Река разливается

Давить на меня брат начал с августа и для начала позвонил мне по межгороду:

– Мы так соскучились по тебе, Эми. Было бы так здорово, если бы ты вернулась домой. Правда, здорово.

Я ничего не ответила, потому что никогда не отвечаю. Тем более если эту тему поднимает мой брат. Когда он начинает давить, я просто отмалчиваюсь.

Я стояла и слушала шум телефонной линии.

Но он не сдавался. Он никогда не сдается.

– И Сара. И девочки. Мы все очень хотим с тобой увидеться. Я серьезно.

Я повесила трубку.

* * *

– Плохие новости? – спросила с диванчика Тиш, моя соседка по квартире.

– Рождество, – ответила я.

– Да уж, Рождество – это плохая новость. Как только тебе исполняется восемь, оно превращается в полную фигню.

Мы прожили вместе всего две недели и почти ничего не успели узнать друг о друге, но уже поняли, что поладим.

– Эй, а может, встретим Рождество вместе? – предложила она. – Здесь? Вдвоем?

– Тиш, сейчас август на дворе. Еще слишком рано что‑то планировать.

– Думаешь, тебе кто‑то что‑то лучшее предложит? Ты только представь, отпразднуем прямо здесь, никаких родственников, никаких вымученных улыбок по поводу дебильных подарков, только выпивка и куча дисков с фильмами. Чем плохо‑то?

– А готовить кто будет?

– Индийская забегаловка в соседнем доме будет открыта. Купим еду на вынос. Что может быть лучше карри на Рождество?

О чем тут было раздумывать?

Это уже была договоренность. Железобетонная отмазка.

– Заметано, – сказала я.

– Ну и отлично. Только не вздумай покупать свечи.

* * *

В сентябре брат позвонил снова.

На этот раз мне было что ответить.

– Послушай, мне очень неудобно отказывать, но у меня другие планы.

– Серьезно?

– Ага. Все уже решено. Прости, но…

– Но я всего лишь…

– Знаю, – сказала я.

На том и распрощались.

* * *

Когда брат позвонил в октябре, он сообщил плохую новость и попробовал надавить по‑другому.

* * *

Терпеть не могу похороны. Ненавижу их. И всегда ненавидела, даже когда была совсем маленькой.

Брат потребовал, чтобы я пришла, но я представила, как моя любимая бабушка смотрит на меня с небес и говорит: «Стой на своем, деточка. Не слушай чушь, которую он тебе впаривает». Именно так она и говорила. Поэтому я и считала ее своей любимой бабушкой.

А еще в завещании она написала, что на похороны ей плевать, лишь бы поминки устроили. Моего брата это взбесило. И от этого мысль о поминках стала еще более заманчивой.

Так что похороны я прогуляла, а вместо этого рванула в выбранный для поминок паб.

Внутри было уютно и тепло, и тут уже собрались опечаленные друзья покойной. Всем им было лет по восемьдесят – девяносто, и службу в церкви они бы попросту не выстояли, тем более что большинство из них уже и не могли ходить без посторонней помощи. Но паб – это святое. В пабе они возвращались к жизни.

* * *

Я взяла себе выпить и нашла столик, где сидела пара моих знакомых. У старика прямо глаза загорелись, когда он меня увидел.

– Это же малышка!

– Привет, мистер Нэш, – сказала я.

– Ева, она меня помнит! Иди сюда, малышка, присаживайся, присаживайся.

– А местечко для меня найдется? – спросила я.

– Местечко? Конечно найдется, конечно. Подвинься, Ева, пусть малышка сядет рядом со мной. Не часто мне теперь удается посидеть рядом с такой красавицей.

Ева с отсутствующим видом передвинулась.

Я помедлила, набираясь смелости, а потом уселась между ними.

– Здравствуйте, миссис Нэш, – обратилась я к Еве. Она плохо слышала. Обычно вообще не слышала, что ей говорят, и просто смотрела в никуда.

Ева умерла пять лет назад, но перешла за грань и сохранила свою естественность.

И она узнала меня:

– Ой надо же! Малышка! Как приятно!

– Вот видишь! – сказал мне мистер Нэш. – Видишь! И мы с мистером Нэшем обменялись улыбками, как улыбаются друг другу живые люди в компании призраков.

* * *

– Но… – начала Тиш.

Я знала, что меня несет, но не могла остановиться. Мне просто хотелось выложить все без утайки.

После похорон я решила рискнуть и все ей рассказать. Все целиком.

Тиш лежала на диване под пуховым одеялом.

И выглядела испуганной.

– Эми, – спросила она, – ты ничего не употребляешь?

– Нет. Честно.

– Ты разговаривала с мертвой женщиной.

– Со многими мертвыми женщинами. И мужчинами тоже.

– Но…

И тут посыпались вопросы.

И разговор продолжился.

* * *

И вот очередной вопрос:

– Как в «Шестом чувстве», да? – спросила Тиш, наморщив лоб. – И я что, тоже мертвая?

– Нет. Ты не мертвая. И я не мертвая. Никто не мертвый. То есть есть куча мертвых людей, но не рядом с нами.

– Ну ладно, – сказала она. – Хорошо. Значит, ты разговариваешь с мертвыми, и все. – Она явно пыталась свыкнуться с этой мыслью.

– Все дело в вежливости, – пояснила я. – Не будешь же молчать, когда с тобой заговаривают.

Тиш медленно кивнула. Переваривая услышанное.

– А те таблетки в шкафу в ванной?

– Для щитовидки, – ответила я. – Клянусь.

И мы поговорили еще.

* * *

Но тут ей в голову пришла другая мысль, и Тиш закуталась в одеяло, как в кокон.

– Что с тобой? – спросила я.

– А здесь они есть? Мертвые? – Тиш с безумным видом обвела взглядом комнату. Словно опасность угрожала ей со всех сторон.

– Нет, – сказала я. – Никаких мертвых здесь нет. Никаких призраков. Никого.

– Честно?

Сказать по правде, в каждом доме есть свои мертвецы, но обычно они очень слабенькие. Слишком слабенькие, чтобы их можно было увидеть. Ощущаются как еле слышный шепот. Но этого я ей не стала говорить.

– Нет, здесь нет призраков, по крайней мере я ни разу их здесь не видела, – сказала я, тщательно подбирая слова.

– Слава богу! – откликнулась Тиш. – А кто еще знает о твоей способности?

– Мои родственники. Несколько очень близких друзей. Ты.

Она долго разглядывала меня, пытаясь собраться с мыслями.

– Ну хорошо. У тебя есть способности медиума. Я слышала о таком раньше, и даже, кажется, верю, и переживу это как‑нибудь, но только ничего такого не делай, когда я рядом. Я не шучу. Чтобы здесь никаких призраков, обещаешь?

Я кивнула. Серьезно и уверенно.

– И ты правду сказала, что мы обе живы?

– Правда, живы.

– И никакого неожиданного поворота в финале не будет?

– Никакого, – ответила я. – Обещаю.

* * *

Мы это пережили, Тиш и я.

И это оказалось очень кстати.

Потому что в ноябре брат снова начал на меня давить.

– Почему это так тебя задевает? – спросила Тиш, обнимая меня, когда я расплакалась после телефонного разговора.

– Долгая история, – сказала я, когда снова смогла говорить. – Долгая долбаная история.

– Одна из тех долгих долбаных историй с хеппи‑эндом, после которых девушка рыдает целых полчаса?

– Нет, – сказала я. – Не такая.

– Наверное, нет, – тихо согласилась она.

И я рыдала гораздо дольше. По‑настоящему. Со слезами, соплями и завываниями.

Ну, вы сами знаете, что это такое, если вам приходилось так рыдать.

– Тише, – говорила Тиш. – Тише.

Я изо всех сил старалась успокоиться. Но сил было мало.

– Хочешь рассказать свою историю? – предложила она, когда меня отпустило.

– А ты согласна ее выслушать?

– Эй, я же знаю все остальное. Знаю, что ты видишь призраков. Знаю, до какого веса ты мечтаешь похудеть. И знаю, что ты кричишь, когда кончаешь.

У нас с ней спальни были через стенку. И я пару раз водила к себе парней.

Я вытерла слезы с верхней губы.

– Нет, не знаешь. Я кричу, когда имитирую оргазм.

– Просто расскажи, – предложила мне Тиш.

И обняла меня очень крепко. По‑настоящему.

И я ей рассказала.

Ее звали Элис. Элис‑Джейн.

Ей было пять лет, когда она умерла.

Мне было семь, моему брату девять.

Она была моей младшей сестрой, и она умерла.

Ее убили.

* * *

История была громкой. У меня была фотография, на которой я плачу на похоронах. Ее напечатали в общенациональной газете.

«Прощание с ангелом» – такой был заголовок.

* * *

Но это было не прощание, вовсе нет.

Сразу после убийства Элис‑Джейн пришла ко мне в комнату.

А еще через пару часов меня отвезли в больницу.

* * *

Я прервалась, чтобы высморкаться.

Тиш продолжала меня обнимать.

Я спросила у нее, на чем я остановилась.

– Тебя отвезли в больницу.

– Ага. И хорошо, что отвезли. Я не смогла бы остаться в доме после того, как ее увидела. Меня накачали успокоительным, и, когда я проснулась, меня стал расспрашивать психиатр. Он подарил мне игрушечного медвежонка.

Меня бросило в дрожь.

Тиш включила обогреватель:

– И что ты рассказала психиатру?

– Что Элис‑Джейн убили мои родители.

Тиш зажала рот ладонью.

Я продолжила свой рассказ.

Я рассказала ей, как улыбчивое лицо психиатра вдруг застыло, а потом он стал расспрашивать дальше. А я поинтересовалась у него, когда папа с мамой меня навестят. И он сказал, что они меня любят, но вряд ли смогут прийти ко мне в ближайшее время.

Он был прав. Они не пришли.

Вместо этого было много перешептываний в коридорах и еще больше вопросов. Приходили полицейские. Надарили мне еще медведей. А однажды тетка из опеки спросила у меня, с кем я хотела бы жить. Я сказала, что с бабушкой и дедушкой. И поэтому я переехала к дедушке и бабушке Робинсонам, и пусть ей земля будет пухом.

– Так это на ее похороны ты ездила? – уточнила Тиш.

– Ага. И поэтому на поминках я была чем‑то вроде звезды. Все друзья и соседи моей бабушки прекрасно меня помнили. Я была их малышкой. Мистер и миссис Нэш жили в соседнем доме, и миссис Нэш присматривала за мной, когда бабушки с дедушкой не было дома.

Я замолчала.

Тиш погладила меня по волосам.

Я посмотрела в свой пустой стакан.

Она подлила еще водки.

А потом, неожиданно, я поняла, что мне надоела эта давнишняя история. И я ушла спать.

Всю ночь я слышала, как Тиш бродит по своей комнате и не может уснуть.

* * *

Начало декабря выдалось каким‑то скучным и бестолковым. Мы даже ничего приличного себе не купили. В доме стоял дубак.

Трудно оставаться жизнерадостной, когда знаешь то, что знаю я, и другой человек тоже это знает. По крайней мере, большую часть.

Мы с Тиш скупили все диски с фильмами Киану Ривза, какие только смогли найти.

Мы слишком много времени проводили вместе, так что не знать она не могла.

* * *

В середине декабря брат снова позвонил.

* * *

– Эй, – сказала Тиш после звонка. – Эй.

Она не могла утешить меня какой‑нибудь бессмысленной фразой, вроде: «Но не может же все на самом деле быть так плохо!», потому что до сих пор не знала точно, насколько все плохо. После прошлого раза мы на эту тему больше не говорили.

– Как же мне хочется, чтоб Рождество осталось позади, – призналась я.

– Ну конечно, – откликнулась она. – Конечно.

* * *

В Рождество мы с Тиш смотрели фильмы с Киану Ривзом.

У него был прекрасный костюм в «Джонни Мнемонике».

В «На гребне волны» в нем было прекрасно все.

Но нашим любимым фильмом была «Скорость».

Мы сходили с ума и от его футболки, и от его фигуры, и от того, как он спас героиню. Приятно думать, что всегда найдется мужчина, который спасет девушку.

Мы ели карри, сидя на диване и закутавшись в одеяла, и мечтали о том, чтобы хоть на денек поменяться местами с Сандрой Баллок.

* * *

Глубокой ночью, когда мы вытащили из проигрывателя последний диск, Тиш налила еще глинтвейна, и мы выпили за очередное пережитое Рождество.

– Хороший план ты придумала, – сказала я.

– Мне тоже так кажется. – Она улыбнулась, а потом небрежно спросила: – Как ты себя чувствуешь, детка?

– Потрясающе отдохнувшей, – ответила я.

И это была правда. После фильмов, выпивки и еды, которую не приходилось готовить самой, я всегда чувствовала себя замечательно.

– Отлично, – сказала Тиш.

Она была права, все отлично прошло. Если не считать еле слышного шепота, чьих‑то слов, плывущих в воздухе вокруг меня. Я осмотрелась по сторонам, проверяя, не смогу ли увидеть того, кто их произносит.

– Что там? – спросила Тиш.

И тут я увидела образ. Тело, лицо. Давно уже я не видела ее так ясно.

– Там был какой‑то шум за дверью?

– Не совсем. Послушай, Тиш, иди‑ка спать. Или позвони кому‑нибудь из друзей и спроси, нельзя ли к ним приехать.

– Это еще зачем?

– Мне нужно поговорить.

– Ну, так в чем проблема, говори, – напряженным голосом предложила она.

– Я не с тобой говорить собираюсь, – ответила я.

– А с кем же еще?..

Я видела, как исказилось ее лицо, когда она поняла.

– О господи. Что, прямо здесь? Ты же мне обещала!

– Просто уйди к себе в комнату, и все будет в порядке.

Она убежала.

Перед захлопнувшейся дверью возникла маленькая Элис‑Джейн.

Она пришла поздравить меня с Рождеством.

* * *

После я напоила Тиш горячим сладким чаем. Она была в шоке, и ее всю трясло, хотя обогреватель был включен на полную. Я набросила на нее еще пару одеял поверх пухового. Но она продолжала дрожать.

Я залезла к ней, обняла ее и говорила: «Эй, эй», пока она плакала. Как обычно и делают.

Но это не помогло.

Это никогда не помогает.

* * *

Она проспала до полудня, а когда проснулась, попыталась сделать вид, будто все хорошо, но даже себя не смогла обмануть.

Я дождалась, пока она примет душ, поест и выпьет кофе, а потом спросила, как бы между прочим:

– Как дела, детка?

– Ты так и не закончила свою историю, – сказала Тиш, уже не притворяясь, будто с ней все в порядке. У нас с ней спальни через стенку. Мы обе знаем, что притворяться она не умеет. – Ты не рассказала, правда ли… – Она умолкла.

– Ну хорошо, – предложила я. – Задай любой вопрос.

– Твои родители в самом деле убили твою сестру?

– Нет, они ее не убивали.

Тиш покачала головой, глядя на меня так, будто видела впервые.

– Но ты же сказала психиатру в больнице, что ее убили они.

– Да. И полиции тоже. И соцработникам. Вообще‑то там было достаточно улик, чтобы их осудить. Моих родителей посадили, и в тюрьме они покончили с собой.

– Не потому что убили ее, а потому что не убивали.

Тиш уставилась на меня. Я спокойно встретила ее взгляд, дожидаясь следующего, закономерного, вопроса.

Она задала его шепотом:

– Эми, это ты убила свою сестру?

Я покачала головой:

– Нет, я ее не убивала.

Тиш вздохнула с облегчением. Но потом у нее возник еще один вопрос. Они всегда возникают.

– Но зачем? Зачем ты всем сказала, что ее убили твои родители?

Я представила, как призраки папы и мамы сидят за рождественским столом в доме брата и как счастливы они в кругу семьи, хотя живые их не видят. Жалеют ли они о том, что умерли так рано? Нет, не жалеют, хотя их смерть была ужасной.

– Мертвые умеют прощать, – ответила я. – В раю они обретают покой. Они не вспоминают старые обиды.

– Так кто же ее убил?

Я вздохнула.

Ненавижу этот вопрос.

От него все расплывается перед глазами, как после очень долгой пьянки.

– Эми, кто ее убил?

Этот вопрос был как еще один стакан водки поверх того, что было выпито за ночь. Я вдруг поняла, что уже очень поздно и меня страшно клонит в сон.

– Кого убил? – переспросила я, с трудом держа глаза открытыми.

Ох уж эти разговоры об убийствах. Тем более после такой длинной ночи. Мне ужасно хотелось улечься в постель и закрыть глаза, хотелось, чтобы стало тихо.

– Эми, посмотри на меня.

Нет, я вовсе не хотела ни на кого смотреть.

– Эми, это я, Тиш.

Вы представляете, сколько нужно усилий, чтобы продолжать разговор?

Вы представляете, какой это тяжелый труд?

И все на меня давят, давят.

Со всех сторон.

– А ведь раньше ты мне нравилась, – сказала я. Язык у меня заплетался – я сама это слышала.

– Тебе лекарство дать не нужно? – спросила Тиш. – Эми, сосредоточься!

Она была где‑то очень далеко.

Я была слишком далеко.

Так всегда и бывает.

Как только начинаются вопросы об убийствах, все выходит из‑под контроля, и я никак не могу вернуть все на свои места.

Я позволяю им стать шепотом, этим вопросам, этим голосам.

Кто‑то где‑то говорил мне:

– Эми, я звоню в «скорую».

В «скорую»?

Ну что за чушь, со мной ведь все в порядке!

Но сказать это я уже не смогла.

* * *

Как обычно в таких ситуациях, приехала не «скорая», а полиция.

Мне было жалко Тиш. Я солгала ей в самом начале, когда сказала, что неожиданного поворота в сюжете не будет.

Его же не могло не быть.

Он всегда случается, этот долбаный поворот.

Так всегда бывает, когда в дело замешаны призраки.

* * *

Бывают же на свете сильные девушки.

Тиш сильная. Она пришла ко мне в больницу, как только врач объявил, что ко мне можно пускать посетителей.

Она принесла медвежонка. Я не могла не улыбнуться. Подарок должен быть пушистым.

Тиш присела на край моей кровати, взяла меня за руку и улыбнулась.

– Как ты? – спросила она.

– Ой, да сама понимаешь! Слева от меня клоуны. – Я понизила голос. – А справа врачи.

Она застыла на секунду, пытаясь понять, действительно ли я шучу, а я в самом деле шутила.

Потом поцеловала меня в лоб.

Я приготовилась к разоблачению.

– Ну что, – спросила я ее, – ты с ними поговорила?

– С кем?

– А ты как думаешь?

– Я думаю, ты имеешь в виду своих родителей.

– Именно их. Тебе удалось поговорить с моими родителями и с Элис‑Джейн?

– Ага, я с ними встретилась. Они к нам домой приезжали.

– И как впечатление?

– Твои родители выглядят очень замкнутыми. А твоя сестра… – Тиш попыталась подобрать приличное слово.

– Все нормально, – сказала ей я. – Можешь не стесняться в выражениях. Сука – она сука и есть. Она была намного лучше, когда ей было пять. Поэтому для меня она навсегда осталась пятилетней.

– Разумно, – заметила Тиш.

И улыбнулась.

– Мне нравится твой медвежонок, – призналась я, прижав его к груди. – Спасибо.

– Пожалуйста.

– Ты еще не съехала?

– Откуда?

– Из квартиры.

– Нет. Зачем? Ты хочешь, чтобы я уехала?

– Конечно нет. Я хочу, чтобы ты осталась. Если ты сама этого хочешь.

– Я хочу остаться.

– Хорошо, – сказала я. – Очень хорошо. Но есть еще одна вещь. Мы должны купить автоответчик. Мой брат начинает мне звонить, когда листья желтеют. А иногда даже раньше. В следующем году я вообще не хочу с ним разговаривать. Особенно перед Рождеством. Он никогда не меняется. И это сводит с ума. Он так давит…

– Мы обязательно купим автоответчик, – пообещала Тиш.

– Хорошо. Очень хорошо. Ненавижу, когда он звонит.

Я прижимала к себе медвежонка.

– Знаю, – сказала Тиш.

– И это тоже хорошо, – откликнулась я.

Она улыбнулась и снова чмокнула меня в лоб:

– Мне пора, но завтра я опять приду. Ой, а кого еще я встретила! Я ходила в тот паб. И миссис Нэш…

– Жива и здорова, я знаю. Это из‑за того, что со мной происходит. Я вечно путаюсь. Просто…

– Я знаю, – сказала она. – Знаю.

Она встала, чтобы уйти.

– Подожди, – окликнула ее я. – У меня есть для тебя подарок.

Я выдвинула ящик тумбочки.

– Правда? – спросила Тиш.

Ящик был пуст.

– Ой, нет. Не сейчас. Но когда я вернусь домой, я кое‑что тебе куплю. Много всего. Но не свечи.

– Ничего не надо покупать. Просто присмотри за этим медвежонком.

– Да, – ответила я; она собралась уходить. – И еще, Тиш!

– Что?

– Я знаю, это звучит странно, но, если мой брат позвонит, не могла бы ты рассказать ему о том, что со мной случилось?

– Он звонил, – сказала Тиш. – Я с ним поговорила и сказала, что у тебя все нормально. Он передавал тебе привет. Еще велел передать, что рыбалка великолепна.

Она улыбнулась.

И ушла.

* * *

Я посмотрела на медвежонка.

Медвежонок смотрел на меня, но ничего не понимал.

Я постаралась объяснить.

– Послушай, – обратилась я к медвежонку, – мой брат беспокоится обо мне, особенно в Рождество. И поэтому он звонит. Понимаешь?

Молчание. Медвежата бывают такими тупыми. Особенно если их накачивают лекарствами.

Сочувствую ему. Со мной ведь тоже это делали.

И я стала рассказывать дальше. Очень медленно.

– Мой брат был на рыбалке и упал в реку, ему тогда было всего девять лет, и он не смог выбраться. Я сказала, что он упал, но на самом деле его столкнули. И знаешь, кто столкнул?

Медведь не захотел отгадывать, поэтому я прошептала ему на ухо:

– Его столкнула маленькая Элис‑Джейн. Но ей было всего пять лет, и она все забыла. Я видела, и я‑то не забыла, но никому не сказала. Мне было семь, и я ее спасла, спасла от осознания того, что она натворила. Но из‑за этого она для меня умерла, и мама с папой для меня тоже умерли, потому что я не могла им рассказать. И все перепуталось. Но это не важно. Моего брата унесло течением под мост, и все нормально. Но иногда он мне звонит. И это плохо.

Я замолчала и подумала о всех тех призраках, которые не призраки, и о единственном призраке, который действительно призрак.

– Я выдумала для брата семью, но на самом деле никакой семьи нет. Нет ни Сары, ни девочек – никого. Есть только он.

Я посмотрела на медвежонка.

И вот это я никогда никому не скажу.

– Когда мы вернемся домой, не вздумай рассказывать Тиш о моем брате. Ей это не понравится. И она уедет. Плохо жить с человеком, который разговаривает с мертвецом. И ей будет ужасно плохо, если она узнает, что тоже с ним разговаривала.

Медвежонок вроде бы сомневался.

– Поверь мне, – сказала я. – Ей будет ужасно плохо. Давай ее от этого избавим. Чтобы она не уехала.

Потом я замолчала снова и подумала о доме и о том, как здорово туда вернуться. На этот раз я буду вести себя хорошо и не брошу принимать лекарства. Я смыла их в унитаз в июле перед приездом Тиш и с тех пор пила только таблетки для щитовидки. На этот раз я буду хорошей, и Тиш поможет мне их вовремя принимать.

– Все будет замечательно, – сказала я медведю, чтобы услышать, как звучат эти слова.

Но он молча глядел в потолок стеклянными глазами, как будто был от меня очень далеко, и этим он напомнил мне моего брата.

Зажмурившись, я представила, как звонит телефон и Тиш берет трубку и слушает голос брата из далекого пустого дома, где нет семьи, нет друзей, нет рыбалки, нет ничего, только смятение и беспокойные мысли о желтеющих листьях.

Я подумала о пустой квартире, в которую я вернусь, если мой брат расскажет Тиш, что живет под водой.

И тогда останусь только я, и телефон, и вечное ожидание звонка, и…

Нет.

Сейчас мне нужно поправляться и думать о хорошем.

* * *

– Все будет замечательно, – прошептала я медвежонку.

И тут зазвонил телефон. И я вздрогнула.

Но потом до меня дошло, что это телефон на посту у медсестры. И никакое это не знамение.

В больницах телефон звонит постоянно.

Я снова открыла глаза.

И перевернулась на спину.

Теперь мы с медвежонком смотрели в потолок вместе.

– Что ты видишь? – спросила я у него.

Но медвежонок молчал, и мы лежали вдвоем в тишине и ждали завтрашнего дня, когда Тиш придет снова, – и все будет замечательно, ведь иначе и быть не может.

* * *

Телефон на посту звонил уже несколько раз. И хотя я каждый раз дергалась, все было нормально. Медведи молчат, телефон звонит, а девушки дергаются.

Так уж устроен мир.

И это замечательно.

И давление растет, растет, пока ты не сломаешься.

* * *

Мы пролежали вместе целый день, смотрели в белый потолок, и в комнате становилось все темнее, потому что приближалась ночь.

Когда она наступила, мы глядели в темноту, лежали неподвижно и думали.

А когда телефон зазвонил снова и медсестра прошла по коридору к моей палате, чтобы передать мне сообщение, оказалось, что оно не от брата.

Сообщение было от кого‑то другого. Какая‑то чушь про рыбалку, и листья, и воду под мостом.

Оно не от брата. Конечно же нет.

Но медсестра сказала, что от него, и оставила записку с сообщением на тумбочке.

Мы с медвежонком смотрели на нее весь остаток ночи и думали о том, что мир сошел с ума.

* * *

На следующий день ко мне пришла моя соседка.

Я узнала потрясающую вещь: это заразно.

Потому что она, похоже, теперь тоже видит призраков. Моих родителей, мою сестру – она их видела.

И она долго разговаривала с ними с глазу на глаз.

Я сказала врачу, что он должен об этом написать. Что ясновидение – это заразное заболевание. И он прославится.

Мы станем знаменитыми. Мы все.

* * *

Моя соседка очень старалась. Но она улыбалась слишком уж широко.

Я предложила ей водки, и ей явно хотелось выпить, но, похоже, у меня отобрали бутылку, потому что в ящике было пусто.

Или я сама ее выпила.

– Кажется, я прикончила всю бутылку, – сказала я.

Она улыбнулась. Слишком уж широко.

А потом сказала мне:

– Твой брат звонил. Он передал тебе привет.

Кем бы она ни была, она ушла, и остались я, и медвежонок, и медсестра, какая‑то взбудораженная, – и к черту всех их, кроме медвежонка.

Он молчит, и все бы так молчали.

Чтоб никаких дурацких сообщений. Никаких приветов, которые на самом деле означают: «Тебе обязательно нужно приехать на Рождество».

Но там так холодно, где он живет, и это так далеко.

И поэтому я пытаюсь бороться. Пытаюсь не ехать туда.

Мы будем бороться вместе, правда, медвежонок?

* * *

Но пушистая сволочь молчит.

И река разливается, и Рождество приближается.

И мне кажется, нужно поехать.

(перевод М. Ковровой)