Глава 1. После смерти Бориса Борисыча, какой-либо надежды на профессиональное самоопределение, у Михаила не осталось

После смерти Бориса Борисыча, какой-либо надежды на профессиональное самоопределение, у Михаила не осталось. Его наставник был единственной связующей нитью со школой Берлина, и сейчас эта нить оборвалась. О диссертации думать уже не приходилось. Горемыка оказался предоставленным самому себе. Стремление к «самому главному в жизни» так и не реализовалось, и он был душевно угнетён, раздавлен. Какой смысл, вообще, теперь что-то предпринимать?

Кроме того, Михаил был без работы и денег. В первые же дни, после увольнения, заглянул сразу в несколько, редакций городских газет, предлагая свои услуги, но там, мягко говоря, дали от ворот поворот. «Нет, конечно, приносите что-нибудь интересное — информации, заметки, материалы, — получите за это гонорар, но, увы, в штат взять не можем…». И безработному ничего не оставалось, как принимая во внимание старые связи, согласиться на «предложение».

«Но ведь это копейки! И потом, как работать без телефона, без редакционных заданий — на одном голом энтузиазме?». Михаил привык выполнять построчный план, привык, что рядом трудятся коллеги, а тут у него, даже рабочего кабинета не будет… Он теперь изгой, потерявший некогда, высокий социальный статус.

Осталась одна надежда на любовь Нади. «Всё равно, не забыла, — успокаивал себя. — Наверняка, до сих пор любит. Но я, ни за что, первым не пойду на примирение! Пусть помучится… А потом, не выдержав характера, в любом случае придёт! Так что, не всё, брат, потеряно!». И Михаил ждал в исступлённом напряжении, что деваха появится вот-вот. Ждал вечера, считая часы, потому что днём, Надя училась в универе и освобождалась, вероятно, только к шести. Однако дни проходили один за другим, а её не было и не было.

Родители, узнав, что сына погнали с работы, естественно, очень расстроились. Особенно отец: «Сейчас совсем на шею сядет! Такую работу профукал! Кем был, — и кем стал… Иди теперь, куда хочешь, устраивайся, — хоть на завод учеником!». А мать утешала: «Ничего-ничего… Еще поднимешься на ноги. Всё будет нормально…».

Вечеркинским «друзьям» — Шарову и Никитскому — было не до бедняги. Виталик разругался с самим редактором, и рассчитался. Но его, тут же, как отличного журналиста, взяла к себе «Новь». Сразу задрал нос и с Михаилом, поддерживать былые отношения, уже не захотел. Пропал у него интерес к человеку «без роду и племени». А с Никитским, «отверженный» особо и не дружил. В нынешнем же положении, Александр Иванович и вовсе не проявлял, к изгою, внимания.

Сергей Николаевич, директор «Молодёжного центра», тоже, заметно охладел к товарищу совместных пьянок. «Ну, кто ты теперь? Раньше я, хоть гордился, что — друг корреспондент газеты, и деньги у Мишки всегда водились, можно было даже занять. А что сейчас? Неудачник ты, без определённого рода занятия!..».

Михаилу всё это было, крайне неприятно, сознавать. Тянуло выпить, разогнать тоску, но он держался, дав себе строгий зарок. Первое время, кормился с небольших гонораров, получаемых то в одном издании, то в другом, куда приносил материалы. Таких, фактически, безработных журналистов, оказалось более чем достаточно. Смотреть на их грустные, испитые физиономии было, как-то, не по себе. Неужели, и Михаил, превратился в нечто подобное?..

Еще со времени, когда работал в «Вечерке», осталась связь с компанией «Прополис», президент которой, с детства Михаила знал, живя, в годы отрочества, на параллельной улице. Горлов, — преуспевающий бизнесмен, — теперь, в сложные для друга времена, по-прежнему, подкидывал интересные информации, даже попросил подготовить рекламный материал. И бедняга старался изо всех своих сил, тем паче, что Горлов хотел сделать его в будущем, пресс-секретарем и редактором собственного бюллетеня «Пчела». Но этим планам не суждено было сбыться.

— Вот, дядя Коля, такие сейчас дела… А насчет Нади, — люблю я её по-прежнему, даже сильней, чем раньше… — Михаил, расчувствовавшись, изливал Норину душу.

— Да на хрена, эта наука сдалась! Итак, всё давно изучено… Пиши лучше стихи. Вот поэзию-то, люди точно оценят. А кому психология нужна? Псу под хвост… Значит, говоришь, никакие газеты не берут? Это плохо. Да не переживай сильно-то! — неунывающий поэт хлопнул друга по плечу.

— Если честно, сейчас на всё наплевать… Но вот не знаю, как быть: посоветуй, сходить к Наде или не стоит?

— А почему не сходить? По лбу ведь, не ударит! Бабы, они, брат, внимание, поклонение любят… Зайди, как бы, между прочим, только достоинства мужского не теряй, а не то — хана!

«Может, действительно, отправиться к ней? — раздумывал Михаил. — Но не домой, — родители ведь там. Надо в универе перехватить! Узнать расписание занятий, после лекции встретить, и поговорить начистоту». И он приступил к осуществлению плана.

Была середина ноября. Уже выпал снег. Темнело быстро. Островерхие корпуса университетского городка, выделялись на фоне мрачного неба. Занятия заканчивались в семь. Наконец, прозвенел звонок. Из аудитории начали выходить студенты.

Сначала, он даже не узнал Нади. На девушке был коричневый, почти деловой костюм: узкая юбка с элегантным пиджачком, из которого выглядывала, ярко желтая, блузка. Надя надевала осеннюю куртку, когда, внезапно, увидела Михаила. Густо покраснев, схватила сумку с книгами, и быстро пошла к выходу. «Подожди, Надя!» — еле догнал её. Не поднимая глаз, девчонка вымолвила:

— Зачем ты сюда пришел?

— Давно не видел, вот потому и здесь… — задыхаясь от волнения, проговорил Михаил.

— Мы же, вроде, расстались? — Надя, быстрым шагом, двинулась по аллее университетского городка. «Друг» еле поспевал за ней.

— Расстались, да не совсем. Надо многое сказать. Да не беги ты!

Перейдя дорогу, вышли к трамвайной остановке.

— Ну, что хотел, говори! — нетерпеливо бросила Надя. — Всё ведь, давно уже сказано.

— Нет, не всё! Во-первых, хочу попросить прощения.

— А что, во-вторых?

— Что не могу без тебя жить! Я…

Подошел трамвай. Вошли в переполненный салон, оказавшись, прижатыми друг к другу.

— А я, как видишь, живу! Не умерла ведь…

— Меня два месяца не было дома. Хоть приезжала?

— Конечно же, нет! С чего вдруг решил, что приеду к тебе?

— Ну, мало ли…

Михаил сделал вид, что обиделся. Остаток дороги, ехали молча. Выйдя из трамвая, до улицы Заякина, шли, в свете ночных фонарей, по раскисшей от выпавшего снега, дороге.

А вот, и надин дом. Встали у дверей.

— Подожди, не уходи! Значит, больше не любишь, да? — «друг», с замиранием сердца, ждал ответа. И тут, у Нади, в душе, будто плотину прорвало:

— А за что любить?! Ты ведь, ударил в самое больное место! А я жалела пьяницу, думала, что, наконец, устрою свою судьбу! А гада, волновало только то, с кем раньше спала! Какой махровый эгоизм! У тебя, разве никого, — до нас, не было?! Занёс, блин, какую-то заразу и в ус не дует!

— Какую заразу?! Ничем я не болею! Видимо, опять, трахалась! — они орали друг на друга так, что услышала мать Нади и, спустившись с внутреннего крыльца, вышла.

— Молодой человек! Оставьте её в покое! А сюда, больше не ходите. Нам пьяницы не нужны. Тем более, Надя намного младше, а вы еще, чего-то, кочеврыжитесь… Убирайтесь!

Шокированный Михаил хотел, что-то сказать, но передумал. Резко развернулся и пошел по направлению к остановке, прогоняя и прогоняя, в мозгу, эту нелицеприятную сцену. Обида душила его. «О, стерва! А я еще любил! Ну, погоди! Найду замену, в сотню раз лучше! Еще вспомнишь друга, — вспомнишь, сука!..».

Дома несчастный не находил себе места. Пришла мать попроведовать.

— Что-то холодно у тебя. Почему не топишь?

— А, да не до этого… — у него, всё было написано на лице.

— Так и сохнешь по Наде? Давно уже пора забыть. Захотела бы — давно пришла… Нашел бы, своего возраста женщину, да и женился! — мать сокрушенно покачала головой.

— Никто мне не нужен, кроме неё… Только что, послала подальше. Обиделась, видите ли…

— Да оставь девчонку. Я сразу знала, что у вас ничего не получится… Что будешь завтра-то делать, в субботу? Надо бы, отцу помочь с курятником!

— Помогу, конечно. Денег на танцы дашь? — Михаил вопросительно посмотрел на мать.

— Ладно уж, дам. Может, с кем-нибудь и познакомишься. Только об одном прошу — не пей!

— Я же завязал! Даже пива брать не буду. Давай-ка, всё-таки, растоплю печь…

…На следующий день, мысли, о нежелании Нади восстановить отношения, — не давали Михаилу покоя. Вечером, предварительно созвонившись с Сергеем Николаевичем, надел свой лучший, тёмно-синий костюм, белую сорочку и поехал во дворец Горького, где его уже поджидал товарищ. Народу на танцы «Кому за тридцать» привалило много, причем возраст отдыхающих колебался от 20 до 60 лет.

— Слушай, жаба, а молодых-то лимпомпосиков сегодня порядочно! Выбор есть! — директор жадно рассматривал пёструю толпу, поднимающуюся на второй этаж, в танцзал.

— Значит, будем работать! — Михаил сказал это лишь для того, чтобы поддержать своё собственное, совсем невесёлое настроение. — Может, по пиву? Болыие-то и не стоит…

В баре, некуда было ступить. К стойке, пробрались без очереди. Выпитой бутылки пива хватило, чтобы алкаш, что называется, «завёлся».

В танцзале, музыка гремела так, что закладывало уши. В полумраке со светомузыкой, под упругий ритм, бесновался народ.

— Вот эти, вроде, ничего! Да вон, вон… — прокричал Сергей Николаевич в ухо напарнику, показывая куда-то пальцем. Сквозь толпу, пробрались к двум разукрашенным, разодетым девицам. Тут же, познакомились, дождавшись медленного танца.

— Может, вы нас в бар пригласите? — прильнула к Михаилу та, что была повыше и «поинтеллигентнее».

— А давайте, сходим вдвоём. Пускай, они себе порезвятся…

Денег было мало, и кавалер приобрёл пару бутылок пива.

— Вы, значит, каким-то пивом дам угощаете?! — сделала недовольную гримасу девица. — Так вот, лакайте его сами, а я пошла!

И он остался один, не совсем понимая, что произошло. А что особенного? Разве, нельзя попить «Балтику-9»?..

Настроение сразу упало. Прикончив обе бутылки, взял 200 грамм водки. И пошло… Очень смутно, помнил еще каких-то баб, которые угощали уже его; дорогу домой…

— Там ваш сын, в луже валяется пьяный! — к родителям, пришел сосед с ближайшей улицы. Мать, тут же, вышла «навстречу».

Михаил лежал прямо в грязи, в своей лучшей куртке и лучшем костюме, силясь встать. Одного ботинка не было. Ремень, кто-то снял, или он его потерял. Наконец, на карачках, сделал несколько «шагов» и, опять, повалился. Мать еле доволокла до отцовского дома.

— Ах, сволочь! И надо же было, так нажраться! — батя, в сердцах, плюнул и ушел смотреть телевизор. А мать помогла «дойти» до истопленной, еще днём, бани, где раздела Михаила и стала поливать из ковшика тёплой водой, смывая грязь.

— А Нна-дя мме-ня, всё равно, ллю-бит! — мычал сын, который сидеть далее нормально не мог, — валился на бок.

— Так-то ты на танцы ходишь! Так-то не пьешь! Алкаш проклятый! — мать мыла, слипшиеся от земляных комков, волосы. — Что, сейчас — опять запой? Опять, будешь к нам стучаться, покоя не давать?! Ладно, хоть отец пока трезвый. А если вдвоём будете валяться, что тогда с вами делать-то буду?!

Но Михаил, вряд ли, из этих слов, что-либо понимал…

Мать, устав от домашней рутины и обидевшись на Михаила, собралась и уехала в Набережные Челны, к сестре. На неделю. Хотя поездку в Татарию, к родственникам, она и намечала давно, но выбраться из круговерти дел, всё не удавалось. А теперь вот, после окончания огородных работ и прочая, прочая, такая возможность, наконец, представилась. Строго наказала Игнатию Ивановичу, смотреть за домом и непутёвым сыном. «Сам, хоть не запей! Я ведь тебя знаю!..».

Оставшись, фактически, наедине с собой, отец приуныл, — всё из рук валилось. Но больше, расстраивал «алкаш», который качаясь и неся пьяную белиберду, возвращался, каждый вечер, неизвестно откуда. «А почему, и я не имею права, пропустить баночку пива? С одной-то, ничего не будет…» — обманывал себя пенсионер. И как-то вечером, со скуки, сбегал до рыночного ларька…

В дверь позвонили, когда на дне «пузыря» с водкой, оставалось грамм двести.

— Ты че, запил? — Михаил, обросший, пропахший перегаром, подошел к заставленному «бухлом» столу. — Тогда и мне наливай!

— Нет, не будешь пить! Хотя, давай по пятьдесят… Хрен с ним! — сдался батя. — Че поздно ходишь? Когда будет остановка?

— Сам о себе думай! Опять ведь, в наркологию повезут!

— Да я только сегодня, и всё… Жениться-то, собираешься когда? Такую девку упустил! А теперь вот, — смотри в окно, как кот…

Вместо ответа, сын опорожнил початую бутылку пива.

— Денег немного дашь? — отрыгнул.

— Какие деньги! Нет у меня ничего! Ну ладно, посидел и хватит! Спать счас лягу… Всё-таки, жизнь тебе надо менять! Зря не слушаешь отца. Погибнешь без нас…

Михаил вышел на улицу и поплёлся, на остановку автобуса. «Хорошо бы, баб подснять, и к Норину с ними нагрянуть. У него деньги, точно есть!».

На остановке, подходящего «материала» не было. Поздновато уже. Люди, поджидающие автобус, прятали лица в воротники пальто, — дул холодный, резкий ветер, вперемежку с дождём. Одних пассажиров подъезжающие автобусы забирали, — им на смену подходили другие. А Михаил, так и стоял, выискивая «жертв», всё больше и больше замерзая.

Наконец, появились две дамочки, более или менее, удовлетворяющие «вкусу». Подойдя, без лишних разговоров, предложил им пойти на «квартиру» к Норину.

— Посидим, почитаем стихи… А то вон, как замёрзли! Хоть обогреетесь.

Девахи, немного поломавшись, согласились. На подходе к норинскому дому, заметил, что света нет. «Черт бы побрал! Куда ушел в такое неподходящее время?! Че я с ними, делать-то буду, без бабок?..».

— Девчонки, подождите немного, — приду, через минуту-две…

Он, оставив гостей в «халупе», бросился через дорогу к отцу. Стал стучать. Ни ответа, ни привета…

«Вот сволочь! Нажрался и спит! Алкаш несчастный!» — Михаила вдруг, охватила безудержная ярость. Со злости, схватил подвернувшуюся, под руку, палку и начал, с остервенением, бить стёкла в окнах.

— Открывай! Открывай же!

Но батя, возможно, перепуганный до смерти, не показывался.

— Ну, и черт с тобой! — плюнул Михаил. Бросил палку, вернулся к девкам.

Те смотрели на него, с явным беспокойством.

— Что там, у вас произошло?!

— Да ерунда… В общем, девушки, денег я не достал. Что делать будем?

— Светка, сходи к Рыжему, да и давай сюда! — подмигнула подруге та, которой было лет восемнадцать. — У него бабки-то есть!

Остались вдвоём, поджидая вертлявую, толстозадую Светку. Вернулась через 40 минут, с каким-то парнем. С собою, они принесли спирт.

«Да и бог с ним, что ничего с бабьём не получится. Главное, выпить есть…» — решил для себя Михаил. Компания, развеселившись, бухала до двух часов ночи. Рыжий оказался «хорошим» парнем, всё подливавшим и подливавшим «пойла», ничего не подозревающему, хозяину дома.

Под утро, Михаил проснулся от пронизывающего холода. В доме никого, кроме него, не было. Глянул, и ахнул: рама в окне разворочена, ветер раздувал порванные шторы. «Что здесь произошло?!» — припоминал вчерашнее. Открыл шкаф, — боже! — вещей, что были, там не оказалось, а из буфета на кухне, ворюги утащили всё содержимое, кроме научных книг. Даже никому не нужные фотографии! Пропал и старый, облезлый баян с выпирающими планками, на котором занимался, когда еще ходил в музыкальную школу…

«Вот сволочи! А окно-то, зачем ломать? Можно ведь, унести ворованное через дверь… Не понимаю!.. Может, пьяные, хотели инсценировать кражу, будто, кто-то залез с улицы?» — лихорадочно размышлял Михаил, закрывая окно покрывалом с постели.

Раскалывалась голова. Отправился, через дорогу, к отцу. Дверь была нарастапашку. Батя валялся на диване, — в дупель пьяный. Резко пахло мочой, перегаром и еще, черт знает чем. Дом полностью выстудился. На столе — батарея пустых бутылок, клеёнка скомкана, в разлитом пиве лежало несколько денежных купюр.

«Видать, сходил уже купил. Опохмелился. Теперь будет лежать, как свинья, в собственном дерьме, не вставая. Надо, хоть прикрыть его чем-то… Холодища-то какая! Ну, и наломал, вчера я дров!».

Михаил подобрал смятые деньги, слил остатки водки в стакан, залпом выпил. И тут, на пороге, появилась тётка, младшая сестра отца, — толстая, молодящаяся баба в осенней куртке. Затарахтела:

— Боже мой! Запил!.. И ты, что ли, пьешь? Кто окна-то, в доме побил? Нужно срочно, телеграмму отправить в Челны, а то, вы вдвоём натворите дел! Всё ведь, ворьё вынесет из хаты!

Михаил не стал слушать, развернулся и пошел на местный рынок. Если что, тётка посмотрит за отцом. А ему, нужно срочно принять, чего-нибудь, «на грудь», а то мутит, что-то шибко…

…Под вечер, нежданно-негаданно, прибыл друг, — Юрка Волгин, с которым еще в юности учились в музыкальном училище. Рослый, кареглазый, с персиковым румянцем, в дорогом, добротном костюме и кожаной куртке. В своё время, Юрка нашел неплохое, в финансовом отношении, местечко и теперь, жил с женой и двумя близняшками-дочками, как говорится, прилично. Ну, не новый русский, конечно, но всё-таки… К Михаилу, хотя и редко, наведывался. И всегда, с бутылкой.

— A-а, владелец заводов, газет, пароходов…

— Михайлушка, Бог ты мой, бухаешь, что ли?! И батя запил?! Ну, вы даёте! Это, конечно, от радости плачешь, что друга увидел? Татарская морда! Ну, рассказывай, как жизнь бестолковая!

Алкаш, и вправду, раскис, заливаясь пьяными слезами. Было жалко отца, себя, своей неудавшейся судьбы. Юрка же, не в пример, был бодр, весел и неистощим на шутки. Ни дать ни взять, Арлекин с неудачником Пьеро.

— Да не переживай! Помнишь, как с Мальцевыми в поход ходили, в пещеру? Вот, были времена! Ничего не боялись, — в такую нору, под землю, залазили! Молодые… Думаю, — это лучшие наши годы… — Волгин разливал, принесённую водку, по стаканам.

— Лучше скажи: сколько бабок, у тебя, в банке лежит? — оборвав Юрку, спросил пьяный Михаил, настроенный не столь радужно.

— Ну, 250 тыщ долларов. Устраивает? Че докопался-то до денег? Завидуешь, что ли?

— Было бы, чему завидовать… А ведь, в училище казался совсем другим. Стремился к мастерству, творчеству… А сейчас, променял это, на счет в банке! Все вы — на одно лицо!

— Если б, у тебя семья была, другое бы лопотал, творец! — огрызнулся Юрка. — Давай-ка, лучше бухни!

Но его друг, уже валился на кровать.

…Мать примчалась из Челнов, через пару дней. Михаил к тому времени, был, что называется, в тяжелом состоянии. Как, впрочем, и Игнатий Иванович, превратившийся в пьяное животное, ходившее под себя. Оба просились в больницу, так как без медицинской помощи и изоляции, попросту, не могли выйти из запоя. В наркологии, как назло, не было мест. Оставалась одна психбольница. Мать, для обоих, вызвала бригаду.

Date: 2015-09-05; view: 244; Нарушение авторских прав