Пятница, 16 июля – четверг, 22 июля

Мало кто по достоинству оценивает трудную жизнь членов палаты общин. Длинный рабочий день, тяжелая нагрузка, слишком много хлопот и слишком мало передышек – все это объясняет, почему долгий летний перерыв грезится всем членам парламента, как оазис в пустыне. Чем ближе они к этому оазису в жаркие дни июля, тем сильнее их жажда и раздражительность. Ко всему нужно добавить изнурительные парламентские выборы в начале лета.

Несколько недель Урхарта можно было видеть в коридорах и барах, беседующим с правительственными заднескамеечниками. Он старался поднять их дух, отбросить сомнения, вызванные шероховатостями в деятельности Коллинриджа. Моральный дух легче подорвать, чем восстановить, многим старым и бывалым начала приходить в голову мысль, что старается он чересчур рьяно, ибо его бесконечное мелькание перед глазами парламентариев постоянно напоминало, что премьер‑министр чувствует себя нетвердо и очень нуждается в поддержке. Если в данном случае он вел себя не совсем правильно, то ошибка эта явно проистекала из его желания выполнить наказ премьер‑министра. Так или иначе, но до конца парламентской сессии оставалась всего одна неделя, а там не успеешь и глазом моргнуть, как виноградный нектар Южной Франции смоет последние воспоминания о парламентских заботах.

С учетом этого августовского предохранительного клапана правительства имеют обыкновение смягчать негативный эффект своих непопулярных заявлений, прибегая к небольшой уловке – публикуя их в самый последний день сессии в разделе «Письменные ответы» объемистого официального отчета о деятельности парламента. Можно, конечно, вывести правительство на чистую воду, громко и во всеуслышание раскритиковав его хитрый маневр и то, что за ним стоит, но это очень трудно осуществить на практике. Вместо того чтобы сосредоточенно перелистывать бесконечные страницы отчета, многие члены парламента в это время занимаются уже уборкой своих служебных столов, так что времени и возможности поднять шум фактически не остается. Правда, вся правда и ничего кроме правды – если вы только читаете мелкий шрифт.

Вот почему было так досадно, когда в «Баре Анни», где любили посидеть, поболтать, обменяться мнениями и слухами члены парламента и журналисты, нашли под креслом важный документ. Это была фотокопия проекта письменного ответа министра обороны, информирующего палату общин о предстоящем значительном сокращении территориальной армии, поскольку с наступлением ядерного века отпадает необходимость в содержании армейских частей большой численности. Ответ, направляемый в палату, должен был появиться в печати десятью днями позже. Документ нашел лоббистский корреспондент газеты «Индепендент», которого все уважали и который знал, как проверять факты. И когда в первый день заключительной недели работы парламента «Индепендент» опубликовала как главную новость дня статью об этом решении, никто не сомневался в достоверности изложенных фактов.

Правительства давно уже привыкли к постоянным обвинениям их в разного рода «сокращениях». Если, например, они сохраняют расходы на прежнем уровне и отказываются увеличить ассигнования в связи с появлением более совершенной и более дорогой техники, то их обвиняют в «сокращениях». Если они выделяют дополнительные ассигнования в связи с ростом расходов в каких‑либо жизненно важных областях, но различные самозваные «эксперты» считают, что нужно было выделить еще больше, то правительства опять же обвиняются в «сокращениях». Если они переводят ресурсы из одной области в другую, то и в этом случае отовсюду слышатся те же обвинения. Если же они действительно производят реальные сокращения в любой области, кроме их собственной зарплаты, то их ждет незамедлительное возмездие.

В данном случае оно пришло с неожиданной стороны, расходы по графе «зарплата» в территориальной армии относительно невелики, однако численный состав армии довольно значителен и голоса на выборах правительственных кандидатов играют совсем немаловажную роль. Более того, по всей стране в высших эшелонах правящей партии на местах можно встретить высокопоставленных лиц, после фамилий которых в списках ставятся буквы «ВН», означающие «воинская награда». Это те, кто служил в территориальной армии, кто уважает служащих в ней и будет защищать их до последней капли чернил в авторучке.

Тан что когда палата общин собралась, чтобы обсудить со спикером программу своей работы, атмосфера в зале была под стать летнему знойному дню – с правительственных скамей неслись горячие обвинения в предательстве и эмоциональные призывы изменить курс. Оппозиция сидела на своих скамьях, как римские львы, спокойно и заинтересованно наблюдающие, как христиане сами проделывают за них их работу.

Со скамьи поднялся достопочтенный сэр Джаспер Грейнджер, ВН. Старый человек с гордостью демонстрировал тщательно отутюженный полковой галстук и твидовый костюм с жилеткой, застегнутый на все пуговицы, несмотря на негодное кондиционирование воздуха, Поскольку он был председателем заднескамеечного комитета по вопросам обороны, его слова имели колоссальный вес.

– Я бы хотел вернуться к поднятому несколькими моими уважаемыми друзьями вопросу о ненужном и как осящем огромный ущерб сокращении наших территориальных войск. Надеюсь, что лидер палаты отдает себе отчет в том, какие чувства вызывает его решение среди его собственных политических сторонников? Понимают ли они с премьер‑министром, какой ущерб будет нанесен этим поддержке правительству в ближайшие же нескольно месяцев? Пока еще не поздно найти время обсудить это решение и отменить его. Я вынужден обратиться к уважаемому лидеру палаты общин с просьбой не оставлять своих коллег беззащитными перед обвинением в недобросовестности, которое, несомненно, будет выдвинуто против них, если это решение останется в силе.

Лидер палаты Саймон Ллойд выпрямился и приготовился снова пойти к трибуне, у которой, как он все более убеждался, был бы более соответствующий ее предназначению вид, если бы она была сложена из мешков с песком. Он уже выступил с двадцатиминутной пылкой речью, в которой пытался отстоять позицию правительства, и был очень раздражен, обнаружив, что подготовленный вместе с премьер‑министром и министром обороны текст ответа на запрос не защищал его даже от гранат собственных сторонников. Он был рад, что рядом с ним на первой скамье находились и Коллинридж, и министр обороны. А с какой стати ему отдуваться одному?

– Мой достопочтенный друг не понял главного. Документ, оказавшийся на страницах газет, является государственной собственностью. Его украли. Это обстоятельство поднимает более важные вопросы, чем его содержание. Думаю, что он присоединится ко мне и от всего сердца осудит кражу важных правительственных документов, что, собственно, и выходит на первый план в данном деле. Предложение вновь заняться обсуждением деталей бюджетных расходов равносильно поощрению обычного воровства и играет на руку тем, кто им занимается.

Сэр Джаспер, вскочив, потребовал слова, по всему залу замахали листками с повесткой дня, и спикер уступил. Старый солдат вытянулся во весь рост, прямой как шомпол, с ощетинившимися усами и побуревшим от гнева лицом.

– Неужели и теперь мой уважаемый друг не понимает, что именно он не понял главного, – прогремел его голос. – Я бы предпочел жить с простым британским вором, а не с простым русским солдатом, чем и грозит нам такая политика!

В зале раздался такой рев, что спикеру потребовалась целая минута, чтобы навести минимальный порядок. Пока он утихомиривал зал, лидер палаты обернулся и бросил отчаянный взгляд на первую скамью, где сидели премьер‑министр и министр обороны. Иоллинридж что‑то коротко бормотнул на ухо своему коллеге, затем холодно кивнул лидеру палаты.

– Господин спикер, – начал лидер палаты и остановился, чтобы подождать, пока уляжется гвалт, и прочистить горло, пересохшее от нервного напряжения. – Господин спикер, вместе с моими достопочтенными друзьями я внимательно прислушивался к настроению палаты. Я имею согласие премьер‑министра и министра обороны на то, чтобы сообщить: в свете сегодняшних выступлений с обеих сторон правительство еще раз обсудит этот важный вопрос и посмотрит, нельзя ли найти какое‑нибудь альтернативное решение.

Он поднял белый флаг, но не знал, расстраиваться ли ему по этому поводу или с облегчением вздохнуть.

Торжествующие победные крики вырвались за пределы палаты. Парламентские корреспонденты, упиваясь эмоциональной сценой ликования, спешно фиксировали ее в своих блокнотах. В общей суматохе и гаме на первой снамье застыла одинокая, поникшая фигура Коллинриджа. Он сидел неподвижно, вперившись взглядом перед собой.

Несколько минут спустя задохнувшаяся от спешки Матти Сторин продралась сквозь толпу политиков и корреспондентов, заполнивших вестибюль палаты общин. Оппозиция торжествовала, в то время как сторонники правительства пытались доказывать, что это была победа здравого смысла. Однако среди и тех и других мало кто сомневался, что видел премьер‑министра на дыбе. Поверх этого столпотворения Матти заметила высокую фигуру Урхарта, который пробирался по залу, огибая толпу и отнекиваясь на ходу от вопросов взволнованных заднескамеечников. Он нырнул в первую попавшуюся ему дверь, и Матти последовала за ним. К тому времени, когда она его уже почти нагнала, он, перепрыгивая через ступеньки, бежал по лестнице к верхней галерее, окружающей палату.

– Господин Урхарт! ‑закричала она вслед убегавшему министру. Окончательно запыхавшись, она в очередной раз твердо решила не засиживаться по ночам и возобновить бег трусцой. – Мне нужно знать вашу точку зрения!

– Не уверен, что она у меня сегодня имеется, мисс Сторин, – ответил он, не останавливаясь.

– Я не думаю, что вы хотите снова поиграть со мной в игру, которая называется «Главный Кнут отназывается подтвердить правильность позиции премьер‑министра».

Урхарт остановился и повернулся к ней лицом.

– Да, Матти, – сназал он, улыбнувшись, – думаю, вы не ошибаетесь, считая, что нечто должно скоро произойти. Ну, хорошо, как вы сами‑то думаете?

– Если премьер‑министр еще до этого имел трудности со своим кабинетом, то нынешняя ситуация для него настоящий кошмар?

– В том, что премьер‑министр меняет иногда свои решения, нет ничего необычного, но когда его заставляют открыто, при всех, изменить свое решение, потому что он не смог его защитить…

Матти помолчала, ожидая, что Урхарт закончит свою мысль, но быстро поняла, что он не будет этого делать. Конечно же, он не станет здесь, на лестнице, открыто осуждать своего премьер‑министра, но ясно, что не станет его и оправдывать. Она все‑таки попробовала его подтолкнуть:

– Похоже на то, что правительство предрасположено к авариям – как иначе воспринимать тот факт, что на протяжении нескольких недель это уже вторая серьезная утечка важнейшей информации? Откуда она идет?

– В качестве Главного Кнута я отвечаю за дисциплину на правительственных задних скамьях в парламенте. Вряд ли можно ожидать, чтобы я играл роль и погонщика своих коллег в кабинете.

– Но утечка идет несомненно из кабинета. Кто там этим занимается? И почему?

– Я просто не знаю, Матти. Но премьер‑министр, без сомнения, поручит мне это разузнать.

– Официально или неофициально?

– На этот вопрос я не могу ответить, – буркнул Урхарт и, преследуемый Матти, снова заспешил вверх, по лестнице.

– Итак, мы пришли к тому, что премьер‑министр проведет расследование, чтобы узнать, кто из его коллег оазглашает секретные сведения. Я вас правильно поняла?

– Ах, Матти, по‑моему, я и так наговорил слишком много. А вообще вы схватываете все гораздо быстрее других коллег. Мне кажется, что к этим заключениям привели скорее ваши собственные логические выкладки, нежели мои слова, а? Надеюсь, вы не станете связывать их с моим именем.

– Да, именно так принято у нас в лобби, – заверила она его. – Но мне хотелось бы иметь полную ясность. Вы не отрицаете, а, наоборот, подтверждаете, что премьер‑министр намерен распорядиться о проведении расследования поведения членов кабинета, так?

– Если вы не будете ссылаться на меня, то да.

– Боже, вот они всполошатся! – выдохнула Матти. Она уже представляла, как будет выглядеть ее статья на первой полосе газеты.

– А ведь кажется, что после 10 июня прошло не так уж много времени, Матти?

Поднявшись по лестнице, Урхарт оказался в галерее для посетителей, откуда, сидя на узких тесных скамьях, они могли наблюдать заседания палаты, испытывая при этом значительное неудобство и чувство сильного изумления. Переглянувшись с невысоким, безукоризненно одетым индийцем, Урхарт дал ему знак выйти. Индиец пробрался мимо торчащих в узком проходе колен посетителей, неловко протиснулся мимо двух упитанных женщин средних лет и подошел к Урхарту. Приложив палец к губам, тот молча провел его в небольшой коридорчик.

– Господин Урхарт, сэр, эти полтора часа были для меня очень волнующими и познавательными. Я глубоко признателен вам за содействие – место было очень удобное. – Урхарт достал ему входной пропуск.

Зная, что на неудобство этих мест обычно жалуются даже посетители более деликатного сложения, нежели Фирдаус Джабвала, Урхарт понимающе улыбнулся:

– С вашей стороны весьма любезно не сетовать на перенесенные неудобства. Сожалею, что не смог устроить вас более подходящим образом.

Вежливо беседуя, они спустились в фойе, где Джабвала получил сданный при входе черный кожаный дипломат – иначе работники службы охраны палаты не пускали его на галерею.

– Приятно сознавать, что мы, британцы, все еще можем доверять свои вещи простым рабочим парням, – сказал он с серьезным видом и удовлетворенно похлопал ладонью по чемоданчику.

– Вполне с вами согласен, – сказал Урхарт, который не доверял ни простым рабочим парням, ни Джабвале. Однако этот избиратель пожертвовал 500 фунтов стерлингов на их предвыборную кампанию, попросив лишь, чтобы после выборов Урахарт принял его для беседы с глазу на глаз в палате общин.

– Я не хотел бы обсуждать это здесь, в своем районе, – сказал он по телефону секретарю Урхарта. – Это вопрос не местного, а национального значения.

Проходя с Урхартом под прекрасным дубовым сводом потолка вестминстерского зала, Джабвала попросил остановиться.

– Я буду вам благодарен, если мы немного помолчим в этом историческом зале, в котором был осужден Карл I и где покоится прах Черчилля, – сказал он.

В уголках губ Урхарта промелькнула снисходительная улыбка, которую он заметил.

– Пожалуйста, не считайте мою просьбу показной, господин Урхарт. История связей моей семьи с британскими институтами началась 250 лет назад, когда уважаемая компания «Ист‑Индия компани» и лорд Клайв пользовались советами моих предков и брали у них взаймы значительные денежные средства. С тех пор члены моей семьи всегда занимали престижные должности в различных судебных и административных органах правительства Индии.

Джабвала опустил глаза, и в голосе его появились нотки глубокой печали.

– После приобретения независимости, господин Урхарт, на нашем когда‑то великом субконтиненте постепенно вновь наступили тяжелые времена. Мусульман восстановили против индусов, рабочих – против предпринимателей, учеников – против учителей. Вы, может быть, и не согласитесь со мной, но стоящая ныне у власти династия Ганди гораздо меньше исполнена вдохновения и гораздо больше коррумпирована, чем любая другая, кому моя семья служила в колониальные дни. Я – парс, а культурному меньшинству, которое я представляю, при новой власти совсем нелегко; состояние моей семьи, например, заметно уменьшилось. Я решил переехать в Англию – туда, где получили образование и воспитание мои отец и дед. Скажу вам, господин Урхарт, совершенно искренне, что здесь я чувствую себя как дома. Каждый день я просыпаюсь со счастливой мыслью, что могу называть себя британским гражданином, а дети мои получают образование в университетах Великобритании. Урхарт уловил возможность прервать этот страстный, прочувствованный монолог.

– А где учатся ваши дети? – спросил он.

– Один из моих сыновей в этом году заканчивает юридический факультет колледжа Иисуса в Кембридже, а другой, старший, получит степень магистра, окончив Уортонскую школу предпринимательства в Филадельфии. Горячо надеюсь, что младший вскоре приступит к изучению медицины в Кембридже.

Они шли, направляясь к комнатам для приема посетителей, расположенным под Великим Залом. Их каблуки стучали по истертым каменным плитам пола, на которых в свое время играл в мяч Генрих VIII и на которых сейчас были разбрызганы яркие солнечные пятна, проникающие сквозь старинные окна. Все осталось таким же, как в вековой старине, и по индийцу было видно, что его охватил благоговейный трепет.

– А чем занимаетесь вы сами? – спросил Урхарт.

– Занимаюсь торговлей, сэр. Я оставил всякие надежды на образование еще в те бурные годы, когда наша страна только получила независимость. В жизни мне пришлось пробиваться не умственным трудом, а терпением и усердием в работе. Могу с гордостью сказать, что кое‑чего я добился.

– А что у вас за торговля?

– Мой бизнес, господин Урхарт, имеет несколько направлений. Недвижимость. Оптовая торговля. Финансы, но совсем немного, на местном уровне. Но я не узколобый капиталист и отдаю отчет в своих обязанностях перед обществом. Как раз об этом я и хотел поговорить с вами.

К тому времени они уже пришли к комнате для бесед, и по приглашению Урхарта Джабвала расположился в одном из зеленых кожаных кресел. Он с восхищением потрогал позолоченный рельефный геральдический рисунок на спинке кресла.

– Господин Урхарт, я родился в другой стране и знаю, что мне необходимо работать особенно упорно, если я хочу, чтобы меня уважали в обществе. Это важно и для меня, а еще больше – для моих детей. Хотелось, чтобы у них были те преимущества, которых мой отец не добился для меня во время гражданской войны. Стараясь участвовать в общественной жизни, я помогаю местному отделению «Ротари клаб», жертвую на благотворительные цели. И, как вы знаете, я горячий сторонник премьер‑министра.

– Боюсь, сегодня днем вы видели его не в самом выгодном свете.

– Значит, как я понимаю, сейчас он особенно нуждается в поддержке друзей и сторонников.

Они немного помолчали. Урхарт напряженно раздумывал, стараясь угадать, что стоит за словами гостя, но, как он ни старался, общее направление и скрытый смысл сказанного ускользали от него, и это его раздражало и тревожило. Несомненно, за словами индийца было скрыто что‑то важное. Джабвала заговорил снова, на этот раз медленнее.

– Вы знаете, господин Урхарт, как я восхищаюсь вами. Счастлив был оказать вам на выборах скромную помощь и буду счастлив, если смогу вновь это сделать. Как горячему поклоннику правительства, мне хотелось бы всем вам помочь.

– Каким же образом?

– Я знаю, проведение избирательных нампаний требует больших средств, и хотел бы сделать небольшое пожертвование в партийную казну. Полагаю, что а нынешние времена средств может особенно не хватать.

– Да, конечно! – подтвердил Урхарт. – Разрешите спросить, сколько именно вы хотели бы дать?

Джабвала поднял дипломат, поставил его на стол, набрал цифровую комбинацию на замках – щелкнув, дернулись две бронзовые застежки. Крышка дипломата ружинила и открылась. Развернув от себя дипломат, Джабвала пододвинул его по столу к Урхарту.

– Был бы счастлив, если бы партия приняла в качестве свидетельства моей поддержки эти 50 000 фунтов стерлингов.

Урхарт с большим трудом преодолел острое желание взять одну из пачек. Он заметил, что все они были сложены из помятых и потертых двадцатифунтовых банкнот причем каждая пачка была перевязана резинкой, а не специальной бумажной лентой, как это делается в банках.

– Это… очень щедрое пожертвование, мистер Джабвала, – изумился Урхарт, отметив про себя, что впервые называет своего посетителя по фамилии. – И мне несколько непривычно принимать от имени партии такой большой вклад, тем более в наличных.

– Понимаете ли, во время гражданской войны в Индии наша семья лишилась всего – дома, бизнеса. В 1947 году толпа мусульман подожгла мой банк, в результате чего здание полностью сгорело, а вместе с ним погибли все антивы и документы. Правление главного банка выразило моему отцу сочувствие, но заявило, что без соответствующих, сгоревших при пожаре, документов не может вернуть ему вложенные средства. Может быть, это выглядит старомодно, но с тех пор я больше доверяю наличным, чем кассирам.

На темнокожем лице индийца ободряюще сияла улыбка. Урхарт не поверил ни ему, ни его рассказу.

– Понимаю. – Он глубоко вздохнул. – Разрешите, мистер Джабвала, без обиняков задать прямой вопрос: хотите ли вы получить что‑то от нас в обмен на поддержку? К нам порой приходят доноры, которые в свою очередь рассчитывают на то, что и партия может что‑то сделать для них, однако наши возможности весьма ограниченны…

Джабвала ослепительно заулыбался и отрицательно затряс головой, останавливая Урхарта.

– Все, что я хочу, господин Урхарт, – с горячностью сказал он, – это твердо поддерживать премьер‑министра и вас лично. Как член парламента от нашего избирательного округа, вы, конечно, понимаете, что в интересах бизнеса мне иногда приходится вступать в дружесние контакты с представителями местных властей. Иногда это требуется для получения какого‑нибудь разрешения, иногда – для оформления заявки на участие в тендерных состязаниях за контракты, и так далее. Я не могу гарантировать, что вы никогда не встретите моей фамилии в местной прессе или что в какой‑то момент я не обращусь к вам за советом по поводу, снажем, трудностей, связанных с неразберихой в решениях представителей местной власти, но я не буду при этом искать никаких привилегий для себя лично. Мне ничего не надо в обмен, если не считать единственной просьбы – я и моя супруга хотели бы иметь честь повстречаться с премьер‑министром в удобное для него время, если и когда он окажется в наших краях. Как вы понимаете, для моей супруги это имело бы огромное значение.

А потом фотографии уединенно беседующих Джабвалы и премьер‑министра будут прекрасно смотреться в местной прессе, подумал Урхарт. Эти штучки ему были хорошо известны. Что касается намека на местные власти и решения по контрактам, то Урхарт имел в таких делах солидный опыт и легко решал эти вопросы, когда они возникали. Он облегченно расслабился и в свою очередь улыбнулся индийцу.

– Уверен, что это можно устроить. А как насчет того, чтобы побывать с супругой на каком‑нибудь приеме на Даунинг‑стрит?

Индиец закивал головой.

– Для меня было бы высокой честью, если бы я мог сказать ему пару слов конфиденциально – хотелось бы лично выразить ему мое огромное восхищение.

– Это тоже можно было бы устроить, но вы же понимаете, что премьер‑министр никакие деньги принимать не может. Это было бы для него – как бы лучше сказать? – слишком деликатное дело.

– Конечно, конечно, господин Урхарт! Поэтому мне и хотелось бы, чтобы от его имени деньги приняли вы.

– Боюсь только, что не смогу дать должным образом оформленной расписки. Но, может быть, в таком случае вы предпочтете передать деньги непосредственно казначеям нашей партии?

Джабвала в ужасе вскинул вверх руки.

– Сэр, мне не нужна никакая расписка. Я вам полностью доверяю. Хотел встретиться именно с вами, как с членом парламента от моего округа, а не с партийными должностными лицами, и даже позволил себе выгравировать на дипломате ваши инициалы – надеюсь, вы примете этот небольшой жест признательности за деятельность в Суррее.

Ах ты, коварный маленький прохиндей, подумал Урхарт, продолжая широко улыбаться и гадая, как скоро поступит от него первый звонок относительно путаницы в распоряжениях тех, от кого зависит подписание с ним контрактов. Может быть, следовало бы вышвырнуть вон этого индийца? И в этот момент он вдруг подумал… Перегнувшись через стол, Урхарт горячо пожал Джабвале руку.

– Было очень приятно с вами познакомиться, мистер Джабвала!

Даже для конца июля ночь была слишком жаркой и влажной. Матти долго стояла под холодным душем, потом распахнула окна, но неподвижный душный воздух не принес никакого облегчения. Она лежала в темноте, чувствуя, как влажные волосы липнут к шее и затылну. Сцены недавней парламентской заварушки так и мелькали в голове, и она никак не могла заснуть. Было, однако, что‑то еще, и не от духа, а от тела, что тревожило ее и не давало забыться.

Лежа в своей одинокой, холодной постели, она чувствовала, как между лопатками собирается в капли влага. Каковы бы ни были причины, но это была первая после Йоркшира ночь, когда она потела в постели…