Часть вторая Возвращение на родину отца. Дорога в СССР. 1 сентября – 24 ноября 1947года. 3 page

Казалось, я начал привыкать к жизни в России и на работе стал делать первые свои успехи в профессиональной деятельности. Но меня серьёзно удручало то, что я постоянно чувствовал негласную слежку за собой, хотя не давал для этого абсолютно никакого повода. Ещё в то время, когда начальником цеха был Бердичевский, к нам пришёл работать токарем один мужчина. Он был среднего возраста, высокий и плечистый. Через короткий промежуток времени этот токарь в рабочее время очень часто стал подходить ко мне и интересоваться моей жизнью и судьбой, а самое главное, он допытывался у меня, как я отношусь к советскому строю, нет ли у меня к нему претензий, задавал и много других вопросов подобного рода. Откровенно говоря, он мне страшно надоел со своими однообразными вопросами и мешал работать. Дома я рассказал об этом отцу, который дал хороший совет: молчать и не поддаваться ни на какие провокации. Много лет спустя, я понял, что это был доносчик, в простонародье - «стукач». Так в народе называли тех,
кого специально направляли в разные точки, чтобы шпионить за людьми и выявлять среди них «врагов народа», то есть противников советской власти. К моему счастью, я тогда ещё плохо владел языком и даже не понимал сути тех вопросов, которые задавал мне тот человек. Я недоумевал: неужели люди из КГБ настолько наивны, что не могли понять того, что я не мог ответить на эти вопросы, даже если бы и пожелал, по основной и правдивой причине - из-за незнания русского языка? Неужели моего хорошего поведения, прилежания в труде и дисциплинированности было недостаточно, чтобы понять, что я, в реальности, не являюсь противником советской власти?
Однажды во время обеденного перерыва, когда все работники ушли обедать в заводскую столовую, я остался в цехе один, потому что у меня не было с собой денег на обед. Так часто приходилось делать и быть голодным до вечера. Цех был пуст от людей. Ко мне опять подошёл этот токарь и вновь замучил меня своими назойливыми вопросами. Я старался быть равнодушным к его расспросам и упорно молчал. Тогда он своими цепкими крепкими руками схватил меня за ворот рубашки, стал трясти со всей силы, при этом зло говоря: «Ты что, гад, молчишь, зачем притворяешься немым? Но, хочешь - не хочешь, ты у меня обязательно заговоришь!» Несмотря на эти угрозы, я продолжал молчать. Видя, что у него не получается выжать из меня ни единого слова, этот рабочий со всей силы толкнул меня. От неожиданности я упал на пол и ударился головой. После падения еле-еле встал, потому что от боли закружилась голова. В это время люди стали возвращаться с обеда, и этот человек тут же убежал. Я не пошёл никуда жаловаться, а рассказал лишь об этом отцу. Через пару дней тот работник из цеха исчез. Чтобы получилось бы, если бы я пошёл жаловаться на него? Мне бы никто не поверил. Ведь ни одного свидетеля этой безобразной сцены в цехе не было.
Спустя некоторое время после этого случая я пошёл в кино. В фойе ко мне подошёл один человек средних лет и, поздоровавшись, сказал, что знает меня и моего отца, так как работает в охране завода и пропускает нас с отцом через заводские проходные. Я этого человека видел впервые, но не подал вида. Он сразу же стал задавать мне те же неуместные вопросы, что и предыдущий доносчик. Я упорно молчал. Когда началось кино, этот человек встал и сказал, что зайдёт ко мне на работу, чтобы завершить эту беседу. Но больше я его не видел. Вероятно, это был очередной «стукач».
В один из февральских дней 1954 года я стоял в очередь за хлебом в магазин, что находился на проспекте Ленина напротив школы № 1 (Ленинской). Стоял большой мороз, и я решил сходить домой погреться. Дома мать сказала мне, что ко мне только что приходили два молодых, хорошо одетых человека, и спрашивали меня. Я вышел из дома, чтобы обратно идти в магазин, как столкнулся с этими двумя молодыми людьми. Они спросили - как меня зовут, и попросили следовать за ними. Я не стал спрашивать, куда они меня ведут, потому что на улицах было многолюдно. Так я оказался в здании Комитета Государственной Безопасности, что находилось на улице Дзержинского. Я недоумевал – в чём дело? За свою репутацию я был спокоен,
- 84 -
потому что знал, что веду нормальный образ жизни. Меня привели в большое просторное помещение на
втором этаже, где за рабочим столом сидел офицер. Он любезно предложил мне сесть и побеседовать с ним. У нас получился такой диалог:
- Товарищ Бубер, почему вы не пишете письма во Францию?
- Я писал раньше, но отец мне запретил во избежание неприятных последствий. Зачем писать, если у нас живут там лишь бывшие соседи и мои друзья детства.
- Но ведь не запрещено писать.
- А я не хочу.
Мне был предъявлен список людей, с которыми я переписывался, а также имена и фамилии тех, которые упоминались в письмах.
- К вам большая просьба. Вы должны будете написать автобиографии этих людей как можно подробнее. Каждое воскресение на встречу с вами будет приходить один из тех людей, которые вас сюда привели, в маленький садик возле кинотеатра «Центральный», куда вы должны будете приносить материал. Должен вас предупредить, что никто не должен знать об этом, даже мать, отец и сестра.
В тот момент мне надо было сказать этому офицеру, что я не умею хорошо писать по-русски, о чём потом пожалел. Когда я оттуда вышел, то было уже поздно об этом говорить. В то время я учился в школе рабочей молодёжи и уже довольно сносно писал по-русски, хотя делал массу ошибок. Но для меня это было всё-
таки простительно. Офицеры КГБ были грамотными и хорошо подготовленными людьми, но всё же и они делали ошибки. Зачем им нужны были биографии иностранцев? Но я обязан был им подчиниться. От отца у меня не было никаких секретов. Ведь я не смог бы самостоятельно написать автобиографии этих людей на русском языке. Я рассказал об этом отцу, а матери до этого не было никакого дела, тем более сестре. С помощью отца эти биографии были составлены, но при встрече эти молодые люди неоднократно возвращали мне рукописи и требовали дополнительных уточнений. Отец писал эти бумаги специально с ошибками, чтобы они не заподозрили, что это делал не я. На составление их потребовалось более двух месяцев. Затем я вновь был приглашён в КГБ, где тот же офицер поблагодарил меня за работу, но предупредил, что я должен молчать, во что бы то ни стало. В заключение меня попросили оказать последнюю услугу, которая заключалась в том, чтобы написать письмо определённого содержания во Францию в город Марсель на имя моей бывшей хозяйки, госпожи Жанны Лебру.
Осенью 1953 года, года смерти Сталина, я познакомился с одной пожилой женщиной, стоя в очереди для получения талона к терапевту в поликлинике имени Семашко. Мы с ней разговорились, и она пригласила меня в гости, где жила вместе со своей дочерью Лидой. Их дом находился на улице имени Яна Гуса. Два раза в неделю я навещал их обеих. Мы долго беседовали, играли в домино, флирт. Первое время общение с ними было для меня благоприятным, так как в те годы я боялся одиночества. Несколько раз я приглашал Лиду в кино, но вскоре понял, что не нравлюсь ей. Но продолжал их навещать, ожидая, что когда-нибудь Лида скажет мне об этом. Но она всё молчала. Как-то в один из вечеров 1954 года её мать вдруг в разговоре со мной дала понять, чтобы я больше не приходил. Долго я не мог понять, чем же им не угодил? Но вдруг неожиданно вспомнил, что оставил у них дома свою любимую тетрадь по географии из французской школы с контурными картами, красивыми заголовками, выполненными каллиграфическим почерком, а также несколько писем от французских друзей, полученных уже в годы моего пребывания в России. Потом сильно пожалел, что не забрал у них свою тетрадь. Несколько раз мы встречались с Лидой, но она делала вид, будто меня не замечает. Надо было понять одно: я был молод, приехал из капиталистической страны, где родился и прожил 16 лет, и мои взгляды резко отличались от взглядов окружающих людей. Долго я умалчивал об этом факте, но часто думал об этом и понял, что сделал непростительную ошибку, доверившись посторонним людям, до подробности рассказывая о своей жизни за границей. Тогда эта информация считалась чуждой и даже враждебной. В годы жизни Сталина преследования людей происходили из-за мелочей, даже за неосторожно сказанное слово. Людям внушали страх и подозрительность, как будто вокруг них живут враги народа. Даже после смерти Сталина долго оставались последствия культа личности и мешали нормальному течению жизни. Казалось бы, ничего страшного в моей жизни не произошло, но я долго не мог успокоиться и с трудом постарался забыть про этот случай. С тех пор прошло много лет. Лиду я встречал всё реже и реже и, наконец, больше никогда не увидел. Но встреча с ней осталась для меня загадкой …
- 85 -
Я продолжу свой рассказ, касающийся этой темы, хотя немного забегу вперёд. Это произошло с моим
отцом примерно в 1964-65 годах, когда, казалось, культ личности давно закончился. Но, увы! Отец в это
время получал маленькую пенсию по старости и небольшую доплату к ней за то, что моя мать была инвалидом первой группы; у неё был полиартрит, и она тяжело болела. Я не имел возможности ему помогать, так как у самого уже была семья. Согласно закону, отцу как пенсионеру разрешалось работать два месяца в году. Он устроился работать в охране завода - дежурить сутки через трое. Проработав в этом качестве два месяца в одном году, он пришёл работать туда же на следующий год. Недели через две отец зашёл ко мне прямо на работу и попросил выйти на улицу. Он показался мне сильно расстроенным – у него от волнения даже дрожали руки. На улице отец горько заплакал и долго не мог успокоиться. Я очень удивился его состоянию. Ведь он был очень мужественным человеком и в любой обстановке вёл себя спокойно. Я терпеливо ждал, когда он успокоится. Наконец он поведал мне свою беду.
В прошедшую смену его поставили дежурить на очень ответственный пост – на берегу Волги у лестницы рядом со сдаточной базой военных кораблей, почти готовых к государственной сдаче. До этого он дежурил на вышках. На этом посту дежурному вахтёру нужно было кроме основного пропуска предъявлять дополнительный пропуск для допуска к этим кораблям. Дежурство шло нормально, как вдруг отец заметил, что на берегу Волги одна женщина, обогнув заводские ограждения, незаконно проникла на территорию
завода. Отец окликнул её и потребовал, чтобы она подошла к нему, что та и сделала. Он потребовал заводской пропуск, которого у неё не оказалось. Она заплакала и попросила её отпустить. Отец тут же позвонил в штаб охраны и сообщил о происшествии. Ему дали указание, чтобы он не отпускал женщину, а сами обещали, что через пять минут на место придет начальник караула.
Прошло с полчаса, а начальник так и не появлялся. Эта женщина плакала, а отец нервничал, так как надо было не упускать её из виду и одновременно проверять пропуска людей, проходящих на базу. Вдруг нарушительница неожиданно убежала к ограде и, обогнув её, исчезла с территории завода. Отец не имел права покидать пост, бежать за этой женщиной и стрелять из винтовки. И как раз именно в это время появился начальник караула, который, выслушав отца, ничего не сказал ему и ушёл. Придя в штаб караульной службы в день следующего очередного дежурства, отец был вызван к начальнику охраны, который выдал ему документы и направил с ними в отдел кадров для увольнения как не справившемуся с работой. Спустя некоторое время, я разговаривал с охранниками, которые хорошо знали лично меня и моего отца. Они были возмущены действиями начальника штаба охраны по отношению к отцу, потому что сами попадали в аналогичные ситуации. Их, конечно, ругали за плохую бдительность, но не наказывали. На такой пост, обычно, ставят более молодых и опытных охранников. Эти охранники подсказали мне, что же получилось на самом деле. Отца нельзя было посылать на этот охранный пост по той причине, что он не имел документа с подписью начальника первого отдела, разрешающего допуск на охрану этого объекта. Когда отец оформлялся на работу, то начальник первого отдела находился в это время в командировке или отпуске, то есть отсутствовал на заводе. В отделе кадров знали, что отец в прошлом году работал два месяца охранником и поэтому оформили его без разрешения первого отдела. После задержания нарушительницы отец правильно сделал, что позвонил о ней начальнику охраны, но тот протянул время, в результате чего женщина убежала. Начальник штаба охраны, вернувшийся из командировки или отпуска, узнав, что отец жил за границей, испугался проверки и ответственности и, пользуясь случившейся ситуацией, уволил его. Таким образом, он избавился от ответственности. Не было никакого смысла кому-то на это жаловаться. Несмотря на то, что мы с отцом своим достойным образом жизни и безукоризненной честной работой доказали свою порядочность и нормальное отношение к советскому строю, на протяжении многих лет чувствовали недоверие и подозрительное к нам отношение только потому, что мы приехали из-за границы.
Военкомат. 1950 год.

В январе 1950 года, когда мне шёл девятнадцатый год, я получил повестку в городской военкомат для прохождения комиссии, которая должна была определить моё отношение к воинской службе. Повестка была прочитана, не без помощи отца, что возбудило во мне новые чувства и желание пройти воинскую службу и собственными глазами увидеть легендарную Красную Армию. Отец внушал мне, что в армии я
- 86 -
возмужаю, окрепну, получу новую специальность и увижу другие места нашей необъятной страны. Я
пришёл туда раньше времени, где собрались мои сверстники. К нам вышел капитан и сделал перекличку.
После долгого ожидания нам сказали, что мы сейчас будем проходить медкомиссию.
Дальше произошёл следующий небольшой эпизод. В зал вошли двое, хорошо обутых и одетых, парней. Капитан спросил у них документы, а затем вызвал дворника и приказал ему взять этих призывников для помощи в чистке туалета, который находился в конце двора около здания военкомата. Парни запротестовали, зашумели, доказывая, что они одеты в светлую и чистую одежду. Но капитан был неумолим: «Вы опоздали более чем на два часа. Делайте то, что вам велено! В следующий раз не будете опаздывать!» Парням пришлось подчиниться, а в зале раздался хохот, и возникло оживление.
Медкомиссия определила мою годность к воинской службе, но мне было предписано: три раза в неделю заниматься на вечерних курсах по русскому языку и математике, которые проводились в здании школы № 34. Такое предписание получило более десяти человек, которые имели образование менее четырёх классов. Его нужно было выполнять строго обязательно - в противном случае налагался штраф до пятидесяти рублей. Для меня это предписание не вызвало особых возражений, потому что мне оно было лишь в пользу. Всю зиму я посещал эту школу. Нашим преподавателем был старый опытный педагог, к
которому я, по его рекомендации, ходил домой, где он терпеливо обучал меня русскому языку. Сдвиги были, но очень маленькие.
Меня интересовало: какой уровень имеет моё французское образование по отношению к русскому образованию в советской школе? По моим французским документам в военкомате не могли определить степень моей образованности. Я послал письмо во Францию к Пюжолям с просьбой выслать мне дубликаты моих французских документов об образовании и, заодно, очень кратко изложил новости о нашей жизни в России. Вскоре получил оттуда нужные документы и узнал очень короткие новости из жизни моих друзей. Мне было приятно, что эти уважаемые и добрые люди тут же отозвались и выполнили мою просьбу. Вскоре я получил письмо от своего лучшего школьного друга Бартелеми. О себе он сообщал, что после службы в армии в качестве личного секретаря главного врача полка в Алжире устроился работать лаборантом на заводе по переплавке металлолома в Ребуке. Я узнал ровный и каллиграфический почерк этого красивого парня, который учился в школе на «отлично». Если бы он жил в нашей стране, то из него вышел бы прекрасный инженер, а там, во Франции, он довольствовался должностью простого лаборанта. Из этого письма я узнал, что Армана Барбазана отец устроил учиться в закрытый лицей с общежитием, но тот не выдержал и сбежал оттуда. Я знал, что этот избалованный сын миллионера вообще никогда не хотел учиться. Другой товарищ по школе, Рожэ Лавит, служил где-то в Алжире. Это было последнее письмо от моего школьного друга. Я перестал переписываться со своими школьными друзьями с начала 1951 года.
Вскоре я выслал французские документы в Москву и через некоторое время получил ответ, что моё
французское образование соответствует семилетнему русскому образованию. Вновь меня вызвали в военкомат. На этот раз предстояло сдать нормы ГТО (готов к труду и обороне). Я раньше никогда не катался на лыжах, а необходимо было сдать норматив по бегу на лыжах на 10 километров. Помню, мне было очень досадно оттого, что я, стараясь изо всех сил, часто терял равновесие и падал. Пришлось ещё пару раз вставать на дистанцию, и только на третий раз капитан поздравил меня со сдачей нормы. Я с нетерпением ждал вызова на службу в армии, но, к огорчению, не был взят. И только через год или два узнал о причине отказа. Директор завода сообщил мне, что администрация завода и цеха настояла в том, чтобы оставить меня работать, так как на моё рабочее место не было замены. Оказывается, я был нужен на производстве и своим трудом вносил вклад в общее дело. В военкомате мне посоветовали поступить в стрелковый клуб при моторостроительном заводе, который я посещал с особым удовольствием. Со мной анималась мастер спорта, чемпионка Европы того времени Галина Новодёрова и конструктор завода Леонид Максимович Ваксман. Я научился стрелять из боевой и снайперской винтовки на загородном военном стрельбище, добившись хороших успехов и выдержав норму ГТО 2 –ого разряда. Кроме того, прошёл курсы по изучению миномётов и, тем самым, получил очень узкую, но нужную военную ориентацию. За это время я морально и духовно окреп, расширил круг своих знакомств и стал лучше понимать советский образ жизни.

- 87 -
Комсомольская жизнь.

Время двигалось большими шагами, и, вместе с тем, задачи, поставленные перед коллективом цеха, всё больше увеличивались и усложнялись по мере движения вперёд. Я рос вместе с коллективом, его нуждами и заботами, стал работать увереннее, слаженнее, что привлекло внимание парторга и контрольного мастера цеха Бориса Николаевича Лапина и комсорга цеха, нормировщика Юрия Игнатьева. Лапин часто подходил к моему рабочему столу, наблюдая за моей работой, помогая в чтении чертежей и сложных вопросах механической обработки деталей. Его интересовала моя необычная сложная судьба, и он часто со мной беседовал. Иногда эти беседы были длинными и содержательными, помогающими мне лучше разобраться во внутренней жизни нашей страны. С Юрием Игнатьевым беседы были не менее интересны.
В один из зимних дней 1950 года Борис Николаевич Лапин предложил мне вступить в ряды комсомола. Он объяснил мне, что, находясь в рядах этой сплочённой молодёжной организации, я буду жить другой,
творческой жизнью. После долгих колебаний я согласился. Отец не был против моего решения. Он радовался моим скромным успехам и, наблюдая за мной издалека, предоставил полную свободу действий. Мне помогли составить заявление о приёме в комсомол и выучить выдержки из устава ВЛКСМ. Было очень приятно, что именно Б.Н. Лапин и Юрий Игнатьев написали на меня хорошие рекомендации. Почему это меня так тронуло? Ведь в то время был культ личности Сталина, из-за чего пострадали Бердичевский и много других невинных людей. Я приехал из-за границы, не успев доказать свою лояльность по отношению к своей вновь обретённой родине. И в этот момент мне оказали доверие. В те годы комсомол считался действенной организацией, оказывая сильное влияние на воспитание подрастающего поколения и ведя большую идеологическую работу на производстве и в быту. Не будь в моей жизни таких людей как Бердичевский, Лапин, Игнатьев и других товарищей из комсомола, я бы мог стать совершенно другим человеком, упал духом, имел бы другие мысли и взгляды на жизнь. В этой организации я получал действенную, нужную и своевременную поддержку. Так что мой трудовой путь хотя и был сложен, но был верным, благодаря этой сильной молодёжной организации. Наступил тот день, когда на заводском собрании меня должны были принять в ряды комсомола. Тогда, рядом со столовой находилось деревянное здание клуба довоенной застройки. Характерно, что на комсомольских собраниях всегда присутствовали начальники цехов, парторги и комсомольцы. Собрания проходили со стопроцентной явкой всех участников раз в месяц, где обсуждались самые разные и насущные вопросы. Меня пригласили за трибуну и попросили рассказать о себе. Я очень волновался и робел. Было трудно говорить, и казалось, что меня не примут в комсомол. Но парторг и комсорг цеха, которые дали мне положительные рекомендации, отозвались обо мне как о дисциплинированном и трудолюбивом человеке. И я единогласно был принят в комсомол. Мне очень нравилась сама комсомольская работа, потому что все комсомольцы вели активную работу во всех направлениях. В цехе меня почти каждый год избирали членом цехового комитета. Раз в неделю собирался цехком, где обсуждались разные вопросы воспитательного, производственного и идеологического направления. Из поля зрения цехкома не исчезали даже самые мелкие нарушения трудовой дисциплины и поступки, даже неявки на политзанятия. На заседаниях цехкома каждое нарушение глубоко и всесторонне рассматривалось. Я очень хорошо помню, как на заводских собраниях разбиралась судьба отдельных товарищей, членов нашего коллектива. Приведу пример. Мастер нашего цеха Фёдор Седов в нетрезвом виде забрался на крышу соседнего предприятия, откуда его с большим трудом удалось выгнать. После длительной и обстоятельной беседы на цеховом собрании Фёдор не сделал для себя выводов. Тогда было решено обсудить его поведение на заводском собрании, где после бурных прений он был исключён из рядов комсомола. Можно подумать, что ничего особенного не случилось. Но после этого случая Фёдор Седов, хотя и с опозданием, выводы для себя всё же сделал. Его поведение изменилось в лучшую сторону.
Бывали случаи, когда решением заводского собрания человека исключали из комсомола, а дело передавали в судебные органы. И человека могли судить. Много раз мы выезжали на поля колхозов и помогали, не считаясь со временем. Комсомольская работа велась очень активно. За добросовестный труд
и комсомольскую работу я получил грамоты от Горкома и Обкома комсомола. Мне хочется отметить
плодотворную работу цеховых комсоргов Игнатьева, Яснова, Садикова, Поляковой Надежды – она стала
- 88 -
моей родственницей, так как её сын Александр женился на дочери моей сестры Наталье. Громадную работу по воспитанию молодёжи вели секретари заводского комитета ВЛКСМ Тамара Денисова (Эйхвельд), Анатолий Шмаков, Геннадий Швалёв. Очень хорошо помню опытного и всесторонне развитого инструктора горкома ВЛКСМ Андропова, который давал мне массу полезных советов.
На комсомольских собраниях я познакомился со многими опытными коммунистами. Одним из них был Самуил Яковлевич Марголин, который не только часто беседовал со мной, но и помогал как морально, так и практически. Отец, будучи уже на пенсии, был болен. Он попросил, чтобы я обратился к С.Я.Марголину по вопросу разрешения на вывоз отходов древесины с территории завода для отопления жилья. Выслушав меня, Марголин написал на заявлении отца: «Коменданту завода. Собрать отходы с территории завода и отвезти на дом к товарищу Буберу С.В. бесплатно». Меня очень тронуло такое отношение этого человека к нашей семье. Часто меня приглашали на заводские и городские молодёжные вечера, в школу №43, в Дом пионеров, к солдатам и морякам, где я рассказывал о своей судьбе и работе.
Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что моё участие в комсомольской работе принесло мне много пользы. Я глубже вник в жизнь советских людей, узнал русские обычаи и нравы, стал полноправным членом общества на вновь приобретённой родине.

Школа рабочей молодёжи. 1950-1953 г.г.

За добросовестный труд в выполнении государственного плана меня наградили почётными грамотами. Я стал лучше работать, расширился диапазон методов труда. Но мешало плохое знание русского языка, поэтому мне советовали учиться. В один из жарких августовских дней 1950 года отец составил для меня заявление в школу рабочей молодёжи, что находилась на улице Чкалова. Директор школы Щербаков, прочитав моё заявление, стал меня расспрашивать: где я и кем работаю и какое у меня образование? Услышав мою речь на русском языке, он спросил, умею ли я писать по-русски? Я ответил отрицательно. Тогда он отчеканил: «Не могу вас принять, дорогой товарищ. Что я с вами буду делать?» Я тут же ему ответил: «Хорошо, я пойду в Горком ВЛКСМ, и вас там обяжут, будьте уверены». Тогда директор, почесав затылок, глубоко задумался и сказал: «Хорошо. Я вас принимаю, но что из этого получится, не знаю?» Меня определили в шестой класс, но позже я понял, что мне надо было начинать учиться с пятого класса, потому что там изучались самые важные и основные правила по русскому языку. Никто этого не подсказал, а с другой стороны - никто заранее не мог этого предвидеть. Я предлагал ходить в школу только ради изучения русского языка, но учителя возражали, доказывая, что без других образовательных предметов мой язык будет беден, и сдвиги будут незначительные. Вскоре я понял, что учителя были правы. Дома мы периодически занимались с отцом русским языком, но эти занятия были далеки от действительности. Уроки в школе начинались в 6 вечера, а заканчивались в 21.30 с понедельника по пятницу. В школу я едва успевал приходить после работы. После напряжённого трудового дня тяжело было сидеть весь вечер на уроках. Особенно нелегко давалась учёба в конце недели на последних уроках. Глаза закрывались от усталости, а слова учителя иногда пропускались мимо ушей. После уроков приходилось выполнять домашние задания, а ложиться спать в час ночи и даже позже. А учиться надо было обязательно – сама жизнь заставляла учиться, чтобы не отставать от времени. В школе было не особо тепло, особенно зимой, когда стояли морозы. Нам приходилось сидеть на уроках в пальто, но это не мешало общему ритму учёбы. Я попал как бы в необычный для себя мир.
В школе учились люди, работающие на разных фабриках и заводах города, имеющие разные взгляды и профессии, но всех объединяла одна цель: стремление получить нужные знания и наверстать упущенное. Среди учащихся были люди разного возраста. Рядом со мной, например, сидел мужчина лет сорока пяти, начальник цеха машиностроительного завода, серьёзный и, судя по разговору, эрудированный. Видно было, что он умеет работать с людьми. А оказалось, что он малограмотный, окончил всего пять классов и писал кривыми буквами медленно и неразборчиво. Иногда я помогал ему по черчению. С нами учился
инвалид войны, у которого не было правой руки. И видно было, как тяжело ему было писать левой рукой.
Были и такие, которые учились без желания и какого-либо стремления в жизни. Но, в основном, коллектив учащихся был хороший, и школа стала мне ещё одним домом. Круг моих знакомств значительно
- 89 -
расширился, и уже не было речи о скуке.
Состав учителей был тоже хорошим, и они делали всё для того, чтобы мы стали грамотными людьми. Особенно я хочу выделить Марию Васильевну Планкину, нашего классного руководителя и учителя истории, которая впоследствии стала директором школы № 28 и получила звание «Заслуженного учителя РСФСР». Мария Васильевна была не только прекрасным педагогом, которую слушали на уроках с большим вниманием. Она умела найти подход к каждому ученику, за что все её почитали и уважали. Кроме того, она как женщина была очень обаятельной, доброй, отзывчивой и терпеливой.
Первые полгода учёбы для меня оказались самыми трудными, но надо отметить, что все учителя относились ко мне с особым вниманием и терпением. Я благодарен им за то, что они помогли мне справиться с трудным испытанием в моей жизни. Допустим, шёл урок русского языка. Для меня писать по-русски было хуже пытки. Учительница диктовала диктант, а я не знал - как писать? Вдруг меня осенила
мысль. Я стал писать слова французскими буквами на русском звучании. В конце урока учительница была в растерянности - она не знала, что со мной делать? Придя домой, я долго с помощью отца переписывал весь диктант на русский язык, разбирая каждое слово в отдельности. Для меня это был титанический труд, который требовал много энергии и терпения, но другого выхода не было. Немало усилий уходило на изучение устных домашних заданий. Я был занят до предела, не зная, что такое отдых? Я убедился, что русская школа идёт впереди французской: она богата, разнообразна по программе и даёт более глубокие знания. В русской школе на уроках истории и географии изучалась история всех народов мира. Для меня это было новым открытием. Изучая историю других народов, мне легче было понять наш советский строй, конституцию страны и образ жизни русских людей. Расширилось моё мировоззрение и взгляды на жизнь. Что касается физики, химии и других предметов, то я повторял ту же самую программу, которую изучал в школе Ланнемезана, только на русском языке. Программа была доступна для моего понимания, хотя трудная. Но с её освоением я дополнил свои недостающие знания. Времени на выполнение домашних заданий не хватало, поэтому приходилось быть внимательным во время уроков и надеяться на свою память, что, отчасти, мне это удавалось. Например, дома я не успевал выучить теорему по геометрии. Для закрепления пройденного задания к доске вызывали двух-трёх учеников. Если вызывали первым к доске меня, то я получал тройку, а если вторым или третьим, то пятёрка мне была обеспечена, потому что я слушал внимательно и делал для себя необходимые выводы. Чтобы лучше закрепить пройденный за год учебный материал, я добровольно пожелал остаться в шестом классе на второй год, который для меня оказался плодотворным. И я успешно перешёл в седьмой класс. Самым любимым моим предметом было черчение. И это было понятно. Изучение его было хорошим дополнением к моей рабочей практике. Многие учащиеся школы просили меня помочь в черчении, что я охотно делал.
В один из дней была контрольная по геометрии по части построений, а я как назло забыл дома транспортир и угольник. За это учительница поставила мне двойку. На доске были записаны условия построений. Для решения этих построений мне не требовались угольник и транспортир, так как я прекрасно помнил ряд формул и таблиц, которые широко применял в своей рабочей практике. При помощи линейки, циркуля и формул я тут же выполнил все построения. Закончив работу раньше всех, я сразу же отдал её учительнице. Я сидел на первой парте как раз напротив её, и она прекрасно видела, что я не пользовался транспортиром. Учительница проверила мои построения, взяв у кого-то транспортир, и спросила:
- Как вы это сделали?
- Вы же не знаете, кем я работаю.
- А кем вы работаете?
- Разметчиком.
- А как вы начертили?
- При помощи расчётов.
- Объясните ваши расчёты.
Я быстро объяснил учительнице свои расчёты. Она улыбнулась и исправила двойку на пятёрку. Учился я
старательно, редко пропуская уроки. И учителя всегда ставили меня в пример. Учёба в вечерней школе оказала мне огромную помощь не только в расширении и обогащении моих знаний - освоение школьной программы облегчало мне выполнение практической работы на заводе. Кроме этого, я встретил в стенах школы мою будущую жену Эльвиру, которая днём училась в ремесленном училище, а по вечерам в
- 90 -
вечерней школе. Я познакомился с ней через её подругу Светлану Катанович, которая училась со мной в одном классе. После окончания уроков в школе я провожал Эльвиру до дома, который находился на улице Ломоносова всего в двух кварталах от моего дома. Мне нравилась Эльвира за простоту и скромность и за то, что она хорошо училась. Но я долго не решался предложить Эльвире свою дружбу, да и времени для прогулок было недостаточно в связи с учёбой. Лишь через несколько лет мы с ней встретились, чтобы объединить наши судьбы для совместной жизни.

Отдых. Мои увлечения и новые друзья. Болезнь.

В 1951 году во время учёбы я серьёзно переболел гриппом и с осложнением после него попал в больницу
имени Пирогова. Впервые я испытал на себе бесплатное медицинское лечение в условиях стационара. В
большой палате рядом со мной лежал пожилой человек, который выглядел моложе своих лет, высокий и широкоплечий, с приятным добродушным лицом. Это был Пётр Фёдорович Кузнецов, персональный пенсионер республиканского значения, участник Великой Октябрьской революции. Несмотря на большую разницу в возрасте, мы с ним быстро подружились. После выписки из больницы Пётр Фёдорович пригласил меня к себе домой на улицу Кольцова, где проживал со своей женой и сыном. Это был очень трудолюбивый человек: то работал в огороде, то столярничал или сапожничал, то чинил одежду. У него дома была богатая библиотека, откуда я брал для себя книги. Я был принят у Кузнецовых как родной сын, а в гостях у них чувствовал как у себя дома. Пётр Фёдорович изредка приходил к нам домой, и было очень интересно слушать его беседы с моим отцом. В конце своей жизни Пётр Фёдорович много времени проводил в деревне на Горелой Гряде, куда мы всей семьёй приезжали к нему в гости, чтобы помочь в работе на огороде. До конца своей жизни Кузнецов оставался неугомонным человеком. Он трудился с самого утра и до позднего вечера, не признавая усталости. Было очень интересно слушать рассказы этого эрудированного и с богатым жизненным опытом человека, который являлся живым свидетелем революции 1917 года. Кузнецов умер в возрасте 83 лет. Похоронили его со всеми почестями как ветерана Коммунистической партии и участника Великой Октябрьской революции. В моей памяти сохранился образ этого настоящего и правдивого человека, который сыграл огромную роль в моей жизни.
Не доучившись до конца седьмого класса трёх месяцев, я серьёзно заболел. За шесть лет, прожитых в России, я выдержал массу напряжения, внутренних переживаний и повышенных эмоций, связанных с трудностями моей адаптации в новых условиях жизни. На работе испытывал постоянный поиск и риск, учась в вечерней школе, недосыпал ночей, чтобы наверстать упущенные знания, дома – недоедал, в связи с трудностью материального положения в семье; к этому можно добавить комсомольскую работу, чтение книг и газет. Вспоминая те годы, я поражаюсь тому: откуда у меня взялось столько терпения и силы воли, чтобы пробиться к верной дороге жизни, которую не собирался больше менять? Но я слишком переборщил в своём усердии и очень устал. В результате почувствовал, что у меня болит голова и в области сердца, и мучила повышенная утомляемость. Пришлось обратиться к врачу, который определили у меня невроз сердца. Мне требовалось усиленное питание и отдых с прогулками на свежем воздухе. Лечение, назначенное врачом, не помогло, и я решил от него отказаться и взять себя в руки. В первую очередь пришлось, к большому сожалению, бросить учёбу, а потом в тёплое время года закаляться, обтираясь холодной водой, и делать по утрам зарядку. Я записался в спортивный кружок, где занимался бегом, каждый день делал большие прогулки за город, начал заниматься греблей. Когда научился хорошо грести, то по вечерам после работы ходил на лодочную станцию, находящуюся недалеко от завода, и часа по три-четыре катался на лодке, которую мне доверял технолог нашего цеха Новиков Геннадий Алексеевич. По выходным дням брал на лодку двух девушек, которые учились со мной в вечерней школе, и катал их на лодке почти целый день. Я не умел плавать и стал настойчиво тренироваться. В результате добился в
плавании неплохих результатов. Однажды решил размяться с вёслами после трудового рабочего дня и снял свою одежду, чтобы легче было грести. Но внезапно усилившийся ветер вдруг вырвал из моих рук одежду. И мне удалось спасти только свои брюки. Рубашка и майка утонули в Волге. Домой пришлось идти в одних брюках. Мать стала крепко меня ругать, а отец всего лишь сказал: «Сам заработает себе на новую рубашку». На улучшение моего здоровья повлияли поездки в дом отдыха имени Воровского по путёвкам, которые я
- 91 -
четыре раза получал на работе, где встречался и знакомился с разными людьми. Так что круг моих знакомств ещё больше расширился.
Из всего вышесказанного видно, что я принял энергичные меры, чтобы избавиться от своего недуга, который отступил не сразу. Мне пришлось проявить выдержку, твёрдость и настойчивость. На улучшение состояния моего здоровья повлияли и мои успехи на работе. Я заработал доверие в коллективе и, тем самым, нашёл своё место в жизни.
У меня появились и первые мои друзья. Жизнь перестала казаться такой пустой и бессмысленной. Николай Козлов и Юрий Круглов работали слесарями на одном участке в нашем цехе. Оба они были хорошими парнями. И у меня с ними завязалась крепкая дружба. Они жили в посёлке Веретье. Я часто приезжал к ним, где мы всё свободное время проводили вместе: работали на огороде, катались на мотоцикле, проявляли фотографии, которые снимал Николай. В свою очередь, Юра и Коля приезжали ко мне, оставляли у нас в коридоре свои велосипеды, и мы вместе ходили с ними в кино, театр и на танцы. Скучать было некогда. Николая Козлова не взяли в армию по причине болезни желудка. У него была большая семья – три дочери. Уйдя с завода, он работал водителем такси. Юрия Круглова мы проводили в армию, где тот служил моряком в Охотском море. Отслужив три года, он вернулся обратно в Рыбинск, но вскоре у него обнаружили лучевую болезнь, из-за которой он умер.
14 января 1954 года я почувствовал себя плохо: сильно болели горло и голова, днём поднялась высокая температура, а к вечеру началась рвота. Отец вызвал скорую помощь, которая определила, что у меня отравление желудка. Меня отвезли в больницу имени Пирогова. Я не мог даже стоять и чувствовал, что серьёзно заболел. В больнице после тщательного осмотра врачи определили у меня скарлатину, потому что всё тело стало покрываться сыпью. Меня перевезли в инфекционную больницу Больничного городка. Привезя в больницу, мыли в ванне как маленького ребёнка, так как я был бессилен самостоятельно что-либо делать – так было плохо. Не было сил даже открыть глаза. Я всё время лежал в полусознательном состоянии и даже ничего не ел, только чувствовал, как иногда делали уколы, и тихим голосом просил дать выпить воды, потому что во рту было всё время сухо. По тому, как где-то рядом раздавался детский плач, я понял, что лежу в детской палате. Когда мне стало лучше, я услышал во время осмотра врачей, как один из них сказал: «Наконец, парень ожил. Ведь его привезли в очень тяжёлом состоянии».
За мной как за маленьким ухаживали молодые и красивые медсёстры. Их улыбки, внимание и нежное обращение очень трогали меня. Особенно из них выделялась одна, которую звали Шура. Она показалась мне очень красивой – таких красавиц я в своей жизни ещё не встречал. Я старался ухаживать за ней, а она улыбалась мне приветливой улыбкой. Мне казалось, что моему выздоровлению помогают не уколы и таблетки, а её добрые и нежные улыбки. По вечерам, когда у Шуры заканчивались процедуры, а дети засыпали, мы часами беседовали с ней на разные темы. А иногда все молодые медсёстры приходили ко мне в палату и чуть ли не до утра сидели. Эти милые девушки как бы украшали мою больничную жизнь и способствовали скорейшему выздоровлению. Они угощали меня чем-нибудь вкусным или снабжали интересными книгами. Их заинтересовала моя необычная судьба, поэтому, чтобы удовлетворить их любопытство, приходилось рассказывать им эпизоды из своей жизни. Я был благодарен этим девушкам за их доброе и чуткое отношение ко мне. Те незабываемые дни общения навсегда остались в моей памяти.
В конце 1954 года мне опять пришлось лечь в больницу, чтобы удалить гланды, из-за которых меня постоянно мучила ангина. Операцию мне делал известный в Рыбинске врач Шипов. С тех пор я больше никогда не болел ангиной.

Самообразование. Успехи и неудачи в освоении профессии.

Нелёгкий период жизни, когда пришлось преодолевать самые трудные испытания, связанные с моей адаптацией в другой стране, остался позади. Были периоды достижений и разочарований, радости и
переживаний. Но я всё это преодолел. Наконец, я научился писать и читать по-русски. Но для меня этого было недостаточно. Было положено только начало. Предстояло узнать значение и смысл большого количества русских слов. Как-то раз во время обеденного перерыва кто-то рассказывал о книге Николая Островского «Как закалялась сталь». Мне захотелось познакомиться с этой книгой, и я взял её почитать в
- 92 -
библиотеке Энгельса. Но когда принялся за чтение книги, то понял, что сделать мне это будет непросто. Первые страницы давались очень тяжело. Было трудно понять смысл прочитанного текста. Хорошо, что рядом всегда был отец, который разбирал со мной предложение за предложением, страницу за страницей. И чем больше я двигался вперёд день за днём, тем больше увеличивалось количество русских слов и выражений в моём словарном багаже, тем быстрее я читал. Эта книга меня очень увлекла. Я как бы жил рядом с её главным героем Павлом Корчагиным и восхищался им. Сравнивая свою жизнь с жизнью Павла Корчагина, я сделал для себя вывод, что его жизнь была более трудной, чем моя, и она достойна подражания. Если хочешь в жизни чего-то добиться, то без трудностей не обойтись. Книга была мною прочтена, и я понял, какой титанический труд проделал. Зато, в результате, углубил и расширил свои познания в русском языке. Я стал регулярно читать русские газеты и, узнавая новости в нашей стране, сравнивал особенности советского образа жизни с жизнью за рубежом. Я продолжал заниматься самообразованием. В своей трудовой деятельности мне не хватало технических знаний, так как без них я не мог двигаться вперёд в своей профессии. Мне посоветовали посетить заводскую техническую библиотеку, где я взял книгу «Технология металлов». Для меня её содержание оказалось тяжёлым, но я дал себе слово, что со временем к этой книге ещё вернусь. Так, прошли мои первые шаги по усовершенствованию русского языка.
В течение шести лет, то есть с 1948 по 1954 годы, как я считаю, проходило моё становление в профессии разметчика, когда я преодолевал самые большие трудности. Но, по мере моего продвижения вперёд менялся характер труда, увеличились требования к квалификации рабочих, возросла ответственность за выполненную работу. Надо было стараться любыми путями расширять познания в своём деле. Вокруг себя я нашёл немало наставников, которые помогли мне взять верный старт. В технической библиотеке я нашёл очень старую потрёпанную книгу «Разметочное дело». Это была моя вторая техническая книга, которая оказалась настоящим кладом. Из неё я извлёк очень много разных формул, таблиц и примеров. Я досконально изучил примеры выполнения разметочных работ, которые просто и наглядно дали понять, что мне необходимо резко изменить приёмы труда. Вспоминая эту книгу, я удивлялся простому стилю её изложения. Для меня она была просто находкой, потому что её содержание было написано простым языком. Все приведенные в ней примеры оказались эталонами для роста профессионального мастерства. Я терпеливо переписал из книги все таблицы и формулы, которые когда-нибудь могли бы мне пригодиться на практике. Я долго не сдавал в библиотеку эту книгу, как будто чувствовал, что больше её не увижу. И, правда, когда захотел её прочесть вновь, оказалось, что она уже списана. Было очень досадно. Могу только добавить, что более ценной книги в области разметки я больше никогда не встречал и уверен, что автор этой книги сам хорошо был на практике знаком с разметочным делом. Моё любопытство и настойчивость в поисках новых методов труда принесли мне первый успех. Но осваивать новые методы труда оказалось сложным и хлопотным делом, и не сразу получалось. У меня были слабые знания в области геометрии, особенно тригонометрии, совершенно новом для меня предмете. Опять пришлось брать учебники и садиться за них, так как отец в освоении этих предметов бессилен был мне помочь. Как видно из вышеописанного, мне тяжело было осваивать сложную профессию разметчика. В цехе мне могли помочь только в области чтения чертежей и черчения, но в области пространственной разметки не мог помочь никто – здесь я был предоставлен самому себе. Приходилось фантазировать, рисковать, а потом переживать, ожидая окончания сборки узлов, когда выяснялось, удачно она прошла или нет? Часто удавалось избежать ошибок или сокращать их количество, благодаря их анализу и самообразованию. В
этом мне помогло изучение основных технических правил механической обработки деталей. Это было немаловажным фактором. Чувствовалось, что производство на заводе развивалось стремительно. Вместе с тем, я тоже чувствовал рост своего мастерства, но это давалось с большим трудом, благодаря моему старанию и усердию.
Моя дружба с девушками.

Время шло стремительно. Чувствовались значительные изменения в целом по стране и на заводе. Этого нельзя было не заметить – шла мирная жизнь и, в основном, последствия войны были удалены. Я тоже сильно изменился морально, физически и прочно занял своё место в новом для меня обществе. Нельзя
- 93 -
было не заметить преимущество советского строя и конституции в сравнении с капиталистическим строем. Я имел постоянную работу, бесплатно учился и получал бесплатное лечение в стационаре, несколько раз побывал в доме отдыха во время отпусков. Перспективы для будущего тоже были уверенные, для этого требовалось только хорошо и плодотворно трудиться и соблюдать законы. Я был молод, и мне хотелось добиться успехов не только в работе, но и в жизни. Наступило время, когда пора было устраивать свою личную жизнь. Мне хотелось познакомиться и общаться с хорошими девушками, но почему то в этой области у меня не ладилось. Я присматривался к красивым девушкам, стараясь привлечь к себе их внимание, но они, как часто бывало, быстро отворачивались от меня. Вспоминая эпизоды тех лет, я не мог понять причин такого холодного отношения девушек ко мне. А основными причинами были: плохой акцент моей русской речи, серьёзное отношение к жизни. В разговоре я был сдержан и не имел чувства юмора, не шёл в ногу с модой, одеваясь всегда просто. А девушки к этому часто относились придирчиво. Кроме того, я не умел танцевать; а танцы меня не интересовали. Беда моя была в том, что я не по возрасту был слишком серьёзным и считал, что если человек красив, образован и одевается по моде, это не значит, что он достоин похвалы. Такие убеждения сложились у меня потому, что всё моё детство и юность прошли в трудных условиях, и мне было нелегко научиться вступать во взаимоотношения с людьми. Удавалось иногда познакомиться с хорошими девушками. С ними складывалась настоящая товарищеская дружба, но до серьёзных отношений не доходило. Эти знакомства помогли мне лучше разбираться в людях, потому что встречались разные по характеру девушки – серьёзные и простые, легкомысленные и ветреные. Познав слабые и сильные стороны их характера, я, в который раз, делал для себя полезные выводы. Очень трудно, до тонкости, рассказать о своей дружбе с девушками, но постараюсь коротко описать некоторые эпизоды из своей жизни.
Мы жили в своей комнате на втором этаже, а на третьем этаже жила квартирантка, девушка не особо красивой наружности, и я ей, почему то, понравился. Чтобы найти повод для встречи со мной, Нина приходила навестить мою мать и сестру. Я иногда проводил своё свободное время с Ниной, но быстро понял, что она – пустой человек, и с большим трудом от неё отвязался. Но она не отпускала меня ни на шаг. Как-то летним вечером, когда родители сидели во дворе на улице, я заснул. Нина зашла в комнату и увидела меня спящим. Она налила литровую банку воды, вылила её на мою голову и расхохоталась. Но мне эта её выходка очень не понравилось. Со временем Нина, видя, что я к ней равнодушен, нашла себе другого парня.
Прошло более полутора лет. Я возвращался домой, вдоволь накатавшись на лодке, отдохнувший, с бодрым настроением. У порога меня ждали родители, чем-то озабоченные. Отец протянул мне письмо от Нины, которая жила уже в другом месте и писала мне, что по-прежнему меня любит, и тяжело перенесла разлуку со мной. В письме она также сообщала, что встретила парня, который её обманул, и в настоящий момент она лежит в больнице после аборта. Нина просила её навестить. В письме звучали слова любви (скорее всего, эта любовь была мнимой), горести и отчаяния. Про себя я подумал: «Вот как Нина понимает любовь! Хорошо, что я расстался с ней вовремя». Я сидел в глубоком раздумье. Тут подошёл ко мне отец и долго говорил о чувстве любви, повторяя неоднократно, чтобы в будущем я не совершал такого бесчеловечного поступка, как поступил парень по отношению к Нине. Вдруг кто-то постучал в дверь. Мать открыла, и в комнату вошла Нина, похудевшая, вся в слезах. Она посмотрела на нас всех с испугом и
попросила отдать своё письмо обратно. Отец бросил письмо в огонь и сказал Нине спокойно, но сурово и строго: «Не бойся, никто не узнает о твоей беде, но оставь сына в покое. Ведь вы – разные люди, и понимаете жизнь по-разному. У вас не будет счастья». Нина ушла, чтобы больше не вернуться. Больше я её никогда не видел, хотя знаю, что она жила в нашем городе и вышла замуж. У неё выросли две дочери.
К нашей соседке заходила её подруга Валя. Я любовался тем, как она умела одеваться - со вкусом. Познакомившись с Валей, я приятно и весело проводил с ней свои свободные вечера. Однажды я встретил на улице Валиного соседа, который спросил меня серьёзным тоном: «У тебя с Валей серьёзные отношения?» Я засмеялся и ответил: «Сам ещё пока не знаю». «Ну-ну, смотри, тебе видней», - сказал сосед. Я понял этот намёк и стал более внимательно присматриваться к Вале. Вскоре понял, что намёк соседа этой девушки был справедливым. Заходя домой к ней, я заметил, что обстановка в её комнате была очень бедной, хотя было чисто. Мать Вали одевалась довольно скромно. Но Валя слишком грубо обращалась с ней. Чувствовалось, что большинство денег уходило на покупку модной одежды для Вали. Валя требовала
- 94 -
от меня, чтобы я тоже одевался по моде, избавился от своего простого костюма и обычных рубашек и галстука. Видя, что я не собираюсь ей подчиняться, она отвернулась от меня. Я даже не огорчился, и мы разошлись без ссоры. В дальнейшем, мы с ней встречались и беседовали, как будто ничего не случилось.
Некоторое время я встречался с медсестрой Шурой. Она жила с матерью и двумя сёстрами. Во время первых встреч она была довольно сдержана в разговоре, поэтому было трудно понять её внутренний мир. Потом понял, что она смотрела на меня свысока. Ведь я был простым рабочим. Был бы мастером или технологом, то у нас завязались бы с ней более близкие отношения. Шура просто терпела моё присутствие, потому что ей не с кем было гулять. Она не особо увлекалась танцами и боялась ходить по улицам поздно вечером, чтобы избежать неприятностей всякого рода. Я собирался уже прекратить встречи с Шурой, но мне самому некуда было ходить, и я целыми вечерами сидел у неё дома. А жила она на улице Яна Гуса, всего в нескольких кварталах от нашего дома. Мать Шуры относилась ко мне с уважением. Она ругала дочь за её неопределённые взгляды на жизнь и неуверенное отношение ко мне. Целые вечера мы играли с Шурой в домино и лото, изредка ходили в кино. Время шло, а я чувствовал, что мы с Шурой так и не найдём общий язык, хотя у нас никогда не было ссор. Но всё-таки пришёл момент, когда наступила развязка. Иногда к Шуре приходила подруга Соня, которая работала учительницей. По выражению лица Сони и её обращению ко мне я понял, что не нравлюсь ей. Было видно, что Соня очень отрицательно влияла на Шуру. Мать Шуры не одобряла дружбу своей дочери с учительницей. Подошёл майский праздник. После демонстрации я пошёл к Шуре, где мы сели за праздничный стол. Пришла Соня, и мы с девушками пошли прогуляться по городу. Я купил билеты в кино на вечерний сеанс. За час до сеанса Шура наотрез отказалась идти в кино. Я понял, что это был каприз, и ушёл к себе домой. Но 2 мая, вопреки своей воле, всё-таки решил сходить к Шуре, а после праздников расстаться с ней. Шура сидела заплаканная и хмурая. При моём появлении она слегка улыбнулась и продолжала сидеть молча. Я даже не знал, что делать дальше. Прервала молчание мать, которая потребовала от Шуры, чтобы та извинилась передо мной за вчерашний отказ пойти в кино. Шура извинилась, хотя не очень охотно. Её мать прямо сказала, что во всём была виновата Соня. В разговор вступила старшая сестра Шуры. Обе женщины старались внушить Шуре её ошибки. На это событие я отреагировал очень спокойно, придумал предлог и, извинившись, ушёл из этого дома, чтобы больше не переступать его порог.
После этого случая у меня было много знакомств с разными девушками, но я больше никогда не навязывал им свою дружбу; не хочет со мной дружить – я сразу уходил. Знакомые парни заводили знакомства с девушками лёгкого поведения и мне предлагали такую дружбу, но я отказывался. Мне не нравились такие легкомысленные парни и девушки.

Первая поездка в Белоруссию. Сентябрь 1955 года.

Когда я научился более - менее читать и писать по-русски, то решил поговорить с отцом о нашей с ним встрече с родными в Белоруссии. Я написал своё первое письмо на родину отца в деревню Корень. Конечно же, писал я его с помощью отца и сильно волновался. Долго мы ждали оттуда вестей и, наконец, получили ответ. Радости нашей не было предела. Из этого письма мы узнали, что мой дед умер в 1943 году в
преклонном возрасте, два брата отца, Феликс и Антон, погибли на полях сражений в годы войны, а также много других новостей. В письме сообщались адреса многих наших близких родственников, на которые я послал письма; и отовсюду получил ответы. Нами интересовались и хотели встретиться, чем раньше, тем лучше. Эти письма меня подбадривали и поднимали настроение.
В 1953 году во время очередного отпуска отец не выдержал и поехал навещать родные места. Провожая его на поезд, я видел, как он переживает предстоящую встречу с родными. Его можно было понять – он не видел родных мест 33 года. Во время его пребывания в Белоруссии я не находил себе места и думал, что зря не поехал вместе с ним. Обратный приезд отца домой был очень трогательным и волнующим. Он рассказывал, как плакал от радости, когда увидел родные его сердцу места. По его рассказам, белорусский край претерпел массу перемен, и жизнь пошла по другому руслу. Я решил для себя, что в ближайшее время обязательно поеду в Минск и Корень.
И вот день отъезда в Белоруссию наступил. Было 1 сентября 1955 года. Эта земля меня притягивала, и я должен был её посетить. Волнение моё было обосновано тем, что это была первая самостоятельная
- 95 -
поездка по стране Советов, в которой мне предстояло побывать в столице Москве, полюбоваться на необъятные просторы своей новой родины, встретиться с разными людьми и поближе познакомиться с бытом русских людей и белорусов.
В поезде мне сначала показалось одиноко, и было страшно остаться в Москве без попутчиков. Но в одном вагоне со мной ехал молодой парень Олег Поярков, который работал на нашем заводе и ехал на службу в армию после побывки дома. У нас с ним завязался разговор. Олег рассказывал о Москве и своей службе. Я попросил его, чтобы он по возможности немного познакомил меня со столицей. Олег задумался и дал обещание помочь, но ненадолго, так как ему необходимо было к вечеру прибыть в свою часть, которая находилась где-то в Подмосковье. Всю ночь я так и не смог уснуть от мысли, что скоро состоится волнующая встреча с Москвой, о которой так много пишут и говорят. Ранним утром мы прибыли на вокзал, и я с особой надеждой смотрел на Олега, который, видя моё волнение, улыбался и подбадривал меня. На Белорусском вокзале пришлось послать телеграмму в Минск, чтобы там меня встретили, простоять у камер хранения и кассы и прокомпостировать билет до Минска. Олег с нетерпением ждал меня, так как его свободное время иссякало. К счастью, мне последнему удалось получить место в поезде, отходящем в Минск. До вечера я был свободен. Олег предложил мне побывать на Красной площади и вернуться обратно. Мы спустились в метро. Я восхищался необычным зрелищем, но боялся упустить Олега из виду.
Вот мы и на Красной площади. Не верилось, что я нахожусь на этом историческом месте. Мой товарищ рассказал мне об истории Кремля. После короткого пребывания на Красной площади нам пришлось вернуться на вокзал. Я горячо поблагодарил Олега, и мы простились. Не зная Москвы, я боялся заблудиться, поэтому прогулялся только по улице Горького, с интересом глядя на прохожих, витрины магазинов и бесконечное движение машин. Незаметно оказался около зоопарка, но повернул назад, боясь опоздать на поезд. В вагоне было душно, – сентябрь в этом году оказался необычно жарким. В поезде я никак не мог заснуть в предвкушении предстоящих встреч. У меня было такое чувство, как будто я лечу куда-то вдаль через равнины, освещённые редкими огнями, на встречу с чем-то необычным. Не давал уснуть ритмичный и однообразный стук колёс. Но усталость взяла своё, и я всё же заснул.
Вот и долгожданный Минск. Я спустился на перрон и стал ждать. Меня должна была встретить моя троюродная сестра Леонида Полозкова, дочь двоюродного брата отца Антона Ивановича Чертовича. Когда отец побывал у неё в гостях, то привёз её фотографию. Я устремил свой взгляд в гущу толпы, стараясь найти знакомые черты лица. Прошло около десяти минут, и перрон опустел. Я даже растерялся, не зная, что предпринять. По перрону ходил какой-то молодой мужчина и поглядывал на меня, а я – на него. Затем он подошёл поближе. И мы устремили свои взгляды друг на друга. Он был красивой наружности. У меня в голове возникла мысль: ведь это, наверно, муж моей сестры? Он спросил меня: «Ты – Стасик Бубер?» Я его тоже спросил: «А ты – Паша?» Мы поняли друг друга с полуслова и по-дружески обнялись. Паша взял мой чемодан, и мы вышли к остановке трамвая. Сидя в трамвае, я с интересом смотрел на улицы Минска, этого многострадального города, в котором было ещё много руин. Да! Не так просто было поднять такой город за короткий срок - ведь после войны прошло только 10 лет. Город строился. Он был как огромная строительная площадка – везде возводились новые дома.
Полозковы жили далеко, где-то на окраине Минска вблизи аэродрома и Минского тракторного завода, на котором Павел работал кузнецом. Мы зашли в комнату, где нас ожидали Лёня с маленьким сыном Сергеем и своей сестрой Ниной. Встреча была тёплой и чистосердечной. Я глядел на сестёр, и не верилось, что рядом со мной родные и близкие мне люди, дочери любимого двоюродного брата отца. Семья Полозковых жила в очень стеснённых условиях. В комнате площадью около десяти квадратных метров едва помещались кровать, шифоньер, детская кроватка, диван, крохотный столик и пара табуреток. Никакого прохода почти не было – сидеть приходилось на диване или кровати. Тут же в комнате была печка. Кухни не было. Но молодые были рады тому, что над головой была крыша. В то время в Минске проблема с жильём стояла очень остро. Сёстры быстро собрали на стол. Только мы собрались отметить нашу встречу, как пришёл ещё один родственник – Анатолий Бубер. Радости нашей не было предела. Я не привык пить водку, но ради встречи не мог от неё отказаться. В результате, к вечеру почувствовал себя плохо. Чтобы придти в себя, я вышел немного подышать свежим воздухом. Спать меня уложили на диван, а трое хозяев улеглись на кровать. Рано утром следующего дня Анатолий повёл меня на экскурсию по Минску. Целый день мы блуждали по громадному городу, а для меня это было удовольствием. На третьи сутки сестра Лёня
- 96 -
проводила меня до Комаровского рынка и посадила на попутную грузовую машину, которая ехала в сторону деревни Козыри, где мне нужно было высадиться, чтобы потом самостоятельно добираться до деревни Корень. Водитель машины оказался разговорчивым и всю дорогу рассказывал об истории этого края. Особенно мне понравился его рассказ о партизанской войне в этих местах. Вот и Козыри – родная деревня легендарного кузнеца, в честь которого был сооружён памятник в сожжённой немцами деревне Хатынь.
Мне предстояло преодолеть пешком 9 километров с тяжело нагруженным чемоданом, в котором кроме одежды лежали продукты: крупы, сахарный песок, хлеб и колбаса. В Минске родственники предупредили, что в деревне эти продукты отсутствуют. В то время в сельской местности Белоруссии люди жили голодно. День стоял очень жаркий, и мне пришлось снять с себя пиджак с рубашкой и положить их в чемодан. Первые километры я шёл бодро и с приподнятым настроением, но потом устал, а чемодан казался тяжёлым как камень. Я нёс его - то на плечах, то на голове. В горле пересохло, но надо было идти – ведь впереди меня ожидали волнующие встречи. Всю дорогу я спрашивал людей, встречающихся по пути, не сбился ли я с маршрута, как описывали его родственники из Минска? Оказывается, я шёл правильно. Приходилось заходить в некоторые дома и просить хозяев, чтобы они напоили меня колодезной водой. Красота этих мест была удивительной и неповторимой. Пыльная узкая дорога петляла по склонам множественных холмов, и казалось, что ей нет конца. Как назло, по пути не встретилось ни одной попутной машины или повозки. Не замечая усталости, я слушал лепет птиц и шуршание листвы деревьев и кустов. Природа и яркое солнце как будто угадывали, что мне нельзя портить настроение.
Я стал спускаться с очередного холма, как увидел невдалеке череду маленьких деревенских домов, окружённых фруктовыми садами. В голове моей зародилась мысль, что это, может быть, деревня Корень. Ускорив шаг, я дошёл до подножия холма и спросил у одного старика: «Дедушка, это деревня Корень?» «Да», - ответил он. И ту т же ко мне подошли двое мальчишек, лет двенадцати, и смело спросили: «А вы, случайно, не Стасик Бубер?» «Да, это я». Тогда ребята взяли мой чемодан и потащили его вдвоём. Я хотел было их остановить: «Что вы делаете? Зачем?» Но они ответили: «Вся деревня давно ждёт вас. Не бойтесь, мы приведём вас, куда надо». Отчасти я был рад, что они избавили меня от непосильной ноши, но видел, что ребятам тяжело было её нести. Я пытался взять у них чемодан, но те не захотели подавать вида, что им тяжело, и старались изо всех сил. Мне не верилось, что нахожусь в родных местах, где прожило не одно поколение моих предков. Встречные люди здоровались со мной и провожали пытливыми взглядами, так как были извещены о моём приезде. Забыв об усталости, я испытывал глубокое чувство радости и гордости.
Ребята остановились у одного дома и сказали, что в нём живут родные сёстры моего отца, но сейчас их нет дома. В это время мимо нас проскакал всадник на коне. Ребята крикнули ему: «Антон, вернись, ведь твой брат приехал!» Но Антон проскакал мимо, как будто нас не заметил. Сзади подошёл мой дядя Николай Николаевич Бубер и повёл к себе в дом, который стоял напротив дома тётушек. Он дал мне выпить воды и сказал: «Стасик, ты тут посиди, а я всех соберу и приведу с поля твоих тётушек, Марусю и Степаниду». Не прошло и двадцати минут, как в дом стали заходить разные люди, и каждый из них говорил, кто он есть. Это были разные родственники и соседи. Тётушки пришли позже – они работали далеко в поле. Обе оказались
робкими и стеснительными. Мы обнялись, и у всех на глазах от радости выступили слёзы. Было чему радоваться во время первой встречи с близкими мне людьми. Это были самые дорогие минуты, которые запомнились на всю жизнь! Тут же все засуетились и забегали, собирая праздничный стол, а тётушки повели меня к себе в свой маленький домик. За столом было очень приятно сидеть и чувствовать себя гостем, где все тебе рады. Для меня было необычно слышать смешанный белорусский и русский говор. Было произнесено немало дружеских тостов. День прошёл на славу.
К вечеру я вышел на улицу подышать свежим и тонизирующим деревенским воздухом. Ко мне подошла пожилая женщина и сказала: «Пойдём ко мне, Стасик. Я жена двоюродного брата твоего отца Антона Чертовича, тётушка Константа (близкие и соседи её называли попросту – Кастуся; так называл её и я). Ты станешь моим самым дорогим гостем. Лёня, моя дочь, наверно хорошо тебя встретила? Я уверена в этом». Далеко не пришлось идти. Мы зашли в хату, где нас ждал Антон Чертович, мой троюродный брат. Мы с ним обнялись, а потом сели за стол. Почти сразу в доме собралось много деревенской молодёжи. Меня засыпали массой вопросов – всех интересовала моя необычная судьба. Беседа продолжалась далеко за полночь, в конце которой меня попросили спеть несколько французских песен, и я охотно выполнил просьбу. Мои родные тётушки стояли в стороне, молчаливо и терпеливо ожидая, когда я пойду отдыхать. Я
- 97 -
уже хотел идти с ними устраиваться на ночлег, как Антон предложил мне спать на сене. Я вспомнил своё детство в деревне и ответил тётушкам: «Извините и не обижайтесь на меня, но я пойду спать на сено». Мы поднялись с Антоном на чердак, а его мать, тётушка Кастуся, постелила простынь и дала мне лёгкое одеяло. Антон лёг со мной рядом. Ночь была светлой и тёплой. Вся деревня уже спала, а я никак не мог заснуть от пережитых впечатлений прошедшего дня. Вскоре почувствовал по всему телу страшный зуд, появившийся о