Отрывок 77

Оглушающе гудят лампы, за их гудением в подъезде не слышно ничего. Закрыв дверь, я как обычно дергаю ручку. Три раза. Вместо обычных двух. Поняв это, дергаю еще раз, как‑то мгновенно решив, что пусть будет как всегда четное число раз.

Если не считать гудения ламп, подъезд нем и тих. И тихим, в ответ, стараюсь быть я. За окнами черная чернота. Молчаливый поселок. «Может, еще поспим? – спрашивает внутренний голос. – Часом раньше, часом позже…» Я ухмыляюсь: «Зимой отоспишься».

Ночь кажется абсолютно глухой и не предвещающей рассвета. Я все‑таки поздно открыл это развлечение – кататься ранним утром. Надо было в июле, когда жара, или даже в июне – короткие быстрые ночи. Да, тогда бы можно было уезжать еще с вечера…

Зябко. Еду скрытым в тени тротуаром мимо заборов к шоссе. На углу, где по вечерам стоят девочки, – издали видно – пустынно. Я невольно за множество приездов сюда досконально изучил, как у них и что. И даже в курсе расценок. Возле шоссе, привлекая внимание, стоит обычно только одна, а остальные сидят по машинам или в маленьком автобусе в переулках. С ними – крепкие ребята. А еще более широким полукругом, по другим переулкам и около шоссе, сидят другие ребята, контролирующие ситуацию. Когда появляется клиент, его отвозят в сторону, где выстраиваются девочки из подъехавших машин и автобуса. Клиент включает фары и высвечивает их на фоне какого‑нибудь забора. Давно бы пора понять, что проституция неискоренима. Но у нас ее не легализуют. Тоже слишком много тех, кто делает на ее таком положении деньги. На эксплуатации женского труда. На что будут жить эти ребята? А покрывающая их милиция?

Сейчас никого нет. По шоссе проносятся машины, но не составляет труда пересечь его.

Метрах в трехстах от места, где по вечерам стоят девочки, днем стоят и сидят у ворот строительного рынка загорелые смуглые мужчины. Все как один в поношенной темной одежде. Они тоже, как и девочки, ждут работодателей. Когда возле девочки тормозит машина, она как бы нехотя может подойти к ней, а может даже и не подойти. А эти не жеманятся – стоит притормозить, они бросаются, облепляют со всех сторон и почти ложатся на капот.

В городе оживают на троллейбусном кругу троллейбусы, и на остановках их ждут уже одинокие пассажиры. Темнота превращается в прозрачную пелену, сильно усиливающую зеленые и синие цвета, почти обесцвечивая остальные.

В какой‑то момент меня начинает клонить в сон, я чувствую слабость в ногах, и лень уговаривает меня, что утренние сумерки унылого понедельника не стоят теплой кровати и мягкой подушки. Назад я, конечно, не поеду, но есть большой соблазн свернуть к дому. Хорошо, говорю себе, давай доедем до моста; если дальше не захочешь – повернешь домой, а если нормально – поедем прямо.

И я долго и неспешно еду по широкому тротуару. Потом мост. После него я еду прямо, потому что на такой скорости нельзя повернуть. А дальше шоссе идет снова под мост. И тут со стройки справа выскакивает свора собак, штук восемь. Шоссе пустое, им некого бояться, зато начинаю бояться я, потому что от восьми не отмахаешься. Кручу педали быстрее, но они не думают отставать. Они бегут за мной по шоссе и обочине. Теперь они уже не похожи на собак со стройки и вообще не похожи на сторожевых – те обычно контролируют свою территорию и не убегают так далеко. Под руку и очень некстати вспоминается произошедший зимой случай: свора собак напала на женщину с сумками возле автобусной остановки. Женщину не спасли. Это было тут недалеко. Километрах в трех.

Съезд под мост помогает – я отрываюсь от своры, но они, даже отстав, продолжают еще некоторое время за мной бежать.

Проезжаю выставочный центр. Появляются поливочные машины. Пережидая их, человек с черной собакой забирается в глубь сквера. Со следующего моста замечаю на востоке розовую полосу. Но дальше начинаются районы плотной старой застройки со стоящими сплошной стеной домами, и розовая полоса надолго исчезает из поля зрения. Зато здесь, в отличие от шоссе, нет машин. Сотрудники офисов и дорогих магазинов, а также их клиенты еще не проснулись.

Потом я миную спортивный комплекс, съезжаю на бульвар, тут останавливаюсь на несколько минут. Здесь еще чувствовались остатки сумерек, но они исчезали на глазах и на глазах, пока я стоял, бледнела луна. Потом вдоль дорожек потянулись неопределенного вида личности, больше похожие на бродяг или алкоголиков, и я не стал дожидаться, пока они пойдут на контакт со мной.

Затем снова были улицы и переулки, площади, бульвары, иногда дворы – я не столько знал дорогу и куда именно нужно ехать, сколько ощущал внутри, словно компас, нужное направление.

В результате я выехал на мокрую от полива, как матовое зеркало, улицу, нырявшую вниз с холма на широкую площадь, за которой был мост – один из самых старых в городе мостов, с которого открывались известные с детства виды. Только теперь за старинными шпилями и башнями в безоблачном небе загоралась заря – от кровяного – через золотой – к нежно‑бирюзовому – и пепельно‑синему. И тут, как и в то утро, когда я первый раз открыл утренний город, мне показалось, что слышен звук. Звук свершаемых в мире перемен, чуть звенящий и вибрирующий звук небесной механики. И вспомнился черно‑белый фильм, где за этим же городским силуэтом занимался мерцающий черно‑белый рассвет. А дальше должен был быть еще один мост. Но на него я не попал и понял, почему было так пустынно на первом мосту. Движение было перекрыто. С включенными мигалками у въезда на него стояли машины автоинспекции и милиции, и несколько машин – почти на середине моста. Синие и красные, сменяющие друг друга вспышки, пустота и тишина. Стоявший в оцеплении инспектор посоветовал мне объехать и не ответил, что случилось.

Объезд требовал времени, и я понял, что уже, наверно, не успею, куда хотел попасть, к нужному часу. Не поехать ли, как и тогда, по набережной? Но нет, я решил все же попробовать успеть.

После объезда дорога была почти прямой. Я только не учел, что она постоянно шла вверх и в одном месте была неприятная развязка, на которой уже скопилось много машин.

На смотровую площадку я приезжаю уже после восхода. Еще на поднимающемся к ней по дуге бульваре замечаю красные штрихи на стволах лип и рыжие отблески на лощеных поверхностях их листьев.

На смотровой пустынно. Только один фотограф, облокотившись на гранитный парапет, ловит в кадр выкатившийся из‑за горизонта оранжевый шарик. Больше нет никого. Мусор после вчерашних свадеб убран, фонтаны не работают. Город внизу еще затянут легкой дымкой. Я смотрю на дома, башни, трубы, пытаюсь выстроить по ним пройденные сорок кэмэ. До какого‑то места это получается, а дальше все сливается в однообразии застройки новых районов. Солнце чуть поворачивает, и в его лучах дымка над городом загорается оранжевым. Так ярко, что подробности самого города становятся почти неразличимы. Разворачиваюсь и прислоняюсь спиной к парапету, думаю, что нужно, чтобы город всегда был таким прозрачным и свежим. Больше дорог, чтобы на них наконец поместились все имеющиеся в городе автомобили? Или, наоборот, меньше дорог? Закрыть половину тех, что есть, и отдать их пешеходам и велосипедистам и общественному транспорту? Куда‑нибудь выселить половину населения? Или просто каждый день рано вставать?

Проехав по аллеям, я вернулся на шедший по дуге бульвар и поехал по нему дальше вниз – к набережной и вокзалу. И тут началось самое интересное. На длинном спуске можно было, не прилагая усилий, развить хорошую скорость и затем еще долго катить по прямой набережной. Я так и сделал. Препятствий было только два: светофор, где в бульвар вливалась более оживленная улица, и другой светофор – ниже, возле самой набережной, с которого есть поворот на мост.

Спуск был замечательный, мне даже не пришлось крутить педали – через минуту уже свистело в ушах и назад летели стволы деревьев и фонарные столбы.

Первый светофор успел при моем приближении переключиться на красный, но мне жаль было терять свои 45 км/ч, и я проскочил его, тем более что опасности никому не создавал – пешеходов не было, а машины вливались слева. Если бы прибавить, то я, наверно, успевал проскочить нижний светофор, но он начал мигать, а правый ряд совсем близко к бордюру, так что не втиснешься, уже заняли несколько автомобилей.

Я нажал на тормоза, и в тот же момент трос заднего тормоза оборвался. От старости или от моего резкого движения – не знаю. Резко тормозить оставшимся передним тормозом опасно (я еще не знал, что перелететь в эти мгновения через руль было бы не самым страшным вариантом). Но даже если бы я тормозил изо всех сил – то все равно не смог бы остановиться на этом скате и въехал бы в остановившиеся на светофоре автомобили. И поворачивать некуда – слева идет поток, справа – бордюр. Затем я вижу, что ближе к светофору есть карман – уходящие направо две полосы, с которых машины делают на светофоре поворот налево. Когда на основной трассе загорается красный, те, из кармана, получают зеленый и едут налево. Значит – все расчеты происходят в треть секунды – если я заеду в карман (а других вариантов все равно нет), то выскочу уже за красным светофором.

Продолжая тормозить (эффекта это почти не дает), я влетаю в карман, и сперва все идет отлично – одну за другой пролетаю с правой стороны стоящие на поворот машины. Только смущает, что они тоже стоят – как и машины на основной трассе; затем понимаю – сейчас зеленый тем, кто выезжает с моста.

Карман начинает заворачивать налево, и я вижу то, чего не мог видеть раньше – последней на моем пути перед светофором стоит большая грузовая машина с длиннющим прицепным кузовом. Сама машина стоит нормально, на нужной полосе, не прижимаясь к бордюру, а вот кузов, с трудом вписывается в дугу кармана – расстояние между ним и заворачивающим влево бордюром постепенно сужается, а впереди – исчезает совсем – кузов нависает над тротуаром и почти задевает светофор. Я несусь по сужающемуся клину, и впереди меня не ждет ничего хорошего. Что еще хуже – справа по бордюру идет доходящее мне до руля гофрированное металлическое ограждение. Если бы не оно – можно упасть набок. А так я оказываюсь с каждым метром все плотнее зажатым между двумя металлическими стенками, справа – гофры, слева на уровне плеча несется нижний угол борта кузова. Подумать о том, что будет после столкновения, я не успеваю – времени не остается – понимаю только, что ничего хорошего.

В последний момент я ложусь на руль, втягиваю плечи, инстинктивно стараясь стать меньше, ныряю под кузов, задеваю что‑то металлическое, обжигающее руку, слышу непонятный звук, выскакиваю возле светофора, выворачиваю направо и через несколько мгновений оказываюсь на набережной.

Останавливаюсь. Не слезая с велосипеда, тупо смотрю на ободранную руку и как ножом срезанный с края руля пластик. Затем снова сажусь и еду несколько километров до сквера с памятником. Слезая с велосипеда, почти падаю – дрожат колени и не слушаются руки. Полчаса я сижу в тихом сквере, понимая, как мне повезло. Что под кузовом было высоко. Что у меня гнутый спортивный руль; а обычный там не прошел бы по ширине.

Я специально рассказал историю этого утра в подробностях, чтоб было видно, что при желании я мог бы заметить, как три раза меня словно предупредили или хотели отвести от опасности: вначале когда меня тянуло в сон и я собирался повернуть домой; потом когда меня облаяли собаки; и, наконец, на мосту, где стояла милиция. Но я ничего не заметил. Может, никаких предупреждений и не было, а весь этот ряд я выстроил себе в состоянии аффекта, автоматически крутя педали по набережной.