Отрывок 71

Бывают дни, когда я поздно встаю, ничего не делаю, читаю, не вставая с постели, и вечером чувствую усыпляющую усталость. Нет сил ни на чем сосредоточиться, и глаза сами закрываются. Если не надо было никуда ехать, так могло продолжаться несколько суток.

Все же суета иногда выковыривала меня, и приходилось собираться куда‑то ехать своим ходом. К счастью, такое случалось нечасто. К счастью – потому что в душе дневной город меня очень раздражал, он был еще более бестолков, чем когда я ездил на велосипеде. В плохом настроении меня приводили в бешенство километровые пробки, духота метро и огромная толпа, бездумная и ленивая, как стадо. Бесили нескончаемые пустейшие разговоры в транспорте, которые невольно приходилось выслушивать; бесили дебильные, замкнутые на непоколебимой вере в собственное достоинство лица; бесило хамство, и когда наступали на ноги, и когда шли, расталкивая локтями. Я вспоминал время, когда работал, и не понимал, как мог тратить каждый день на дорогу по два с половиной часа и не свихнуться. Умом я понимал, что они работают, спешат по делам, опаздывают, хотят скорее попасть домой, но не испытывал, глядя на них, никаких человеческих чувств.

Велосипед, наверно, все понимал. Ему временами тоже надоедали улицы, загазованная летняя жара и хотелось настоящих путешествий, длинных, петляющих по полям и лесам шоссе, взбирающихся иногда на холмы, с которых открываются виды на синеющие дали. И теперь он болел, и ему надо было помочь. Я проколол второе колесо. Вчера. Возле дома в Д. Хорошо, что так. Оставил его там на квартире и поехал в магазин. Уже был вечер, и снова возвращаться загород не хотелось – темная дорога от станции и ночь – не расслабишься. Но сегодня я поздно встал, и потом шел дождь, и ехал я уже в Д. вместе с начавшимся из города вечерним оттоком. Толпа в метро, толпа на вокзале, на платформе окликает знакомый голос. Это доцент‑математик, пришедший на место начальника в моем бывшем отделе. Я осторожно здороваюсь, а он весело трясет мою руку, спрашивает, в какой мне удобнее вагон, в результате мы втискиваемся на крайнюю лавочку в первом вагоне. Оказалось, он живет в получасе езды дальше от Д. Он вытирает платком потное лицо, снимает очки, и за ними оказываются маленькие темные глазки, моргающие и выглядящие очень беззащитно.

– Ты знаешь, Антон ушел?

И правильно сделал, подумал я про себя, но вслух спросил, все же не сдержав улыбки:

– И куда ушел?

– Да где‑то там же возле дома устроился администратором или менеджером в какой‑то конторе.

– Ясно.

– Ты‑то обратно не собираешься?

Я похихикал про себя и хотел спросить про Т. П., но решил, что слишком много чести для него.

На нужной станции я с трудом протиснулся через потные тела в тамбуре и не поверил счастью, глубоко вдохнув прохладный пригородный воздух. Электричка неврастенично взвизгнула и оставила меня один на один со станцией и тесно посаженными за ней липами. Доцент‑математик улетел в свой городок, чтобы завтра вернуться обратно и совершать эти маятниковые движения до пенсии. Я улыбнулся. Просто так, ни с чего. Наверно, это и есть счастье, когда вдруг улыбаешься ни с чего. Вновь толкаться в автобусе не хотелось, и я пошел в Д. пешком старыми поселковыми улицами.

Я слышал про теорию, по которой рост больших городов должен по всему миру прекратиться и начаться постепенно отток населения в маленькие города и сельскую местность. Но у нас это будет нескоро. Пока же даже живущие в ста кэмэ от города ездят работать в него. Иногда тратят пять часов в сутки на дорогу. Сколько приезжих из других городов и регионов – вообще сложно сказать. Многие живут неофициально и вообще не фигурируют ни в какой статистике. Говорят, что к официальному количеству проживающих в городе надо прибавить еще столько же, чтобы получить представление о том, сколько здесь живет, работает, ходит по улицам и магазинам и пользуется транспортом. Город не будет уменьшаться, пока у приезжающих не будет работы там, откуда они приезжают. Это ясно.