Пятница, 26 ноября

Утро следующего дня было таким же морозным, с минусовой температурой, но над Лондоном прошел новый атмосферный фронт, прогнавший висевшие над городом свинцово‑серые тучи. Когда Урхарт выглянул из окна своего офиса в палате общин, он увидел Темзу, сиявшую в солнечных лучах ясного зимнего утра, как сверкающий символ того, что ждало его впереди. Просмотрев сообщения печати о заявлении Вултона, Урхарт почувствовал себя недосягаемым. Вултон его поддержал – значит, в победе можно было не сомневаться.

И тут широко распахнулась дверь. Это был О'Нейл. И не успел Урхарт спросить, что он, собственно, о себе думает и какого дьявола ему здесь надо, как О'Нейл что‑то стремительно забормотал. Слова вылетали из него, как пули. О'Нейл будто поливал ими Урхарта из пулемета, стараясь его ошеломить и заставить сдаться.

– Они знают, Френсис. Они обнаружили, что одного файла там не хватает. Одна из секретарш заметила, что сломаны замки, и председатель созвал нас всех. Я уверен, он меня подозревает. Что нам теперь делать? Что нам теперь делать?

Урхарт принялся трясти его, чтобы прекратить невнятное бормотание, и увидел, с каким трудом более‑менее удалось привести его в чувство.

– Роджер, да замолчи ты, ради Бога! – прикрикнул на него Урхарт и так грубо толкнул в кресло, что О'Нейл смолк, хватая ртом воздух. – Ну а теперь то же самое, но медленно, Роджер. Что ты пытаешься сказать?

– Файлы. Конфиденциальные файлы с данными на Самюэля, которые хранились в штаб‑квартире партии и которые ты велел мне отослать в редакции воскресных газет. – Он говорил, задыхаясь, дрожа от физического и нервного истощения. – Пользуясь своим кодированным ключом, я легко проник в подвальное хранилище, но оказалось, что сами файлы хранятся в запертых шкафах. Мне пришлось сломать замок – другого выхода у меня не было. Вообще‑то замок остался почти цел, но он немного погнулся. Там столько пыли и паутины, словно в подвале никого не было со времен бурской войны, но вчера одна из этих чертовых секретарш решила зачем‑то туда заглянуть и заметила сломанный замок. После этого они устроили проверку и обнаружили, что нет файла с материалами на Самюэля.

– Ты что, послал им в оригинале весь файл? Я же тебя просил только снять копию с наиболее интересных мест.

– Френсис, файл оназался очень толстый, копию бы я снимал многие часы. И потом – откуда мне знать, что для них самое интересное, так что я решил отправить его целином. Если бы все прошло нормально, то отсутствие файла в шкафу обнаружили бы через многие годы, да и то они подумали бы, что его по ошибке не туда положили.

– Ах ты чертов дурак! Ты…

– Френсис, не кричи на меня!, ‑застонал О'Нейл. – Ты никогда ничем не рисковал. Все эти дела – моя забота. Председатель лично допрашивает теперь всех, у кого имеется кодовый ключ, а нас во всей штаб‑нвартире всего девять. Он уже сказал, что в полдень будет беседовать со мной. Я уверен, он меня подозревает. И я не собираюсь брать на себя всю вину. С какой стати? Я всего лишь делал то, что ты мне говорил… Френсис, я не могу больше врать. Я просто не в силах это выдержать. Я погибну!

Урхарт застыл от ужаса, осознав, что стоит за отчаянием О'Нейла. У сидевшего перед ним дрожащего человека не осталось ни сил, ни воли к борьбе, ни способности к трезвому размышлению; он уже начал ломаться и распадаться на клочки, как старая, истлевшая газета. Когда он говорил, глаза у него зажигались диким огнем. Урхарт понял, что О'Нейл уже сейчас не в состоянии контролировать себя, не то что в течение еще одной недели. Он на самом краю и вот‑вот сорвется. Достаточно малейшего дуновения, чтобы он устремился навстречу гибели. Падая, он захватит с собой и Урхарта.

– Роджер, ты сейчас слишком возбужден. Поверь, тебе совершенно нечего бояться, потому что ни у кого нет никаких доказательств. Кроме того, не забывай, что я вместе с тобой. Ты не одинок. Знаешь ли, я бы не советовал тебе возвращаться сейчас в офис. Позвони туда, скажи, что плохо себя чувствуешь, и поезжай домой. А председатель может подождать и до понедельника. А завтра мне хотелось бы, чтобы ты приехал ко мне в Хемпшир и был там моим гостем. Хорошо, если бы приехал к обеду и остался переночевать – мы бы тогда могли все спокойно, не спеша обсудить. Обмозгуем все вдвоем – ты да я, вместе.

Как инвалид цепляется за костыль, так и О'Нейл с радостью и благодарностью схватил протянутую ему руку.

– Но не говори никому, что ты поедешь ко мне в гости. Представляешь себе, какой может быть конфуз, если пресса пронюхает, что перед самым голосованием у меня в гостях побывал один из видных партийных работников. Об этом не должен знать никто, кроме нас самих. Даже твоей секретарше об этом не должно быть известно.

О'Нейл собрался пробормотать слова благодарности, но не смог, так как в этот момент его как будто взорвало – он трижды подряд так мощно и оглушительно чихнул, что Урхарт с отвращением отшатнулся. О'Нейл, по всей видимости, не заметил, как Урхарт вытер свое лицо, на котором появилась ухмылка азарта, – как у спаниеля, когда он бросается за добычей.

– Я приеду, Френсис. Я приеду.

Суббота, 27 ноября

Еще не наступил рассвет, а Урхарт уже был на ногах. Он мало спал, но не чувствовал никакой усталости. Предстоящий день будет для него особый – эта мысль будоражила его. Задолго до того, как над болотистой долиной Нью‑Форест забрезжил слабый утренний свет, он надел любимый охотничий костюм, натянул высокие болотные сапоги и вышел из дома. По утреннему морозцу он быстро пошел по верховой тропе, соединявшей Эмери Даун с Линдхурстом. Пугая птиц и глуша звуки, жался к живым изгородям густой стелющийся туман, окружая его со всех сторон, подобно кокону. Было такое впечатление, что на планете он один человен, поэтому ему самому необходимо принимать все решения и предопределять собственную судьбу.

Примерно мили через три начался длинный пологий подъем по южной стороне холма. От рассекавших влажный воздух лучей поднимающегося солнца туман начал понемногу таять. Вынырнув из его клубящейся полосы, он сразу же увидел оленя‑самца, пасшегося среди мокрого утесника на освещенном солнцем склоне. Бесшумно скользнув за куст, он затаился там, как охотник, выследивший свою жертву. Но он не считал себя охотником в полном смысле этого слова, потому что никогда еще не охотился на человека. Во времена Гитлера он был слишком молод, во времена войны в Корее – слишком занят своей учебой в университете, а когда подошел Суэцкий кризис, то ему было уже слишком поздно участвовать в таких делах и не довелось изведать чувство, которое испытывает человек, лишивший другого человека жизни ради спасения своей, приговоривший другого человека к смерти, прежде чем тот успеет приговорить его самого. Он попытался представить, как погиб его брат. Наверное, он лежал тогда под Дюнкерком в какой‑нибудь узкой траншее под кустами, ожидая, когда над кромкой холма покажется ствол орудия немецкого танка. Так вот, когда он там лежал тогда, приготовившись убивать, лишить жизни стольких, сколько ему только удастся, испытывал ли он от возможности пролить чью‑то кровь такое же возбуждение, какое чувствует какой‑нибудь дикий зверь? Или его парализовал страх и, несмотря на подготовку и чувство долга, человен превратился в кролика? Или необходимость самосохранения была сильнее страха и морали воскресной школы? Именно такая уверенность владела сейчас мыслями и чувствами Урхарта.

Олень не замечал его и, постепенно приближаясь, спокойно пощипывал утесник. Когда между ними оставалось лишь ярдов двадцать, Урхарт внезапно поднялся из‑за куста, и олень застыл от неожиданности. Оба не дыша смотрели друг на друга, пока Урхарт не взорвался хохотом, рванувшим по склону громовым эхом. Осознав смертельную опасность, олень прыгнул в сторону и мгновенно исчез.

Все утро Урхарт бродил по известковым холмам и рощицам и вернулся домой только к полудню. Не снимая костюма и сапог, он сразу прошел в кабинет и взялся за телефон.

Вначале он позвонил редакторам четырех ведущих воскресных газет. Двое из них в это время писали редакционные передовые статьи в его поддержку, третий намеревался поместить статью в поддержку Самюэля, а четвертый заявил, что вообще не намерен никого поддерживать. Все четверо, однако, в той или иной.степени были уверены в явной предпочтительности шансов Урхарта, что подтверждалось результатами проведенного газетой «Обсервер» опроса, в котором на этот раз приняли участие большинство членов парламента. Данные опроса прочили Урхарту уверенную победу – по расчетам он должен был получить 60 процентов голосов.

– Похоже, теперь тебя может остановить разве что какое‑нибудь землетрясение, ‑сказал ему один из редакторов.

Потом он набрал номер телефона в графстве Кент и попросил соединить его с доктором Кристианом.

– Добрый день, Главный Кнут! Очень любезно с вашей стороны не пожалеть воскресного времени, чтобы поинтересоваться, как идут дела у Чарльза. Он быстро идет на поправку. Его брат, премьер‑министр, бывает здесь почти через день, и их встречи благоприятно действуют на обоих.

– Доктор, я хотел бы поговорить еще об одном деле. У нас серьезные трудности с одним из членов парламента, Дело в том, что он пристрастился к кокаину и стал настоящим наркоманом. В последнее время его состояние значительно ухудшилось. Присущие ему сложности с носом, усиленным морганием серьезно обострились. А речь? То она смахивает на хаотическую кавалерийскую атаку, то на тягучую мешанину неразборчивых слов. Он превратился в параноика, постоянно выкрикивает какие‑то дикие обвинения и угрозы. Совершенно очевидно, он очень болен, и я пытаюсь уговорить его полечиться, но, как вы мне не раз говорили, наркоманы менее всего склонны осознавать, что у них эта проблема.

Он занимает ответственную должность и имеет доступ к закрытой информации. Если он не будет осторожен и благоразумен, то может причинить партии огромный ущерб. У меня, доктор, такой вопрос: в какой степени может отвечать за свои действия и, в частности, следить за тем, что он говорит, находящийся в таком состоянии человек? Способен ли он предугадывать и принимать во внимание возможные последствия своих действий и слов? Можем ли мы доверять ему?

– Судя по всему, вы имеете дело с очень больным человеком, господин Урхарт. Если он уже не может сдерживаться, скрывать от других свое состояние, открыто и постоянно демонстрирует его физичесние симптомы, то это означает, что его заболевание в последней стадии развития и что он близок к коллапсу. Возможно, он принимает наркотик уже несколько раз в день и, очевидно, не только не справляется со своей работой, но и полностью потерял способность к самоконтролю. Наркотики очень дороги, а он способен на все, лишь бы бесперебойно получать их. Он может пойти на ложь, воровство, мошенничество и даже на убийство. Чтобы купить наркотики, он может продать все, что у него есть, включая и любую информацию. Им может также овладеть паранойя, и, если вы слишком настойчиво начнете уговаривать его лечиться, он может смотреть на вас, как на злейшего врага, и может попытаться любыми способами уничтожить вас. Наркомания разрушает семьи – мужья бросают жен, матери отказываются от детей. Тяга к нарнотику, которая ими движет, несравнима по своей силе ни с какой другой.

– Он уже угрожал, что раскроет наши важнейшие секреты. Вы считаете, он в самом деле может это сделать?

– Абсолютно уверен в этом.

– В таком случае у нас серьезная проблема.

– Да, похоже на то, что очень серьезная. Если потребуется моя помощь, дайте мне знать.

– Вы мне уже помогли, доктор. Спасибо!

Урхарт был в своем кабинете, когда услышал, как к дому подъехала автомашина О'Нейла.

Увидев ирландца в коридоре, Урхарт был потрясен, как разительно отличался стоявший перед ним человек от того, кого он пригласил на обед в свой клуб меньше шести месяцев назад. Никакой небрежной элегантности. Он производил просто отталкивающее впечатление. Волосы не причесаны, брюки такие мятые, словно их вытащили из мешка, набитого грязным бельем, мятый воротник рубашки, к тому же расстегнутый, незатянутый галстук. Взглянув на него со стороны, Урхарт был шокирован. Вряд ли коллеги О'Нейла догадывались о его деградации, часто видясь с ним и не улавливая действительную глубину его падения. Когда‑то обходительный, следивший за модой человек выглядел теперь, как простой бродяга. Когда‑то живые, искристые глаза, так завораживавшие женщин и располагавшие к нему клиентов, светились теперь тусклым светом и, не задерживаясь ни на чем, бегали по комнате, словно что‑то безуспешно выискивая. Это был глубоко больной человек.

Урхарт провел О'Нейла в одну из комнат для гостей, расположенных на втором этаже. Пока он молча вел его по длинным коридорам, О'Нейл безумолку болтал. В последнее время он все чаще обращался к одной теме – ему казалось, что онружавшие его люди несправедливы к нему, готовы его предать. Сначала это был председатель, потом премьер‑министр, а теперь уже и его секретарша. Даже местный полицейский, патрулировавший его улицу, явно за ним шпионил, только и ждал подходящего момента, чтобы на него наброситься. О'Нейл небрежно бросил на постель дорожную сумку, не проявив интереса ни к комнате, ни к открывавшемуся из окна прекрасному виду на Нью‑Форест. Тем же путем, минуя коридоры и лестницу, они вернулись назад, на первый этаж. Открыв тяжелую дубовую дверь, Урхарт ввел гостя в свой кабинет. Предложив О'Нейлу самому выбрать, что он хочет выпить, Урхарт с холодным интересом наблюдал, как тот налил и выпил стакан виски. Вскоре алкоголь взял верх над кокаином, в глазах у него несколько поубавилось фанатичного блеска, язык утерял гибкость, а речь – связность. Успокоительное боролось в нем со стимулирующим. При этом ни тому, ни другому не удавалось добиться превосходства или удержаться в положении баланса, так что О'Нейл балансировал на грани, готовый или свалиться назад, или вперед – в бездну.

– Роджер, – начал разговор Урхарт, – судя по всему, к концу недели мы будем на Даунинг‑стрит. Я уже начал прикидывать, что мне там потребуется, и подумал, а не обсудить ли нам в этой связи твои собственные пожелания,

О'Нейл сделал еще глоток, прежде чем ответить.

– Френсис, я страшно тронут тем, что ты обо мне подумал. Ты, конечно, будешь классным премьер‑министром, это уж точно! Между прочим, я тоже думал над всем этим делом, и мне пришла в голову мысль, что, может быть, тебе понадобится на Даунинг‑стрит кто‑то вроде меня ‑ну, знаешь, какой‑нибудь специальный советник или помощник по связям с прессой. Тебе предстоит много сделать, потребуется помощь, а мы, кажется, так сработались, что я подумал…

Урхарт замахал рукой, чтобы он замолчал.

– Роджер, там для этих дел и так полно народу. Мне необходимо другое – иметь кого‑то вроде тебя, кто осуществлял бы руководство политической пропагандой, дополнял бы работу гражданской службы и кому можно было бы довериться, зная, что он не допустит тех ошибок, которые были наделаны в организационной работе партии в последние месяцы. Мне бы очень хотелось, чтобы ты продолжал работать в штаб‑квартире партии – при новом председателе, конечно.

В глазах О'Нейла промелькнуло беспокойство. Значит, опять заниматься той же самой бессмысленной работой, наблюдая со стороны, как гражданская служба равнодушно и некомпетентно заправляет всеми делами? На кой дьявол ему это надо?

– Но, Френсис, для того чтобы я мог эффективно заниматься таким делом, мне потребуется поддержка, может быть, в виде каного‑то специального статуса. Я подумал… мне кажется, ты как‑то упомянул о рыцарском звании.

– Да, Роджер, конечно! И ты это вполне заслужил. Ты был абсолютно незаменим, и знай, что я тебе очень благодарен, Я уже навел справки. К сожалению, такого рода почесть может оказаться ‑во всяком случае, в ближайшее время – невозможной. Сейчас очень большая очередь на получение рыцарского звания по случаю отставки премьер‑министра и смены правительства, и у премьер‑министра есть предел, сверх которого он больше никого не может включить в свой список. Боюсь, потребуется некоторое время, прежде чем мы сможем вписать туда и твою фамилию.

Урхарт решил проверить О'Нейла – подразнить его, разочаровать, помучить, подвергнуть его действию разного рода раздражителей, которые ему предстоит испытать в ближайшие несколько месяцев, и посмотреть, где у него предел.

Ирландец не заставил себя ждать – он взорвался тут же, как вулкан.

– Френсис, ты же обещал! Мы же договорились! Ты дал мне слово, а теперь говоришь, что не будет ни более высокой должности, ни рыцарского звания. В общем, ты получил то, что тебе нужно, и теперь хочешь отделаться от меня. Нет, ты только подумай – я для тебя врал, мошенничал, совершал подлог, крал, а теперь ты равняешь меня со всеми остальными! Я не намерен больше терпеть, чтобы люди смеялись у меня за спиной и смотрели на меня, задрав носы, как на какого‑то вонючего ирландского крестьянина. Я заслужил рыцарское звание и требую, чтобы мне его пожаловали!

О'Нейл опустошил к тому времени свой стакан и, дрожа от обиды и гнева, вновь взялся за графин. Он немного перестарался, виски хлынуло через край стакана. Сделав основательный глоток, он снова принялся изливать душу.

– Мы прошли сквозь все это вместе, как одна команда. Все, что я делал, я делал для тебя, и без меня ты не мог бы попасть на Даунинг‑стрит. Или мы вместе разделим наш успех, или вместе потерпим фиаско. И если, Френсис, в конце концов я окажусь на мусорной куче, то будь я проклят, если дам себе оказаться там в одиночестве! Ты не можешь позволить себе такую росношь, как толкнуть меня на то, чтобы я рассказал всем, что знаю. Ты зависишь от меня!

Слова были произнесены, угроза высказана. Не замедлив подхватить провокационно брошенную Урхартом перчатку, О'Нейл тут же швырнул ее обратно ему в лицо. Теперь Урхарту стало ясно, что вопрос не в том, потеряет ли О'Нейл над собой контроль, а в том, как скоро он его потеряет. В данном случае ему не понадобилось много времени. Оно ему вообще не понадобилось.

Теперь не было никакого смысла продолжать проверку. Урхарт широко улыбнулся и укоризненно покачал головой.

– Роджер, мой дорогой друг! Ну что ты? Ты же меня совершенно неправильно понял. Я ведь только говорю что будет трудно включить твою фамилию в предновогодний наградной спиеон, но я же ничего не сказал о весенних награждениях в честь дня рождения королевы! Разница совсем небольшая. Я только прошу тебя, чтобы ты подождал эти несколько недель. И все. А что касается твоей работы, то если ты предпочитаешь подходящую должность на Даунинг‑стрит, я подыщу ее. Ты это заслужил, и даю тебе слово чести, что не забуду, чем я тебе обязан.

О'Нейл смог что‑то невнятно промямлить в ответ. Пыл его угас, чувства притупились, алкоголь постепенно усиливал свое воздействие. Он сидел не двигась, мертвенно‑бледный, изможденный, опустошенный.

– Послушай, – предложил Урхарт, – может быть, тебе поспать до обеда? А потом спокойно обсудим твои пожелания.

Не сказав больше ни слова, О'Нейл тяжело опустился в кресло и закрыл глаза. Он как будто заснул, дыхание замедлилось, но пальцы рук дрожали и из‑под подергивавшихся ресниц проблескивали глаза. Где бы ни был теперь его дух, он не обрел спокойствия.

Урхарт сидел, глядя на скорчившуюся в кресле фигуру. О'Нейл покрылся испариной, с кончика носа капала слизь. У ного‑нибудь другого его вид и мог бы, вероятно, вызвать чувство сострадания, но в сердце Урхарта была лишь холодная пустота. Когда в молодости он бродил по холмам и болотистым пустошам фамильного поместья, его всегда сопровождал лабрадор, который завоевал его привязанность годами верной охотничьей службы. Потом собака постарела и ослабла, и пришел день, когда егерь горестно доложил ему, что у лабрадора был удар, его парализовало и его необходимо усыпить, Урхарт пошел в конюшню, и его глазам предстала трогательная картина собаки, потерявшей контроль над своим телом. Задние лапы отнялись, собака лежала в собственных испражнениях, из пасти и носа, как у О'Нейла, напало. Завидев хозяина, она, поскуливая, радостно завиляла хвостом. Старый егерь нагнулся и ласково погладил собаку по голове.

– Тебе больше не придется гоняться за зайцами, приятель, – печально прошептал он.

Одним ударом ружейного приклада Урхарт прикончил пса и приказал егерю зарыть его подальше от дома. Глядя теперь на О'Нейла, он подумал, что некоторые люди вызывают почему‑то меньше жалости, чем бессловесные животные.

Оставив О'Нейла спящим в библиотеке, он тихо прошел на кухню, нашел под раковиной резиновые перчатки, засунул их в нарман, положил туда же чайную ложечку. Через заднюю дверь вышел на хозяйственный двор и направился к длинному каменному зданию, где располагались гараж, мастерская и склад. Старая деревянная дверь громко проскрипела, с трудом поворачиваясь на ржавых петлях. Внутри помещения его сразу же охватил запах гнили. Он редко бывал здесь, но точно знал, где искать то, за чем пришел. У дальней стены стоял старый, потертый временем кухонный шкаф. Много лет назад его выбросили из судомойни, и теперь он служил домом для полуиспользованных банок краски и олифы и целой армии энергичных личинок древоточца. Дверца открылась с протестующим воплем. Он сразу же увидел на полке нужную ему герметически закрытую банку. Прежде чем взять ее в руки, он надел резиновые перчатки. Унося банку в дом, он держал ее в вытянутой руке, будто нес горящий, огнедышащий факел.

Войдя в дом и убедившись, что О'Нейл крепко спит, он осторожно поднялся наверх. В гостевой комнате запер за собой дверь, дважды проверив, насколько надежно он это сделал. С удовлетворением отметив, что О'Нейл оставил свою дорожную сумку незапертой, Ур‑харт начал методически ее обследовать, стараясь не оставлять при этом никаких следов. Он нашел то, что искал, в отделении для туалетных принадлежностей вместе с тюбиком зубной пасты и набором для бритья. Это была баночка туалетного талька для мужчин. Отвинтив крышку, Урхарт заглянул внутрь. Не было там никакого талька. Вместо него в баночке лежал полиэтиленовый пакетик и в нем примерно со столовую ложку белого порошка.

Он отнес пакетик к окну и положил его на полированный письменный стол красного дерева. Вынув из ящика стола три больших голубых листа писчей бумаги, он медленно высыпал содержимое полиэтиленового пакетика на один из листов – порошок образовал на нем что‑то вроде маленького надмогильного холмика. Потом он осторожно открыл принесенную банну и, черпая из нее ложечкой, на другом листе бумаги насыпал ровно такой же холмик. Плоским концом ложечни с огромной осторожностью разделил оба белых холмика на две равные части и по одной от каждой кучки пересыпал на третий лист бумаги. Он с облегчением отметил, что кучки были почти одинакового цвета и фактуры. Быстро и тщательно Урохарт смешал вместе оба вещества. Образовавшаяся смесь выглядела настолько однородной, что вряд ли кому могла прийти в голову мысль, что когда‑то она состояла из двух разных компонентов. Согнув лист бумаги пополам, он приготовился ссыпать порошок в полиэтиленовый пакетик.

И в этот момент его как ударило. Убежденность в правильности того, что он делал, сменилась жгучими, как кислота, сомнениями. Твердая определенность, хладнокровие, которыми он столь гордился, внезапно исчезли. Он был в смятении. Мораль и сдержанность, которые общество старательно вбивало ему в голову, сейчас взывали к нему, требуя, чтобы он остановился, передумал, повернул назад, в то время как рассудок стоял на своем, утверждая, что мораль есть проявление слабости, а настоящее значение имеет только голая реальность. Она же в данный момент состояла в том, что ему предстояло стать самым могущественным чеовеком в стране – если, конечно, не подведут нервишки.

Ясность цели – вот в чем он сейчас нуждался и чего не хватало нынешнему правительству. Администрации не раз оказывались в конце концов на коленях, если их лидеры прислушивались к голосам сирен‑искусительниц и, вместо того чтобы действовать сообразно жестокой реальности жизни, проявляли слабость духа и скатывались в болото компромиссов. Говорят, все политики становятся похожими друг на друга, как только их избирают. Да, большинство политиков сегодня действительно похожи друг на друга, это слабые, нерешительные, серенькие личности, способные лишь гадить в собственном гнезде и болтаться под ногами у тех, кто полон решимости идти вперед.

Великие люди обладают великой силой духа и воли, и он злился на себя за то, что сомневается. Сами они, конечно, могут это и отрицать, но факт остается фактом: все политические деятели играют чужими жизнями, и все жизни имеют свою цену – и не только во время войны, а, например, когда принимаются решения о сокращении бюджетных ассигнований на содержание системы здравоохранения и помощи старикам. Или когда речь идет о мерах наказания за те или иные преступления, о социально‑экономических предпосылках, заставляющих людей спускаться в угольные шахты под землю или отправляться в злые воды заполярных районов морской добычи рыбы. Как правило, национальные интересы требуют принесения в жертву многих людей, хотя порой – лишь некоторых.

Он поглядел в окно. Взгляд его задержался на полосе тумана, все еще застилавшей горизонт и цеплявшейся за верхушки деревьев, и мысли его перенеслись в давнее прошлое. Видимо, вот так же, как и он сейчас, стоял перед Рубиконом Цезарь, гадая о том, что ждет его на другом берегу, и зная, что у него нет пути назад. Мало кому из людей выпадает судьба самим принимать жизненно важные для них решения, большинству остается лишь страдать от последствий решений, которые принимают за них другие. Он подумал о своем брате, погибшем на холмах Дюнкерка, – как и миллион других, он был лишь пешкой в игре великих мира сего. Я тоже могу стать одним из великих и стану им, подумал Урхарт, а что касается этого О'Нейла, то он – самая ничтожная пешка, какую только можно себе представить.

Он снова взял со стола бумагу с белым порошком. Рука его все еще дрожала, но не так, как раньше. Все‑таки хорошо, что он не смотрел сейчас через прорезь прицела на какого‑нибудь оленя, – он бы промахнулся. Или если бы он строил сейчас карточный домик, ничего бы у него не получилось, Порошок легко ссыпался в полиэтиленовый пакетик. Все выглядело так, как если бы до него никто и не дотрагивался.

Минут через пять струя воды унесла в канализационную трубу остаток порошка и порванные на мелкие кусочни листы голубой писчей бумаги. Письменный стол был тщательно протерт мокрой тряпной и затем отполирован до блесна полотенцем, чтобы не осталось никаних случайных следов. Затем он вернул в баночку из‑под талька пакетик с порошком, опустил баночку в отделение для туалетных принадлежностей и анкуратно поставил сумку на то место, где она до этого стояла. Осмотревшись, Урхарт удовлетворенно хмыкнул: О'Нейл и не подумает, что в его сумку кто‑то заглядывал.

Вернувшись в ванную, он открыл до конца краны, тщательно, педантично промыл ложечку и, высыпав в ванну из принесенной со склада банки остаток ее содержимого, проследил, как он исчез в вихревом водовороте.

Выйдя снова через кухонную дверь из дома, он пересек аккуратно подстриженную лужайну и направился в дальний угол двора, где садовник всегда складывал за плакучей ивой предназначенный для сжигания мусор. Затолкав банку и резиновые перчатки в середину кучи мусора, он поджег ее и немного постоял, дожидаясь, когда она как следует разгорится. Затем вернулся в дом, налил большую порцию висни, которую проглотил с такой же жадностью, как это делал О'Нейл. И только тогда успокоился и расслабился. Дело было сделано.

О'Нейл проспал около трех часов и проснулся от того, что кто‑то с силой тряс его за плечо. Открыв с трудом глаза, он увидел снлонившегося над ним Урхарта.

– Роджер, придется поменять наши планы. Мне только что позвонили из Би‑би‑си. Они присылают сюда съемочную группу, чтобы отснять несколько футов пленки для их программы новостей, которую собираются показать во вторник. Самюэль уже согласился, и мне не оставалось ничего другого, как тоже дать согласие. Примерно через час они будут здесь и останутся до самого вечера. Только этого не хватало! Если они тебя здесь встретят, не оберешься толков и пересудов; штаб‑квартиру партии обвинят тогда во вмешательстве в выборные дела. На этой последней стадии мы должны быть особенно осторожны и не давать ни малейшего повода для подрыва нормального хода выборов. Мне очень жаль, но думаю, что тебе следует немедленно уехать.

О'Нейл все еще пытался переключить свой язык с первой на вторую скорость, когда Урхарт напоил его чашкой кофе и еще раз объяснил, как ему жаль испорченных планов на уик‑энд и как он рад, что между ними не осталось никаких недомолвон.

– Помни, Роджер, на следующей неделе мы подберем для тебя будущую работу, а в канун Троицы ты получишь рыцарское звание. Я так счастлив, что ты смог приехать! Я тебе очень благодарен, – ворковал Урхарт, подталкивая О'Нейла к машине.

Он постоял, глядя, как О'Нейл аккуратно, с привычной осмотрительностью тронул с места машину и медленно выехал из ворот.

– Прощай, Роджер! – прошептал он.

Date: 2015-09-17; view: 270; Нарушение авторских прав