Повседневные будни 60-х

Жена устроилась работать в мой цех комплектовщицей. Утром мы с ней отводили Марину в детский сад, а потом вместе шли на работу. По вечерам я ходил гулять с дочерью то на заводской стадион
- 109 -
«Авангард», то на берег Волги, то во двор около дома. Пока дочь играла в песочнице и пеленала своих кукол, я читал газеты или очередную книгу. Книги я читал на русском или французском языке, которые регулярно брал в иностранном отделе библиотеки имени Энгельса. В киоске я покупал французскую газету «Юманитэ» («Humanite»). Жена тоже любила читать книги. Я часто ходил навещать своих родителей. В феврале 1959 года отец пошёл на пенсию. Ему засчитали трудовой стаж, заработанный во Франции, и он стал получать пенсию наравне со всеми гражданами нашей страны. Отец посещал нас, но не часто, потому что ему надо было находиться возле моей матери, которая к тому времени уже только сидела или лежала на кровати и лишь изредка выходила на улицу. Вся моя жизнь протекала на работе и в кругу семьи.
В июне 1961 года со мной произошёл несчастный случай на производстве. На улице было солнечно и тепло. Подходил к концу очень насыщенный рабочий день. Я чувствовал повышенную усталость во всём теле. К тому же угнетал тяжёлый воздух в помещении цеха. Я торопился закончить свою работу, как вдруг ко мне подошла сверловщица Лида Ворохобина и попросила помочь ей в установке пачки крупногабаритных деталей. По своей натуре я всегда готов был помочь, если меня о чём-то попросят, тем более женщине. Собрав аккуратно всю пачку деталей, я включил пневматический рычаг зажима, забыв, что моя левая рука держит всю пачку деталей, и придавил себе два пальца левой руки. Когда увидел окровавленную руку, то мигом отключил зажим, чтобы освободить руку, и, придерживая её другой рукой, бегом побежал в медпункт. А самого залило холодным потом от страха, что я по своей неосторожности могу стать инвалидом, но постарался перебороть страх и успокоиться. В медпункте мне оказали первую помощь, а жена, расстроенная и с плачем, принесла мне пропуск. Тут же на скорой помощи я был отвезён в больничный городок, где хирург Львов срочно приступил к операции. Сначала мне сделали тугую повязку вокруг запястья руки, чтобы остановить кровотечение, затем сделали заморозку тканей обоих пальцев, в
результате чего оба они выросли в объёме в три раза больше естественной величины. Медсестра попросила
меня отвернуться и не смотреть на операцию, но я не стал этого делать, а наблюдал за ходом операции, которая длилась минут сорок пять. Я старался в этот момент сохранить спокойствие и хладнокровие, хотя сделать это было нелегко. Хирург сравнял кость указательного пальца, снял все костяные осколки и зашил рану иголкой с ниткой. Следующий палец был больше изуродован, чем указательный, и врачу пришлось немало повозиться с ним и наложить множество скобок. Этот палец остался цел, потому что в зажимной планке было большое гнездо, и только его острые кромки сделали глубокие рваные раны на пальце. Наконец операция завершилась, и мне было велено лечь на диван отдыхать. Я стал спрашивать у врача больничный лист, чтобы он отпустил меня домой, но тот сказал, что по дороге или дома со мной может что-нибудь случиться, а ему придётся отвечать. Всё-таки я сумел убедить врача, что чувствую себя хорошо. Он выдал мне справку, чтобы я утром сходил с ней в поликлинику, и отпустил меня домой. По дороге домой я успокоился и смирился с происшедшим, думая: с кем не бывает? Жаль только - пострадают мастер и начальник цеха. Для меня это будет хорошим уроком. Я очень устал после случившегося и напряжённого рабочего дня. Кроме того, на улице было жарко. К ночи я почувствовал, как стала отходить заморозка, и в области ранения появилась и стала усиливаться боль. Все легли спать, а она стала уже нестерпимой. Я старался терпеть, но безуспешно. От усталости глаза закрывались, но невыносимая боль не давала покоя. Я не знал, куда деть руку – то поднимал её, то опускал. В лежачем положении боли только усиливались, сидеть было неудобно, ходить взад-вперёд надоело. Это было хуже зубной боли и больше похоже на пытку. Я в жизни такой боли не испытывал. И решил приложить к руке холодную грелку с водой. На время боль утихла, и я вздохнул от облегчения, но грелка вскоре опять нагрелась от горячей руки. Несколько раз я менял в ней воду и держал руку под струёй холодной воды; скоро почувствовал, как меня стал бить сильный озноб, потому что поднялась высокая температура, потом воспалились глаза, и заболела голова. И всё это сопровождалось сильными болями в руке. Всю ночь я так и не сомкнул глаз. Это была страшная и незабываемая ночь. Между тем, я терпеливо боролся с болью, сжимая зубы, но не стонал.
Утром пришлось идти в поликлинику как после тяжёлого похмелья. Хирург, выслушав мои жалобы, прописал таблетки для успокоения, которые, правда, мало помогли. Боли в руке продолжались ещё более трёх дней, и я смог заснуть только лишь на четвёртые сутки. Двадцать дней я пробыл дома на больничном листе и ещё месяц на лёгких работах. Постепенно перестал замечать изуродованные пальцы и работать, как будто ничего не случилось.
Года через два со мной опять произошёл подобный несчастный случай, но менее тяжкий. Около
- 110 -
рабочего места лежало много деталей. Снимая со стола большую стальную раму, я неосторожно наступил на эти детали и споткнулся. В это время рама выскочила из рук, придавив мизинец левой руки и сорвав с него ноготь. На пальце образовалась небольшая рваная рана, которую зашили двумя скобками. Если посмотреть на мою левую руку, то на ней можно увидеть немало шрамов от порезов ножа, отвёртки и стамески – это результат моего напряжённого и утомительного труда.
20 декабря 1962 года родилась моя младшая дочь Лариса. В семье прибавилось больше хлопот и забот. Помощи ждать было не от кого. Я имею в виду не материальную помощь. Что я мог просить у своего отца, пенсия которого составляла всего 53 рубля? Ещё он получал добавку к пенсии в размере пяти рублей за мать, которая была на его иждивении и имела инвалидность первой группы. Наоборот следовало бы мне помогать ему, но я не мог этого делать, хотя изредка оказывал скромную помощь: то отдавал старую одежду, то валенки, а иногда и деньги, которые получал за рационализаторские предложения. Отец отказывался брать эти деньги, но я настаивал. У него дома было печное отопление, а для зимы требовалось много дров. Я не раз старался помочь отцу в покупке дров или, с разрешения заместителя директора завода Марголина Самуила Яковлевича, вывозил к нему домой дровяные отходы. Я сам ходил к коменданту завода Болдину и, с его согласия, с двумя помощниками собирал и грузил эти отходы на машину, чтобы вывезти их к отцу. К Марголину я обращался нередко, и он никогда не отказывал мне в помощи, потому что был очень добрым и чутким человеком.
В последние годы жизни моя мать была совершенно беззащитной и беспомощной. Было очень печально смотреть на неё. К тому же, не умея читать и писать, она скучала и находила единственное утешение в распутывании старых носков, чулок, кофт и свитеров, из ниток которых вязала нам всем тёплые носки, шарфы и рукавицы. Для неё это была единственная радость в жизни, потому что она чувствовала, что
сумела чем-то отплатить нам за заботу о ней. Иногда ругала меня, что я мало помогаю отцу материально, то есть забываю о своих прямых обязанностях. Но что она могла понять в денежных делах, не представляя, сколько стоят продукты, разные вещи и одежда? Ведь она никогда не вела финансовые дела семьи. Отец, всегда отличавшийся крепким здоровьем, стал жаловаться на радикулит, серьёзно заболел бронхитом и, уйдя на пенсию, сахарным диабетом. Как всегда, приходя к отцу, я находил в его лице прекрасного советчика и друга. Мы никогда с ним не ругались, а наши мнения во многом совпадали. Что же касается тёщи, то не могло быть и речи об её помощи. Она продолжала лишь путаться у нас под ногами, делая
больше зла, чем добра. Я терпел её выходки только лишь потому, что она была матерью моей жены и бабушкой моих детей, считая, что когда дети вырастут, сами всё поймут. Но я никогда не препятствовал встрече бабушки со своими внучками.
До семимесячного возраста младшая дочь Лариса росла и развивалась как здоровый ребёнок. Мы решили устроить её в детские ясли, которые мне предоставили. В яслях оказалось много, болеющих гриппом детей. В результате, Лариса почти сразу заболела сначала гриппом, а затем воспалением лёгких. Эта болезнь повторялась у неё без счёта раз и перешла в форму хронического бронхита. Мы с женой очень тяжело перенесли этот период. Несколько раз Лариса попадала в больницу, а я подходил к больничному окну и, прячась за стеклом, смотрел, как моя дочь лежала или бегала по маленькой кроватке. Сколько разных лекарств и уколов приняла бедная Лариса! Я с тревогой думал о её будущем и желал лишь одного - чтобы она осталась жива. Жене пришлось подобрать для себя подходящую работу. Она устроилась работать уборщицей в бане. Днём у неё было много домашних хлопот, ночью – работа, а на сон почти не оставалось времени. На работе у меня была напряжённая работа, вечером я занимался дома с детьми, по ночам укачивал Ларису, успокаивал, забавлял, делал разного рода процедуры. И так мы с женой промучились три года. Комната, в которой мы проживали, была слишком мала для семьи из четырёх человек. Я пытался получить более просторную жилплощадь, но безуспешно. Лечащие врачи моей дочери говорили, что для её выздоровления сначала нужно добиться получения отдельной квартиры. Они посоветовали мне обратиться в завком профсоюза с просьбой, чтобы оттуда выслали запрос на имя главного врача здравотдела. Я сумел это выполнить с помощью председателя завкома, товарища Шица Сергея Владимировича, который жил со мной в одном доме и прекрасно знал о семейных обстоятельствах нашей семьи. Запрос был отослан в городской Здравотдел, откуда вскоре в поликлинику по месту жительства поступило распоряжение о создании медицинской комиссии для проверки наших жилищных условий. После проверки врачебная
комиссия составила акт и послала его в здравотдел, откуда пришло распоряжение в профком завода о
- 111 -
выделении моей семье отдельной квартиры в связи с хронической болезнью моей дочери. Я побывал на приёме у директора завода Лохина Германа Ивановича, который твёрдо пообещал выделить мне двухкомнатную квартиру. Пришлось ждать более года получения этой современной квартиры, в которую мы въехали 13 марта 1965 года. Это была квартира со всеми удобствами – горячей водой, паровым отоплением, ванной и газом. Для семьи это было прекрасно! Но и после улучшения жилищных условий Лариса всё равно продолжала болеть. Жена устроилась работать дворником около дома. Хотя её зарплата составляла всего 45 рублей, нас это устраивало. Для жены это было особенно хорошо летом. Утром она очень рано вставала и перед моим уходом на работу уже была дома. Но зимой, особенно когда много выпадало снега, мне часто приходилось помогать ей, а потом уходить на завод уже усталым. Днём, находясь на работе, я смотрел в окно – падает ли снег? Если снега было много, это значило, что вечером ещё пару часов мне предстоит убирать снег. Разумеется, без моей помощи жене пришлось бы очень тяжело. А для меня, наоборот, эта работа была вместо зарядки. Кроме того, для пополнения бюджета нашей семьи мы с женой собирали и выносили пищевые отходы в четырёх пятиэтажных домах, за что она получала к своей зарплате надбавку в размере 30-50-ти рублей в зависимости от сезона. Это дало нам возможность постепенно приобрести мебель в новую квартиру, телевизор и вещи первой необходимости. Так что скучать нам было некогда. Днём жена находилась всё время дома, а это значило, что дети были вовремя накормлены, их домашние задания проверены, и, в целом, за ними был постоянный присмотр. Как бы то ни было, мы сами, без всякой помощи со стороны дедушек и бабушек, справлялись с воспитанием своих детей. Жена проработала дворником девять лет до тех пор, пока Лариса не смогла обходиться без нашей помощи, а старшая дочь Марина оставалась дома и могла присмотреть за своей младшей сестрой.
После этого Эльвира устроилась работать на завод приборостроения лаборанткой. Во время своих отпусков я много времени уделял прогулкам с детьми. Мы часто ходили и ездили с ними за город на лоно природы, которую я так обожаю. И не было случая, чтобы дети отказались от такой поездки или прогулки. Несмотря на то, что описанный мною период был непростым в моей жизни, я не обижаюсь на свою судьбу, так как мы жили не хуже других - скромно, довольствуясь малым.

История с переводами.

Как-то мы с женой пошли в кино. Сзади меня окликнула одна женщина, которая работала в конструкторском отделе нашего завода. Она, запыхавшись, подбежала ко мне и сказала: «Товарищ Бубер, я только что была в технологическом институте, где беседовала с преподавателем французского языка по поводу перевода одного сложного технического текста для нашего завода. Преподаватель отказалась делать эту работу из-за неимения технического словаря. Мне посоветовали обратиться к вам. Вы хорошо знаете французский язык. Помогите, пожалуйста, а за перевод вы получите соответствующую оплату». Я улыбнулся и ответил, что вряд ли смогу помочь по той же причине – из-за неимения технического словаря, а также потому, что имею слабые познания в русском языке. «Ну, хорошо, - ответил я, - после кино я посещу библиотеки города и узнаю – есть ли там технические словари? А потом сообщу вам о своём решении». К сожалению, в библиотеках я не нашёл ничего кроме литературных словарей с бедным содержанием технических терминов. Пришлось на заводе отказаться от перевода. Я побоялся опозориться, так как у меня не было в этом ни малейшего опыта.
Прошло более месяца, как я случайно встретился с одной работницей из конструкторского отдела, которая сообщила мне, что перевод готов, а я могу с ним ознакомиться – для интереса. Делал этот перевод какой-то инженер из Ярославля, попросив за работу 110 рублей. Я очень удивился этому, так как сумма была немалой. Она равнялась моему месячному заработку. Получив русский текст в подлиннике и готовый перевод, я взял его домой с разрешения конструктора. Текст оказался мне очень хорошо знаком, так как я сам был непосредственным исполнителем многих деталей, которые, в общей сложности, составляли узел в целом. Что же касается перевода, то это была плохо выполненная работа. Перевод многих слов и технических выражений не соответствовал действительности. Видно было, что этот инженер недостаточно хорошо знал своё дело, и поэтому общий смысл перевода оказался искажённым до неузнаваемости.
Например, были перепутаны названия деталей. Вместо слова «шестерёнка» было написано - «палец»,
- 112 -
а вместо слова «болт» - «шплинт». Можно было привести большое количество таких примеров, но это ни к чему – факт был налицо. Я вполне мог бы выполнить эту работу должным образом. Просто нужно было поискать перевод во всех имеющихся у меня словарях и переводить общий смысл фраз. «Да, - думал я, - зря отказался от перевода, сам себя не оценил». На следующий день я доложил о плохом качестве перевода конструктору. Она попросила подождать в приёмной, а сама пошла к начальнику КБ, Макарову В.П. Вызвав к себе, начальник попросил меня изложить суть перевода. В заключение он спросил: соглашусь ли я на очную ставку с этим переводчиком, если тот приедет? Я без колебаний согласился. Через неделю на завод приехал переводчик, и меня вызвали на встречу с ним. Для этого пришлось идти просить разрешение у начальника цеха. Меня повели на встречу с переводчиком. Тот явно нервничал, так как беспрестанно звонил в канцелярию конструкторского бюро и просил, чтобы ему немедленно вернули рукопись, видимо чувствуя свою вину. Это был человек средних лет, прилично одетый. Я поздоровался с ним по-французски. Он смутился и что-то пробормотал в ответ. Главный инженер представил меня переводчику и сообщил ему, что я забраковал его работу. Но он стал оправдываться. Мы приступили с ним к исправлению ошибок. Весь текст перевода состоял из половины двухкопеечной тетради – шести листов. Мы сидели над ним четыре часа, не меньше. Несколько раз звонил начальник цеха, который просил, чтобы я скорее пришёл в цех, так работа без меня не продвигалась, хотя тогда со мной работал Сорокин. Но ему отвечали, что я очень занят, и здесь без меня работа встанет. Когда я закончу, то меня сразу же отпустят. Обеденное время уже было на исходе, а мы всё сидели над переводом. Переводчик нервничал, путался, ругался, часто не соглашался со мной, говоря, что я требую слишком литературного оформления наподобие Тургенева. Работа была напряжённой, к концу которой к нам подошёл Макаров и лично смог убедиться в плохом качестве перевода. Обращаясь к переводчику, он сказал: «Товарищ, такая работа просто не годится!» Я не помню, что тот ему ответил, но имел очень озабоченный и растерянный вид оттого, что попал в такое неловкое положение.
Мы с трудом успели попасть на обед в столовую, и мне сразу же пришлось приступить к основной работе в цехе, а вечером остаться сверхурочно, чтобы наверстать всё, что было не сделано за рабочую смену. Получилось так, что мне пришлось выдержать очень напряжённую работу в двух направлениях. Для завершения перевода пришлось ещё не один раз его проверить, чтобы убрать ошибки, допущенные во время печатания. Данная работа стала для меня испытанием на новом поприще и оказала мне немалую услугу в совершенствовании русского и французского языков. За эту работу завод заплатил мне 35 рублей. Я хорошо помню, что купил на эти деньги шубу для Марины.
После этого я не раз выручал завод, делая разные переводы. Эта работа очень хорошо оплачивалась. За каждый печатный лист перевода с иностранного языка на русский язык платили 75 рублей, а с русского языка на иностранный язык – 150 рублей. В каждом печатном листе было примерно 4000 знаков, включая все знаки препинания. Хотя эта работа была непростой, но для меня увлекательной и интересной.
Как-то раз меня вызвали в кабинет к начальнику цеха, который подал мне телефонную трубку. Звонили из бюро технической информации моторостроительного завода и сообщали, что ко мне домой придёт их представитель и принесёт сфотографированный технический перевод на французском языке, половина которого с одной стороны фотографии видна неотчётливо. Моя задача заключалась в том, чтобы угадать смысл подлинного текста этого перевода. Заказчики поставили условие, что заплатят мне половину стоимости перевода в том случае, если я хорошо выполню данную работу. Я согласился, не требуя ничего взамен, так как это была моя первая самостоятельная работа в области переводов. Для начала мне надо было доказать – на что я способен. В тот же день мне домой принесли работу, которая оказалась не из лёгких. Однако я справился с ней и заработал 20 рублей. Моторостроительный завод обращался ко мне за помощью несколько раз и платил сполна всё, что за это полагалось. Затем наступило затишье. Тогда я сам позвонил к ним и узнал, что на заводе появились новые штатные единицы, то есть переводчики по каждому языку, которые закончили институты иностранных языков. Вскоре и на нашем заводе тоже появились свои штатные единицы, и я больше оказался не нужен.

- 113 -
Успехи Марины в школе и музыкальном кружке.

Первого сентября 1965 года, когда мы обустраивались в новой квартире, Марина пошла в первый класс. Новый жилой район, куда мы переехали, ещё только застраивался, а школа № 18, находящаяся вблизи нашего дома, не была сдана к началу учебного года, поэтому Марине пришлось временно ходить учиться в школу № 23 на улице Солнечной. Очень хорошо помню, как в первый учебный день мы волновались не меньше, чем Марина. В мыслях я сравнивал с этим днём свой первый учебный день 1 сентября 1936 года, когда была совсем другая обстановка и другие условия жизни, и мне хотелось быть вместо дочери первоклассником.
Марина училась усердно и оправдывала наши надежды, заканчивая каждый учебный год с грамотой. Она, как и я в детстве, тоже старалась хорошо учиться. Через полгода Марина перешла учиться в новую школу №18, а в пятом классе её класс перевели в школу № 28, и она перешла в другой класс, где изучали французский язык. Директором этой школы была Мария Васильевна Планкина, моя классная руководитель по школе вечерней молодёжи. До сих пор не могу забыть этого высокообразованного, опытного и чуткого педагога. Она была учительницей и моей жены. Так что нашу семью Мария Васильевна знала хорошо. Когда Марина училась в третьем классе, в школу пришли агитировать детей заниматься в музыкальный кружок при новом Доме культуры «Радуга», где создавался детский оркестр русских народных инструментов. И Марина захотела учиться играть на домре. Руководителем детского оркестра стал Николай Александрович Калошин, который сумел сколотить очень дружный и сплочённый детский коллектив. Ребята не только слушались его, но и любили. Николай Александрович занимался с детьми музыкой и устраивал выступления
оркестра во Дворцах, Домах культуры города и даже области, организовывал походы на лыжах, массовые выходы в кино и театр, поездки в Ярославский цирк и другие, полезные для школьников мероприятия. В составе коллектива было около шестидесяти человек. Марина рано узнала, что такое дружба, сплочённость и усердие в учёбе. Ей никогда не было скучно, она всегда была занята делом. У неё было много подруг, и некогда было безобразить или попасть в дурную компанию. Вот вам и музыкальный кружок, занятия в котором не только не мешали в учёбе, но и помогали! Несмотря на занятость, Марина продолжала хорошо учиться в школе. Мы поражались её трудолюбию, старанию и радостному настроению. Не надо было проверять у неё уроки – она сама выработала свой твёрдый график. Кроме того, она принимала активное участие в общественной жизни школы и помогала отстающим ученикам. До самого выпускного класса она старалась достигнуть хороших успехов и не сбавляла темпа, как в учёбе, так и в музыке. Были моменты, когда мы с женой волновались за её здоровье, так как она всегда была худа, но оказалось, что наши опасения были напрасными.
Младшая дочь Лариса часто болела и не меньше двух раз за год лежала в больнице. Фактически, все наше внимание было обращено к ней. В декабре 1970 года жене дали бесплатную путёвку на двоих на южный берег Крыма - в санаторий для детей, страдающих лёгочными заболеваниями. Я остался с Мариной.
Жизнь в нашей семье была очень насыщенной. Я регулярно посещал библиотеку имени Энгельса, где брал читать французские книги, чтобы не забывать свой родной французский язык, и советскую классическую литературу на русском языке. В нашей семье все любили читать книги. Я продолжал заниматься самообразованием. Так что всем нам скучать было некогда.
Среди старых газет и бумаг у меня сохранилась статья из газеты «Рыбинская правда» о работе музыкального кружка, где занималась Марина (предположительно, с 1971 года), которая называется «Дружба, сплочённая музыкой». Вот её содержание:
«Этому музыкальному коллективу всего три года, а изменилось в нём многое. Почти втрое стало больше участников оркестра народных инструментов в доме культуры «Радуга». Их возраст – от десяти до шестнадцати. Некоторые, выйдя из школьного возраста, по привычке собираются на занятия. Посещают репетиции Ирина Константинова, закончившая школу имени П.И.Чайковского, учащийся ГПТУ Валерий Виноградов, Надежда Нечаева (будущая жена Калошина Н.А, он возьмёт её фамилию и станет Нечаевым – прим. автора) и другие. Что же приводит их в оркестр, который считается детским? Бесспорно и не менее! Сильная любовь именно к их оркестру, где они познали великую силу музыки и товарищества. В оркестре, я
бы сказала, занимается много необыкновенных ребят. В них сильно развито чувство гордости, уважения,
- 114 -
любви к народным инструментам. В руках ребят любой инструмент приобретает особое выразительное
звучание. Стоит их услышать, как тобой овладевает необъяснимое чувство. Но участники оркестра не останавливаются на достигнутом результате. На каждом занятии совершенствуют своё мастерство, технику исполнения, у них велико желание глубже понять музыку. Прошлой осенью в музыкальной школе имени Чайковского открыт класс балалайки и домры. Аля Иванова, Олег Трубин, Юрий Краснопёров, - «ветераны оркестра», стали учащимися музыкальной школы. Есть желающие и в нынешнем году пополнить своё музыкальное образование. К занятиям ребята относятся очень серьёзно: всегда выполняют домашнее задание, нет в оркестре опозданий на репетиции. Собранные, сосредоточенные юные музыканты работают творчески, отдавая музыке каждую минуту. Участники оркестра изучают и знают музыкальную грамоту. Многие умеют играть на нескольких инструментах. На занятиях отводится время обзору по газете «Пионерская правда», проводятся политинформации о событиях в мире и нашей стране. Есть у ребят и своя стенная газета, в выпуске которой они принимают активное участие. Но самое главное на занятиях – музыка. Понимая, что без упорного труда нельзя стать настоящим музыкантом, кружковцы отличаются завидным трудолюбием. По три-четыре раза в неделю каждый из них приходит на занятия в Дом культуры «Радуга», по воскресениям – общая репетиция оркестра. Но для участников оркестра, увлечённых и любящих своё дело, этот труд не в тягость. Общение с музыкой обогащает каждого. Жизнь в коллективе интересна для музыкантов. Дружба сплотила их в единую семью. На концертах и репетициях, на представлениях в Ярославском цирке – повсюду оркестранты во время совместных поездок, прогулок, где глубже раскрываются черты характера, лучше познаётся чувство товарищества.
И всегда рядом со своими воспитанниками – Николай Александрович Калошин, руководитель оркестра,
влюблённый в своё дело, в ребят. Им он отдаёт много времени и сил. Калошин знает почти всё о своих ребятах: как учатся в школе, в каких условиях живут, а, в зависимости от этого, у него к каждому участнику – индивидуальный подход. Интересно, что в оркестр принимаются все желающие, а в ходе занятий проявляются и развиваются музыкальные способности. На это требуется немало времени.
Н.А.Калошин приучает воспитанников работать самостоятельно, даёт познавать истинное наслаждение от творчества. Проблема репертуара остаётся важной всегда. И поэтому руководитель оркестра тщательно отбирает те или иные пьесы для игры, а затем разбирает их вместе с исполнителями. Калошин учит ребят жить в музыке, он помогает им понять мир музыки, мир прекрасного искусства.
В оркестре народных инструментов Дома культуры «Радуга» - 38 человек, они едины своей любовью к музыке, дружбой. Пройдёт время – перед ними откроется большая жизнь. Пусть не все из них станут музыкантами, но сегодняшние участники этого оркестра пронесут музыку через всю жизнь. Это будет музыка торжествующей дружбы. О них, этих замечательных ребятах, можно очень много рассказывать. Но если меня попросили бы одной фразой выразить сущность жизни данного музыкального коллектива, я бы сказала так: оркестр народных инструментов Дома культуры «Радуга» - это музыка плюс дружба!
И. Федотова, слушатель университета рабкоров».
Как видно из глубокого содержания статьи, среда, в которой занималась Марина, была очень хорошей и способствовала развитию самых необходимых в жизни качеств: трудолюбия, терпения, дружбы, человечности, желания быть полезным обществу, в котором живёшь. Так что мы с женой были спокойны за Марину и чувствовали, что она не собьётся с правильного пути. Николай Александрович часто бывал у нас дома, не менее 3- 4-х раз в году, да и мы сами ходили смотреть, как ребята занимаются на репетициях. Как-то раз Николай Александрович зашёл к нам, как обычно, и сказал, что у Марины хорошие музыкальные способности и есть старание и умение их проявлять. Он предложил Марине усиленно готовиться к поступлению в музыкальную школу имени Чайковского, но добавил, что для этого нам нужно будет приобрести пианино. Калошин нас очень озадачил. Купить пианино для нас было не простым делом. Я тогда зарабатывал 120 рублей в месяц (пианино стоило тогда 560 рублей). У нас возникло сомнение: вдруг Марина разочаруется в музыке, и пианино ей будет ни к чему? Я серьёзно поговорил с Мариной, которая умоляла купить ей пианино, обещая хорошо учиться в школе и настойчиво овладевать музыкой, которую очень полюбила. Получив тринадцатую зарплату, я взял пианино в кредит и в течение двух лет выплачивал его. Для Марины это была большая радость. Надо прямо сказать – она выдержала своё слово, продолжая хорошо учиться как в общеобразовательной, так и в музыкальной школе.

- 115 -
Смерть матери.

Трудовая и семейная жизнь текла по обычному руслу. Дети росли, мы набирались жизненного опыта, а родители старели. Моей матери становилось всё хуже и хуже. Приходилось её часто навещать. Было жаль смотреть на её неподвижность и беспомощность. На всех суставах рук и ног у неё было большое отложение солей, что вызывало у неё бесконечные боли. Пальцы рук были сильно скручены. К тому же, у матери было больное сердце. В отсутствие сестры отец почти не отходил от неё: ухаживал за ней, кормил, разговаривал, чтобы она не скучала. Однажды он приехал ко мне домой и попросил материальной помощи. Я чувствовал, что ему было тяжело жить материально, и без колебания стал ему помогать, хотя не в состоянии был оказывать слишком большую помощь. Отцу приходилось каждый год по два месяца, как разрешалось пенсионеру, подрабатывать на заводе. На заработанные деньги он покупал самую необходимую одежду. В июне 1967 года он также устроился на временную работу, и как раз в это время мать тяжело заболела. Дома за ней ухаживала моя сестра Лена. На работе я каждый день заходил к отцу, чтобы узнать о состоянии матери или сам после работы ходил её навещать.
18 июня 1967 года был чудесный и солнечный воскресный день. Мы всей семьёй решили навестить мою больную мать. Она встретила нас с улыбкой и сказала, что ей стало лучше. Мы все вздохнули с облегчением. В этот день решили не торопиться идти домой, а посидеть около матери дольше, чем обычно. Вечером моя
сестра с мужем и детьми проводили нас до дома, посмотрели у нас телевизор и довольно поздно ушли домой. Около часу ночи в дверь раздался продолжительный звонок. Моя сестра пришла сообщить, что мама умерла. Услышав эту новость, я закрыл глаза и, держась за стенку, подумал, что этого стоило ожидать. Быстро одевшись, я пошёл пешком с сестрой, которая рассказала, как всё произошло. Все легли спать и быстро уснули. Около двенадцати ночи мать слабым голосом позвала отца и сказала ему, что ей плохо. Зять быстро оделся и побежал за скорой помощью. За это время матери становилось всё хуже и хуже. Когда приехала скорая помощь, она ещё была жива. Ей сделали уколы, которые не помогли. Вскоре она умерла тихо и спокойно, не нуждаясь больше ни в чьей помощи. Моя мама умерла 19 июня 1967 года, не дожив четырёх месяцев до 57 лет. А накануне мы думали, что ей стало легче и она идёт на поправку. Не зря говорят, что тяжело больному человеку перед смертью всегда становится легче. У моей матери не было подруг, ибо она многие годы была как взаперти среди четырёх стен. Её мало кто навещал кроме матери её зятя или моей тёщи. Похороны прошли очень тихо и незаметно. Я хотел плакать, но не мог. Только после кладбища почувствовал внутри себя какую-то пустоту в доме и своём сердце. Ничего не поделаешь – жизнь есть жизнь. Происходит смена поколений, и против природы человек бессилен что-либо сделать.

Смерть отца.

После похорон матери я быстро заметил, что отец сильно изменился: похудел, стал молчаливым. Я встревожился и стал более ласково относиться к нему. В этот момент он стал мне ещё дороже, чем раньше. Как-то раз я спросил его: «Что с тобой, папа? Не бойся, скажи, а я постараюсь как-то помочь тебе». Но он тихим голосом ответил мне, что здоров и ни в чём не нуждается. Я чувствовал, что он что-то скрывает от меня. Впервые мне стало непонятно поведение отца. Я пригласил его прогуляться вместе со мной в парк и поговорить с ним наедине, но из этого ничего не вышло – он упорно молчал. Тогда я предложил ему съездить отдохнуть в свою родную деревню Корень к сёстрам Степаниде и Марии. Этой идее он обрадовался и, как бы воспрянув духом, стал собираться в дорогу. Провожая отца, я советовал ему гостить у сестёр как можно дольше, а до этого написал тётушкам письмо, чтобы они лучше ухаживали за ним, так как ему надо было забыть о своём горе и отдохнуть. Через месяц отец вернулся домой. Я спросил его: «Неужели ты не мог погостить подольше?» Он ответил мне, что соскучился по дому. Было видно, что после поездки он порозовел и посвежел, но всё равно был каким-то озабоченным.
Мы пошли прогуляться по набережной Волги, где он долго рассказывал мне о деревенских новостях, о встречах с друзьями детства, родственниками. А в конце беседы вдруг спросил меня – не буду ли я против того, если он сойдётся с одной деревенской старушкой, которая предлагала ему супружеский союз? Эту женщину я хорошо знал и ответил ему, чтобы он решал сам, если считает, что так будет лучше. Но после
- 116 -
долгого раздумья он сказал, что никуда не поедет, а останется жить с нами, самыми близкими и дорогими людьми. После поездки в Белоруссию отец стал чаще навещать нас, подолгу сидел с внучками, делал мне и сестре маленькие бытовые услуги. Для нас это была чувствительная помощь.
Наступил 1968 год. Наблюдая за отцом, я с тревогой стал замечать, что он серьёзно болен. На мои вопросы он лишь ответил, что у него проблемы с кишечником. Я посоветовал ему сходить к врачу. Он послушался меня и пошёл на обследование. В апреле 1968 года отец получил направление в больницу. Я отпросился с работы, чтобы его сопроводить. В приёмной Больничного городка он был принят главным хирургом города Сковородкиным и хирургом Львовым, который когда-то оперировал мне руку. Пока Львов осматривал отца, главный врач тихо и убедительно сообщил мне, что у отца рак прямой кишки, и чтобы я не говорил ему об этом. Услышав такую страшную новость, я на время потерял дар речи. В ушах зашумело, и я долго не мог придти в себя. Когда отец вернулся с хирургом, я заметил, что оба врача незаметно перемигнулись между собой. Отцу предложили сделать операцию по удалению прямой кишки, а вместо неё вывести специальную резиновую трубку. Я стоял рядом с ним, с ужасом слушая этот неприятный разговор, и чувствовал, что отец, услышав эту новость, ослаб и, если бы меня не было рядом, упал бы. Он ответил хирургам, что лучше умрёт, чем будет ходить с такой трубкой.
Я вышел с отцом на улицу, крепко держа его за руку. В горле застрял какой-то ком. Некоторое время мы,
молча, шли по улице. Лоб у отца покрылся холодным потом. Я боялся с ним заговорить. Было очень тяжело оттого, что мне впервые придётся скрыть от него правду о его обречённости. Подойдя к дому, он чуть повеселел, заулыбался и предложил вместе с ним пообедать. Я был свободен и решил остаток дня побыть с отцом.
После обеда мы пошли с ним гулять вдоль берега Волги. Конечно, отец чувствовал, что ему осталось жить недолго, и в душе сильно это переживал. Мы шли рядом по одной и той же аллее без счёта раз, и не ошибусь, если скажу, что мы проходили не менее четырёх часов подряд, не замечая ни прохожих, ни усталости. Отец говорил спокойным голосом, как будто исповедался передо мной. Он пересказывал мне до подробности на французском языке всю свою жизнь, а я не перебивал его, боясь обидеть.
18 мая я предложил ему сфотографироваться вдвоём, на что он охотно согласился. Это фото я бережно храню. Летом 1968 года отец лежал в онкологическом отделении Больничного городка, а я, навещая его каждый день, чувствовал, как он угасает не по дням, а по часам, и я теряю в своей жизни самую лучшую и верную опору. В сентябре 1968 года к нам приехала погостить двоюродная племянница отца Соня из Коми АССР, дочь Альбины, и я впервые за долгое время увидел на его лице широкую улыбку. Видимо эта встреча произвела на него большое впечатление. Не забывали его навещать и рабочие цеха, где он работал. И эти встречи подбадривали его. Я часто ночевал с отцом, чтобы ночью ухаживать за ним, так как он бессилен был даже побриться. Я сам брил эти исхудавшие щёки. Всё чаще он лежал с закрытыми глазами и молчал, а потом и вовсе перестал вставать.
Дней за десять до смерти он позвал меня и сестру и тихим, хриплым и угасающим голосом сказал: «Дорогие мои, я чувствую, что мне осталось жить считанные дни, а может, часы. Пока я жив, хочу коротко и убедительно с вами поговорить. Я давно знал, что тяжело заболел, но молчал, чтобы вас не огорчать. Перед своей смертью я хочу извиниться, если чем-нибудь вас огорчил или обидел, но, по-моему, делал всё, чтобы сделать вас настоящими людьми в полном смысле этого слова. Живите между собой мирно, слаженно и не ссорьтесь. Лена, слушайся брата – он старше и умнее тебя. Спасибо, дорогие дети, что выполнили свой долг до конца и не бросили меня, сделав всё, чтобы облегчить мои боли и страдания. Лена, я завещаю тебе квартиру и всю мебель, а ты, Стасик, в память обо мне носи мою одежду. Я знаю, что у вас обоих есть семьи, и понимаю ваши трудности. Я скопил 200 рублей на свои похороны. Хороните меня скромно, без всякой музыки. Воспитывайте своих детей так, чтобы они стали трудолюбивыми и честными, и чтобы никогда не попадали в суд. Спасибо за всё, что сделали для меня. До свидания, дорогие мои, будьте счастливы». Он замолк, тихо заплакал и тут же добавил: «А сейчас я могу умирать спокойно». Я внимательно слушал отца, с трудом сдерживая слёзы, а он, видя это, сказал: «Успокойся, сынок, жизнь – есть жизнь. Она даётся один лишь раз».
Вечером 1 декабря 1968 года я помогал жене убирать снег на участке, после чего решил навестить отца. В это время приехал муж сестры и сообщил, что отцу плохо – надо немедленно к нему ехать. Приехав, я подошёл к отцу и тронул его за плечо. Он открыл глаза и на моё приветствие моргнул глазами. Я дал понять,
- 117 -
что нужно сменить ему бельё, но он стал отказываться. Тогда я стал его успокаивать: «Ты, папа, любишь меня?» Он утвердительно кивнул головой. «Тогда потерпи немного, а мы постараемся причинить тебе как можно меньше боли». Мы с сестрой осторожно сняли с него бельё: на него страшно было смотреть – одна кожа да кости.
На следующий день 2 декабря 1968 года я только и думал об отце. После работы не пошёл - побежал к нему домой. Из дома ко мне навстречу выбежала сестра и попросила поторопиться. Днём приходил врач и сказал, что к вечеру отец умрёт. Мы побежали. Он лежал на спине с открытыми глазами. Все стояли в полной тишине. По его дыханию было видно, что он медленно умирает - оно становилось всё реже и реже, тише и тише и, наконец, прекратилось совсем. Я закрыл ему глаза и тихо заплакал.
Как просил отец, похороны прошли скромно и просто – без музыки. К моему удивлению, проститься с ним пришло много народу: пять или шесть лучших его друзей - пенсионеров, несколько человек из цеха, родственники зятя, соседи, знакомые. Я этого не ожидал, но понял, что за одиннадцать лет работы и девять лет, прожитых на пенсии в России, он завоевал среди людей большой авторитет. Цех и завод очень хорошо помог в проведении похорон. Отцу сделали памятник, дали машину и служебный автобус, собрали определённую сумму денег, мой цех оказал помощь в размере двадцати пяти рублей. На кладбище меня
тронуло выступление одного пенсионера, который охарактеризовал отца с самой лучшей стороны. Я так сильно плакал, что меня поддерживали с двух сторон. И сейчас, когда о нём пишу эти строки, у меня в глазах стоят слёзы. Он как живой стоит передо мной и подбадривает: «Сынок, держи выше голову! Будь правдивым, добрым, честным! Внуши это своим детям и внукам!» Пока я жив, этот образ отца глубоко останется в памяти.
Отрывки из семейной жизни.

Наступил 1969 год, который для меня оказался нелёгким в моральном отношении. Смерть отца стала тяжёлым ударом, потому что он был мне как друг, товарищ и наставник. Если раньше все свои свободные часы я проводил у отца, то, потеряв его, почувствовал себя одиноким и беспомощным. Сестра Лена имела свою семью. С ней мы были очень разными по характеру. С семьёй брата жены Игоря мы почти не общались и в течение долгих лет не виделись, лишь изредка встречаясь на улице. Родные брат с сестрой годами не общались, живя в одном городе как чужие люди. Так воспитала своих детей их мать - моя тёща. В день похорон она совершила такой поступок, который заставил меня мысленно не замечать её существование. Этот поступок заключался в том, что во время поминок она украла и спрятала для своего удовольствия бутылку водки. Тёща не ожидала, что её поймают с поличным и стала очень грубо и нетактично оправдываться. В результате произошёл крупный скандал. Это усугубило и без того моё тяжёлое моральное состояние. Другой человек на моём месте махнул бы на это рукой, но я придерживался мнения, что на этого человека нельзя надеяться, тем более доверять ему. Больше всего я боялся, что влияние этой легкомысленной женщины, бабушки моих дочерей, может отразиться на их воспитании. Я понимал, что не имею права запретить ей встречаться со своими внучками. Тёща в удобное для неё время тайно встречалась с ними и, со слезами на глазах, вручала им гостинцы с конфетами и сладостями, обнимая, целуя их и жалуясь им, какие мы плохие родители. Она даже ходила в школу жаловаться учителям, что мы запрещаем ей встречаться с внучками. Хорошо, что дети не скрывали этих встреч с нею и всё рассказывали нам. А объяснить детям – кто прав, кто виноват – было непросто. Вся надежда была только на то, что дети вырастут и сами поймут – в чём суть дела? Для меня самого это явление было непривычным, диким, не отвечающим моим духовным и моральным требованиям. В сердце как будто постоянно кровоточила глубокая незаживающая рана. Жена постоянно ругалась со своей матерью из-за её скверного характера, и мы на много месяцев или лет разрывали с тёщей всякие отношения. В моменты перемирия та приходила к нам, чаще всего во время моего отсутствия, и они с женой покупали бутылку вина. Постепенно жена в одиночку всё чаще и чаще стала прикладываться к спиртному, чему её приучила родная мать. А брат жены Игорь тоже был не прочь выпить – из-за этого в его семье тоже возникали скандалы. Я бессилен был что – либо сделать, ибо невозможно было исправить дурное и непонятное поведение тёщи, с которой у меня так и остались напряжённые отношения до самого конца её жизни. На этом я хочу завершить эту тему, так как считаю, что ни к чему ворошить и без того неприятный момент истории моей жизни.
- 118 -
Наставническая работа с учениками.

В связи с вышесказанным, можно понять, что своё утешение я находил в своих детях и работе. Шёл двадцать первый год моей трудовой деятельности – срок немалый, в течение которого я достиг несомненных успехов: завоевал громадный авторитет, благодаря дисциплинированности, трудолюбию и чувству ответственности за порученное дело. Руководители доверяли мне, а я на своём рабочем месте чувствовал себя полноценным хозяином. Но с каждым годом задачи становились всё сложнее и сложнее, а мне всё труднее становилось работать. С уходом моего первого ученика Геннадия Сорокина я опять остался один. На место моего помощника приходило немало людей, но они надолго не задерживались.
Наконец выбор пал на Ивана Николаевича Раева. Он оказался скромным, трудолюбивым и усидчивым человеком, который на долгие годы стал моим верным другом и помощником в нелёгком разметочном деле. Я радовался тому, что рядом со мной работал такой надёжный и старательный товарищ, которому
можно было доверить работу любой сложности и не сомневаться, что он доведёт её до конца. Несмотря на то, что Иван Николаевич был старше меня на шесть лет и имел иной характер, вскоре мы настолько дружно с ним сработались, что наше товарищество перешло в настоящую прочную дружбу. Мы относились друг к другу с уважением, и между нами никогда не происходило даже малейшей ссоры. Основной причиной этого, по-моему, послужил тот факт, что Иван прошёл нелёгкий путь в жизни, схожий с моей судьбой. Выходец из многодетной семьи, он рано познал, что такое труд. Родители хотели выучить его на ветеринара, но не получилось. Он пошёл учиться в ремесленное училище на слесаря. Начало его трудовой деятельности на Рыбинском моторостроительном заводе совпало с началом Великой Отечественной войны. Он, как и многие другие заводчане, был эвакуирован вместе с заводом в Уфу, столицу Башкирской АССР. На новом месте завод выпускал двигатели для военной авиации. Иван отдавал работе много сил и энергии, но мечтал попасть на поля сражений, чтобы отомстить за отца, погибшего на войне. Многократные его обращения в военкомат оказались безрезультатными. Тогда он решил бежать и вступить в ряды Советской Армии. Первая попытка бегства была сорвана. Его поймали и возвратили на завод, где и без того не хватало рабочих рук. Вторая попытка побега оказалась удачной, и Иван после окончания кратковременных курсов был направлен на фронт, участвуя в боях за освобождение Польши и взятие Берлина в качестве танкиста. После мобилизации в 1950 году Иван поступил работать в наш цех в качестве слесаря, но по состоянию здоровья был переведён работать разметчиком. Приход Ивана Раева на разметку явился для меня большим событием, потому что часть нагрузки легла на его плечи, и я, в какой-то степени, мог отдохнуть от сильного перенапряжения. С годами планы производства увеличивались, и вдвоём стало работать тяжело. Я поставил перед руководством вопрос о принятии мер.
Однажды ко мне привели молодую женщину, жену вновь поступившего мастера на соседний участок, и сказали, что она будет моей ученицей, которая попросила из-за её семейного положения оформить договор о прохождении практики за три месяца вместо положенных шести месяцев. Я согласился, но спросил начальника отдела подготовки кадров: сумеет ли Шура (так звали мою ученицу) справиться за такой короткий срок? «Если не справится, то продвинем срок», – последовал ответ. Я очень быстро разочаровался в Шуре. Она оказалась легкомысленной, ветреной, плохо относилась к работе, а иногда прогуливала. Шура считала себя красивой, старалась привлечь к себе внимание со стороны молодых парней и мужчин, и не прочь была иметь с ними любовные романы. Её муж, наоборот, был человеком другого склада – более скромного поведения, с положительными чертами характера. Между собой те жили неважно. Он стыдился её и всеми силами старался перевоспитать. В нашем цеховом коллективе быстро обратили внимание на неряшливость Шуры, и несколько раз женщины, работницы цеха, в её отсутствие стирали рабочий халат. Шура усиленно душилась духами, чтобы заглушить запах пота. В рабочее время она старалась мыться в душе, закрываясь ото всех женщин, которые гадали – почему она так делает? Случайно из разговора цеховых женщин я узнал - почему Шура сторонилась других женщин, скрывая от них своё тело? Все груди у неё были исколоты татуировкой. Видимо у неё не было своих волос, или они были слишком короткими, – Шура всё время ходила в парике, никогда не снимая его.
Шура страдала ревматизмом сердца и однажды надолго легла в больницу, где проходила курс лечения. Там она познакомилась с мастером, работавшим на соседнем заводе, и закрутила с ним любовный роман, а
- 119 -
после выписки из больницы продолжала с ним встречаться. Однажды часов в девять утра Шуру позвали к телефону. Звонил любовник, который просил её выйти к нему. Она металась, не зная, что предпринять, чтобы выдумать предлог для ухода с работы. Видимо мастер не отпускал её. И всё-таки она нашла выход из положения: пошла в медпункт и симулировала болезнь, притворившись, что ей стало плохо. Медицинский персонал проявил к Шуре особую заботу. Ей сделали укол, дали время отлежаться и послали с направлением к цеховому врачу в поликлинику для выдачи больничного листа. При выходе из проходной завода её очень радушно встречал любовник. Видимо она очень весело рассказывала ему о том, как ей удалось всех провести, - эту сцену увидела цеховая табельщица. Она незамедлительно позвонила в медпункт и сообщила об обмане Шуры. В это время Шура, получив на руки больничный лист, с предписанием постельного режима, и рецепты для приобретения лекарств, ушла гулять с любовником. Вскоре после звонка табельщицы о проделке моей помощницы узнал лечащий врач медпункта. К вечеру к ней домой была послана медсестра с проверкой. Дома Шуры не оказалось, а её муж и дочь не знали – где
она? На следующий день Шура решила уйти от мужа и увезла часть мебели на грузовой машине к своей матери. Она была выписана врачом за нарушение лечебного режима. В связи с её обманом разразился крупный скандал, и Шуру вызвали на заседание цехкома. После этого она вернулась к мужу, но ненадолго. Муж, всё-таки, решил с ней развестись. Видимо это был не первый случай неверности жены.
Шура стремилась найти такую работу, чтобы меньше делать, но больше получать. Поэтому она поступила на третий курс заводского техникума и умудрилась закончить его с отличием. Как она этого добилась – до сих пор не могу понять? Заместитель директора по кадрам попросил Шуру заместить на время отпуска какого-то плановика (для пробы), но из этого ничего не вышло. Цеховые руководители старались не обращать на неё внимания. Тогда она записалась на приём к директору завода. О том, как прошёл этот приём, мне рассказал сам начальник цеха. Директор завода позвонил ему и спросил: почему он не хочет Шуру назначить на руководящую должность? Услышав по телефону нелицеприятные отзывы о Шуре, разумеется, в краткой форме, директор приказал начальнику присвоить Шуре самый высокий разряд, которому соответствовала зарплата, равная моему заработку. Начальник, естественно, стал настойчиво возражать, так как это было бы несправедливо по отношению ко мне и Раеву, на чьих плечах лежала основная тяжесть разметочных работ. Но приказ есть приказ, и юридически справедливый, так как Шура имела техническое образование. И, всё-таки, ей присвоили только четвёртый разряд. Шура добилась того, чего хотела. Правда, она стала работать чуть лучше, чем раньше, и ходила как героиня. А мы с Иваном продолжали нести на себе всю основную тяжесть работы. Но райская жизнь Шуры продолжалась недолго.
Почему-то она привлекала внимание мужчин, которые нередко серьёзно в неё влюблялись. Я до сих пор не могу понять: как можно полюбить человека за пустоту души и легкомыслие? Говорят, что молодые влюблённые слепы как новорождённые котята. Но как можно понять опытных мужчин, которые имеют семью и детей? Шура жила одна со своей дочерью. Она привлекла внимание одного руководителя (я не хочу называть фамилию и должность этого человека, могу только добавить, что он был красивой наружности, но по натуре такой же пустой и легкомысленный как Шура), у которого дочь находилась в пионерлагере, а хорошая и красивая жена лежала в это время в больнице. Их любовная связь зашла так далеко, что он перешёл жить к Шуре. Оба они решили уволиться, уехать куда-нибудь и начать строить новую жизнь. Шура подала заявление на увольнение, чему цеховое начальство несказанно обрадовалось, поэтому этот вопрос решился очень быстро. А любовника Шуры вызвали на заседание парткома, заставили разорвать заявление и вернуться к жене, что было сделано быстро и своевременно. После этого Шура оказалась покинутой. Она поступила работать на моторостроительный завод в цех, где работал бывший сосед по месту жительства отца. Там Шура распространяла всякие небылицы обо мне. Впоследствии она вновь вышла замуж. Мы неоднократно с ней встречались. Она здоровалась со мной, но в её взглядах были заметны гордость и высокомерие. Прошло года четыре. Случайно я узнал от жителей нашего района, что Шура бросила мужа и с очередным любовником уехала жить в Белоруссию. Что можно было ожидать от этой бессмысленной женщины? Из всего, вышесказанного, можно понять: какой толк был от этой помощницы? Она была лишь тормозом в работе, а вся основная тяжесть труда лежала на мне и Иване
Николаевиче Раеве.
Несмотря на все эти неурядицы, я не сбавлял темпа работы, тратя много энергии и сил, очень уставал и просил начальство отпустить меня хотя бы на месяц в колхоз, чтобы отдохнуть от цеховой работы. Но Иван
- 120 -
этому всегда сопротивлялся, боясь остаться один. Если меня и посылали когда-нибудь в колхоз, то только лишь на один день, и то - очень редко - в мой выходной день или один раз в году.
Весной 1969 года Иван был направлен на год на строительство жилого дома, где его семье собирались выделить квартиру. Без моего верного помощника и напарника, работая с Шурой, я остался в очень трудном положении. Нагрузка настолько увеличилась, что от переутомления я заболел и 38 дней пролежал в больнице с обострением хронического гастрита и колита. Раев был отозван со стройки на время моего отсутствия. Ему без меня пришлось нелегко. Когда ко мне пришли в больницу навестить товарищи из цеха, то они сообщили мне, что принята на работу в качестве ученицы молодая женщина, дочь слесаря нашего цеха. Так что, по возвращению на работу меня опять ждала наставническая деятельность.
Через две недели после моего выздоровления Раев опять был отозван на стройку, а я остался работать с Шурой и новой ученицей Наташей. Наташа оказалась не намного лучше Шуры. Она была медлительной,
ленивой, часто болела и нарушала трудовую дисциплину, нередко прогуливая работу (в этом ей помогала табельщица – школьная подруга). Так, однажды Наташа ушла на больничный лист, после чего выяснилось, что она несколько дней после выписки прогуляла, но эти дни оказались оплаченными, так как они были отмечены в табеле её подругой табельщицей. Наташа быстро подружилась с Шурой, хотя в отсутствии одной из них обе критиковали друг друга. Всё это было для меня необычно, и я относился к обеим женщинам с недоверием. Сначала я пытался их воспитывать и найти поддержку в лице старшего мастера или начальника цеха. Но, увы, такой поддержки не нашёл, а только лишь обозлил обеих женщин, которые наглели, в полном смысле этого слова, и продолжали работать с прохладцей, получая при этом полностью положенную зарплату. Если одна из них работала бы хорошо, то вторую можно было бы уволить. Но они вдвоём выполняли примерно 30-40% всего объёма работы.
При большом увеличении нагрузки необходимо было наладить массовое изготовление кондукторов и перевод операции по изготовлению деталей в литейный цех, но этим никто не хотел заниматься. Лишь несколько лет спустя эта задача была выполнена и значительно облегчила нашу работу.
Мне было непонятно поведение Шуры и Наташи, а больше всего – равнодушие цеховых руководителей, которые смотрели на это сквозь пальцы. Наташа слишком часто болела, и мне казалось, что ей нравилось сидеть на больничном листе. Основной её болезнью был бронхит и простудные заболевания. Сама Наташа способствовала развитию болезни. Например, в большой мороз она ходила раздетой в кузницу пить холодную газированную воду или в соседний цех, чтобы купить мороженое. Характерно, что после каждого такого случая Наташа уходила на больничный лист. Однажды один уважаемый рабочий нашего цеха пришёл на приём к цеховому врачу и увидел, как Наташа вышла из его кабинета вся в слезах. На вопрос окружающих – почему она плачет, Наташа ничего не ответила и, молча, удалилась. Подошла очередь моего товарища к врачу. После осмотра та спросила его:
- У вас в цехе есть такой рабочий по фамилии Бубер?
- Есть. А что?
- Что он из себя представляет?
- Обыкновенный простой рабочий как все, работает хорошо, имеет авторитет в цеховом коллективе.
- Здесь одна больная охарактеризовала его нехорошим и вредным человеком.
- Это неправда. Никто в цехе не поверит этому. Наоборот, он требует с неё отдачи в работе, а ей это не нравится.
- Прошу вас – не распространяйтесь о содержании нашей беседы.
Придя в цех, товарищ передал мне содержание данной беседы, а я дал ему обещание не подводить его и выдержал данное слово. Прошло несколько дней. Вдруг, смотрю – к моему рабочему месту подходят начальник цеха, цеховой врач и медсестра. Врач любезно с нами поздоровалась. И тут же произошёл следующий разговор. Начальник цеха спросил меня:
- Станислав, что-то ты в последнее время испортился. На тебя поступила жалоба. Почему ты замучил Наташу – поручаешь ей выполнение самой тяжёлой, пыльной и грязной работы? Ну-ка, покажи нашему врачу работу, из-за которой Наташа так часто болеет.
Я очень кратко и наглядно выполнил просьбу начальника цеха, показав величину габаритов деталей и простоту работы, которая была чистой, лёгкой и не требовала больших затрат энергии. Цеховая врач поняла, что более лёгкой работы в цехе не существовало, поэтому она не задала мне ни одного вопроса. Начальник
- 121 -
цеха обратился к Шуре со словами:
- Шура, ты всё куришь и свою подругу обкурила, не потому ли она так много кашляет?
- Виктор Алексеевич, ведь я не курю.
- А почему она так часто болеет?
Потом начальник обратился к цеховому врачу:
- По-моему, ясно, что нет более благоприятной работы для Наташи, чем здесь. Причину надо искать в другом месте.
Оба улыбнулись друг другу и удалились. Нам осталось только посмеяться от души. А я подумал: от смешного до абсурда всего лишь один шаг. Через несколько дней Наташу выписали, и она вышла на работу в пятницу, не подозревая, что в цех приходила врач с проверкой, хотя не сомневаюсь в том, что подруга
Шура не замедлила ей обо всём сообщить. Обычно по пятницам после обеда Наташа прогуливала работу, а её подруга табельщица отмечала в табеле жирную восьмёрку. В этот раз, к моему удивлению, она пришла после обеда на работу. Шура очень быстро и кратко сообщила нам, что перед обедом начальник цеха вызывал Наташу к себе, и между ними состоялся длинный и обстоятельный разговор. Видимо после этого она не решилась в тот день прогулять работу. Через неделю отношение Наташи к труду осталось прежним, а её систематические прогулы возобновились, при полной их оплате. Через некоторое время Наташа уволилась и ушла работать секретарём – машинисткой, а после её ухода я встретился с её отцом, который поливал меня всякой грязью и угрожал расправой за то, что я, как он выразился, «эксплуатировал его дочку». К этому только остаётся добавить, что сам он не прочь был хорошо выпить, обладал неуживчивым характером и сильно не обременял себя работой. Недаром говорится: яблоко от яблони недалеко падает.
Вскоре после скандальной интриги уволилась и Шура, а я вздохнул с облегчением. Многих учеников ко мне приводили, но они надолго не задерживались. Не только потому, что не выдерживали сложной и напряжённой работы, и не хватало терпения, а потому что не могли обойтись без подсказки и не умели работать самостоятельно. Имея среднее образование и знания основ геометрии и тригонометрии, они не хотели применять их на практике. Для этого нужно было проявлять усердие и напряжение. Конечно, среди учеников попадались способные парни, девушки и женщины. Не всё у них получалось и ладилось, но таким людям я оказывал помощь и поддержку. Работа с людьми – непростая и требует много времени и терпения. У каждого человека свой характер и внутренний мир. И к каждому нужно прислушаться, присмотреться и подобрать свой нужный ключик.
Бориса Суворова после трёхмесячного обучения забрали в армию. Отслужив в армии, он поступил в вечерний техникум и после его окончания стал работать конструктором.
Людмила Фролова проработала года три, а потом, окончив вечерний техникум, поступила в институт. Тихая, скромная и старательная.
Особо хочется рассказать о Галине Трофимовой. Почему особо? Потому что она была прекрасным человеком, но несчастлива из-за плохого здоровья. Когда Галина пришла работать к нам, ей было около сорока лет. До этого она работала токарем. Работала хорошо, но неожиданно серьёзно заболела. Гинекологи сделали ей срочную операцию, после которой у неё произошли резкие изменения в нервной системе и появились эпилептические припадки. Врачи запретили ей работать за станком и дали направление на более лёгкие работы. Начальник цеха определил Галину ученицей ко мне. С первого дня её работы на разметке я убедился в том, что Галина – старательная и дисциплинированная труженица, болеющая за результаты своего труда. По своей натуре она была мягкой, доброй и отзывчивой. Я поразился, как быстро она научилась работать с высокой производительностью труда. Но болезнь её не щадила. Мы с Иваном Раевым научились замечать начало моментов приступов и делали всё возможное, чтобы уменьшить травмы во время падения, и поручали Галине более лёгкую работу, которая требовала меньших затрат энергии. Но всё равно это сказывалось на общем состоянии её здоровья. Поэтому Галине пришлось перейти работать кладовщицей. Мне было очень жаль терять такую прекрасную помощницу. Да и сама она об этом жалела. В дальнейшем Галина стала работать комплектовщицей.
Галина Каменская проработала со мной около двух лет. И с ней мы быстро сработались. К моменту
прихода в цех она была, примерно, в возрасте сорока лет, имела двоих детей, то есть была человеком с определённым жизненным опытом. Но Галина Каменская ушла работать инспектором отдела кадров по пенсионным делам.
- 122 -
Пожалуй, самой серьёзной из молодых учеников была Людмила Виноградова, работящая и дисциплинированная. Такие качества характера ей передались от отца и матери, работников нашего завода. Её отец был высококвалифицированным фрезеровщиком, а мать – шлифовальщицей высокого мастерства. Мне всегда очень приятно говорить о таких замечательных людях, которых уважали в нашем заводском коллективе. Отец и мать Людмилы просили меня, чтобы я был требователен к их дочери. Но я и так не мог обижаться на эту скромную, серьёзную и старательную девушку. Людмила одновременно училась в вечернем техникуме, успешно закончив его и поступив в отдел главного технолога.
После ухода Люды с разметки у меня долго не было учеников. Это можно объяснить тем, что, наконец, произошёл резкий перелом в технической обработке деталей. Большая часть их изготавливалась при
помощи литья. Появились УСП (универсальные специальные приспособления) и станки ЧПУ (с числовым программным управлением), при помощи которых можно было полностью обойтись без разметки. Но это не означало, что можно было вообще обойтись без разметки, особенно при обработке деталей крупных габаритов и выпускаемых в малом количестве. Изредка в помощь мне и Ивану Раеву ставили слесарей, которые выполняли самую простую работу.
Как-то пришёл ко мне работать молодой парень со средним образованием, который до прихода к нам работал на другом заводе слесарем – сборщиком. Меня заверили, что он – опытный слесарь. Два дня он стоял около меня и вникал в мою работу. Я дал ему задание – рассчитать хорду. Долго Саша стоял грустный, подавленный и растерянный, не приступая к работе. Я со стороны наблюдал за ним, стараясь понять – в чём суть дела? Потом спросил, почему он не приступает к работе? Оказывается, тот не знал, как умножить десятичное число на целое и как из целого числа вычесть десятичное. Я хотел ему помочь, но он признался, что забыл простые арифметические действия и таблицу умножения. Сзади незаметно подошёл мастер Святкин и наблюдал за нами. В присутствие мастера и самого начальника цеха я решил отказаться от такого помощника, которого нужно было отправить учиться в начальный класс школы. Начальник не поверил мне, но Святкин подтвердил мои слова. Ещё пару дней Саша крутился по цеху, а потом его забрали в армию, откуда он, прослужив в стройбатальоне, вернулся в цех работать слесарем, – всегда малообщительный, угрюмый и молчаливый. Я был поражён тому, каким образом он закончил 11 классов? Куда смотрели учителя в школе?
Примерно в 1967-1968 году ко мне привели последнюю мою ученицу, которую звали Ириной. Ей было около тридцати лет. Почти сразу же её избрали секретарём комсомольской организации. До прихода на завод она работала воспитательницей в детском саду. И было непонятно – почему она решила попробовать себя в качестве рабочей? Ира работала без всякого желания. Видимо завод не пришёлся ей по душе, и она любила разгуливать по цеху – лишь бы не работать. В цехе и заводе у неё было много подруг, и поэтому всё её рабочее время было построено на длительных и пустых разговорах с ними. Когда мастер спрашивал, почему она не работает, та отвечала, что занята комсомольской работой. Когда же у неё спрашивали, почему она запустила комсомольскую работу, то она отвечала, что занята производственной работой. Если Ире надо было уйти домой, то она находила повод сказать, что ей надо идти в заводской комитет ВЛКСМ. Но, на самом деле, она либо большую часть дня проводила дома, либо вообще в этот день не возвращалась на работу. Однажды в рабочее время она пошла в Красный уголок, который находился этажом выше как раз над кабинетом начальника цеха, и, включив музыку, занялась танцами с одной из подруг. Начальник цеха, услышав музыку, послал туда председателя цехкома выяснить: кто там наверху в рабочее время крутит пластинки? Я добивался от начальника принятия мер по отношению к этой ученице, но тот мои просьбы игнорировал. И я догадывался - почему: он не хотел портить отношения с дядей Ирины, крупным руководителем нашего завода. Но позже он всё-таки что-то предпринял, потому что после этого Ира вообще уволилась с завода. По выражению её лица было видно, что она была сильно обозлена

Date: 2015-09-05; view: 357; Нарушение авторских прав