Четверг, 25 ноября

Пенни недовольно поморщилась, глядя на серое ноябрьское небо, и, выходя из многоквартирного дома, в котором она жила, осторожно ступила на тротуар. Метеорологи давно уже предупреждали о внезапном и резком похолодании, и вот оно пришло, разыгравшись с удвоенной силой. Осторожно ступая по замерзшим лужам, она пожалела, что на ней туфли на высоких каблуках, а не сапоги. Пенни медленно продвигалась по краю тротуара, когда дверца автомобиля, мимо которого она шла, внезапно открылась и преградила ей путь.

Когда она нагнулась, желая сказать водителю, чтобы он, черт побери, был поосторожнее, то увидела за рулем Вултона. Обрадовавшись, она одарила его лучезарной улыбкой, но ответного знака дружеского расположения не получила. И после того как, повинуясь его команде, она скользнула на заднее сиденье, он не повернул головы, чтобы взглянуть на нее, а смотрел прямо перед собой.

– Что тебе надо? – спросил он голосом, от которого дохнуло холодом морозного утра.

– А что ты предлагаешь? – улыбнулась она, но тут же спохватилась: никогда еще не видела его таким бездушным.

Повернув наконец к ней голову, он невольно отметил, что, несмотря ни на что, его продолжает тянуть к ней, и еще раз мысленно обругал себя за безрассудство.

– Послушай, зачем тебе понадобилось посылать эту пленку мне на дом? Мало того, что это очень жестоко, поскольку ее прослушала и моя жена, но к тому же это было и глупо, так как теперь она все знает и ты не сможешь меня шантажировать. До нее не дотронется ни одна газета или радиостанция, так как их отпугнет потенциальный риск оказаться потом обязанными выплачивать по суду компенсацию за диффамацию. Таким образом, тебе это мало что даст.

Он надеялся, что она не сообразит, какой огромный урон может нанести ему эта пленка, окажись она в руках недоброжелателей. Похоже было, что его блеф удался – в ее глазах погасли искорки, щеки побледнели.

– Ради Бога, Патрик, о чем ты говоришь?

– О той пленке, которую ты мне прислала, глупая ты девна. И не прикидывайся дурочкой!

– Я не посылала тебе никакой пленки. Не имею никакого понятия, о чем ты говоришь.

Ошеломленная неожиданным градом оскорблений и непонятных вопросов, которыми он буквально забросал её, Пенни начала рыдать и хватать ртом воздух. Он схватил с силой ее за руку, и из глаз Пенни полились уже настоящие слезы боли.

– Пленка! Пленка! Ты прислала мне пленку!

– Какая пленка, Патрик? Почему ты делаешь мне больно?

Все более размытым и неразборчивым становился внешний мир за запотевшими стеклами и все яснее становилось Вултону, что он ошибся,

– Посмотри мне в глаза и скажи, посылала ли ты мне пленку, на которой записаны мы с тобой в Борнмуте? ‑Он четко и раздельно выговаривал каждое слово, чтобы подчеркнуть их полную серьезность.

– Нет и нет. Я не посылала никаких пленок. Я не знаю… – Она вдруг ахнула и перестала плакать, осознав наконец, о чем он спрашивает. – Нас с тобой в Борнмуте записали? Боже мой, Патрик, как это ужасно! Но кто?

От изумления и ужаса у нее дрожала нижняя губа. Он отпустил ее руку, и голова его медленно склонилась к рулевому колесу.

– Вчера по моему домашнему адресу доставили кассету. На пленке записаны мы с тобой в постели, в Борнмуте, когда там была партийная конференция.

– И ты подумал, что это я тебе ее послала, чтобы тебя шантажировать? Ублюдок несчастный, как ты мог это подумать!

– Я… Я не знал, что и думать. Я надеялся на то, что это ты, Пенни.

– Почему? Почему я? – воскликнула она с возмущением.

Патрик поднял голову и посмотрел на нее. Он будто постарел вдруг – пожухлая, пергаментная ножа обтянула щеки, в покрасневших глазах появилось выражение смертельной усталости.

– Я надеялся, что это ты, Пенни, потому что если не так, то я не имею ни малейшего понятия о том, кто бы мог это сделать. Совсем не случайно ее прислали мне не сразу, а через несколько недель после того, как записали. Это просто означает, что цель шантажа – не деньги, а совсем другое. Это явно связано с выборами.

Голос его стал тихим, как шепот.

– Что касается предстоящего вторника, то для меня лично все кончено.

Все утро Вултон пытался спокойно обдумать, что, собственно, произошло. Он совершенно не сомневался, что внезапное появление пленки связано с выборами лидера партии: если бы шантажиста интересовало не это, а деньги, то с какой стати стал бы он так долго ждать, прежде чем нанести свой удар? Нет, их интересовали не деньги, а лидерство и связанная с этим власть, и он знал, что цена будет очень высокой. А может быть, это дело рук русских, подумал он; во всяком случае, вряд ли этим занималась полиция Нового Орлеана, которая могла бы и понять, и отнестись сочувственно. Так или иначе, но баллотироваться ему теперь нельзя.

Столкнувшись с подобной проблемой, некоторые предпочитают тихо уйти со сцены в надежде, что в отставке их больше никто не побеспокоит. Но Вултон был не из таких. Нет, он будет бороться, стараясь спасти из обломков мечтаний все, что можно.

На свою пресс‑конференцию, созванную сразу же после обеда, он явился в самом решительном настроении. Не располагая достаточным временем, чтобы устроить это более чинным образом, он решил встретиться с корреспондентами и журналистами на другой стороне реки, напротив парламента, под сенью госпиталя Святого Томаса. Открывавшийся с этого места вид на Темзу и Большого Бена мог служить соответствующим моменту драматическим фоном. Он начал говорить, как только убедился, что телеоператоры приготовились к съемне.

– Добрый день! Я хотел бы сделать небольшое заявление. К сожалению, потом у меня не будет времени на вопросы, но я надеюсь, что вы, тем не менее, не будете разочарованы.

Судя по результатам состоявшегося во вторник голосования, шансы на успех имеют сегодня только три кандидата. Собственно говоря, как я понимаю, все остальные уже заявили, что не намерены выставлять свои кандидатуры во втором туре, намеченном на следующий вторник. Таким образом, используя ваш, джентльмены, образ, мы имеем дело со скачками, в которых принимают участие три лошади.

Конечно, я счастлив и горд быть одной из них, но мне кажется, в данном случае число "3" может быть и несчастливым. Партии предстоит выбрать, как им путем пойдет она дальше, но выбирать ей придется не из трех, а всего лишь из двух предлагаемых ей вариантов. Один – продолжение того же самого курса, для которого характерен практический подход к политике и который уже доказал свою эффективность, ибо благодаря ему мы уже больше десяти лет находимся у власти. Второй вариант – некоторые называют это социальным мышлением – еще глубже затянет правительство в трясину тщетных попыток разобраться с каждодневными проблемами каждой отдельной английской семьи и каждого отдельного англичанина.

Толпа репортеров взволнованно всколыхнулась – они впервые стали свидетелями открытого признания такого резкого расхождения в политических подходах между двумя крыльями партии, наличие которого она все время отвергала.

– Я не верю в этот надуманный новый подход. Более того, я считаю, что, какими бы добрыми ни были намерения его приверженцев, на практике он ввергнет в беду и партию, и страну. Думаю, что значительное большинство членов партии разделяют мою точку зрения.

Но, как ни парадоксально, именно этим может все и закончиться, если голоса этого большинства, выступающего за прагматический подход к политике, разделятся между мной и господином Урха'ртом. Я человек практичный. Для меня важны не личности, а реальная политика, И я считаю: неправильно допускать, чтобы мои личные амбиции стояли на пути у той политики, в которую я верю. Дыхание его на морозном воздухе превращалось в пар, но слова, казалось, обжигали огнем.

– Я решил снять свою кандидатуру и не участвовать в скачках, чтобы не допустить разделения голосов тех, кто выступает за эту политику. Лично я отдам свой голос за Френсиса Урхарта и надеюсь, что он станет премьер‑министром. Мне больше нечего сказать вам.

Его последние слова почти заглушил треск затворов доброй сотни фотоаппаратов. Они продолжали щелкать, запечатлевая Вултона, поднимавшегося по ступеням набережной к ожидавшей его машине так быстро, словно он бежал. Некоторые корреспонденты устремились вдогонку, но успели лишь увидеть, как он сел в машину и она рванула через Вестминстерский мост по направлению к Форин Офис. Другие остались стоять в полном замешательстве, пытаясь сообразить, все ли они записали, а главное – правильно ли поняли то, что сказал Вултон. Он не отвел времени на вопросы и не дал им возможности уточнить некоторые теоретические моменты, уяснить скрытый смысл, который, как им показалось, стоял за его словами. У них было только то, что он сказал, и придется сообщить обо всем только так, как он это изложил. Но именно этого и хотел Вултон.

Его жена была в не меньшем замешательстве, когда поздно вечером они смотрели с Вултоном телепрограмму «Девятичасовые новости».

– Я понимаю, почему тебе пришлось взять назад свою кандидатуру, но, Патрик, уже само это является достаточным наказанием. Я буду поддерживать твои решения, как это делала до сих пор. Но, ради Бога, Патрикк, с чего ты вдруг решил поддержать Урхарта? Никогда не замечала, чтобы вы с ним были близки.

– С этим редкостным мерзавцем? Я с ним не близок. Мало того, я его терпеть не могу!

– Тогда почему?

– Потому что мне пятьдесят пять, а Майклу Самюэлю сорок восемь, а это значит, что он может продержаться на Даунинг‑стрит лет двадцать, и к тому времени, когда он уйдет в отставку, как политический деятель, я буду уже трупом, Френсису Урхарту сейчас шестьдесят два, и он продержится в кресле премьер‑министра не более пяти лет. Таким образом, если сейчас победит Урхарт, то есть возможность думать, что до моего ухода в отставку по старости лет могут состояться еще одни выборы лидера партии. Пока же я смогу узнать, кто стоит за той пленкой. Или он попадет под автобус, или его переедет министерская автомашина. И тогда у меня будет еще один шанс!

Он сделал паузу и попыхтел, раскуривая трубку.

– В любом случае я ничего не выигрывал, если бы заявил о своем нейтралитете. Самюэль никогда не потерпел бы меня в качестве члена своего кабинета министров. Вместо этого я подношу Урхарту на тарелочне с золотой каемочкой его победу над выборах, и он будет вынужден каким‑то образом отблагодарить меня за это.

Впервые после того, как они вместе слушали ту пленку, он позволил себе улыбнуться жене.

– Как тебе нравится перспектива побыть несколько следующих лет женой канцлера назначейства?