Глава 5. — Ну, че Миша, пойдем? По сотке, и всё, — никто и не догадается

— Ну, че Миша, пойдем? По сотке, и всё, — никто и не догадается. Мочи больше нет… — Серёга Смирнов, уже полчаса, уламывал Михаила. Но тот, по-прежнему, мучился сомнениями: «Нельзя мне, нельзя!» И, в то же время, Надя не выходила из головы: какая же, всё-таки, диспропорция между образом чистой, светлой девушки и её «мерзким грехопадением» с шестью разными мужиками, бывшими до него! Он любил и, одновременно, страшно ревновал. Ах, до чего тяжело на душе! Пойти уж, что ли, хапнуть, — может, полегчает?..

В гастрономе, купили чекушку, зашли в ближайший парк, неподалёку от наркобольницы. Выпив по 100 грамм, спрятали «вещдок» надёжно в кустах. На обратной дороге, встретились мужики, идущие из «санатория» на побывку.

— Михаил, к тебе там, девушка молоденькая пришла. Уже давно поджидает! Поторопись…

В вестибюле, на скамье для посетителей, сидела Надя, почему-то, вся в слезах.

— Что с тобой? Почему плачешь?

Та, всхлипнув, прошептала:

— Не любишь ты меня, я чувствую!

Михаил понял, что настал тот момент, когда нужно всё сказать. Начистоту.

— Пойдем-ка! — и он повёл девушку, по направлению к гастроному. На подходе спросил:

— У тебя деньги есть? Я всё истратил. Давай купим водку.

Подруга даже не удивилась. Покорно достала смятые бумажки… С покупкой дошли до Михайлова дома.

Алкаш налил себе и ей, но Надя пить не стала.

— Видишь ли, — решительно начал он, но потом, смутился, — жизнь такая штука, что иногда не знаешь, как и поступить…

Надя, опустив глаза, молчала.

— В общем, не могу больше так!

— Что — так? Я тебе больше не нужна?

— Не могу больше терпеть, что было…

— Ну-ну?

— Что у тебя было, словом, до меня…

Наступило молчание. Надя раскраснелась, руки её дрожали.

— A-а, поняла… Значит, конец. Ну что ж, — вымолвила дрогнувшим голосом. — Тогда прощай!

Резко встала и бросилась, рыдая, к двери. Михаил не удерживал. Он только налил себе, почти полный стакан водки и, залпом, выпил…

Проснулся уже вечером. При мысли о Наде и разрыве с нею, охватил ужас. Тут же сбегал к соседям, заняв деньги. На автобусе, с очередной поллитровкой, приехал на Заякина, но родители девушки не впустили. Сев неподалёку от дома, на сложенные брёвна, прямо из горлышка стал опорожнять бутылку.

«Никуда отсюда не уйду! А хоть бы, и ночевать здесь пришлось… Неужели-таки, не выйдет ко мне?» — рассуждал «друг», всё больше пьянея. Еще раз звонил в дверь, но мать, с холодным лицом, заявила, чтобы шел домой.

Между тем, почти стемнело. Михаил был пьян и уже, располагался спать на брёвнах. И тут, вышла Надя.

— А ну-ка, пойдем! Лучше не позорь перед соседями! — и она, схватив его за руку, повела на Потерянную. Благо, что жили, друг от друга, не так далеко.

Бедняга плохо помнил этот путь до дома: что-то выкрикивал, даже сопротивлялся. Но Надя, в конце концов, довела и, бросив на кровать, сказала что-то, чего не запомнил.

…Наутро, он опять, уже трезвый, приехал к ней, однако, встретил ледяной приём.

— Ты же, не захотел быть вместе? А теперь, изменить что-либо поздно.

— Но Надя! Пойми правильно… Я же люблю… Не бросай меня! — Михаил, чуть не рыдал.

— Поздно, дорогой! Поезд ушел… Прощай.

И отверженный «друг», ни с чем уехал. С горя, всерьёз запил, еще не подозревая, какие напасти обрушатся на него…

Запой продолжался уже несколько дней. В «Вечерке», на работе, Михаил, естественно, не показывался. Мать навещала в «халупе», приносила поесть, но он, казалось, был равнодушен к еде, а всё глушил и глушил сначала водку, а потом, и дешевый спирт.

Денег не было, но что удивительно, всегда находилось, что выпить. Да и угощали все, особенно соседи через стенку (дядя Коля уехал, тогда, к сыну). Ритка, маленькая шустрая бабёнка, с сожителем Григорием, бухали, что называется, каждый божий день. Ни он, ни она, понятное дело, нигде не работали. Ритка, по утрам, отправлялась «поднимать» бутылки на местном рынке и в других, только ей известных, местах. Григорий посиживал себе, на шее «жены». Иногда, промышлял воровством. Но главной «статьей дохода» неразлучной парочки, было их, пугающее своей первозданной грязью, жильё о двенадцати квадратных метрах. Тут же, обитали Риткины дочери от первого брака: Ленка и Катька, уже привыкшие к постоянным гостям «проходного двора»: местным алкоголикам, бывшим зэкам, дешевым проституткам и прочей шушаре, стекающейся отовсюду и, главное, несущей выпить.

Но пьяному Михаилу, было море по колено, относительно того, что и с кем «бычить», чтобы только, не думать о Наде. Он даже попробовал, как-то, «Родничок» — розовый технический спирт, для «просветления» разбавленный «Белизной», местными умельцами-кавказцами… Но всему приходит предел, а именно настал тот переломный момент, когда Ритка не выдержав настойчивых требований «халявщика», погнала его от себя, в три шеи.

— Сколько можно, жрать за наш счет?! Хоть бы совесть поимел! Пошел к еб-й матери!

И Михаил пошел к матери, только своей. Но батя, бывший в завязке уже полгода, выскочил, как разъярённый бык.

— Иди, гуляй, куда хочешь! Денег надо? А ты их заработал?! Давай, давай отваливай!..

Михаил, не солоно хлебавши, вернулся к себе в «избу», мучаясь страшным желанием похмелиться.

«К кому пойти? Соседям на улице, родители строго наказали, деньги мне не давать. Норин уехал. В «Вечерку» не сунешься. До директора общаги слишком далеко… Борис Борисыч! Вот, кто уж точно выручит! Поеду-ка к нему».

Обрадованный этой мыслью, отправился на троллейбус…

Подходя к дому Николаева, ученик, как и прежде, ощущал радостное возбуждение, омраченное, правда, гудящей головой.

Дверь открыла жена кандидата наук.

— Борис Борисыч дома? — бодро спросил Михаил. Валя (так звали жену), как-то странно, посмотрела на него и вдруг разрыдалась.

— Что? Что-то случилось?

— Вы разве не знаете? Борис Борисыч умер…

Его, как током ударило.

— Как? Когда?!

— Сначала умер сын, Паша, — у него ведь, лейкемия была… А потом, через девять дней, и Борис. Во сне… Сегодня, уже пятый день пошел, как умер… — Валя вытирала слёзы, катившиеся градом.

— Мне никто не сообщил. Да, собственно, кому это нужно… — Михаил оторопело, стоял у двери, не зная, что предпринять. — Вы извините, пожалуйста. Такое горе…

Валя, справившись с собой, хотела пропустить в квартиру.

— Вы зайдете?

— Нет. Не могу… Не по себе что-то…

— Ну, тогда приходите на «девять дней», в пятницу.

Но Михаил, уже ничего не слышал. Как во сне, спустился по лестнице, добрёл до остановки. Удар был неожиданным и сильным. Боже мой! Ведь буквально, три недели назад видел беднягу. Живого! Разговаривал с ним. А о сыне ничего и не знал. Не вынес, Борис Борисыч, его преждевременной смерти! И сам ушел… Как сейчас — без Учителя? Такой хороший, добрый был человек… И ведь никто, никто не заменит такого. Путь в науку, теперь закрыт окончательно… Но разве, в этом дело?! Друг ушел, настоящий друг…

Вид у Михаила, после недельной пьянки, был самым плачевным. Просыпаясь средь ночи, он чувствовал, помимо тяжелого похмельного недомогания, острую душевную боль. То вспоминал Надю, которая тогда еще, до размолвки, пришла к нему в больницу, — такая трогательно красивая, в джинсах и желтой блузке с «крыльями», предлагая пойти на концерт рок-группы. «У меня два билета! Пойдем?». Но Михаил отказался и повёл девушку на тот самый пруд, где произошло взаимное признание. «Я тебя люблю!» — шептал он Наде, целуя румянец на её щеках…

То вспоминал пьяного Бориса Борисыча, заплетающимся языком признававшегося, что, мол, Михаил с большими способностями, более того — талантом, и что, мол, он далеко пойдет, несмотря на жизненные препоны. «Я в вас верю! Еще скажите своё слово в науке! Утрёте нос, всем этим недоноскам и бездарям!..».

Выпить дома было нечего, и Михаил развёл в стакане одеколон. Жидкость обожгла всё внутри. Стало немного легче. И он заплакал пьяными слезами о двух потерянных, безвозвратно, близких людях. Не зная, между тем, как остановить себя, свой запой — это форменное сумасшествие…

В кромешной тьме, по улице, вышел на освещенную пустынную дорогу. Шатаясь, добрался до углового светофора и подошел к кирпичному зданию, где располагался бар. Денег, как всегда, не было. В полутёмном помещении, с движущимися огоньками под потолком, сидели, за столиками, несколько посетителей. Не контролируя себя, «подрулил» к подвыпившей паре.

— Ну, мужик, у тебя и вид! Давно, что ли, бухаешь? — парень высвободился из объятий, цепляющейся за него девицы. — Ну, говори, говори. Чего молчишь?

— Вы не против, если посижу немного здесь? Дома тяжело одному… Хотите, прочитаю свои стихи?

— Садись, коли не шутишь. Только ненадолго. Тебя опохмелить, что ли?

Михаил промолчал. Парень плеснул водки. Разговор продолжился.

— Корреспондент значит? Что-то не похоже. Ну, давай, прочитай что-нибудь!

Несколько стихов из «Старой Зареки», парню понравились.

— Смотри-ка ты, про нашу ведь, жизнь написал! И как складно. За душу берёт. На-ка, еще выпей…

Михаил не помнил, как ушел из бара. Проснулся наутро, всё с тем же тошнотворным состоянием и депрессией. Еле-еле собрался, взял у матери денег на дорогу, и отправился к Сергею Николаевичу, в общежитие.

— Ни хрена у тебя рожа! — директор «Молодёжного центра» еще никогда не видел его таким. — Остановиться бы, нужно бухать!

— Сам знаю. Только как? Главное-то душа болит… Тут у меня, такое случилось! — и Михаил, спотыкаясь, вкратце рассказал о своём горе.

— Сочувствую, сочувствую… — сделал, соответствующее ситуации, лицо Сергей Николаевич. — Но с пьянкой-то, делать что собираешься?

— Думаю, депрессию, только психиатры вылечить могут и абстинентный синдром, заодним, снять… Сейчас такое состояние, что сам его боюсь!

— Так может, психобригаду вызвать? — не то удивлённо, не то с усмешкой проронил Сергей Николаевич. — Поедешь, если что?

— Поеду. Вызывай. Когда лежал в отделении неврозов, там даже понравилось. Правда, тогда запоя не было… У меня просто, другого выхода нет!..

Бригада прибыла через час.

— Значит, на Черной горе уже лечились? — спросил голубоглазый, пожилой врач. — Неделю, говорите, пили? Но в отделение неврозов, вряд ли, примут, — у вас ведь, алкоголизация.

— Всё равно, возьмите! Остановиться не могу, на душе очень тяжело! — Михаил сидел, согнувшись, обхватив голову руками.

— Что ж, подпишите согласие на лечение. Собирайтесь, едем…, — и два бугая-санитара, как по команде, встали за его спиной.

«Конвой» спустился вниз, под удивлёнными взглядами общежитских студентов. Хлопнули дверцы «Уазика».

— У вас закурить можно?

— Сиди, прижмись! Не рыпайся! — злобно огрызнулся санитар.

Михаил понял, что его свобода на этом кончилась.

Из «накопителя» в психдиспанцере, врач, собрав «полный комплект» подлежащих госпитализации больных, в серой «буханке», отправился со всеми на Черную гору, за город, где располагалась психиатрическая больница. Ехали почти целый час, санитары зорко поглядывали на четверых мужчин и двух женщин, трое из которых были, мягко говоря, «не в себе». Михаил, с интересом, наблюдал за своим соседом со связанными кистями рук, странным отсутствующим взглядом, время от времени, порывавшимся встать.

— Ты что, сволочь, не понимаешь нормальных слов?! — санитар, с силой, усадил психа, вдруг закричавшего: «Голуби! Голуби!».

— Сейчас уже доберемся, Иван, немного осталось… — его напарник, казалось, был равнодушен к происходившему.

И верно, вскоре за окнами «буханки», замелькали строения больничного городка. У главного корпуса, машина снизила скорость и остановилась.

— Вылазь по одному! Только чтоб культурно! — шестерых «пленников» провели в приёмный покой, через небольшой коридор.

Каждый был осмотрен и опрошен. Наступила очередь Михаила.

— Мы не можем положить в отделение неврозов. У вас заболевание, хоть и невротического характера, но много глубже… К тому же запой. Ого! Давление повышено! Ну, проходите, проходите вперёд. Сейчас санитар уведёт в отделение.

Его, в специальной комнате, переодели в больничную «робу» и, по довольно крутой лестнице, с решетками в пролётах, провели на третий этаж. «1-е мужское отделение» — прочитал табличку. Дверь открыли специальным ключом, похожим на ключи проводников в поездах.

По коридору, возле служебных кабинетов медсестёр, ходило множество, одетых в здешнюю униформу из х/ б, пациентов. Михаил ожидал увидеть жутких психов, какими себе их представлял. Однако никто в отделении не дрался, не кричал, не бился в припадке. Всё было тихо и мирно.

После того, как были оформлены необходимые бумаги, его отправили в пятую наблюдательную палату, где находились вновь прибывшие больные. На небольшом пространстве, впритык, располагалось около десяти железных коек, выкрашенных в белый цвет. На них сидели и лежали пациенты. Дверь была закрыта, медсестрой, на автоматический замок.

Михаил ощутил непереносимую тоску. Постучал. В окошке показалась голова санитара, дежурившего, тут же, на посту.

— Ну, че тебе? В туалет?.. Быстро сходил, покурил, и обратно!

В узкой, как щель, курилке с вентилятором в окне, яблоку некуда было упасть. У «новенького» оставалось пол пачки «Примы». Открыл её, закурил. Но, сразу, несколько человек попросили сигарету. Дал, конечно, не подозревая еще, что с куревом, на Черной горе, всегда было сложно, и представляет оно, здесь, «непреходящую ценность».

В палате, начал приглядываться к соседям. Казалось, никому до него не было дела. Но вот, один подошел, заговорил. Вроде, нормальный мужик, но, как психолог, Михаил, тут же, заметил некоторые странности в речи и поведении. «Зря ведь, не положат в психушку! Все здесь, как посмотрю, в принципе, ненормальные!..».

Однако звали уже на вечерний чай. Возбуждённая толпа ринулась в столовую. Забренчали посудой. У

Михаила никаких съестных припасов не было, и он, естественно, не пошел со всеми. Тоска и тревога охватывали всё сильней и сильней. Вскоре, медсёстры поставили капельницу…

…На следующий день похмелье, по-прежнему, мучило. Его вызвали на беседу с врачом. Через главный отделенческий коридор, санитар, минуя несколько дверей, провёл Михаила в ординаторскую.

— Меня зовут Андрей Семёнович, — представился довольно молодой, в опрятном белом халате, мужчина с кошачьими, «крадущимися» повадками. — Скажите, какое сегодня число, год, как зовут? Что с вами произошло? Сколько пили?

Михаил обратит внимание, что за спиной, сидели еще два врача и пристально за ним наблюдали.

— В газете, говорите, работаете? А это вам не кажется? Ну что ж, полечим немного, вы ведь, не против?

— Нет, я как раз против. Не хочу здесь лежать! Я же нормальный. Поэтому, имею право отказаться!

— Что ж, пишите отказ, но навряд ли, из этого что-то получится… — Андрей Семёнович поморщился. — Всё, больше вас пока не держу. Пройдите в отделение.

Шел уже десятый день «неволи». Михаил немного освоился в больнице, душевное состояние почти стабилизировалось. Недавно, его перевели в более «комфортабельную» первую палату, где было просторнее и чище, но главное, строгий режим свободней, а больные вполне нормальными людьми. Не такими психами, как в «наблюдательной».

В отделении он насмотрелся на всяких «умалишенных». И буйных, и депрессивных и совсем полудурков, лишенных человеческого образа. Сам, однажды, на вязках лежал. Несколько раз, был свидетелем тяжелых эпилептических припадков. А один псих, как-то утром, чуть не повесился в туалете. С петли сняли…

Уже пару раз, приезжала мать с «дачками». С сигаретами и едой к вечернему чаю, вопрос, так остро, теперь не стоял. Психи в отделении Михаила уважали, — всё-таки, не такой «дурак» и не доходяга, как самый низший класс, подбирающий с пола чебоны в курилке.

Мать привозила и чай, который был, по здешним меркам, «сокровищем», и строго запрещался местными «властями». Михаила научили, как незаметно проносить его, зацепив резинкой носка на ноге, в крайнем случае — подмышкой.

Без чая, в этой добровольно-принудительной «зоне», прожить было очень тяжело. Чифир снимал «тормоза» «колёс», поднимал дух, на время купировал депрессию. «Мутили» его втихаря, подцепившись к проводам в туалете. Пили чифирь, в отделении, только «избранные»…

Естественно, Андрей Семёнович Михаила, из больницы, никуда не отпустил, хотя тот и написал заявление на отказ от лечения. «Хотите, чтобы специальная комиссия его рассмотрела? Вас ведь, могут здесь оставить на неопределённый срок, если посчитают, что подлежите интенсивной терапии. Поэтому, не советую обращаться в инстанции». И бедняга, заявление вынужден был забрать.

Вечерами, он дефилировал вперёд и назад по длинному коридору, вдоль линии окон, вместе со всеми, — постоянный сон и малоподвижный режим надоели по горло. В столовой кормили, более или менее, сносно, но, всё равно, было противно смотреть на вечно голодных «дураков», торопливо глотающих баланду.

Каждый вечер, Надя не оставляла мыслей. Тоска по ней была, порой, невыносимой. Написал несколько любовных стихотворений, посвященных отношениям. Но постепенно, острота чувства, — в том числе, и под воздействием таблеток, — стала стихать.

В отделении, Михаил познакомился с Димкой Згогуриным, примерно его же возраста парнем, очень подвижным и, с виду, никогда не унывающим. Вместе, в одной команде, варили чифирь, продавая страждущим «нифеля» (остатки чая после заварки), брали за них сигареты с фильтром. Вечером, делились наболевшими проблемами. Вскоре, стали — не разлей вода.

У Димки тоже были страхи и невесёлые мысли; кроме того он страдал лекарственной токсикоманией, — в своё время, пристрастился к циклодолу и разным там транквилизаторам. Без «колёс», уже не мог жить.

— Димыч, так какой диагноз тебе, всё-таки, ставят?

— Ясное дело — шизофрению. — Згогурин лежал на шконке и жевал конфету. — И у другана, не беспокойся, то же самое. Здесь ведь, в основном, шизофреники и лечатся.

— Но у меня же невроз!

— Если б было так, сюда бы не отправили…

Обеспокоенный Михаил, наутро, стал допытывать врача, но тот ушел от ответа. Мол, этого знать не положено, тем более что ничего, мол, страшного у вас нет. И пациент успокоился.

…Через полтора месяца, настал момент выписки, которого новоиспеченный «клиент» психбольницы ждал, считая дни. Обычно психов отпускали домой с родственниками, но Михаил отправился один, самостоятельно — врач разрешил. Настроение было приподнятым, если не считать мыслей о Наде. Ну и пусть, не так гладко! Он еще покажет себя и, всё равно, добьется того, чтобы простила!

Однако, первым делом, нужно было решить вопрос с работой, которую Михаил, не предупредив никого, бросил и ушел в запой.

Придя в «Вечерку», сразу направился к редактору, рассчитывая на то, что его, и на этот раз, как всегда, простят. Сысоев, мельком взглянув на подчинённого сверху вниз, попросил немного подождать.

— Ну, вот что, дорогой. То, что принёс больничный, меня это мало волнует. Газете нужна ра-бо-та! А ты отдыхаешь, уже несколько месяцев, после пьянки. Короче, терпение лопнуло. Пиши заявление об уходе. Больничный оплатим.

— Но Фёдор Савельевич, дайте, хотя бы, испытательный срок. Ну, выведите за штат, только из «Вечерки» не выгоняйте!

Редактор внезапно побагровел:

— Мы тебе давали шанс? Давали. Сколько можно нянчиться?! Пошел вон отсюда, если не ценишь хорошую работу!

Михаил попятился к двери и, страшно подавленный, вышел. «Что теперь делать? Куда сунуться? Ведь, по всем городским газетам обо мне ходит слава, как о неисправимом алкоголике… Точно, никто не примет! А сейчас, с трудоустройством, вообще, большие проблемы. Такое, блин, место потерял! Одна беда за другой! А, главное, что скажут родители?..» — он, бессильно, опустился на стул в пустом коридоре.

Date: 2015-09-05; view: 268; Нарушение авторских прав