Среда, 13 октября

Рано утром Матти проснулась от ужасной головной боли. Было еще темно, с моря дул холодный, влажный ветер. Представляя на конференции одну из нрупнейших общенациональных газет, Матти оназалась среди тех журналистов, кому посчастливилось проживать в гостинице, арендованной руководством партии. С этим было связано одно существенное удобство – здесь она могла свободно общаться с важными политическими деятелями и должностными лицами партии. Прошедшим вечером она, видимо, общалась слишком свободно, потому что утреннюю ритмическую гимнастику начала с отяжелевшими ногами и руками и без всякого энтузиазма. Все тело протестовало против такого способа избавиться от похмелья. Прислушавшись к нему, она прекратила упражнения и вместо этого открыла окно. Тут же пришлось признать, что это было уже второе за утро неверное решение. Маленькая гостиница восседала на самой верхушке прибрежных скал, ничто не заслоняло ее от летних солнечных лучей, но в такие пасмурные дни она была открыта всем ветрам и холодам. В считанные секунды теплый номер превратился в холодильник, подтолкнув ее к выводу, что будет лучше, если она сначала немного позавтракает, а уж потом снова попробует принять решение.

В коридоре глухо ухнула об пол тяжелая пачка бумаг, и, натянув на плечи одеяло, Матти прошлепала к двери. В коридоре лежала гора утренних газет. Подобрав, она небрежно бросила их на кровать. Газеты рассыпались по смятой простыне, из одной выскользнул и спланировал на коврик лист бумаги, С усталым ворчанием она нагнулась, чтобы поднять его, и сквозь утреннюю пелену перед глазами, охватившую и голову, прочла; «Анализ опроса мнений. № 40. Секретно.»

Матти как следует протерла глаза, Вряд ли они начали вот так, запросто, рассылать эту информацию всем подписчикам газеты «Миррор», подумала она. Матти было известно, что партия проводила опросы и составляла еженедельные обзоры общественного мнения по различным политическим проблемам, но эти материалы получали по списку только члены кабинета министров и несколько высших партийных должностных лиц. Ей удавалось взглянуть на такие обзоры лишь тогда, когда там была благоприятная для партии информация, когда ей было выгодно, чтобы эти сведения широко разошлись. В противном случае такие материалы держались подальше от посторонних глаз и строго охранялись. Интересно, какие добрые для партии вести могли быть в ее последнем обзоре, удивилась она, и почему вдруг понадобилось распространять его, упаковывая, как порцию жареной рыбы с картошкой?

То, что она прочитала, заставило ее протереть глаза еще раз. Партия, победившая на парламентских выборах, получив 41 процент голосов, располагала теперь, по данным анализа, лишь 31 процентом, или на 14 процентов меньше, чем партия оппозиции. Еще тревожнее выглядели данные популярности премьер‑министра: за него высказался лишь каждый четвертый, в то время как за лидера оппозиции – больше половины опрошенных. Ни у ного из премьер‑министров не было столь низкого рейтинга, как у Коллинриджа.

Матти присела на кровать. Ее не интересовало, с какой целью кто‑то прислал ей эту информацию. Это был динамит, Матти почти чувствовала, как бумага жжет ее ладонь. «Катастрофическое падение рейтинга правительства по данным опросов», – казалось, увидела она первые строчки складывающейся в голове статьи. Кому‑то явно хотелось, чтобы она швырнула эту взрывную новость прямо в сердце партийной конференции. Ясно, это был продуманный акт саботажа, который мог бы послужить основой для отличной статьи, и не чьей‑либо, а ее статьи, если она, конечно, будет первой, кто ее напишет.

Она схватила телефонную трубку.

– Алло, миссис Престон? Это Матти Сторин. Нельзя ли позвать Грева?

Наступила короткая пауза, прежде чем редактор подошел к аппарату. Судя по хриплому голосу, его только что разбудили.

– Кто там умер?

– Что?

– Кто, черт побери, умер? По какому другому поводу ты можешь звонить в столь дурацкий ранний час?

– Да нет, никто. Я хочу сказать!… Извините! Я совсем забыла, какой сейчас час.

– А, ладно! Хрен с ним!

– Извините, Грев!

– Ну, хорошо, но, Боже мой, что‑то же должно было случиться!

– Да. Я получила это с утренними газетами.

– Ну вот, уже легче. Итак, мы опаздываем с этой новостью от остальных всего лишь на одни сутки.

– Да нет, Грев. Ты можешь меня выслушать? Я заимела самые последние данные проводимых партией опросов населения. Они сенсационны!

– Как ты их достала?

– Их мне подбросили к двери.

– И они были в подарочной упаковке, не так ли? – предположил редактор с нескрываемым сарказмом.

– Но, Грев, они действительно сенсационны!

– А кто их оставил за дверью? Дед Мороз?

– Гм… Не знаю. – Впервые за весь разговор в голосе молодой журналистки почувствовалось сомнение. К ней быстро возвращалась рассудительность.

– Так что же? Не думаю, чтобы это был Генри Коллинридж. Как думаешь, кто бы хотел, чтобы эта утечка оказалась у тебя?

Молчание Матти не могло скрыть ее смущения.

– Ты вчера вечером не уезжала за город с кем‑нибудь из твоих коллег?

– Грев, какого дьявола! Какое отношение это может иметь к данной бумаге?

– Тебе что, разве не приходилось слышать о том, что подстроить ловушну могут и твои собственные так называемые друзья? – В голосе редактора уже сквозило отчаяние.

– Но как я могу это узнать?

– Не знаю, черт возьми! Но самое главное, чудо‑девица, что и ты сама этого не знаешь!

Матти снова запнулась, а потом предприняла последнюю попытку вернуть уверенность себе и переубедить редактора:

– Неужели тебе не интересно хотя бы узнать, о чем там говорится? – Нет. Не хочу, если ты не знаешь, откуда это, и не уверена, что это не глупый розыгрыш. И запомни – чем сенсационнее такие сведения, тем больше возможность, что тебе ставят ловушку.

Как взрыв прозвучал в ее ушах треск трубки, брошенной на рычаг аппарата. Ей и так не сладко от похмелья, а тут еще это! Какая балбесина! Заголовок статьи постепенно расплывался и исчезал в серой пелене, все еще окутывавшей ее сознание, и возвращалась головная боль – еще более сильная и невыносимая, чем раньше. Надо срочно выпить чашну крепкого черного кофе.

Двадцать минут спустя Матти спустилась по широким ступеням гостиничной парадной лестницы в фойе и скользнула в комнату для завтраков. Там была небольшая группа любителей раннего вставания. Она выбрала отдельный столик, подальше, и села ко всем спиной, горячо надеясь, что здесь ее никто не побеспокоит; Зарывшись в газету «Экспресс», она делала вид, что работает, а не борется с похмельем.

От первой чашки кофе не было никакого толку, но вторая принесла некоторое облегчение. Головная боль постепенно отступала, и у нее вновь пробудился интерес к остальному миру. Возможно, теперь она выдержала бы, если кто‑нибудь и перебросился с ней парой слов в легкой утренней болтовне.

Оглядевшись в уютной викторианской комнате, Матти заметила еще одного политического корреспондента. Поглощенный разговором с министром, он явно не хотел, чтобы его беспокоили. Были еще двое, которых она, кажется, знала, но не была в этом уверена. За соседним столиком сидел незнакомый молодой мужчина, ноторый в одиночку заканчивал свой завтран. Ее внимание привлекла куча бумаг и папок на соседнем с ним кресле. И бумаги, и некоторая академичность в его одежде навели ее на мысль, что, скорее всего, это один из партийных чиновников, с которым она еще не была знакома. На папках она разглядела небрежно нацарапанную фамилию – К.Дж.Спенс.

Массированная бомбардировка кофеином давала о себе знать, Матти почувствовала, как в ней вновь просыпаются профессиональные инстинкты. И вот уже ее рука как бы сама по себе потянулась к неразлучной наплечной сумке – за списком внутренних телефонных номеров работников штаб‑квартиры партии, который она когда‑то не то выпросила, не то украла.

«Спенс. Кевин. Дополнительный 371. Опросы общественного мнения».

Спохватившись, что уже нахватала за утро кучу неприятностей из‑за ошибок, связанных с этими опросами, Матти внимательно сверила фамилию в списке с той, что была на папках, но все в точности сошлось, ошибки не было. Сарказм редактора уничтожил ее веру в подкинутые данные последнего опроса, но не будет ничего плохого, если она попробует узнать, каковы на самом деле проценты, так ее взволновавшие. Она перехватила его взгляд.

– Кевин Спенс, если не ошибаюсь? Из штаб‑квартиры партии? Матти Сторин из «Телеграф». Я недавно работаю в этой газете, но одна из моих обязанностей – знать все руководство партии. Не возражаете, если я выпью с вами чашечку кофе?

Невину Спенсу было 32, но выглядел он старше своих лет. Не женат, вся карьера связана с работой в штаб‑квартире партии, за которую он получал жалованье в 10 200 фунтов, настоящий кадровый партийный бюрократ. Он согласно нивнул головой, и вскоре они погрузились в разговор. Спенс был довольно застенчив, ему польстило, что его узнал кто‑то из газеты, и минутами позже он уже с воодушевлением детально рассказывал ей о своей работе и тех регулярных данных об эволюционных процессах в общественном мнении, которыми в дни конференции он снабжал премьер‑министра и членов военного комитета партии. Да, признал он, они действительно всерьез принимают данные опросов населения, несмотря на то что о них говорят на телевидении. По его мнению, некоторые из них воспринимали результаты опросов даже слишком серьезно.

– «Слишком серьезно?» Что вы имеете в виду? Это же все‑таки результат вашей работы, не так ли?

Спенс несколько педантично рассказал ей о недостатках и слабостях опросов, допустимых рамках погрешностей, которые надо всегда учитывать, искажениях в данных, которые при всем старании проскальзывают иногда и портят картину.

– Да, нечто подобное я только что видела, – заметила Матти с огорчением. Она никак не могла забыть о неприятностях раннего утра.

– Что вы имеете в виду? – резко спросил Спенс.

Взглянув на него, Матти увидела, как все лицо любезного чиновника заливает краска, из глаз исчезает бодрый блеск. Спенс не принадлежал к числу опытных, закоренелых политиков, искусных в сокрытии своих чувств, душевное смятение четно отразилось на его лице. Но почему он так разволновался? Матти мысленно ущипнула себя. Не может же быть, чтобы эти проклятые цифры были настоящими! За это утро Матти уже достаточно накувыркалась, но, злясь на себя, решила, что если она прыгнет и шлепнется еще разок, то вряд ли это расширит брешь, уже пробитую в ее профессиональной гордости.

– Я имею в виду то, Кевин, что последние данные очень удручают. Прежде всего, это упоминание о 31 проценте.

С каждым ее словом щеки Спенса все больше краснели. Он потянулся к своему чаю, надеясь, что выиграет какое‑то время, чтобы подумать, но рука его мелко дрожала.

– И потом, знаете ли, эти 24 процента у премьер‑министра, – продолжала Матти. – Я не помню, чтобы каной‑нибудь другой премьер‑министр был так непопулярен.

Чай в руке Спенса стал выплескиваться через края чашки, и он быстро поставил ее на блюдце.

– Не знаю, о чем вы говорите, – пробормотал он, не поднимая глаз от салфетки, которой он, как промокашкой, старательно убирал брызги чая со скатерти.

– А разве это не ваши последние данные? – Матти снова сунула руку в сумочку и вытащила оттуда таинственный листок. Положив его на стол, она стала его разглаживать рукой и тут только заметила напечатанные в нижней части документа инициалы К.Дж.С

Спенс протянул руку, пытаясь оттолкнуть от себя бумагу. Похоже, его просто пугала такая близость.

– Господи, откуда это у вас? – Он в отчаянии огляделся, желая убедиться, что за ними никто не наблюдает.

Взяв листок, Матти начала читать его вслух: – «Анализ опроса мнений. № 40.» Это же ваше, не так ли?

– Да, но… Прошу вас, мисс Сторин!

Он не привык притворяться и был глубоко встревожен. В глазах его стояла мольба, когда он обратился к ней, не переставая нервно оглядывать комнату:

– Мне нельзя обсуждать с вами какие бы то ни было опросы. Это строго секретный материал.,

– Но, Кевин, это всего лишь клочок бумаги.

– О! Вы просто не представляете, что это такое. Если об этих цифрах станет известно и меня заподозрят в том, что я дал их вам, меня тут же вышвырнут. Все ищут козла отпущения. Кругом сплошные слухи. Премьер‑министр не доверяет председателю. Председатель не доверяет нам. Все ждут, когда покатятся головы. Мне нравится моя работа, мисс Сторин, и я не хотел бы, чтобы меня обвинили в передаче вам секретных сведений.

– Надо же! Я и не думала, что моральный дух в партии так низко пал.

У Спенса был совершенно несчастный вид.

– Не помню, чтобы он был когда‑нибудь хуже. Все страшно устали от выборов, кругом сплошное недовольство, так как результаты оказались далеко не такими, какими их ожидали. Потом начались эти утечки, стали поговаривать, что члены кабинета готовы вцепиться друг другу в горло, и тогда, вместо того чтобы дать нам как следует отдохнуть, лорд Уильямс заставил всех опять поднапрячь силы. Честно говоря, многие из нас думают лишь о том, чтобы держать пониже голову в надежде, что, когда разразится скандал, так меньше достанется.

Он впервые посмотрел Матти прямо в глаза.

– Прошу вас, не ввязывайте меня в это!

– Вы, Кевин, мне этого доклада не давали, что я готова подтвердить кому угодно, но, если хотите, чтобы я вам помогла, сначала сами помогите мне немного. То, что я держу в руне, ваш доклад о результатах последнего опроса, правильно?

Она протянула через стол бумагу. Спенс бросил на нее полный отчаяния взгляд и утвердительно кивнул головой.

– Ваши доклады распределяются строго среди ограниченного круга лиц, правильно?

Еще один кивок.

– Мне нужно знать тольно одно: кто именно их получает? Уж это‑то не может быть государственным сенретом, не так ли?

Спенса покинуло последнее желание сопротивляться. Он глубоко вздохнул и надолго задержал дыхание, прежде чем ответить.

– Пронумерованные экземпляры доклада вкладываются в двойные конверты, запечатываются и вручаются исключительно членам кабинета министров и пяти основным руководителям штаб‑квартиры партии ‑заместителю председателя и четырем старшим директорам отделов.

Во рту у него пересохло, но когда он поднес к губам чашку, то обнаружил, что почти все расплескал и в ней мало что осталось.

– Господи! Как вам все же удалось это добыть?

– Ну, скажем, кто‑то оказался немного невнимательным. Устроит вас это объяснение?

– Но не в моем офисе? – выдохнул он. По вопросу и тому, как он был задан, было видно, насколько Спенс обеспокоен и испуган.

– Нет, Кевин. Вы только что сказали, кто получает материал. Это не больше двух десятков человен. Прибавьте их секретарей – и возможная цифра источников утечки информации дойдет уже до пятидесяти. – Она одарила его теплой и ободряющей улыбкой. – Не беспокойтесь. Я не ввяжу вас в это. Но давайте держать связь.

Матти вышла из комнаты для завтраков, окрыленная успехом. Она тут же помчалась бы писать статью для первой полосы, если бы не засела в голове, не давая думать о другом, одна мысль – сможет ли она когда‑нибудь и каким образом вычислить двурушника?

Комнату 561, которую она занимала, нельзя было принять за номер в пятизвездочном отеле. Это была одна из самых маленьких комнат, расположенная далеко от главного входа, в конце коридора верхнего этажа, прямо под свесившимся карнизом крыши. Представители партийной иерархии в ней не жили, она явно предназначалась для рабочих.

Пенни Гай не слышала шагов в коридоре, поэтому когда дверь ее номера распахнулась настежь, это было для нее полной неожиданностью. Вздрогнув, она подскочила в постели и осталась сидеть, широко открыв глаза, напряженно выпрямив спину и демонстрируя обнаженные, идеальной формы груди.

– Дьявол тебя возьми, Роджер! Ты вообще когда‑нибудь стучишь? – Она швырнула в него подушку. – И какого черта ты делаешь здесь в такую рань? Ты же обычно не возникаешь до самого обеда.

Она не побеспокоилась прикрыться, даже когда О'Нейл подошел и сел на край кровати. В их отношениях была та легкость, которая говорила о полном отсутствии сексуального интереса и могла бы многих крепко озадачить. О'Нейл постоянно флиртовал с ней, особенно на людях, но в двух случаях, когда Пенни предложила ему сама, О'Нейл был очень нежен и горяч, но жаловался на полное изнеможение от работы. Она подозревала, что в нем глубоко засело убеждение в своей сенсуальной неполноценности, которое он старательно скрывал за намеками и лестью. От других женщин Пенни слышала, что он частенько бывал в таком изможденном состоянии, проявляя внимательность, настойчивость, делая прозрачные намеки, но редко отдаваясь им полностью. Она его очень любила, ей хотелось снять с него напряжение своими тонкими, длинными пальцами, освободить от сомнений и тревог, но она знала, что он постоянно настороже и не позволит себе так расслабиться, чтобы она успела доплести свою магическую сеть. Она работала у О'Нейла уже почти три года и видела, как он постепенно изменялся, как давление политической и общественной жизни все больше кружило ему голову и как ему становилось все труднее и труднее с ним совладать.

Для тех, кто его не знал, О'Нейл был приятным, общительным человеком, полным идей и энергии. Но Пенни видела другое – он становился все более странным. Теперь он почти не появлялся в офисе раньше полудня, часто звонил по своим личным делам, стал возбуждаться, внезапно куда‑то исчезать. Она не понимала странностей, появившихся у него в последнее время, в частности, почему он отказывался с ней спать. Его постоянные приступы сенной лихорадки, шумное чихание были ей неприятны, но она умела не обращать на них внимания: это была та странная слепота, которая сопутствует близкому знакомству и сильным чувствам. Правда, она не нужна ему в постели, зато днем необходима ежесекундно. Конечно, это не любовь, но ее горячее сердце отвечало и на это. Ради него она могла пойти на что угодно.

– Что так рано встал? Вдруг захотелось прийти и поухаживать? Как видишь, ты все‑таки не можешь устоять передо мной.

– Заткнись, маленькая блудница, и прикрой свои шикарные титьки. Это нечестно.

Хитро улыбаясь, она подставила ладони под груди и соблазнительно приподняла их ему навстречу.

– В конце концов ты не устоишь перед ними. А я разве могу отказать своему боссу?

Она игриво отбросила одеяло со своего голого тела и подвинулась, давая ему место рядом с собой. Взгляд О'Нейла невольно скользнул по ее красивым длинным ногам, и впервые за время их знакомства Пенни увидела, как он начал нраснеть. Заметив, как гипнотически уставился он на ее тело, она довольно хихикнула. Схватив одеяло, он попытался набросить его, но в спешке потерял равновесие и оказался в цепних хитросплетениях длинных смуглых рук. Приподняв голову, увидел в двух‑трех дюймах от своего лица глядевший прямо ему в глаза твердый темный сосок. О'Нейл напряг все силы, чтобы вырваться из ее крепких объятий. Освободившись, он отскочил от кровати к противоположной стене комнатушки. Было видно, как он дрожал.

– Пен, прошу тебя! Ты же знаешь, в такую рань я совсем не в форме!

– О'кей, Роджер. Не паникуй. Я не собираюсь изнасиловать тебя. – Она весело засмеялась и, взяв простыню, небрежно обернула ее вокруг себя. – Так что же все‑таки ты здесь делаешь так рано?

– Я только что вышел от невероятно красивой бразильской гимнастки, которая всю ночь показывала мне новую серию упражнений. Поскольку у нас не было гимнастических колец, мы воспользовались люстрой.

Довольна?

Она решительно потрясла головой. – Послушай, как можешь ты, такая молодая и красивая, быть такой циничной? – возмутился он. – Ну, хорошо, я тут разносил кое‑что и подумал, почему бы мне не зайти и не сказать тебе «доброе утро!».

Он не стал говорить, что Матти Сторин чуть было не поймала его с поличным, когда он закладывал документ между газетных страниц, и ему посчастливилось, что комната Пенни была рядом и он мог скрыться в ней и немного отдышаться. О'Нейл ликовал, представляя, какой урон нанесет рассекречивание данных о последнем опросе председателю партии, который начал относиться к нему с неприкрытой враждебностью. Под влиянием страха, нагнетаемого Урхартом, он не замечал, что Уильямс сейчас был груб со многими его коллегами. Пенни снова попыталась вернуть его на землю.

– Ладно, что там! Но в следующий раз, когда ты захочешь пожелать мне доброго утра, постучи сначала в дверь. И лучше, если это будет после половины девятого.

– Не мучай меня, не будь со мной слишком сурова. Ты же знаешь, что я не могу жить без тебя.

– Хватит о страстях, Роджер, Что нужно? Положим, тебе не нужно мое тело, но что‑то же нужно!

– Откровенно говоря, я действительно зашел, чтобы попросить кое о чем. Дело весьма деликатное…

– Давай, говори, Роджер. И говори прямо, не опасаясь, ты же видел, что в постели у меня никого нет. – И она снова рассмеялась.

О'Нейл уже пришел в себя, и он начал говорить, следуя инструкциям, которые вечером вдалбливал ему Урхарт.

– Пен, ты, конечно, знаешь министра иностранных дел Патрика Вултона. Во время выборов ты печатала на машинке парочку его выступлений и явно ему запомнилась. Вчера он расспрашивал о тебе, когда мы встретились. Похоже, он в тебя влюблен. В общем, он поинтересовался, не хочешь ли ты с ним поужинать. Сам он не решается спросить тебя об этом, боится тебя обидеть или поставить в неудобное положение. Вот я и решил потихоньку переговорить с тобой, поскольку подумал, что тебе будет легче сказать «нет мне, а не ему лично, понимаешь ли…»

– О'кей, Роджер.

– Что «о'кей», Пен?

– О'кей. Я с ним поужинаю. Подумаешь, важность какая!

– Да, конечно. Но, видишь ли… Вултон завоевал репутацию любителя женщин. Очень может статься, ему захочется чего‑то большего, чем… просто ужин.

– Роджер, все мужчины, с которыми я, начиная с четырнадцати лет, где‑нибудь ужинала, всегда хотели больше, чем просто ужин. Мне не впервой, справлюсь. Возможно, это будет даже интересно. Он мог бы улучшить мое знание французского! – Она снова захихикала и швырнула в него последней подушкой. Увидев, что Пенни осматривается, раздумывая, чем бы еще можно было в него запустить, О'Нейл быстро ретировался в коридор.

Через пять минут он уже звонил из своего номера Урхарту.

– Доставка осуществлена и ужин заделан.

– Прекрасно, Роджер. Ты мне очень помог. Думаю, министр иностранных дел тоже будет благодарен.

– Да, но я никак не возьму в толк, каким образом он пригласит Пенни на ужин. В чем здесь соль?

– А соль, дорогой Роджер, в том, что ему вообще не надо будет приглашать ее на ужин. Сегодня вечером он придет ко мне на прием. Ты приведешь с собой Пенни, которая, как ты в этом убедился, не имеет ничего против того, чтобы познакомиться и провести с ним некоторое время. Я представлю их друг другу за парочкой бокалов шампанского и посмотрю, что будет дальше. Насколько я знаю Патрика Вултона – а я как Главный Кнут не могу его не знать, – то уверен: минут через десять он предложит ей пойти в его комнату, чтобы поговорить… как в таких случаях пишут в этой газетенке «Частный детектив»?… поговорить о положении в Уганде.

– Или заняться французским, – пробурчал О'Нейл. – Но я все еще не пойму, зачем нам это нужно.

– Что бы потом ни произошло, Роджер, мы будем об этом знать. А знания всегда полезны.

– И все‑таки п не понимаю.

– Верь мне, Роджер, Ты должен мне доверять.

– Я доверяю. Приходится доверять, поскольку нет другого выбора, не так ли?

– Правильно, Роджер. Вот теперь ты начинаешь понимать, знание – сила.

Телефон отключился. О'Нейлу тоже казалось, что он начинает что‑то понимать, но он не был в этом абсолютно уверен. Время от времени он задавал себе вопрос, кто он для Урхарта – партнер или пленник, но так и не пришел к четкому выводу. Порывшись в прикроватном шкафчике, он вынул небольшую коробочку, вынул пару снотворных таблеток и, как был в одежде и ботинках, завалился на кровать.

– Спасибо, Патрик, что уделил мне время!

– Когда ты говорил по телефону, у тебя был серьезный тон. Когда Главные Кнуты говорят, что хотели бы срочно встретиться для конфиденциального разговора, обычно они имеют в виду, что фотографии у них в сейфе, но негативы, к сожалению, в редакции журнала «Всемирные новости».

Урхарт улыбнулся и снользнул в открытую дверь комнаты министра иностранных дел. Ему не пришлось далеко идти – всего лишь несколько ярдов разделяли коттеджи, в которых они были размещены. Местный констебль называл это «сверхурочной аллеей». На территории гостиницы она представляла собой несколько выстроившихся в линию коттеджей люкс, в которых располагались основные министры. Им была обеспечена 24‑часовая полицейская охрана. Оплата их сверхурочных влетала несчастным местным налогоплательщикам в хорошую копеечку.

– Что‑нибудь выпьешь? – предложил радушно ланкаширец.

– Спасибо, Патрик. Скотч.

Один из многих эмигрантов с Мерсисайда, главный министр Ее Величества по делам зарубежных стран и Содружества достопочтенный Патрик Вултон, занялся небольшим баром, содержимым которого явно пользовались еще днем, а Урхарт прошел в угол комнаты и пронес туда министерский красный ящичек, поставив его рядом с четырьмя, принадлежавшими хозяину. Все министры получают такие ярко окрашенные, обтянутые кожей ящички, в которых можно держать служебные бумаги, тексты выступлений и другие документы – те, что положено хранить подальше от посторонних глаз. Эти красные ящички вместе с ними, где бы они ни были, даже в отпуске, а министра иностранных дел сопровождал еще сонм небольших, размером с чемодан, контейнеров с телексами, депешами, справками к брифингам и другими атрибутами дипломатии. Поскольку Главному Кнуту не предстояло ни выступать на конференции, ни разбираться с кризисными ситуациями за рубежом, то он прибыл в Борнмут с красным ящичком, где вместо бумаг находились три бутылки солодового виски двенадцатилетней выдержки. В гостиницах, объяснил он жене, всегда проблемы с напитками – или нет того, что хотелось бы, или есть, но цена такая, что закачаешься.

Они сидели за чайным столиком, заваленным газетами, и говорили о разных пустяках. Потом Урхарт понизил голос.

– Патрик, ‑сказал он, – послушай меня внимательно. Наш разговор должен быть строго конфиденциальным. Что касается меня, то я просто буду считать, что мы вообще с тобой сегодня не встречались.

– Вот черт, у тебя действительно какие‑то фотографии! – воскликнул, на этот раз полушутя, Вултон. О том, что он увлекался женщинами, говорили много, но обычно он был с этим очень осторожен, особенно за рубежом. Десять лет назад, когда только начинал свою нарьеру, несколько тягостных часов он провел в участке полиции штата Луизиана, где его допрашивали после того, как он провел уик‑энд в одном из мотелей Нью‑Орлеана с молодой американкой, которая выглядела на двадцать, все делала как тридцатилетняя, а исполнилось ей только шестнадцать. Этот инцидент был заглажен, но с тех пор Вултон прекрасно знал, насколько малым бывает расстояние между блестящим политическим будущим и обвинением в половой связи с лицом, не достигшим совершеннолетия.

– Речь идет кое о каких делишках, грозящих принять серьезный оборот. В несколько последних недель наблюдаются нездоровые вибрации, связанные с Генри. Тебе, должно быть, приходилось чувствовать то раздражение, которое он вызывает у многих членов кабинета, когда ведет заседания. Похоже на то, что и средства массовой информации испытывают к нему быстро усиливающуюся неприязнь. Никто, конечно, не рассчитывал, что после выборов ему позволят провести медовый месяц, к тому же надолго затянувшийся, но есть опасение, что ситуация вообще выйдет из‑под контроля. Ко мне сегодня обратились два рядовых, но очень влиятельных члена партии из провинции, которые с тревогой сообщили о быстро ухудшающихся настроениях на местах. На частичных выборах в муниципальные местные советы на прошлой неделе мы лишились двух важных мест, которые до сих пор всегда оставались за нашими сторонниками. Судя по всему, последующие недели принесут дальнейшие потери. Завтра состоятся дополнительные выборы в Дорсете, где мы располагаем большинством голосов, но где нам могут нанести еще один серьезный удар. В общем, Патрик, непопулярность премьер‑министра тянет нашу партию вниз. Боюсь, уже сейчас мы докатились до того, что вряд ли добьемся избрания нашего кандидата даже на должность районного собаколова. Мы потеряли уже слишком много. – Он сделал паузу, чтобы отпить глоток виски.

– Проблема в том, – продолжал Урхарт, – что это не временное явление, в чем уже уверены многие. Если мы хотим выиграть и следующие выборы, следует работать с энергией и живинкой, иначе избирателям захочется перемен от одной только скуки. Уже начали нервничать многие из наших заднескамеечнинов, избранных в тех округах, где мы не располагаем уверенным большинством голосов. Сегодня у нас перевес всего лишь в 24 места. Еще несколько потерь в дополнительных выборах – и нам засветят досрочные парламентские выборы.

Он еще глотнул висни и сжал в ладонях стакан, как бы черпая в теплой золотистой жидкости силы для предстоявшего трудного дела.

– К чему я тебе все это говорил, Патрик? Несколько наших старших коллег попросили меня как Главного Кнута (формальный нюанс подчеркивает, что здесь нет ничего личного) тихонько позондировать, насколько далеко мы зашли с этой проблемой. Короче говоря, Патрик, и ты, думаю, понимаешь, как мне нелегко сейчас (это всегда нелегко, но, кажется, пока еще никогда не мешало нанести неизбежный удар)… меня просили узнать, что ты лично думаешь о глубине переживаемых трудностей. Продолжает ли Генри устраивать нас как лидер партии? – Сделав большой глоток, он, словно обессилев, откинулся на спинку кресла.

В комнате воцарилась тишина. Вопрос словно пригвоздил министра к месту. Целую минуту он сидел молча. Из его кармана вначале появилась трубка, за ней кисет для табака и коробок спичек «Сван Вестас». Уминая табак большим пальцем, он не спеша набил трубку и вынул спичку. Ее характерное шипение при вспышке показалось Урхарту таким громким, что он невольно заелозил в кресле. Втягивая щеки, Вултон сосал черенок трубки, пока она как следует не разгорелась, почти скрыв его лицо в густых клубах ароматного сизого дыма. Помахав рукой, чтобы разогнать этот табачный туман, министр поднял голову и, глядя ему в глаза, ухмыльнулся.

– Ты должен меня извинить, Френсис. Четыре года в Форин Офисе не очень‑то подготовили меня к таким прямым вопросам, как этот. Может быть, за это время я просто отвык иметь дело с людьми, изъясняющимися без обиняков, Надеюсь, ты мне простишь, если я попробую говорить с такой же прямотой.

Конечно, он молол чепуху. Вултон был известен своим открытым, боевым стилем, имевшим так мало общего с традициями Форин Офиса. Просто, собираясь с мыслями, он старался выиграть время.

– Давай попробуем оставить в стороне любые субъективные оценки, – он выпустил перед собой еще одно огромное облако дыма, отвлекая внимание собеседника от патентованной неискренности своего вступительного замечания, – и проанализируем проблему так, как это делается в аналитических справках государственной гражданской службы.

Урхарт мысленно улыбнулся. Зная личные взгляды Вултона, он заранее представлял, к каким именно выводам придет их гипотетический работник гражданской службы.

– Начнем с того, что зададим себе вопрос: существует ли на самом деле такая проблема? Да, существует, и проблема эта серьезная. Мои ребята там, в Ланкашире, мечутся как сумасшедшие – кое‑где на местах у нас вскоре пройдут дополнителные выборы, а данные опросов не оставляют сомнений, что мы их проиграем. Я думаю, ты правильно делаешь, что проводишь зондаж.

Зададим теперь второй вопрос; есть ли возможность решить эту проблему безболезненно? Нельзя забывать, что Генри успешно провел нас через четыре избирательные кампании, Он лидер той партии, за которую высказались избиратели, и совсем недавно, в силу чего весьма сложно представить возможность радикальных изменений в политике или замены тех лиц, которые только что были избраны.

Было видно, что Вултон уже увлекся и смаковал то, что говорил.

– Давай подумаем: если будут предприняты какие‑то шаги с целью его смещения, а это в основе своей и является сутью нашего обсуждения… – Урхарт постарался сделать вид, что его смущает прямота рассуждений Вултона, и, подняв стакан с виски, он вроде бы начал внимательно разглядывать его содержимое, – то на партию это окажет серьезное дестабилизирующее влияние, а оппозицию обрадует и воодушевит. Своего рода акт отчаяния и неприглядный дворцовый заговор. Как там говорится? «Настоящий политик без колебаний отдаст жизнь своих друзей за свою жизнь». Нам никогда не сделать смещение так, чтобы оно выглядело как акт зрелой и уверенной в себе партии, как бы мы ни старались представить это общественности. Новому лидеру потребуется по меньшей мере год, чтобы ликвидировать ущерб и склеить треснувшее. Так что не будем поддаваться самообману, представляя себе замену Генри легким делом.

– Третий вопрос: с учетом всего сказанного и сделанного, не может ли Генри сам найти решение проблемы? Ты же знаешь мое отношение к этому. После отставки Маргарет я высказывался против его кандидатуры на пост лидера партии и по‑прежнему считаю, что его избрание было ошибкой.

Теперь Урхарт уже твердо знал, что понятие, которое он составил об этом человеке, было правильным. После того как улеглись волны выборов руководства, никто не слышал от Вултона открытого недовольства; публично выражаемая верность чаще всего прикрывает личные амбиции, и министр иностранных дел не делал больше необходимого, чтобы они были прикрыты.

Продолжая разглагольствовать, Вултон снова наполнил стаканы.

– Маргарет удалось умело использовать исключительно удачное сочетание своей личной жесткости и способности предугадывать верное направление. При необходимости – а зачастую и без нее – она была просто беспощадна. Казалось, она все время так спешила, что ей некогда было брать пленных. Если было надо, она шла к цели, ступая по телам своих друзей – для нее это не имело большого значения, она вела, не оглядываясь назад. У Генри нет этой устремленности, ему просто нравится быть лидером. И когда он, не имея этой целеустремленности, пытается проявлять твердость, это выглядит лишь как высокомерие и грубость. Он пытается подражать Маргарет, но у него не хватает шариков.

Итак, к чему же мы пришли? Если попытаемся избавиться от него, как говорят у нас в Ланкашире, будем сыты им по горло.

Он снова занялся своей трубкой и ожесточенно пыхтел, пока она снова не разгорелась, скрыв его за клубами дыма.

Прошло минут десять, прежде чем озадаченный Урхарт оторвался от спинки кресла, подвинулся на самый его краешек и сказал:

– Ага, понимаю. Но я не понимаю, что же ты все‑таки сказал.

Вултон расхохотался.

– Прости, Френсис. Я слишком привык к этой идиотской дипломатической болтологии. Теперь я не могу попросить жену передать мне корнфлекс без того, чтобы не поставить ее в тупик тем, как я это выскажу. Хочешь прямой ответ? О'кей. Большинство в 24 места явно недостаточно, и при нынешних темпах нас скоро просто выметут. Мы не можем себе позволить, чтобы так продолжалось и дальше.

– Так где выход? Надо же что‑то придумать!

– Подождем. Нужно время, может быть, еще несколько месяцев, чтобы подготовить общественное мнение, и ногда под его давлением премьер‑министр подаст в отставку, все будет выглядеть как реакция на требование общественности, а не как результат каких‑то наших внутренних передряг. Впечатление, Френсис, – очень важная вещь, и мы должны располагать некоторым временем, чтобы сформировать соответствующее впечатление.

«А тебе самому оно нужно, чтобы накопить козырей для борьбы за это место, – подумал Урхарт. – Ах ты, старый мошенник! Я‑то вижу, что сегодня ты вожделеешь о нем.»

Он знал, что Вултону нужно провести как можно больше вечеров в коридорах и барах палаты общин, унрепляя дружеские отношения с коллегами, договариваясь об увеличении своих выступлений в избирательных округах влиятельных членов парламента, расширяя знакомства с редакторами газет и политическими обозревателями, добиваясь большей известности и авторитета. Он быстро отделается от большинства запланированных официальных встреч, станет проводить меньше времени в зарубежных поезднах и начнет разъезжать по Англии, выступая с речами о переменах, ожидающих страну в 2000 году.

– У тебя, Френсис, особенно трудная и деликатная задача. В силу своего положения ту лучше всех знаешь, есть ли у Генри какие‑то шансы выздороветь, и если нет, то когда именно нужно будет сделать решающий шаг. Если решимся на него слишком рано, то будем выглядеть убийцами, сделаем его слишком поздно – партия развалится. Именно тебе придется крепко прижаться ухом к земле и определить срок. Насколько я понимаю, ты будешь зондировать почву и в других местах?

Урхарт молча кивнул в знак согласия. «Итак, он назначил меня Кассием, – подумал он, – вложил мне в руку кинжал и оставил на мое усмотрение выбор рокового дня.» К своему удивлению, он почувствовал, что эта мысль не возмущала его, а, наоборот, приятно пьянила голову.

– Патрик, я очень признателен тебе за откровенность и доверие, Следующие месяцы будут для всех нас трудными, и, если не возражаешь, я еще не раз буду обращаться к тебе за советом. И можешь быть уверен, ни слова из сказанного здесь не выйдет за пределы этой комнаты. ‑Урхарт поднялся, давая понять, что получил исчерпывающий ответ на свой вопрос и считает свою миссию законченной.

– Парни из спецотдела постоянно вдалбливают мне в голову, что у стен есть уши. Чертовски рад, что именно ты занимаешь соседний коттедж! – воскликнул Вултон, игриво похлопав Урхарта между лопаток. Тот направлялся в угол за своим красным ящичком..

– Надеюсь видеть тебя сегодня вечером у себя на приеме, Патрик. Не забудешь?

– Конечно нет! Всегда с удовольствием хожу на твои вечеринки. Кроме того, просто неучтиво с моей стороны отказаться отведать твоего шампанского.

– Ну так, до встречи через несколько часов. – Урхарт прихватил красный ящичек и вышел.

Закрыв за гостем дверь, Вултон налил себе виски. Пожалуй, решил он, стоит пропустить дневное заседание, принять ванну и немного поспать, чтобы подготовить себя к предстоящему многотрудному вечеру. Вспоминая только что состоявшийся разговор, Вултон с удивлением обнаружил, что не может припомнить, чтобы сам Урхарт прямо высказался против Коллинриджа.

– Хитрый, подлец. Сам‑то ничего не сказал, – зло пробурчал он.

Вновь и вновь мысленно прокручивая разговор и стараясь понять, не слишком ли он был откровенен, Вултон не обратил внимания на то, что ушел Урхарт не с тем ящичком, с которым он к нему пришел.

Все время после того, как в полдень она отправила статью в редакцию, Матти пребывала в прекрасном настроении, предаваясь мечтам о новых дверях, медленно открывающихся перед нею. Она только что отпраздновала первую годовщину своей работы в газете «Телеграф», а уже начала получать признание. Хотя и была она самым молодым работником в коллективе, ее статьи частенько появлялись на первой полосе, и это были хорошие статьи. Еще один такой год может многое изменить. Не исключено, что ей предложат должность заместителя редактора. А может, она подыщет такую работу, которая позволит писать серьезные аналитические статьи на политические темы, а не ежедневные статейки по текущим проблемам. Пока ей не на что жаловаться. Только неожиданная война могла помешать только что отправленной статье. У нее броский заголовок, и набрать его нужно крупным, бросающимся в глаза шрифтом. Это будет сильная статья о слабом, растерянном, запутавшемся в проблемах правительстве. Она была хорошо написана, и ее заметят другие редакторы и издательства.

Однако, несмотря на все это, Матти все сильнее чувствовала, что чего‑то ей не хватает. Успех в делах касался карьеры, но все явственнее и больнее ощущала она пустоту, когда уходила с работы и особенно ногда входила в подъезд дома, поднимаясь в свою холодную, безмолвную квартиру. Ссадина в глубинах души снова начала болеть. А она думала, что оставила эту боль в Йоркшире! Проклятые мужчины! Почему они не могут оставить ее в покое? Однако она понимала, что ей некого винить. В последнее время загнанный внутрь огонь желаний начал разгораться с новой силой, и становилось все труднее игнорировать его.

Около пяти часов ей передали просьбу срочно позвонить в редакцию. Матти только что закончила пить на террасе чай с министром внутренних дел, которому очень хотелось, чтобы предстоящее его выступление было расхвалено в газете «Телеграф», а главное, очень не хотелось высиживать послеобеденное заседание, слушая речи коллег. В фойе гостиницы было полно народу; многие уже покидали зал, где проходила конференция, чтобы освежиться и расслабиться,, но, поскольку один из телефонов‑автоматов был свободен, она решила, что перетерпит шум голосов. Сенретарша Престона сказала, что он разговаривает по другому телефону, и соединила ее с заместителем редактора Джоном Краевским. С этим добросердечным гигантом они провели немало летних вечеров – оба любили хорошие вина, его отец, как и ее дед, во время войны бежал в Англию из Европы. Она тепло поздоровалась с ним, не предполагая, что сейчас услышит.

– Привет, Матти! Послушай, я не хочу крутить вокруг да около и прятать главное под трехфутовой кучей дерьма, а скажу тебе сразу: мы не… то есть он не напечатает твою статью. Поверь, мне очень жаль.

Ошеломленная, Матти молчала, не веря, что она его правильно поняла.

– Черт побери, что ты имеешь в виду, говоря, что вы ее не напечатаете?

– Я имею в виду то, что сказал, Матти. – Разговор явно давался Краевскому с огромным трудом. – К сожалению, не знаю всех деталей, поскольку Грев занимался статьей лично, но только очевидно, что содержание ее взрывоопасно и Грев считает, что не может опубликовать ее, не чувствуя твердой почвы под ногами. Он говорит, что мы всегда твердо и последовательно поддерживали правительство и он не намерен вышвыривать политику редакции в окно из‑за какого‑то анонимного клочка бумаги. Требуется абсолютная уверенность, перед тем как делать такой шаг, а это невозможно, поскольку неизвестно, откуда взялась эта бумага. – Боже праведный, да не имеет никакого значения, откуда она появилась! Кто бы мне ее ни подложил, он никогда не стал бы этого делать, если бы полагал, что его фамилию будут трепать по всему нашему отделу новостей. В данном случае единственное значение имеет ее подлинность, а в том, что это так, я убедилась лично.

– Послушай, Матти, я прекрасно понимаю, как ты себя чувствуешь, и сейчас мне хотелось бы быть от всего этого в миллионе миль. Я долго боролся за твою статью, но Грев абсолютно непреклонен.

Матти хотелось кричать от отчаяния и беспомощности. Теперь она пожалела, что звонит из битком набитого зала, где она не могла доказывать свою правоту, опасаясь, что ее услышит журналист‑конкурент. К тому же она не могла пустить в ход выражения, которые так и просились ей на язык, поскольку ее окружала целая толпа местных матрон.

– Дай мне поговорить с Гревом.

– К сожалению, он занят разговором по другому телефону.

– Я подожду.

– Собственно говоря, – в голосе заместителя директора смущение было уже на грани отчаяния, – я знаю, он будет занят очень долго, поэтому и попросил меня передать тебе его решение. Он хочет поговорить с тобой, Матти, но завтра. Невозможно будет перекричать его сегодня.

– Итак, он не намерен печатать мою статью, у него не хватает пороху назвать причину, и он заставил тебя проделать за него эту грязную работу! – возмущенно выкрикнула в трубку Матти. – Что же это тогда за газета, в которой мы работаем, Джонни?

Она слышала, как Краевсний сконфуженно откашливался. Он понимал и то, насколько возмущена Матти, и то, что его использовали в качестве буфера. Может быть, ему следовало более решительно отстаивать перед редактором ее статью, но в последнее время его все сильнее смущала очевидная, хотя и бессознательная сексуальность Матти, в связи с чем он не был уверен в своей профессиональной объективности.

– Извини, Матти.

– Да пошел ты, Джонни! – прошипела она и бросила трубку.

Ее трясло от гнева, и не только на Престона и политику, но и на себя за то, что не смогла найти убедительных доводов и более связно изложить их.

Проигнорировав быстрый орлиный взгляд, брошенный на нее из соседнего телефона‑автомата, она развернулась и пошла через фойе. «Мне требуется выпить», – сказала она вслух, не боясь, что окружающие могут ее услышать, и прямимом направилась в бар.

Буфетчик только‑только поднял закрывавшую бар металлическую решетку, когда Матти с ходу бросила на стойку свою сумку и пятифунтовую купюру. При этом она толкнула уже стоявшего у стойки мужчину, собиравшегося выпить первую за этот вечер рюмку чего‑нибудь бодрящего.

– Простите! – сказала Матти тоном, совсем не вязавшимся с извинением. Мужчина повернулся к ней лицом.

– Молодая леди, – обратился он к ней, – видно, что вам требуется выпить. Правда, мой доктор утверждает, что такой вещи, как «требуется выпить», не существует, но что он может знать? Не будете возражать, если к вам присоединится человек, по возрасту годный вам в отцы? Позвольте, кстати, представиться – Коллинридж, Чарльз Коллинридж.

– С удовольствием, мистер Коллинридж, но при условии, что мы не будем разговаривать о политике. Позвольте от имени моего редактора угостить вас двойным!

Комната была довольно просторная, но с низким потолком и битком набитая людьми. Центральное отопление и жар разгоряченных тел, взаимно дополняя друг друга, создали дефицит свежего воздуха, и многие из гостей кляли и теплоизоляцию, и двойное остекление, примененные архитектором при строительстве коттеджей в «сверхурочной аллее». Естественно, что охлажденное шампанское, которое разносил секретарь организации партии в избирательном онруге Урхарта, пользовалось повышенным спросом, и гости чувствовали себя как никогда беззаботно и раскованно.

Хозяин, однако, был лишен удовольствия ходить по комнате, выслушивая комплименты. Он был прочно прижат в углу огромной тушей Бенджамина Лэндлесса. Газетный магнат буквально обливался потом, был без пиджака, с расстегнутым воротом рубашки, в мощных зеленых подтяжках, похожих на ремни парашюта, которые поддерживали объемистые, со свободно ниспадающими складками брюки. Не обращая внимания на неудобства Урхарта, он бдительно следил, чтобы его жертва не вырвалась из ловушки.

– Это все штучки проклятого Горликса, Френки, и ты это тоже знаешь, – говорил он. – На последних выборах я поставил на вас весь мой газетный концерн и перевел в Лондон штаб‑квартиру. Я вложил в страну миллионы. Если вы, ребята, будете так сачковать, то на следующих выборах все, чего мы добились, пойдет прахом. Эти мерзавцы из оппозиции распнут меня, если дорвутся до власти, зная, как хорошо я к вам относился, а вы, ребята, готовы, кажется, в лепешку разбиться, чтобы поскорей открыть им дверь.

Он замолк, вынимая из глубин своих брюк большой шелковый платок.

– Бен, ну не так уж все плохо, как ты говоришь, – подтолкнул его Урхарт. – У всех правительств бывают трудные времена. И мы тоже попадали в канавы, но ведь вылезали же из них!

– Горликс, Горликс, проклятый Горликс! Самодовольное дерьмо. Ты его знаешь, Френки. Разве ты не видел данные вашего последнего опроса? Сегодня днем они мне позвонили и зачитали его по телефону, Вы опустились еще на три процента, а всего после выборов это целых 10 процентов. Если бы они проходили сегодня, вас бы выбросили в мусорный ящик. От вас не осталось бы и мокрого места.

Урхарт с удовольствием представил эффектный заголовок передовой статьи в завтрашнем номере газеты «Телеграф» и с трудом удержался от улыбки.

– Проклятье! – Он постарался, чтобы в его голосе прозвучали нотки раздражения и тревоги. – Как его раздобыли? Это здорово навредит нам на завтрашних дополнительных выборах.

– Не беспокойся. Я приказал Престону снять ее. Эти данные потом, конечно, где‑то просочатся, и нас ткнут под ребро в «Частном детективе», обвинив в сокрытии фактов по политическим соображениям, но выборы к тому времени уже пройдут, а наша конференция не превратится в медвежью яму. – Лэндлесс громко зевнул. – Я сделал для вас больше, чем вы, дьявол вас возьми, заслуживаете, – добавил он, понизив голос, и Урхарт подумал, что в данном случае так оно и было.

Новость страшно раздосадовала его, и довольная ухмылка на лице далась ему с большим трудом.

– Премьер‑министр, ‑убежденно сказал он, – будет тебе, Бен, чрезвычайно благодарен.

– Еще бы! Но благодарность премьер‑министра, причем самого непопулярного с тех пор, как начали проводиться опросы, не является чем‑то таким, что можно положить в банк.

– Что ты имеешь в виду?

– Политическая популярность – это деньги. Пока вы, ребята, на высоте, я могу успешно заниматься бизнесом, то есть тем, что у меня лучше всего получается – делать деньги. Но как только ваша популярность начинает падать, все затихает. Фондовый рынок замирает. Люди теряют желание вкладывать во что‑либо свои деньги. Профсоюзы становятся строптивыми. Невозможно предугадать, что будет дальше. Все это началось после июня. Премьер‑министр не смог даже организовать грошового конкурса на фабрике жареных бобов. Его непопулярность тянет вниз всю партию, а вместе с ней и мой бизнес. С этим надо что‑то делать. Если вы ничего не предпримете, все мы скоро пролетим в огромную чертову дырищу.

– Ты действительно так расстроен?

Лэндлесс сделал многозначительную паузу, давая понять Урхарту, что то, что он скажет, – не опрометчивое заявление под влиянием выпитого шампанского, а трезвый, обдуманный ответ,

– Я в ярости! – прорычал он.

– Тогда похоже, что у нас проблема.

– И эта проблема у вас на все время, пока он будет вести себя так, как сейчас.

– Но если он не изменится…

– Тогда избавьтесь от него!

Урхарт резко поднял брови, но Лэндлесс, не смущаясь, продолжал:

– Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на подпирание неудачников. Последние два десятка лет я работал до полного изнеможения не для того, чтобы смотреть, как твой босс проссыт все это!

Огромные пальцы Лэндлесса до боли сжимали руку Урхарта. Толстяк обладал незаурядной силой, и Урхарту стало ясно, каким образом этот Лэндлесс практически всегда добивался своего. Тех, кого он не мог сломить,

опираясь на богатство и коммерческие мускулы, он загонял в угол, пользуясь своей физической силой и острым языком. Урхарт не любил, когда его звали Френки, и этот человек был единственным, кто настоял на своем праве называть его этим именем. Но сегодня он и не собирался возражать. Более того, ему даже нравилось, что его так называют.

– Приведу тебе конкретный пример. Только чтоб об этом никому! О'кей, Френки? – Он вжал Урхарта еще глубже в угол. – Как я понимаю, скоро будет объявлено о продаже газетного концерна «Юнайтед ньюспейперс». Так вот, я хочу его купить. Собственно говоря, я уже имел об этом серьезный разговор. Но юристы говорят, что, поскольку я уже владею одной группой газет, правительство не разрешит мне купить другую. С какой стати, говорю я им, мне не позволят стать крупнейшим газетным владельцем страны, когда ее заголовки в моих газетах кричат о поддержке правительства!

С лица его скатывались крупные капли пота, но он не обращал на них никакого внимания.

– И знаешь, Френки, что они мне ответили? Именно потому, что я поддерживаю правительство, у меня и будут сложности! Как только станет известно, что я собираюсь приобрести «Юнайтед ньюспейперс», оппозиция сразу же поднимет чудовищную вонь. Ни у кого не хватит пороху, чтобы встать и сказать что‑то в мою защиту. Вопрос о приобретении их контрольного пакета акций будет внесен на рассмотрение комиссии по проблемам монополии и слияний, где с ним будут канителиться месяцами. Орава дорогостоящих адвокатов, как сельди в бочке, набьется в комнату заседаний этой комиссии, и мне придется сидеть там и выслушивать, как шайка патентованных кабинетных крыс будет меня поучать, как вести мои дела. И какие бы аргументы я ни приводил, правительство все же уступит этому давлению и запретит сделку, потому что у него кишка тонка для открытой борьбы.

Он дохнул сигарным дымом в лицо Урхарта.

– Другими словами, мистер Главный Кнут, лишь потому, что у твоего правительства дрожат коленки, моя компания пойдет под пресс. Напортачив в собственных делах, вы собираетесь загубить мое!

Итак, просьба была четко и энергично изложена, и соответствующее давление оказано. Нельзя сказать, чтобы такой способ лоббирования министра был достаточно деликатным, но опыт утверждал, что прямые подходы эффективнее сложных менуэтов. На политиков можно давить так же, как и на всех, Он замолчал, подкрепился порцией виски и стал ждать ответа.

Урхарт заговорил медленно, подбирая слова, подчеркивая этим, что, как и Лэндлесс, он придает беседе серьезное значение и высказывается с полной откровенностью.

– Было бы ужасно жалко, Бен. Ты всегда был нам большим другом, и стыдно не отплатить добром за эту дружбу. Правда, не могу говорить за премьер‑министра. Вообще в последнее время мне все труднее говорить за него. Что же касается меня лично, то, если понадобится, я сделаю все, что могу, чтобы поддержать тебя.

– Рад это слышать, Френки. Я ценю это. Очень ценю. Вот если бы и Генри был таким решительным! Но это просто не в его характере. Если бы это зависело от меня, его бы уже вышвырнули.

– А разве это от тебя не зависит?

– От меня?

– У тебя газеты. Они оказывают на умонастроение людей огромное влияние, а ты контролируешь их направленность. Порой достаточно лишь броского заголовка, и он становится главной новостью дня и началом конца в карьере какого‑нибудь политика. Вот ты сказал, что, согласно опросу, непопулярность премьер‑министра на практике ведет к подрыву позиций самой партии. Дело здесь не в политике, а в конкретной личности! Лэндлесс кивнул, соглашаясь.

– Однако ты говоришь, что не разрешил печатать эту статью, потому что она превратит конференцию в схватку медведей. Ты действительно думаешь, что все это может утрястись вообще без какой‑либо борьбы?

Тот Лэндлесс, который минутами раньше жал и давил, исчез, и вместо него перед Урхартом сидел проницательный человек, улавливающий все нюансы того, что ему говорили.

– Я думаю, что понял твою мысль, Френки. Думаю также, мы с тобой понимаем друг друга.

– Думаю, что понимаем.

Они пожали друг другу руки. Урхарт вытерпел, не поморщился, а улыбнулся, когда его ладонь исчезла в мертвой хватке ладони Лэндлесса. Он понимал, что пожатие имело двойной смысл – это и выражение дружбы, но и предупреждение, обещавшее раздавить того, кто нарушит сделку.

– Тогда, Френки, мне нужно кое‑что срочно сделать. Через тридцать минут уже подписывают в печать первый выпуск газеты, так что следует поторопиться с телефонным звонком. – Он схватил свой пиджак и перекинул его через руку.

– Спасибо за вечеринку. Она меня взбодрила.

Урхарт молча смотрел вслед удалявшейся широкой спине, плотно обтянутой мокрой рубашкой. Лэндлесс пересек напрямую комнату и исчез за дверью.

В противоположном углу комнаты, за толпой важных деятелей, журналистов и разных прихлебателей, на маленьком тесном диванчике О'Нейл беседовал с молодой и привлекательной делегаткой конференции. О'Нейл был возбужден, сильно нервничал, беспокойно ерзал на месте и трещал без умолку. Молодую девушку из Ротерхэма буквально ошеломил набор громних имен в рассказе О'Нейла и страстность его повествования. Она молча глядела на него широко раскрытыми восторженными глазами.

– Премьер‑министр находится под постоянным наблюдением нашей системы безопасности. Опасность грозит ему отовсюду. Арабы. Черные активисты. Ирландцы. Один из них все пытается добраться до меня. Это тянется уже нескольно месяцев, так что парни из особого отдела настояли на том, чтобы организовать мою охрану в предвыборные дни. У них, конечно, есть список лиц, которых они намерены убить. Если, например, становится ясно, что охрана премьер‑министра слишком надежна, чтобы рисковать, они могут перенацелиться на кого‑то другого, близкого к премьер‑министру, вроде меня. Вот мне и дали двадцатичетырехчасовое прикрытие. Это, конечно, держится в секрете, но журналисты об этом знают.

Он резко и глубоко затянулся сигаретой и закашлялся. Вынув из кармана скомканный носовой платой, громко высморкался, потом осмотрел платок и положил его обратно в карман.

– Но почему они выбрали именно тебя, Роджер? ‑

Его собеседница осмелилась задать вопрос.

– Легкая цель. Легкодоступная. Большой пропагандистский эффект, – затараторил О'Нейл. – Если у них ничего не получится с премьер‑министром, они возьмутся за кого‑нибудь вроде меня.

Он нервно осмотрелся вокруг. Глаза его буквально метались по комнате.

– Вы можете хранить секрет? Настоящий секрет? – Он снова глубоко затянулся. – Охрана подозревает, что они следили за мной всю эту неделю. Сегодня утром я обнаружил, что в моей машине уже нто‑то побывал. Ребята из отделения обнаружения и обезвреживания бомб прошлись по всей машине, так сказать, частым гребешком – все гайки крепления переднего колеса были свинчены. Можете себе представить – лечу по шоссе со скоростью восемьдесят миль в час, и вдруг переднее колесо соскальзывает с оси… Уборщикам дорог прибавилось бы работы. Охрана считает, что гайки вывернули именно с этой целью. Ребята из отделения по расследованию убийств вот‑вот должны приехать сюда, чтобы расспросить меня о подробностях случившегося.

– Роджер, но это же ужасно! – прошептала она.

– Вы только никому не рассказывайте об этом. Особый отдел думает, что застанет их врасплох, если никто не спугнет.

– А я не знала, что вы так близки к премьер‑министру, – сказала она с благоговейным трепетом. – Какое страшное время для… В чем дело, Роджер? – выдохнула она вдруг. – Что с вами? У вас очень встревоженный вид. Ваши глаза… – Она запнулась и смолкла.

Глаза О'Нейла загорелись жутким огнем, отражая дикие галлюцинации в его мозгу. Он не обращал на нее никакого внимания; казалось, он был уже не с ней, а где‑то в совершенно ином мире. На мгновение он остановил на ней свой взгляд, но лишь на мгновение. Глаза его налились кровью, слезились и никак не могли на чем‑либо сфокусироваться. У него закапало из носа, как у старика на зимнем воздухе, и он попытался, но неудачно, вытереть нос тыльной стороной руни.

Она видела, как его лицо стало пепельно‑серым, тело судорожно дернулось, и он резко вскочил на ноги. Похоже было на то, что его охватил ужас при виде падающих на него стен. Девушка беспомощно огляделась вокруг, не зная, чем ему помочь, и в растерянности не решаясь обратиться за помощью к другим. Она взяла его под руку, чтобы поддержать, но, поворачиваясь к ней, он покачнулася и потерял равновесие. Пытаясь удержаться от падения, он схватился за ее блузку, и от нее отлетела пуговица.

– Прочь с моей дороги! Прочь с дороги! – взревел он.

Он с силой отбросил ее от себя, и девушка ничком упала на заставленный стаканами стол, а с него на диванчик, где они только что сидели. Услышав грохот падающей посуды, все разом смолкли и стали с беспокойством осматриваться по сторонам, пытаясь понять, что происходит. Когда она падала, оторвались еще три пуговицы, и из рваного шелка блузки выглянула обнаженная грудь девушки.

В абсолютной тишине О'Нейл, расталкивая по дороге гостей, проковылял через комнату и исчез. Зажав ладонью изорванную блузку, девушка с трудом сдерживала рыдания. Пожилая гостья помогла ей немного привести себя в порядок и провела в ванную. Как только за двумя женщинами закрылась дверь, раздался неясный говор голосов, тут же переросший в море перешептываний со своими догадками и предположениями. Эти волны прокатились по комнате из конца в конец, откатились обратно и продолжали гулять весь вечер, то стихая, то вновь набирая силу.

За мгновения до случившегося Пенни Гай весело смеялась, наслаждаясь юмором и шармом Патрика Вултона. Урхарт познакомил их час тому назад и позаботился, чтобы шампанское у них лилось столь же вольно, как и беседа. Поднявшийся вдруг шум голосов развеял волшебные чары. После того как Пенни увидела, как, спотыкаясь, уходил О'Нейл, разглядела мятую и порванную одежду плачущей девушки, услышала перешептывание и болтовню, ее лицо превратилось в классическую маску горя и отчаяния. Слезы потоком полились по ее щекам, и, хотя Вултон обеспечил ее своим большим носовым платком и горячей поддержкой, с лица Пенни не сходило выражение глубокой душевной боли.

– Понимаете ли, – объяснила она, – он в самом деле очень добрый, но иногда так переживает, что не выдерживает нервного напряжения и у него немного заходит ум за разум. Такой уж это характер. – Стараясь его оправдать, она еще больше расстраивалась. Слезы уже невозможно было скрыть.

– Пенни, дорогая, я так сочувствую! Послушай, тебе надо уйти отсюда. Мой коттедж по соседству. Пойдем и просушим там твои слезы, о'кей?

Она благодарно кивнула головой, и они начали протискиваться через толпу. Похоже, что никто не обратил внимания на их уход. Кроме Урхарта. Его холодные глаза следовали за ними до самой двери, за которой чуть раньше исчезли Лэндлесс и О'Нейл. А эта вечеринка, пожалуй, надолго запомнится, подумал он.