы не вывалились кишки.

И опять же: Мацератор.[33]Вот почему копы так рвутся повязать голема.

* * *

B этом городе было полно серийных убийц: Джози Доу, доктор Потрошитель, братья Скальпосниматели. Но их карьера оказалась недолгой. Здесь серийных убийц ловят быстро: хотя с дедукцией у зомби неважно (у них же каша вместо мозгов), из них получаются потрясающие судмедэксперты. Покажи зомби труп, и первым делом он его обнюхает. А вторым – сообщит имя и адрес убийцы.

Но поймать Мацератора им так и не удалось.

Первую жертву Мацератора нашли в прошлом году у железнодорожной развилки. Мужчина неизвестной расы был найден разбросанным на участке в три квадратные мили. После этого Мацератор убивал еще двадцать раз. Каждый раз жертва была похожа на рагу. И сколько копы ни принюхивались, они не нашли ни единой зацепки.

Я снова подумал, не сдать ли им Байрона. Может, голем мне соврал, может, он и есть Мацератор? Но големы убивают только в том случае, если их для этого запрограммировали. И отсюда вопрос: кто написал код для Байрона?

Я покачал головой. Детектив я или нет, но способности к дедукции у меня немногим лучше, чем у среднего копа.

Разница в том, что я пользуюсь интуицией.

* * *

Я три раза вывернул свое пальто наизнанку и обратно, пока оно не сделалось резиновым, и с его помощью переложил останки в бак. Мне приходилось заниматься и более грязной работой, но хуже этой не было ничего. А самым ужасным было убирать в бак срезанное лицо. Мертвые глаза были похожи на куриные яйца. И мне казалось, что они на меня смотрят.

Вскоре на ковре осталось только темно‑красное пятно. Но на моем ковре множество пятен, и у каждого своя история.

Запачканное кровью пальто я вывернул туда‑обратно еще пять раз, пока оно не стало чистым, а потом еще один – чтобы сменить резину на «чертову кожу». Затем я стащил мусорный бак вниз по лестнице и взял Байрона за руку.

– Здесь все еще темно, – сказал он. – Что это вы сюда приволокли?

– Не важно, – сказал я. – Держись крепче, здоровяк.

Я сжал руку Байрона так крепко, что глина начала продавливаться между пальцами. А потом приоткрыл местную пространственную аномалию, скатал голема в шар размером с мандарин и сунул в карман. Бак с мусором я превратил в бумажную гирлянду и повесил на шею. А потом поднял себя, сложил пополам и просунул в щель между камином и лотком для угля.

Вокруг, как всегда, поднялся вой, пока я прорезал себе путь сквозь стаю пограничных волков (когда ты складываешься пополам, у тебя появляется острый край), но очень скоро они отстали. Пограничные волки считаются защитниками космоса, но на самом деле это просто тупые животные. Вскоре я уже был среди струн. Теперь время продолжало идти только для меня одного, и на мгновение, всего лишь на короткое мгновение, я услышал доносящуюся издалека тишину точки покоя.

– Джимми, – прошептал я, – ты здесь?

И тут граница надвинулась на меня снова. Я прорвался сквозь очередную волчью стаю и просочился в новую щель в стене реальности, унося в кармане голема и на шее нарезку из девушки.

А потом с грохотом свалился на пол, покрытый слоем пыли и крысиными какашками.

* * *

– Зачем ты явился в мои владения?

Голос доносился из угла. Это была не комната, а темное пространство, в котором имелись углы. Эти углы двигались. Голос отражался от потолка, но это был не потолок, а нечто мягкое, непонятное, нависающее над нашими головами. Каждое слово сопровождалось влажным шлепком. Как будто сверху падали капли какой‑то густой жидкости.

– Мне нужна от тебя одна услуга, – обратился я в темноту.

Байрон рядом со мной затрясся, как в лихорадке.

– Услуга? Кто ты такой, чтобы требовать от меня услугу?

– Помнишь прошлое лето? Пропавшего ребенка? Порнографические письма с требованием выкупа и отрезанными пальцами? Копы считали, что это была ты. А я сумел их переубедить.

– Ах, эта услуга? Скажи, а тот несчастный малыш нашелся там, где я и говорила?

– Как будто ты сама не знаешь, где он был. Кстати, как это тебе удалось так точно указать местоположение каждого куска?

– Я же еще тогда все объяснила. Я не убийца. Просто… чувствую тех, кто убивает.

– Ага, я в курсе.

– Ты дрожишь?

– Ужас ужасен, независимо от того, виновен он или нет.

– И такой лестью ты пытаешься добиться от меня услуги? Да я вышвырну тебя отсюда с сожженной кожей и разрезанным надвое языком!

Я почувствовал щекой влажное дыхание Байрона.

– Что это за место? – прошептал он мне на ухо. – С кем это вы разговариваете?

– Ее зовут… – начал я. А потом обратился к ней самой: – Скажи, а почему ты не представишься?

Темнота расступилась. Я смог разглядеть потолок и сразу же об этом пожалел: он был сплетен из крысиных хвостов. И не все хвосты были оторваны, кое‑где виднелись и крысы. Это было похоже на какой‑то безумный орнамент: хвосты, обмотанные вокруг шей, хвосты, переплетенные с выпущенными кишками, хвосты, продетые в пустые глазницы. Изуродованные крысиные тела истекали кровью и гноем. И извивались.

В пятно света шагнула сгорбленная фигура. Она была высохшей, словно мумия, и куталась в красные лохмотья. Грязные волосы сосульками свисали на впалую грудь. Она ухмылялась и хихикала, показывая черные старушечьи зубы, а ее дыхание было таким гнилым, что стекало на подбородок, как черничный сок.

Она почесала себе щеку ногтями, похожими на швейные иглы:

– Приветствую. Меня зовут Арахна.

Голем шагнул вперед:

– Эээ… приятно познакомиться, Арахна. Меня зовут Байрон. – А потом, спаси меня и помилуй, протянул ей руку.

– Давайте сразу к делу, – заявил я, встав прямо перед ним. – Арахна, мне нужно, чтобы ты кое‑что для меня сделала. – Оглянувшись на Байрона, я прошипел: – Не прикасайся к ней.

– Почему?

– Отравишься.

– Отлично, – сказала Арахна. – Требуй свою услугу и уходи! Ты мне уже надоел. Хотя любопытно… этот глиняный человек… затвердеет, если его обжечь?

Я подтащил к ней мусорный бак.

Арахна вытянула тощую шею и заглянула внутрь:

– Уже мертва. Как жаль. Если бы она еще дышала, может, я и помогла бы тебе найти убийцу. Но ты опоздал.

– Нет, – возразил я. – Кое‑что ты еще можешь сделать. Ты же знаешь.

Лицо Арахны потемнело от изумления. Она провела когтями‑иглами по слипшимся волосам, и из них, словно полевые мыши из‑под косы, посыпались гигантские блохи.

– Я пряду шелк, а не чудеса.

– Ты хочешь сказать, что не способна это сделать?

– Я этого не говорила. Но если я это сделаю, то уже ты будешь должен мне услугу.

Я задумался. В том, чтобы оказаться в долгу у Арахны, хорошего мало. Но ведь она отсюда не выходит. Так что я пришел к выводу, что если буду держаться от нее подальше, то и обещание мне выполнять не придется.

Конечно же мои расчеты не оправдались.

– Хорошо, – сказал я. – Сделай это, и за мной не заржавеет.

– Что сделать? – спросил Байрон.

* * *

– Кто она вообще такая? – прошептал Байрон. – У меня от нее мурашки по всему телу.

Мы забились в безопасный угол. Ну, то есть в относительно безопасный, насколько могут быть безопасными углы в Арахниных владениях.

– Все началось с грязных махинаций на рынке нижнего белья, – сказал я. – Арахна держала подпольную чулочную мастерскую в низовье реки. Ее мастерская конкурировала с шикарной новой фабрикой, которую Афина Паллада выстроила в деловом центре «Дианина поляна». Ну, ты сам знаешь, когда‑то Афина Паллада и сама была королевой черного рынка, пока не решила заделаться мэром и респектабельной дамой. И теперь все ее предприятия совершенно легальны. Ну а Арахна так за ум и не взялась. Короче говоря, Арахна попыталась перехватить у Афины Паллады одну выгодную сделку. Но Афина поймала ее среди ночи под мостом Зеленого Рыцаря с партией шелковых комбинаций. Хотя сейчас она и выглядит как куколка и стала мэром, нрав у нее такой же бешеный. Мало кому удается перейти ей дорогу и выжить. Арахна – одна из немногих счастливчиков.

– И что же Афина Паллада с ней сделала?

– Превратила в паучиху, заключила в ячеистую полупространственную темницу и отняла лицензию ткача.

– Но… она же не похожа на паучиху.

– Так эта темница устроена. Пока мы здесь, на наше восприятие влияют представления Арахны о реальности. На самом деле Арахна – паучиха, но она все еще думает о себе как о женщине. Поэтому мы видим ее такой.

Байрона передернуло.

– Не люблю пауков.

– А кто любит?

Арахна водила руками над мусорным баком. Ее движения ускорялись, и когти‑иглы вытягивались с каждым взмахом. Вскоре эти иглы стали длиннее пальцев.

Она резко погрузила руки в бак. Ее плечи двигались, как поршни. Из бака брызнула кровь, покрыв ее лицо узором алых точек. От ее когтей тянулись серебристые лучи, сейчас она была похожа на безумную прачку, которая ворошит белье в корзине, сунув туда руки по самые локти. Мусорный бак гудел, как шумовой оркестр. И все это время потолочные крысы глядели вниз печальными глазами, потому что слишком хорошо понимали, что сейчас происходит.

Наконец все закончилось. Арахна вытащила руки. Ее иглы‑когти снова стали нормальной длины. Руки были такими же красными, как и ее лохмотья. Подбородок почернел от тяжелого дыхания.

И мусорный бак задрожал.

Я робко шагнул к баку. Но Байрон меня остановил.

– Не хочу смотреть, – прохныкал он.

Арахна подняла костлявую ногу и пинком опрокинула бак. Вот уже во второй раз за день из бака вывалилась девушка. Но теперь уже не в виде нарезки, а целая. Крысы над моей головой дружно выдохнули. Сзади донесся глухой удар: Байрон хлопнулся в обморок.

Должен признать, Арахна справилась прекрасно. Девушка оказалась красоткой: длинные ноги, тонкая талия и кое‑что еще, очень красиво колыхнувшееся, когда она вставала с пола. На ее теле не было ни капли крови. Беда лишь в том, что, какой бы тонкой ни была работа, швы все равно оставались заметны.

– Одиннадцать тысяч триста девяносто пять фрагментов, – сказала Арахна. – Рекордная работа, даже для меня.

Я сомневался, что девушка это оценит. Одно дело – просто воскреснуть из мертвых. И другое – обнаружить, что тебя превратили в подобие лоскутного одеяла. У меня даже мелькнула мысль, что зря я все это затеял.

– Я жива, – сказала девушка.

Она вытянула руку и взглянула на красные, прочерченные поперечными стежками шрамы. Потом осмотрела все тело. Оно было похоже на карту автодорог, где все шоссе нанесены узором в виде елочки.

– Очень миленько получилось, – добавила она. – Я всегда мечтала набить себе татуировок. Я б с татуировками в десять раз больше зарабатывала. Но я боли боюсь. А теперь они у меня есть, и я ничего не почувствовала. Ну разве не круто?

Я стащил с себя пальто и набросил его девушке на плечи. Хотя она и вправду оказалась очаровашкой, я не мог смотреть на ее шрамы. Хорошо хоть, на голове был только один, но он шел вокруг всего лица по кругу.

Я принялся пинать Байрона, пока тот не очнулся. Но когда он увидел девушку, чуть снова сознание не потерял.

– Пора уходить, здоровяк, – сказал я.

Девушка повернулась к Арахне и лучезарно улыбнулась:

– Огромное спасибо, бабушка. Сколько я вам должна?

Арахна улыбнулась тоже, но не ей:

– Ты ничего мне не должна, юная леди.

– Идемте же, – буркнул я, сжав в одной руке пригоршню глины, а в другой – сшитые вместе лоскуты.

– Не так быстро, сыщик.

Что‑то шлепнуло меня по затылку. Я поднес туда руку, и ладонь прилипла. И тут же я услышал странный скрипящий звук. А когда глянул вниз, обнаружил, что это мои же подошвы едут по полу.

Арахна подтаскивала меня к себе клейкой веревкой из паутины.

Через три секунды я был замотан в кокон. С помощью шелковых тросов Арахна перевернула меня вверх тормашками и подвесила к потолку из крысиных хвостов. Крысы расступились, попискивая от ярости. И я повис, чувствуя, как кровь приливает к голове, и глядя на Арахну.

– Я предпочитаю сразу получать долги, – заявила она, ухмыляясь гнилыми зубами.

– Ну, хорошо. – К счастью, мой рот был свободен. – Я весь в твоем распоряжении. Но их‑то отпусти.

– Они вольны идти на все четыре стороны.

– Эй, – сказал Байрон, – но мы же не знаем как!

– Подойди сюда, – подозвал я его.

Арахна с интересом наблюдала, как голем тянется ко мне.

– Кармашек на воротнике. Там молния.

Байрон ощупал мою рубашку и отыскал серый кубик размером с игральную кость:

– Что это?

– Запасные измерения. Ношу с собой на всякий случай. Здесь их всего шесть – по одному на каждую грань. Но эта штучка одноразовая, ты можешь воспользоваться каждой гранью только один раз.

– И это поможет нам выбраться?

– А я о чем говорю?

– А как же вы?

– Я что‑нибудь придумаю.

– Нет, я хотел сказать, как нам распутать это дело без вас?

– А я было подумал, что тебе моя судьба небезразлична. Послушай, ты, главное, девушку назад отвези. Допроси ее. Разузнай, что с ней случилось. А потом… может, вам и удастся что‑нибудь выяснить.

Байрон глядел на кость с измерениями. Она казалась такой крохотной в его огромной глиняной руке.

– Спасибо, – сказал он. Его щеки снова стали мокрыми. – Я и это тоже имел в виду. И я о ней позабочусь.

– Вали отсюда, здоровяк, – сказал я.

И тут Арахна принялась вертеть меня, словно шашлык на шампуре. Я успел увидеть, как Байрон взял девушку за руку. Повернул кость. Раздался хлопок, и они исчезли.

* * *

Она раскручивала кокон, пока меня не вырвало. А ведь когда вниз головой висишь, фиг проблюешься.

– Ну и как тебе нравится чувствовать себя пленником? – поинтересовалась Арахна, когда я наконец остановился. У меня весь нос был забит едкой рвотой, и мир вокруг крутился колесом.

– Просто… скажи… что ты хочешь, – с трудом прохрипел я.

– Все очень просто, сыщик. Я хочу выбраться отсюда.

Я закрыл глаза. Дело пахло керосином.

– Ты знаешь, что я не в силах это сделать. Только Афина Паллада может тебя отпустить. А у меня руки связаны.

– Вообще‑то ты связан весь. Но это не существенно. Ты можешь это сделать. И ты прекрасно это знаешь. И… мы договорились.

– То есть услуга, которую ты от меня требуешь, заключается в том, чтобы поиметь Афину Палладу? Но мне‑то на фига такая радость? Лучше уж я буду враждовать с тобой, чем с ней. Прости, ничего личного.

– Я не обиделась. И кстати, ты так и не понял, что «поиметь Афину Палладу», как ты изящно выразился, – это именно тот результат, который мне и нужен. Давно пора преподать урок нашему так называемому мэру. Может, сейчас она и считается воплощением респектабельности с этим ее выпендрежным щитом, но я помню ее сопливой девчонкой, которая поджигала котят с помощью увеличительного стекла. Неудивительно, что ей даже обслуживание клиентов у черного входа в казино «Гиперион» казалось шагом по карьерной лестнице! А как ей удалось попасть в политику, я вообще не понимаю! Все, что я могу сказать: за этим фарфоровым личиком и царственным видом скрывается разум чудовища! – Арахна вздрогнула, но сразу же взяла себя в руки. – Я к тому это говорю, что мне понятно твое нежелание вступать в борьбу с женщиной, которой боятся переходить дорогу даже титаны. Но позволь, я объясню попроще…

Арахна придвинулась ближе. Ее лохмотья распахнулись, обнажив плоть, похожую на перезрелый жирный сыр. Вместо грудей у Арахны была пара судорожно подергивающихся прядильных органов. Из них молочными нитями вытягивалась паутина. С талии свисали темно‑красные паучьи лапки, они оглаживали ее женские бедра, как гиперсексуальные подростки. Вонь от нее шла невыносимая.

– У тебя талант обращаться с измерениями, и ты воспользуешься им, чтобы вытащить меня из тюрьмы. Взамен я буду тебя защищать. Для тебя это оправданный риск. И чтобы ты понял, насколько он оправдан, я покажу, что с тобой произойдет, если ты не согласишься.

Арахна погладила когтями‑иглами свои прядильные органы. Они синхронно задергались. Спутанные пряди серебристой паутины заструились по ее животу. Она сдавила органы сильнее, и неожиданно шелк брызнул мне в лицо, в глаза. Паутина набивалась в нос и в слезные протоки, проталкивалась к мозгу и опутывала его.

Я почувствовал, как миллионы крохотных паучьих яиц откладываются в моем черепе. Я чувствовал, как из яиц вылупляются паучки. Я чувствовал, как дети Арахны вплетаются в живую ткань моего мозга, и каждый паучок становится синапсом в целостном паучьем разуме.

И каждая мысль этого паучьего разума причиняет мне жгучую боль. А потом у паучков появляются свои дети, а у тех – новые дети, и мой мозг раздувается до такой степени, что во мне ничего больше не остается, и пауки заполняют меня целиком. Но я еще существую где‑то в глубине, и я – это единая огромная и содрогающаяся паутина боли.

Арахна нажала на свои прядильные органы так, что они стали плоскими. Шелковые нити вылетели из моей головы. Ощущение было такое, будто мой нос продуло сильной воздушной струей. Это было гораздо приятней, чем полные ноздри рвоты. Я раскачивался, и меня тошнило. Крысы грызли мои башмаки, возбужденно размахивая хвостами.

– Итак, – произнесла Арахна, – что ты выбираешь? Согласен ли ты рискнуть навлечь на себя гнев Афины Паллады? Или предпочтешь стать живым домом для безумных детей паучихи?

– А третьего варианта не будет?

Арахна запахнула на груди лохмотья и ушла в темноту:

– У тебя десять минут на размышление.

* * *

Я сильно пожалел о том, что отдал пальто девушке.

У него ведь есть зубы. Как только паутина Арахны дотронулась бы до подола, пальто порвало бы ее на конфетти. Но надо же было чем‑то прикрыть наготу.

Впрочем, стоило мне вспомнить про пальто, как меня осенило.

Я закрыл глаза и попытался погрузиться в межмозговой транс. Мне всегда плохо давалось слияние разумов, но речь ведь шла не о чем‑нибудь, а о моем пальто. Мы с ним давно знакомы. А значит, должно получиться.

Сначала я слышал лишь лай пограничных волков, и они заставили меня вернуться. Я пытался бежать на звук, но проскочить мимо них мне не удалось – шелковый кокон Арахны не позволял двигаться. Я оказался пленником ее тюрьмы, как и сама Арахна.

Но хотя мое тело оставалось в ловушке, какой‑то частице разума удалось ускользнуть. Потому что внезапно я услышал знакомый шум. Сначала он был очень тихим и доносился издалека, но потом зазвучал все громче и ближе.

Шум кофеварки. Моей кофеварки.

Я попробовал открыть глаза. Но у меня не было глаз.

Я стал своим пальто.

* * *

Я не мог видеть, но мог различать запах… яванского кофе, сваренного именно так, как я люблю…

Я чувствовал прикосновение… теплой мягкой кожи, прошитой тысячами крохотных стежков.

Я ощущал биение пульса в глубине податливой плоти, огибал чувственные округлости и завлекательные ложбинки, скользил по живому обнаженному телу, ее телу, телу воскрешенной девушки.

«Я пальто», – подумал я.

И я был им.

Я позволил себе раствориться в этих ощущениях. Межмозговой транс очень легко прервать. И поэтому нужно уметь расслабляться. Чем сильнее ты погрузишься в него, тем крепче будет связь. Поэтому я продолжал льнуть к девушке. И это было так приятно.

И я мог слышать… их голоса. Девушки и Байрона. Девушку звали Нэнси. Разговор был в самом разгаре. Я прижался своей бархатной подкладкой к нежному, покрытому шрамами горлу Нэнси и прислушался…

* * *

– Я родилась на восточной окраине, – сказала Нэнси. – Теперь‑то я туда редко заглядываю. Но тут как раз работа подвернулась, а я хорошо знаю окрестности. Я не боялась там ходить, вот и согласилась.

– А что у тебя за работа? – спросил Байрон.

– «Курьерская служба Годивы». Обычная курьерская доставка, только я езжу верхом и без одежды. И у меня есть лицензия.

– А… Понятно. А это разве… не опасно?

– У меня есть мечи.

– А где ты их прячешь?

– Потом расскажу.

– А… Ну и что же случилось? Когда ты приехала?

Я почувствовал, как Нэнси вздрогнула.

– Ну, мне нужно было забрать пакет из дома на улице Распятия. Документы или что‑то вроде этого. Пакет должны были отправить на гору, и клиент хотел произвести впечатление. Собственно, для этого нас и нанимают.

– Ты‑то уж точно впечатление производишь, – пробормотал Байрон.

– Спасибо. Короче, подъезжаю я к дому, привязываю лошадь и стучусь. Никто мне не ответил, так что я сама открыла дверь и вошла. Внутри… было очень странно. В здании этом этажей двенадцать, наверное. Вернее, раньше столько было. Кто‑то его перестроил, убрал все перекрытия, так что осталось одно огромное пространство от пола до самого потолка. Только внешние стены. Такое дикое ощущение – как будто я вошла в дом великана. И было так темно, что я не могла разглядеть, есть там еще кто‑то или нет. Я позвала хозяина. И вдруг…

– Что вдруг?

– Вдруг что‑то выскочило из темноты и порубило меня на мелкие кусочки.

– Что‑то? Или кто‑то?

– Не знаю. Но чем бы это ни было, оно было огромным… и у него были красные глаза…

Нэнси умолкла. Неожиданно я перестал ее ощущать. Просто висел, как белье на веревке. Веревка оказалась шелковой нитью, и эту нить кто‑то сматывал. Меня протащило между струн, за границу, на которой выли волки, в тюрьму, где я висел вверх тормашками, привязанный к крысиному потолку.

Я еще успел подумать, что из голема получился неплохой детектив. А потом со свистом влетел в свое тело и отключился.

* * *

Когда я пришел в себя, Арахна снова доила свои прядильные органы. Я сразу же зажмурился.

– Ну хорошо! – воскликнул я. – Согласен. Я вытащу тебя отсюда. Но при одном условии.

– Очередная услуга? Тебе что, сыщик, нравятся такие отношения? Чтобы нас связывала бесконечная череда долгов и сделок? Ну и когда ты собираешься ее прервать?

– Прямо сейчас. Это последняя сделка, которую я с тобой заключаю. Ну а если не хочешь, не надо.

Арахна снова прикрылась лохмотьями, окинув меня злобным взглядом:

– Чего ты просишь на этот раз?

– Девушку.

Паучиха начала меняться. Она молодела на глазах. Ее спина выпрямилась, кожа разгладилась. Из старухи Арахна превратилась в молодую красавицу. Ее лохмотья стали маленьким красным платьем, таким узким, что оно казалось второй кожей. Арахна выглядела в нем лакомым кусочком в кроваво‑красной обертке.

– Ну, а что? – произнесла она, заметив мое удивление. – Мне же нужно позаботиться о своей внешности, раз уж я собралась выйти на люди.

– Значит, ты согласна?

Арахна принялась разматывать кокон:

– Ты же сам понимаешь, что девушку уже не склеить. Ее разрезали на куски, сыщик. Я неплохо шью, но душу не зашьешь. Ее душа порвана в клочья, и с этим я ничего не могу поделать. Я хорошо над ней поработала… но это просто фокус. Еще день или два, и она начнет разъезжаться по швам. В буквальном смысле.

– Ты думаешь, я этого не знаю? – спросил я.

– Я просто хочу убедиться, что ты понял то, что было напечатано в контракте мелким шрифтом.

Кокон размотался до конца. Я упал на пол. Крысиный потолок вздохнул с облегчением.

– Я все прекрасно понимаю, – сказал я, растирая руки. – Ну и куда же ты хочешь пойти?

* * *

– Не стреляйте! – крикнул я. – Мы уже выходим!

Я отомкнул сингулярные засовы и вывел всех под дождь: голема Байрона, зашитого курьера Нэнси и Арахну. Двадцать четыре зомби‑копа наставили на нас свои пистолеты. Зомби с матюгальником проорал:

– ОПУСТИТЕ ОРУЖИЕ!

– У нас нет оружия, – ответил я.

– ПОДНИМИТЕ РУКИ!

– Незачем, – крикнул я. – С девушкой все в порядке. Сами посмотрите.

Нэнси шагнула вперед. Когда она переступила через вентиляционную решетку, поток теплого воздуха на мгновение раздул полы пальто. Глаз зомби‑переговорщика выскочил из глазницы и со шлепком упал на мостовую.

– МЭМ? ЭЭЭ… ВЫ ТА САМАЯ НЭНСИ ЛИ ДОНАХЬЮ, БЫВШАЯ СЛУЖАЩАЯ «КУРЬЕРСКОЙ СЛУЖБЫ ГОДИВЫ», КОТОРУЮ ЖЕСТОКО ИЗРУБИЛИ НА КУСКИ И СПРЯТАЛИ В МУСОРНОМ БАКЕ У ДОМА НОМЕР ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ ПО УЛИЦЕ РАСПЯТИЯ НА ВОСТОЧНОЙ ОКРАИНЕ?

– Та самая, – сказала Нэнси. – Слушайте, а откуда вы знаете, кто я такая? У вас же не было возможности опознать мое тело.

Зомби смутился. Он опустил матюгальник и посмотрел куда‑то в сторону. Прямо на китообразный «кадиллак». Остальные копы тоже туда повернулись. Ну, и мы за компанию.

Дверь «кадиллака» распахнулась. Сначала из него высунулась пара стройных лодыжек – каждая с человеческий рост. Лодыжки принадлежали тридцатидевятифутовой богине в золотом плаще. С ее бедра свисал мачете размером с руль небольшого корабля. У нее была белая кожа и красные глаза. На груди висел щит с головой Горгоны.

На ее увитой цветами короне красовались инициалы: А. П.

– Афина Паллада! – воскликнул Байрон.

Афина сняла колпачки с глаз Горгоны. Двадцать пять зомби сразу же окаменели. Зато нам повезло: как только взгляд Горгоны устремился на нас, Арахна выскочила вперед и сбросила маскировку. Гигантская красная паучиха вывалилась из маленького платья, как восьминогий спасательный плот. Она была такой огромной, что загородила нам весь обзор до самого горизонта.

Паучиха бросилась в атаку.

Афина зарычала и выпятила грудь. Две ноги Арахны уже превратились в камень, но щит с Горгоной был очень тяжелым, и у него была слишком маленькая зона поражения. Богиня не успела еще подкорректировать прицел, как Арахна перелетела через мешки с песком и сорвала щит с ее груди. Щит упал в двухстах ярдах дальше по улице лицом вверх, и через мгновение его расколола пополам свалившаяся сверху каменная гром‑птица с удивленным выражением на морде.

И началась драка. Афина Паллада пыталась выцарапать Арахне глаза – их аж восемь штук, так что ей было где развернуться; Арахна же опутывала ноги противницы паутиной и пыталась повалить ее на землю. Сначала побеждала Афина. Но Арахна была безумна, как может быть безумно существо, которое семь лет мариновали в ячеистой полупространственной темнице. Она размахивала своими прядильными органами, как самурай катаной. Вскоре с короны Афины Паллады пооблетали цветы. А когда богиня выронила мачете, шансов на победу у нее уже не осталось.

Когда я видел Арахну в последний раз, она бежала к докам, унося на спине кокон с Афиной Палладой. Говорят, что она все еще там, устроила себе нору в заброшенном складе. Одно я знаю наверняка: с едой у нее проблем нет. Если подвесить богиню за ноги и растворить ей внутренности, то амброзии хватит на миллион лет.

Что до меня, я очень рад, что больше ничего ей не должен.

Но потом я посмотрел на Нэнси – и понял, что наши дела вовсе не так хороши, как могло показаться.

* * *

– Я как‑то странно себя чувствую, – сказала Нэнси. Она упала на колени и прижала руки к животу.

– Неси ее в дом, – обратился я к Байрону.

Когда он поднял ее на руки, я осмотрел улицу. Окаменевшие зомби мокли под дождем, словно музейные экспонаты. Окаменевшая гром‑птица перевернулась и сломала крыло. Больше на улице не было ни души.

– Что с ней? – спросил Байрон, когда я вернулся в дом.

Нэнси он уже уложил на ковер. Ее кожа начала синеть.

– Что за фигня со мной случилась? – простонала Нэнси. – Меня и впрямь прирезала самая крутая из местных богинь?

– Ага. Я понял это перед тем, как вытащил Арахну из тюрьмы. Но Байрон молодец, что задал тебе правильные вопросы.

– Я молодец?

– А откуда ты знаешь, что он у меня спрашивал? – поинтересовалась Нэнси.

Она поморщилась и до крови закусила губу. Но ее глаза горели, эта девочка так просто не сдавалась.

Я подумал, что иначе и быть не могло.

– Долгая история, – ответил я. – Я расскажу ее, когда у нас будет на это время. Но ты права, Мацератором была Афина Паллада. Она всегда отличалась патологической жестокостью. Еще со времен своей гангстерской юности… она же разгуливала по городу в коже одного из титанов, ты не слыхала об этом? Конечно, когда ее положение изменилось, ей пришлось себя ограничивать. Мэр ведь не может просто так кромсать людей. Поэтому она нашла для себя хобби.

– Хобби?

– Ну, кто‑то сёрфингом занимается. Кто‑то раскрашивает игрушечных солдатиков. А Афине Палладе пришлись по душе серийные убийства.

– А почему же ее не поймали?

– Если ты мэр, то полиция тебе подчиняется. Особенно если ты носишь на груди Горгону.

Байрон почесал в затылке:

– Но… если они с самого начала знали, что это она, то почему гнались за мной?

– Кто знает? Может, Афина решила, что с Мацератором пора покончить. Может, все это было подстроено, ведь она сама положила топор рядом с телом. Наверное, понимала, что во всем обвинят мусорщика. Кого волнует судьба голема? Жестоко, но такова жизнь. Я думаю, ты просто оказался в неудачное время в неудачном месте.

– Как бы то ни было, – сказала Нэнси, – эта сука получила по заслугам.

– Аминь, – добавил Байрон.

И тут Нэнси начала кричать. Она сорвала с себя мое пальто и, извиваясь, стала царапать шрамы на руках и ногах. Не нужно было быть врачом, чтобы понять, что происходит. Как и предсказывала Арахна, бедняжка начала расползаться по швам.

– Арахна думала, что она дольше продержится, – заметил я.

– Что? – возмутился Байрон. – Ты хочешь сказать… ты знал, что этим все закончится? Ты сделал так, чтобы ее зашили, хотя знал, что она снова должна умереть?

– Если тебя это хоть как‑то утешит, – ответил я, – я не хотел, чтобы так было. Но похоже, тело можно сшить, а душа не сшивается. Но зато это помогло тебе оправдаться.

– Да лучше бы меня осудили! И что мы можем сделать?

Нэнси завизжала и забилась, как форель. Она перевернулась на живот на том самом месте, куда Байрон вывалил ее останки из мусорного бака. Она пока была целой. Но в любую минуту могла снова превратиться в гору мяса.

– Есть одна идея, – сказал я. – Но это опасно. И я ни разу не видел, чтобы кто‑нибудь это делал. Просто… можешь считать, так подсказывает мне интуиция.

– Что за идея? – воскликнул Байрон. – Я сделаю все что угодно!

– А может быть, тебе и не захочется.

* * *

Он ни мгновения не колебался. И даже вопросов не задавал. Просто лег и сказал, чтобы я делал свое дело.

Големы… ты думаешь, что понимаешь их, а они вновь и вновь тебя удивляют.

Я принес с улицы мачете Афины Паллады. Им я сделал глубокий разрез в груди Байрона. Это было нетрудно: там не было ничего, кроме рыжей речной глины. Я запустил руку внутрь, пробиваясь сквозь ил и песок. Нашел симпатичную ракушку, но оставил ее на месте. Ну а потом нашел то, что искал. И вытащил наружу.

Грязный кусок пергамента. А на нем программа, написанная еврейским двоичным кодом, благодаря которой Байрон жил.

– Быстрее… – прохрипел Байрон.

Когда я вытащил программу, его глаза закатились. Он забился в конвульсиях так, что пол заходил ходуном.

Я разорвал пергамент пополам. Байрона выгнуло снова.

Одну половину пергамента я положил в его разверстую грудь. Он обмяк. Тогда я перевернул Нэнси на спину. Она уже вся посинела, из ее шрамов сочилась черная жидкость. Времени почти не оставалось.

Я склонился над ней и прижал пальцы к самому крупному шву на груди. А потом разорвал его.

Внутрь я даже не заглядывал. Запах разложения был ужасный. И такой же ужасной она казалась на ощупь – растекающейся, как кисель. Скоро она должна была снова развалиться на куски. С зажмуренными глазами я засунул вторую половину пергамента ей под ребра. Костяшками пальцев я чувствовал, как вздымаются ее легкие, как сердце колотится, словно перепуганный кролик. Я оставил пергамент внутри, вытащил руки, соединил края шва. А потом, затаив дыхание, открыл глаза.

Нэнси лежала неподвижно. Ее кожа была как огромный синяк. Сетка шрамов походила на черную паутину.

А потом по телу прошла судорога, Нэнси закашлялась до выступившей на губах белой пены и задышала. Ее кожа начала розоветь, а потом она открыла глаза и оттолкнула мои руки:

– А ну, не лапай мои сиськи, извращенец!

Я посмотрел на Байрона. Он заново лепил себе грудные мышцы.

– Как ты? – спросил я.

– Я… как обычно.

– Это такая особенность у двоичного кода големов, – начал объяснять я. – Если его разорвать, ничего с ним не будет. Замечательная технология. К тому же она, по идее, вообще работать не должна, потому что в еврейской системе счисления нет нулей.

– Повтори‑ка, я не понял.

– У них нет нулей. Поэтому им приходится делать свой код нуллаторно рекурсивным.

– Чего?

– Все очень просто: каждое выражение в программе ссылается на более короткое выражение, содержащееся в предыдущей строке. А это короткое выражение ссылается на еще более короткое. Эта рекурсия[34]бесконечна, так что, даже если у тебя нет нулей, вместо них есть бесконечное количество областей, не содержащих никакой информации, на место которых можно подставить нуль. Так что программист пишет вокруг этих областей остальную часть кода, и СОСГ, стандартная операционная система голема, сама заполняет все пропуски. Она выполняет интерполяцию в тех местах, где программист хотел поставить нуль, и вуаля! Мы получаем еврейский двоичный код. Все остальное неважно.

– Да?

– Ага. Важен только побочный эффект.

– Что еще за эффект?

– Из‑за всей этой рекурсии пергамент с кодом голема становится похож на голограмму. Каждый фрагмент кода содержит в себе ту же информацию, что и весь код целиком. Это как‑то связано с фракталами, но об этом меня бесполезно расспрашивать, расспрашивайте Мандельброта.

– То есть… У Нэнси теперь такой же код, как у меня?

– Вот видишь, ты и сам все понял.

– Но это же не значит, что мы, типа, помолвлены или еще что‑нибудь в том же духе! – заявила Нэнси.

А потом всхлипнула и упала Байрону прямо в глиняные объятия.

* * *

Они ушли держась за руки, такие разные. А я смотрел, как они исчезают за стеной дождя, и размышлял.

Означает ли одинаковый код, что теперь они стали братом и сестрой? Родственными душами? Клонами? Но Нэнси сохранила и свои воспоминания, и свою личность. И Байрон тоже остался собой. Они оба не изменились.

И это напомнило мне о том, что сказала про Нэнси Арахна:

«Я неплохо шью, но душу не зашьешь».

Значит, если мне удалось излечить Нэнси с помощью големова кода, это может означать только одно: когда я вскрыл Байрону грудь, я прикоснулся не просто к кусочку пергамента.

Я прикоснулся к его душе.

И значит, Байрон был прав.

Я долго оттирал пятна с пола. Ил отмылся легко. С запекшейся кровью пришлось повозиться. И кое‑какие следы все‑таки остались. Я даже подумал о том, не купить ли мне новый ковер. Но, как я и говорил, у этого старого ковра накопилось слишком много историй. И у штор тоже.

Я закрыл люк, сварил себе кофе. Кость с измерениями снова спрятал в воротник рубашки. Хорошо, что вспомнил о ней и забрал. Кто знает, когда тебе может понадобиться лишнее измерение. Жаль только, что одну грань уже израсходовали.

К дому подъехал муниципальный мусоровоз, чтобы забрать окаменевших зомби. Я смотрел, как работают големы. Они передвигались очень медленно и размокали от дождя.

Может, сказать им о том, что я знаю?

Один из големов наклонился и что‑то поднял из водосточного желоба. Я увидел, что это цветок из короны Афины Паллады. Голем расправил лепестки и сунул цветок в карман желтой рабочей куртки. А потом вернулся к работе.

Я задернул штору. Когда‑нибудь големы разберутся с этим сами.

(перевод М. Ковровой)