За пределом женской и мужской роли

Противоречия между семьей и рынком труда не снимаются ни посредством консервации семьи, ни посредством генерализации рынка труда. Равноправия мужчин и женщин нельзя достичь в рамках институциональных структур, изначально ориентированных на неравноправие. Лишь продуманно изменяя совокупную институциональную систему развитого индустриального общества с учетом жизненных предпосылок семьи и партнерства, можно шаг за шагом добиться качественно нового равноправия за пределом мужской и женской роли.

Начнем с мобильности, обусловленной рынком труда. Следовало бы опробовать и институционализировать супружеские формы рыночной мобильности. Под лозунгом: хочешь сохранить супруга (супругу), обеспечь ему (ей) занятость. Ведомству по вопросам труда и биржам труда не худо бы организовать для семей консультации по выбору профессии и обеспечению рабочих мест.

Необходимо по-новому дать людям социальную возможность совместной жизни. Растерявшая свои социальные связи малая семья демонстрирует невероятную интенсификацию труда. Многое, что можно бы с (большей) легкостью разрешить сообща, в рамках нескольких семей, превращается в постоянную перегрузку, если человек противостоит этому в одиночку. Яркий пример — родительские задачи и заботы. Однако обстоятельства жизни и взаимоподдержки, охватывающие по нескольку семей, исключаются, как правило, уже в силу жилищных условий. Профессиональная мобильность и тенденция к одинокому существованию уже застыли в камень. Квартиры становятся меньше. Желание нескольких семей съехаться и быть мобильными сообща, исключается уже в силу планировки квартир, домов, жилых кварталов. И это лишь один пример. Не только архитектура, городское планирование и т. д. изначально задают индивидуализацию и исключают социальную жизнь. О конкретных изменениях можно фантазировать сколько угодно. Воспитание детей, например, можно было бы облегчить не только обеспечивая возможность добрососедской взаимопомощи, но и посредством новой специализации — «матери на день» и т. д.

Об осуществимости и возможном финансировании этой «утопии» есть что сказать. Новые формы совместной жизни за пределами сословных ролей мужчины и женщины должны изобрести и опробовать сами. Но при этом первоочередное значение приобретают пресловутые «прибежища уюта и задушевности».

66. Симона де Бовуар «Второй пол»

Выход в 1949 г. книги Симоны де Бовуар «Второй пол» стал ярчайшей вехой в истории «второй волны» феминизма и важнейшим переломным моментом этой истории. Вторая волна феминизма набирает силу уже в XIX веке. Весь XIX век для его сторонников — это поиск аргументов для доказательства социальной и политической правомочности женщины. В числе предшественниц Симоны де Бовуар писательница и философ Жермена де Сталь, которая старательно дистанцировалась от феминизма, но всей своей жизнью подтверждала правоту его принципов. По существу, именно Бовуар, хотя она и использовала в названии слово «sexe» (а не «genre»), придала женскому вопросу подлинно гендерный, социокультурный характер. Впервые проблема эмансипации женщин осмыслялась столь глобально, «охватывала историю, мифологию, культуру, сексуальность».

Книга Симоны де Бовуар «Второй пол» предваряется эпиграфом из Пифагора: «Есть доброе начало, сотворившее порядок, свет и мужчину, и злое начало, сотворившее хаос, мрак и женщину». Вся книга посвящена «второму началу», ответу на вопрос, почему женщине приписывают зло, хаос и мрак и почему женский пол оказался вторым, а не первым в забеге человеческого общества по линии прогрессивного развития. Ответ дается на первых же страницах: «Человечество создано мужским полом, и это позволяет мужчине определять женщину не как таковую, а по отношению к самому себе; она не рассматривается как автономное существо.

Вслед за Ж.-П. Сартром С. де Бовуар рассматривает жизнь женщины через призму философской методологии экзистенциализма, разработанной им в книге «Бытие и Ничто». В специфике экзистенциальных отношений между мужчиной и женщиной писательница видит источник формирования представлений о женщине, как человеке «второго пола». Она поднимает множество вопросов, связанных с женщиной: что такое «женский удел», что стоит за понятием «природное назначение пола», чем и почему положение женщины отличается от положения мужчины, способна ли женщина состояться как полноценная личность, и если да, то при каких условиях, какие обстоятельства ограничивают свободу женщины и как их преодолеть?

Несмотря на увлечение марксизмом, как Сартра так и самой С. де Бовуар, она переносит акцент с проблемы коллективной борьбы пролетариата за свое освобождение на проблему личностного становления женщины в качестве субъекта. То есть, не вступая в прямую полемику с марксистами, она восстанавливает тему эмансипации в ее истинном значении. Такой подход был естественным для философа-экзистенциалиста атеистического направления, к которому относилась Симона де Бовуар. В системе ее взглядов понятия «свобода воли», «свобода выбора», «самореализация личности» и ее «подлинное существование» занимают основное место.

Как и для любого экзистенциалиста, для С. де Бовуар единственно очевидная реальность бытия – это сам человек, у которого нет ничего заранее заданного, предопределенного, нет никакой «сущности». Человек складывается из своих поступков, его существование является результатом всех совершенных им в жизни выборов. Он волен развивать свои способности или приносить себя в жертву обстоятельствам, условностям, предрассудкам. Только сам человек способен наполнить смыслом свою жизнь.

Именно поэтому в центре ее внимания – не «женские массы» и их «коллективная борьба», а женская личность и ее «ситуация» в истории, заданная физиологией и анатомией, психологией и социальными нормами и правилами. Симона де Бовуар сосредотачивает свой анализ главным образом на теме отношений мужчины и женщины – отношений субъекта и «Другого», увиденных сквозь призму «подлинного бытия» – бытия личности, способной сознательно выстроить свою жизнь, придать ей смысл и цель.

Симона де Бовуар положила начало традиции социокультурного подхода к изучению причин дискриминации женщин в обществе. Она показала, что общество конституирует мужское/маскулинное как позитивную культурную норму, а женское/феминное как негативное, как отклонение от нормы, как Другое. Из этой концепции следует, что «различия» между полами, культивируемые традиционной культурой, носят гендерный характер, т.е. общество надстраивает над физиологической реальностью еще некоторый социокультурный конструкт. В целом же, с точки зрения С. де Бовуар, пол – просто частная физиологическая черта, телесная «метка», которая не должна иметь принципиального значения в жизни женщины.

Симона де Бовуар проанализировала мифы народов мира и проследила по ним, как шло закрепление за женщиной предназначенной ей роли. Разумеется, она не отрицает биологического различия между мужчиной и женщиной. Она отрицает тезис Зигмунда Фрейда: «анатомия – это судьба». Она доказывает, что женщине ее судьбу навязали, что биологические различия между мужчиной и женщиной вовсе не предполагают их социального различия, когда один является господином, а другой – его рабом. Такое распределение ролей не задано заранее, не предопределено раз и навсегда, оно навязано мужчинами, которые создали вполне определенные социально-исторические обстоятельства для этого. Оно произошло на заре истории, когда мужчины за собой закрепили сферу «конструирования смысла жизни» – сферу культуры и общества, а за женщиной – сферу воспроизводства самой жизни – как бы сферу «природы». На этой основе со временем возникли стереотипы общественного сознания, отождествляющие с мужчиной культуру, а с женщиной – природу, со всей сопутствующей символикой.

Так произошло первичное разделение труда между мужчиной и женщиной: за мужчиной закрепилось производство, а за женщиной – сфера воспроизводства. Мужчина овладевает миром вокруг и выстраивает его, производит культуру и социум со всеми его структурами и законами, а женщина остается внутри рода, в природе и просто воспроизводит жизнь.

Симона де Бовуар подчеркивает, что поскольку именно мужская деятельность сформировала понятие человеческого существования как ценности, подняла эту деятельность над силами природы, покорила саму природу, а заодно и женщину, то мужчина в обыденном сознании предстает как творец, создатель, субъект, женщина же – только как объект его власти. Против этого предубеждения и направлен тезис «женщиной не рождаются, женщиной становятся». Симона де Бовуар стремится рассеять любые сомнения в том, что изначально в женщине заложены те же потенции, та же экзистенция, те же способности к проявлению свободы воли, к трансцендентности и саморазвитию, что и в мужчине. Их подавление ломает женскую личность, не позволяет женщине состояться в качестве человека. Конфликт между изначальной способностью быть субъектом и навязанной ролью объекта чужой власти и определяет специфику «женского удела». Но Симона де Бовуар убеждена в том, что этот конфликт постепенно должен разрешиться. Стремление к свободе одержит верх над косностью, имманентностью женского бытия. Подтверждением этой убежденности служат развитие идей женского равноправия, само женское движение.

В контексте идей Симоны де Бовуар, женщина обязана восстановить свое человеческое достоинство в процессе творческого самоутверждения, она в исторической перспективе, с точки зрения Симоны де Бовуар, «не может не обрести подлинную свободу и равноправие».

67. П. Бурдье. «Практический смысл»

Автор подробно разбирает функцию и роль социолога в процессе исследования. Объектом изучения социального учёного, как известно, является действия людей и важно правильно понять их, по мнению Бурдье. Под действиями всегда понимаются практические действия, а значит, чтобы их понимать необходимо понимание их практического смысла. Важно знать, что практический смысл – это не идея или ценность, а схема восприятия и действия. Подобная схема имеет логику и для её понимания нужно, чтобы эта логика овладела тобой. Происходят данные процессы только в области практического действия. Получается, по мысли Бурдье, что эти схемы восприятия в определённой степени обуславливают практику, а потом ей же постоянно подкрепляются.

Знание как собственность, точнее, капитал в его особом виде оказывается одной из стратегических идей всей книги. Полноценное знание - это вовсе не знание «объективного наблюдателя», который свел воедино различные моменты практического совершения действия, но знание самого практика, в его перспективе и в его ситуации. И это знание может быть и техническим навыком, и знанием правил игры в определенном поле. Практическая сторона науки является для Бурдье не каким-то упущением, перед которым теория является эталоном. У практического действия своя истина. Нельзя ставить научные соображения (логической связанности или научно сконструированной реальности) выше действующих агентов в их практической деятельности. Отсюда автор выводит необходимость сделать отстранённую (видимо от практики) позицию учёного объектом изучения, а также необходимую взаимосвязь между практическим участием в социальной жизни и социальной критикой.

То, что мы познаём должно быть сконструировано, а не просто зарегистрировано. Это конструирование происходит за счёт структурированных противоположных позиций чего-либо, которые формируются в практике и называются габитусами. Сам Бурдье писал: «человека познаваемого делают природа и история, но человек познающий делает природу и историю». Общие условия жизни людей создают одинаковые структуры восприятия реальности и поведения, а индивидуальные различия – тонкие различия этих структур. За основание всех подобных рассуждений Бурдье берёт человеческое тело. «Практическое верование – состояние тела. Так называемая «гимнастика тела», его части и движения, различие между мужским и женским, смерть и рождение – все представляется в схемах, которые берет на сея роль основы, но в то же время зависят от случая. Ключевым фактором становится такой момент, что практическая деятельность не позволяет правильно ставить цели и их реализовывать, скорее цель, как и схема, не дана практически действующему индивиду, поэтому автоматизма (обусловленности) при реализации схемы нет. Поведение, мужское или женское, - это всегда учёт бесконечно изменчивых реальных ситуаций, в том числе и поведения других партнёров. В то же время, полной свободы также не существует.

Само различие между мужским и женским навязывается, как это констатирует Бурдье и демонстрирует на примере ритуалов. Всё сводится к объективному намерению упразднить женское в мужском, желание уничтожить связь и привязанность к матери, земле, влажному, темному, природе — другими словами, ко всему женскому, обнаруживает себя со всей очевидностью в ритуалах как, например, первая стрижка волос мальчика, и во всех церемониях, отмечающих переход порога мужского мира, которые венчает ритуал обрезания. Эти ритуалы принимают форму целой серии актов, направленных на отделение мальчика от матери, когда используются объекты, сделанные с помощью огня и способные символизировать разрезание: нож, кинжал, и тому подобное. Так, после рождения мальчика кладут справа от матери (мужская сторона), она сама лежит на правом боку и между ними кладут типично мужские объекты, как-то: чесалку, большой нож, камень от печи. По той же логике, значимой является первая стрижка, потому что волосы, женский признак, есть один из символов, связывающих мальчика с миром матери. Это инаугурационная стрижка с помощью бритвы — мужского инструмента, — доверяемая отцу, проводится в день «отделения в январе» и незадолго до первого похода на рынок, то есть в возрасте от 6 до 10 лет. Работа по воспитанию у мальчика мужских качеств продолжается в связи с первым выходом на рынок — этим введением в мир мужчин, мир дела чести и символической борьбы. Ребенок, одетый во все новое, с шелковой повязкой на голове, получал кинжал, висячий замок и зеркало, а в капюшон его бурнуса мать клала яйцо. У ворот рынка он разбивал яйцо и открывал замок (мужские акты дефлорации) и смотрелся в зеркало (инструмент перевертывания, как порог). Отец вел его по рынку, исключительно мужскому миру, и всем представлял.

Поскольку сексуальность — это слишком важная вещь, чтобы оставить ее на произвол индивидуальных импровизаций, группа предлагает и навязывает официальное определение легитимного использования тела, исключая как из представлений, так и из практик все (особенно когда речь идет о мужчинах), что может намекать на свойства, приписываемые другой категории. Работа по символическому конструированию, завершаемая в виде работы по практическому конструированию и образованию, логически действует с помощью отделения от другого социально сконструированного пола. Как следствие, она стремится исключить из пространства мыслимого и возможного все, что указывает на принадлежность к противоположному полу. Если женщины, подчинившись работе по социализации, направленной на то, чтобы их ослабить и исключить, усваивают негативную добродетель самоотречения, смирения и молчания, то и мужчины являются пленниками и тайными жертвами господствующего представления, хотя оно хорошо сочетается с их интересами.

68.Гидденс Э. «Трансформация интимности»

Основная идея и главное утверждение, которое отстаивает Гидденс в "Трансформации интимности", заключается в следующем: в последние десятилетия близкие отношения (к близким отношениям принято относить сексуальные, любовные, брачные, дружеские и даже родственные.) претерпели глубинные и даже революционные изменения, превратившись из социального института в инструмент эмоциональной самореализации индивида. Иначе говоря, по мнению Гидденса, близкие отношения все более освобождаются от навязанных им извне, общих для всех правил, норм и ролевых предписаний и все чаще регулируются исключительно соображениями личностного удовольствия, удовлетворения и самораскрытия.

Гидденс проясняет социологический смысл и описывает социальное значение этих изменений при помощи трех терминов: "пластическая сексуальность" (plastic sexuality) – т.е. сексуальность, которая становится сознательно культивируемой чертой личности; " чистые отношения " (pure relationships) – отношения, поддерживаемые только ради приносимого ими удовлетворения; и " любовь-слияние " (confluent love) – подразумевающая равноправие и взаимное самораскрытие.

С помощью этих трех понятий-концептов автор объясняет, как процессы тотальной, всеобъемлющей индивидуализации и детрадиционализации, происходящие начиная с последней трети ХХ века, в корне меняют самые интимные стороны жизни людей, устраняя какую бы то ни было заданность, нормативность и институциональность, превращая любые отношения в постоянный поиск и непрестанную самореализацию, в первую очередь – эмоциональную. Вообще исходной интенцией Гидденса, по его собственному утверждению, была интерпретация того факта, что некоторые мыслители возлагали очень большие надежды на сексуальность, расценивая ее как потенциальную сферу свободы – здесь Гидденс подразумевает неомарксистские концепции сексуальности, свободы, социальных изменений и революций.

По мнению Гидденса, главный итог сексуальной революции состоял именно в том, что возник феномен пластической сексуальности – сексуальности, освобожденной от давления культурных норм, связанных с репродуктивностью, а также "правил фаллоса", т.е. преимущественной значимости в социальной культуре мужского сексуального опыта. Именно с этим Гидденс связывает развитие "женской сексуальной автономии" и "расцвет гомосексуальности". Пластическая сексуальность, говорит Гидденс, это сексуальность, которая более не является чем-то природным и заданным в своей нормативности и определенности целей. Она перестает быть инстинктом – и становится личностной характеристикой, сознательно формируемой и неотъемлемо связанной с "Я-концепцией" человека, с его самостью и идентичностью. Сексуальность как природное предназначение превращается в личностный ресурс, во что-то, чем каждый из нас обладает, что сознательно культивирует, и "взращивает", и безусловно рассматривает в качестве одного из компонентов собственного жизненного стиля (с. 43). В конечном счете сексуальность, приобретая полную независимость от деторождения, от воспроизводства рода и продолжения поколений, становится одним из важнейших качеств межличностного взаимодействия и, добавим от себя, компонентом и инструментом собственной биографической ситуации.

Межличностные отношения кардинально меняются под влиянием пластической сексуальности: они начинают строиться преимущественно на принципах удовольствия и удовлетворения, эмоциональной и сексуальной свободы, равенства и самореализации, тогда как ранее, говорит Гидденс, они строились преимущественно на принципе максимизации полезности. Сегодня же мужчины и женщины в плане сексуальности ждут и требуют от брака гораздо большего, чем ранее, и удовлетворенность именно сексуальной стороной супружеских отношений становится ключевым аспектом удовлетворенности браком в целом.

Дальнейшие рассуждения Гидденса строятся следующим образом. В современную эпоху личностная идентичность индивида становится особенно проблематичной и "открытой" – связанной с постоянным критическим осмыслением прошлого, настоящего и будущего. Но главное – она становится не просто отображением социального статуса человека в субъективной картине мира, формирующейся в его сознании, а "рефлексивным проектом", биографией, конструируемой самим индивидом на основе собственных желаний и исчисления вероятностей. То есть и идентичность, и межличностные отношения уже не находятся под таким безапелляционным и репрессирующим влиянием институций и нормативных предписаний как прежде. В результате возникает новый тип брака и брачных отношений. Если традиционный брак основан на идее естественного предназначения, на конвенциональном разделении семейных ролей, на понятии долга – то брак нового типа представляет собой девиацию практически по всем базовым параметрам. "Новый" брак – это сложная система взаимодействий, которые необходимо постоянно отлаживать и отрабатывать; это мир сексуальных договоренностей, в которых на первый план выступают понятия ответственности и интимности. По Гидденсу – это брак "с открытым концом", серия постояных проб и экспериментов, это вероятностный проект.

Таким образом, Гидденс определяет главный результат трансформации института брака в современную эпоху: институциональные, надличностные факторы утрачивают свою значимость и влияние в определении форм существования и изменения близких отношений. Межличностное общение в каждом конкретном случае становится своего рода лабораторией и испытательным полигоном для здесь же вырабатываемых норм – на основе рефлексивности, идентичности, и, конечно же, пластической сексуальности.

В этой связи следует сказать еще о двух новых терминах, введенных Гидденсом в работе "Трансформация интимности". Оба они связаны с попыткой исследователя найти новые факторы целеполагания, новые сущностно значимые элементы, структурирующие близкие отношения в повседневной практике людей, – взамен утрачивающих свою значимость нормативных предписаний традиционной культуры.

Термином "чистые отношения" Гидденс обозначает ситуацию, когда близкие и продолжительные эмоциональные связи устанавливаются ради самих этих отношений и их особого качества, ради удовлетворения, получаемого от таких отношений. Понятно, что подобная связь продолжается лишь до тех пор, пока каждая из сторон сохраняет ощущение удовлетворенности существующими отношениями и лишена сомнений относительно совместного будущего. В "чистых отношениях" значение имеют только эмоциональное удовлетворение и эмоциональная вовлеченность партнеров, они непременно подразумевают эмоциональное и сексуальное равенство, и только в таком контексте и могут быть установлены – в силу того что единственной "скрепой" подобных отношений выступает эмоциональная коммуникация между партнерами, постоянное самораскрытие и эмоциональный обмен. Именно такую эмоциональную коммуникацию Гидденс называет современной "интимностью".

Второй термин – "любовь-слияние" – в работе Гидденса кажется не вполне методологически проработанным и вызывает сомнения в необходимости его введения. Автору этот термин нужен в первую очередь для выстраивания оппозиции к романтической любви как типу близких отношений в традиционной системе норм и культурных образцов. В понятийной системе Гидденса "любовь-слияние" – это активная и контингентная любовь, не совместимая с типично романтическими идеалами жизненной предначертанности и любви навсегда с единственным и неповторимым возлюбленным. В "любви-слиянии" самым важным становится качество близких отношений, а вот значимость выбора партнера отходит на второй план (с. 83). Иными словами, определяющими, по мнению Гидденса, дающими жизнь отношениям такого рода оказываются соображения эмоционального удовлетворения и самореализации; в частности, сексуальность, утверждает автор, все чаще становится связанной не с любовью в браке, а с природой "чистых отношений" (с. 80) (Следует сказать, что, по всей видимости, два концепта - "чистые отношения" и "любовь-слияние" - если не являются терминологическим удвоением, то находятся скорее в отношении рода и вида, и едва ли их можно считать разновидностями, видовыми характеристиками близких отношений). Соответственно открытие в эпоху современности "любви-слияния" как новой формы близких отношений становится естественной причиной генезиса "общества разводов": выстраивая отношения, люди заранее предполагают (или даже настроены) менять партнеров, как только существующие в настоящий момент отношения по какой-либо причине перестанут их устраивать.

В целом, хотя к изложенным в книге Гидденса идеям следует относиться с определенной критичностью, эта работа безусловно заслуживает внимания – хотя бы за одну только содержащуюся в ней идею о происходящей трансформации моделей близких отношений, когда брак уже не является естественно предзаданным, а супружеские отношения переживают период социокультурного переосмысления и переопределения. Наличие такой трансформации действительно трудно отрицать. В определенном смысле книга "дала имя" проблеме и положила начало плодотворной дискуссии, обозначив тем самым современную тематическую и проблемную площадку для исследований брака и близких отношений.

Отметим, что "Трансформация интимности" получила немало как одобрительных, так и критических отзывов: в частности, автора критиковали за неоправданное увлечение неологизмами, отсутствие новых идей, некритическую интерпретацию наблюдаемых в близких отношениях тенденций, невнимание к процессам сохранения многих паттернов отношений – как на практике, так и в их институциональном контексте. Кроме того, проблема, о которой Гидденс ведет речь – трансформация моделей брака и близких отношений в современных обществах, – стала предметом социологической рефлексии уже довольно давно. Гидденс не только не является ее "первооткрывателем", но и вряд ли привнес что-то принципиально новое в проработку этой темы. Например, тезис о формировании пластической сексуальности присутствует в социологическом дискурсе с конца 1960-х годов, тезис о приватизации брака – с начала 1950-х, а мысль о значении эротики и эмоциональности в гендерных отношениях обдумывалась еще "отцами-основателями" данной тематической площадки. Гидденс же, практически не меняя фокуса проблематизации, выстраивает разговор таким образом, будто все отмеченные им процессы – явление исключительно недавнее, а обозначенные проблемы как будто бы ранее не становились предметом осмысления и обсуждения.

А если тезисно, то Гидденс обсуждает слудующий ряд проблем, связанных с феноменом сексуальной революции:

1. стирание двойного стандарта в половой морали;

2. отделение сексуальности от функции воспроизводства;

3. признание права женщин на обладание собственной сексуальностью и на получение сексуального наслаждения;

4. усиление открытости сексуальной сферы;

5. коммерциализация секса;

6. повышение толерантности1 к добрачным половым связям;

7. повышение толерантности к нетрадиционным формам совершения полового акта;

8. повышение толерантности к гомосексуальным отношениям;

9. расширение разнообразия сексуальной практики в массовом масштабе.