Глава 4. — Надя, почему вы выбрали, именно, исторический факультет, а ни какой другой?

— Надя, почему вы выбрали, именно, исторический факультет, а ни какой другой?

— А мне еще в школе, история нравилась: как люди жили до нас, какой жизненный уклад был, устройство государства; нравилось читать про войны там разные…

Михаил и Надя, не спеша, прохаживались вдоль кромки старого городского пруда. Был тихий сентябрьский вечер, вода недвижно отражала возвышенный берег с деревянными избами, утонувшими в начинающей уже желтеть, зелени огородов. Настроение у обоих, после радости встречи, было умиротворённым.

— А вам в газете, тоже нравится работать, наверное? Это ведь, так интересно: новые люди, общение, новая информация! — Надя посмотрела, на Михаила, с нескрываемым восхищением. — К тому же, стихи пишите и наукой занимаетесь. Всесторонне одарённая, творческая личность!

— Да что вы! Газетная работа — это же ремесло, тяжелый изнуряющий труд. Здесь творчеством и не пахнет. Пишешь о всяких разностях: что произошло в городе или произойдет. Обычные, каждодневные новости, в которых нет места, чему-нибудь, отвлеченному, вечному. Но зарабатывать на жизнь, как-то ведь надо!

— А наука, поэзия?

— Признаться честно, я — неудачник на научной стезе. Сразу не пошло, потому что не захотел идти по проторенной дорожке, как все. А сейчас вот, расплачиваюсь… Кстати, Надя, я стихотворение вам посвятил!

Девушка оживилась:

— Что ж, прочитайте!

Михаил, развернув, заранее приготовленную, бумажку, что называется, блеснул способностями. Надя была в восторге. Но вскоре, лицо её омрачилось.

— Вы вот пишите, что нравлюсь очень. Что какая-то я особенная. А на самом-то деле, всё ведь не так, — не заслуживаю, к себе, такого возвышенного отношения!

— Что вы имеете в виду? — «поэт», пристально посмотрел на девчонку.

— Да не стоит об этом… Сказать честно: что-то есть в вас такое, чего в других мужчинах не встречала. Несмотря на внешность, телосложение… Но не это же, главное!

Что-то сильно притягивает сердце, а что — не знаю…

— Если внешность не по нраву, давайте тогда расстанемся! — голос Михаила дрогнул. Но Надя, испуганно, схватила за руки и прижалась к груди.

— Я просто, неправильно выразилась! Сердцем чувствую, — вы мой, тот самый!.. Хочу быть с милым! И ведь ты… этого хочешь?

Они, так и стояли посреди дороги, обнявшись, долго не отходя друг от друга…

Потом, был день рождения Михаила. Именинник пригласил Надю в дом к родителям. Сидели у накрытого праздничного стола. Поиграл на баяне, а подруга, уже как бы, на правах невесты, разговаривала с матерью и отцом, которым очень понравилась. Надя подарила «милому», дорогой кожаный портмоне, чего тот, совсем, не ожидал. Никто из женщин, никогда, подарков ему не делал.

…Через пару дней, купив цветов, кавалер приехал к девчонке домой, на Заякина. Добротный деревянный дом, выкрашенный в желтый цвет, во дворе — куры, еще не пожухлый, уютный огородик. Надя была дома одна. Обрадовшись, провела друга через крытый двор и сени, через коридор, в свою комнату.

Обратил внимание на шкаф с книгами, небольшую аккуратно застеленную кровать, стол с красивой лампой под абажуром. Глаза Нади, буквально, светились любовью. Михаил подошел к ней и осторожно, без лишних слов, начал раздевать. Девушка не сопротивлялась.

— Только, надо бы нам побыстрей, а то мама скоро придёт…

Мать Нади позвонила, в дом, через полчаса. Оценивающе оглядела, отнюдь, не молодого избранника дочери.

Сдержанно расспросила о том, о сём. Да и Михаил, что-то, был не очень рад. Оставшись, вскоре, с другом наедине, Надя сразу почувствовала перемену в его настроении.

— Что с тобой? Что-то случилось? Разве, не любишь больше меня?

Кавалер, не отвечая, стал собираться. Но Надю, напоследок, поцеловал, оставив в недоумении и тревоге. И, правда, что это было с ним?..

После нескольких лет обильных возлияний, семейных ссор и неурядиц на работе, Борис Борисыч серьёзно заболел. Нет, страдал-то он гипертонией давно, а тут, все неблагоприятные факторы свалились, как бы, в одну кучу. Началось с того, что случился сильный сердечный приступ. «Скорая» откачала и порекомендовала, затем, не медля, обратиться в поликлинику. Но Николаев с презрением относился к своим хворям, — мол, отлежусь, и всё на место встанет… А этих докторишек, с вымученными дипломами, больной всерьёз не воспринимал. Что, дескать, они знают о человеческом организме, кроме вызубренных книжных сведений! Не дело ему, кандидату наук, полагаться на каких-то недоучек…

Еще в первые годы знакомства, Михаил увидел у шефа прибор для измерения давления.

— Ну, и сколько у вас, Борис Борисыч?

— Обычное —170 на 100. Я его, и не чувствую совсем.

— Так ведь, нельзя с таким давлением ходить. Снижать нужно!

— Да плевать хотел!

И Николаев продолжал жить, как привык…

А вот сейчас, Михаил позвонил ему, и жена сообщила, что Бориса Борисыча положили в больницу. Где-то далеко, — на краю города.

«Надо обязательно съездить, узнать, как он там», — ученик, купив фруктов, отправился по указанному адресу.

Больничные корпуса были разбросаны по еловому лесу. Кое-где, встречались гуляющие пациенты. Николаева лечили в старом побеленном особнячке с колоннами, на втором этаже. Спустился, когда вызвали. По затёмненной аллее, вышли на солнце, к скамейке.

— Да ничего себя чувствую, ноги только, опухли немного. Давление чуть снизили — еще держится.

— Борис Борисыч, вам же, всего 47 лет! Это всё от пьянки. Завязывать бы надо!

— Сам знаю. Но как вспомню о Пашке, так и тянет, выпить и забыться…

Николаев, склонив, почти всю седую голову, незаметно смахнул слезу.

Михаил слышал от него, что-то о болезни сына Павла, но и подумать тогда не мог, какой страшный недуг, в действительности, мучает парня.

— Ну а как ваши успехи в газете? — справившись с собой, нарушил паузу Борис Борисыч.

— Да одно и то же… Честно сказать, всё надоело. Ох, уж эти провинциальные новости! Но я хочу сказать о другом. Относительно верлинскои теории. Под интегральным исследованием он подразумевал совсем иное, — не то, что ныне принято думать в школе. Междисциплинарная системная интеграция означает не просто тотальный охват индивидуальных уровней, а их «слитие», — о чем, в своё время, писал Павлов!

— Знаете, Михаил, давайте пока оставим сложные материи… — вдруг обронил Николаев. — Не могу я сейчас переносить умственное напряжение. Как-нибудь, в другой раз поговорим… Вы не обижаетесь? Ну, не могу пока.

Ученик понял, что серьёзного научного разговора, не получится. Больной человек есть больной. С тяжелым сердцем, покидал он наставника…

Не прошло и двух недель, после выписки, как Борис Борисыч вновь угодил к врачам с ухудшением состояния. Но после и этого лечения, попав домой, он еле-еле ходил: чтобы добраться на работу, несколько раз, приходилось останавливаться, на пути до остановки троллейбуса. Пить он больше не пил, потому что, уже был не в силах. Михаил как-то приходил к больному, пытался, опять, разговорить на научные темы, но Николаев избегал, тяжелой для себя, полемики.

— Давайте лучше, зайдем в «рабочий кабинет», выберете всё, что понравится из библиотеки.

Знакомый «кабинет» — был крохотной каморкой от кладовки, в одной из комнат. До потолка, кстати, заставленный книгами по нейрофизиологии, психологии и философии. На антресолях располагался архив Берлина. Небольшой письменный столик, едва умещался на двух квадратных метрах площади. Вот здесь, и писал Учитель, ночами, свою диссертацию…

— Хочу подарить копию кандидатского труда, — может, когда-нибудь и пригодится. И архив, если что, к вам перейдет, так сказать, по наследству… Ну, выбрали что-нибудь? Тогда, пойдемте пить чай.

Поэзия для Михаила была, отнюдь, не серьёзным занятием, а скорей, возможностью для простого отдохновения души, возможностью вылить, переполнявшие чувства на бумагу. Хотя, конечно, отдавал лучшие стихи в газеты, так сказать, ради интереса. Но лишь тогда, когда пару штук из них напечатали, в нём, откуда, ни возьмись, проснулось честолюбие.

В «Вечерке», полгода назад, Михаилу с его «произведениями» посоветовали обратиться в городское отделение Союза писателей. А там уже, некто Кочнев, известный поэт местного розлива, выдал рецензию на машинописный текст собранных стихов. Естественно, Кочнев в пух и прах разгромил наивные, псевдохудожественные поделки начинающего автора, но, вместе с тем, отметил, что, мол, цикл «Старая Зарека» написан, «будто бы другим человеком» и заслуживает того, чтобы его напечатали в любой центральной газете. Ибо и «образный строй произведения», и «умение рисовать словами», и «острая гражданская направленность» заслуживают этого…

Михаил был весьма польщен, как, впрочем, и разочарован. «А как же всё остальное? Выходит, что ерунду я написал?». Однако, после долгих мучительных самоистязаний он, как это обьино и происходит с начинающими, внутренне обвинил не себя, а, разумеется, Кочнева, который-де ничего не понимает в «настоящей поэзии», и пытается «закрыть дорогу таланту».

Через некоторое время «поэт», вновь, отдал стихи, но уже другому рецензенту. К удивлению и разочарованию, эффект повторился! Пашкова, также похвалив цикл, но не другие вещи, вместе с тем, настоятельно требовала, чтобы Михаил стал посещать литобъединение молодых авторов. И он, перебарывая тревожность и самомнение, пришел-таки на заседание…

— А у нас новенький! — руководитель Вребнев, средних лет мужчина с седеющими, зачесанными назад волосами, представил Михаила. — Может, прочитаешь что-нибудь, а мы уж решим, оставить тебя или нет.

Разволновавшийся «новенький» развернул рукопись «Старой Зареки» и начал, спотыкаясь, читать. Сначала тихо и неуверенно, но потом, слыша одобрительные восклицания собравшихся, все, более входя в образ.

— Недурно, очень недурно. — Вребнев похлопал «дарование» по плечу. — Дак ты там, в этих деревянных домах и живешь? Надо, конечно, отредактировать текст, но, в целом, стихи отличные. Сразу видно, что глубоко прочувствованы, пережиты…

На второй месяц занятий, Вребнев объявил, что наступает очередь по разбору литобъединением, написанных Михаилом «опусов». Заблаговременно, рукопись была прочитана членами студии. Конечно, при разборе, нашлись такие, кто резко отрицательно отнесся к стихам, упрекая автора в безобразности, явных стилистических, ритмических и прочих огрехах. Но опять, «Старую Зареку» хвалили, а всё остальное посчитали, увы, «не поэзией». Одна язвительная дама, даже написала пародию на небольшую поэму, в которой Михаил «бичевал», процветающий в стране, беспредел.

Но были и другие, вставшие на сторону, «подающего большие надежды», автора. К примеру, на написанное, только недавно, стихотворение «Солнечный ветер», положительно откликнулась, чуть ли не половина литобъединения… Однако, Михаил, уже не мог больше оставаться в студии. Для сего имелась, помимо прочего, особая веская причина.

«Какие они, всё-таки, замкнутые, эти поэтишки, каждый сам в себе, каждый интересуется только самим собой! Никаких добрых, товарищеских чувств. Не как в «Вечерке», где сплоченный весёлый коллектив! А тут, какая-то мёртвая зона. Тем более, никогда не угодишь, этим полуживым гипер-эстетам. Каждый мнит о себе, что он гений! Да пошли, к черту, все…». И разочаровавшись, парень в литобъединении, больше не появлялся.

Напечатали, правда, в газете «Рабочий путь», вскоре, растреклятый цикл, который всем был по нраву. Но какой из этого прок? Нет, — слабый Михаил поэт. Со средними способностями, бездарность. И зачем только, взялся не за своё?..

В наркологический стационар, — бывший поповский дом, расположенный рядом с Троицким храмом, — Михаил попал, как говорится, по блату. Год назад, он брал интервью у заведующей «алкогольной» больницы — Маргариты Николаевны Цветковой, а проще — Марго, как её уважительно и вместе с тем нет, называли обитатели «курорта». Марго была бессменным его руководителем, не имея, за плечами, даже высшего медицинского образования. Но работу свою знала ой, как хорошо!

— Проходите, устраивайтесь поудобнее! — Цветкова пропустила корреспондента вперёд, в роскошный кабинет, обставленный дорогой мебелью. — И что, собираетесь писать про нас?

— Слышал, Маргарита Николаевна, что лечение алкоголизма поставлено здесь весьма неплохо. Квалифицированный коллектив врачей и медсестёр, хорошее отношение к пациентам, вкусное питание. Стационар больше напоминает дом отдыха, чем больницу.

— Не забывайте, что у нас есть трудовая терапия! — Марго, развалившись в кресле, с явным удовольствием давала интервью. — Порядок наводят сами мужчины и следят за его соблюдением. Видели дежурных на входе? Кстати, ваш отец, уже третий раз здесь лежит… Он ведь, «навёл» сюда?

— Да, с пьянкой у бати беда.

— А у вас, что ли, нет? Игнатий Иванович говорит, что и сын стал часто закладывать. Так что, если будут проблемы, пожалуйте к нам! Это дело серьёзное. Лечиться начинать, лучше сразу, не откладывая!..

Михаил поднялся наверх, — на второй этаж;, опросил больных, которые, наперебой, расхваливали местный режим, условия обитания. Батя сидел среди них и светился от гордости: «Это мой сын! Корреспондент!».

А вот теперь, год спустя, и сам Михаил стал пациентом «курорта», но запой ему не купировали, как многим. Лечить начали трезвенького, не забывая, что «репортёр» — протеже самой Марго. Потом уже, когда он попадет сюда несколько раз и, не долечившись, бросит терапию, Цветкова скажет: «Всё! Хватит с нас. Больше никогда не приму. Как бы плохо ни было…». А держать слово, Марго умела.

…Уже неделю Михаил принимал таблетки и процедуры. Утром ходил на работу, — благо, что редакция располагалась в трёх остановках от больницы, а режим был почти свободным. Вечером в столовой отписывался. А дом его находился, всего, в двух шагах. Надя навещала «милого», после чего, парочка отправлялась в «избу» на Потерянной. Любовь разгоралась нешуточная…

— Замечаю, Миша, будто тебя что-то мучает… Ведь, у нас всё хорошо, правда? — Надя подняла голову с обнаженного плеча друга.

— Конечно, хорошо… Лучше скажи: кроме того парня, с которым была сильная любовь, и милиционера, ну, ловкого в половом отношении, еще кто-то с тобой встречался?

— Всего — шестеро! — не без гордости, «выдала» Надя. — Но ведь это нормально. Сексуальный опыт, как не крути!

— Ну-ну…

Подруга и не подозревала, что у кавалера, давно кипела ревность к её старым похождениям. «Совсем молодая, а уже, всё успела познать! Да еще и гордится этим… Ужасно то, что она, такая красивая, нежная, была обыкновенной потаскухой, которую «имел», чуть ли не каждый!..» — изводился бедняга, но ничего поделать с собою не мог. Иногда приступы ревности были очень сильными, — аж до слёз. «Друг» при встречах, как-то, даже охладевал к Наде, и та терялась в догадках: что это с ним, не разлюбил ли? Обоюдное напряжение росло, и кризис был не за горами. А потом, и горькая развязка. Но оба, и представления не имели о приближающемся разрыве отношений.

Между тем, Михаил, не смотря на лечение, чувствовал непреодолимую тягу к спиртному. Дабы, выпив, хоть как-то унять, мучивший его «любовный» стресс. Делая стенгазету для Марго, больных и посетителей, они с Серёгой Смирновым, художником, уже договорились, как-нибудь, пропустить по 100 грамм — не больше, чтобы никто не заметил. Но пока всё откладывали и откладывали этот драматический, но столь желанный миг. Ведь, всего по 100 грамм…

«…Объективное стремление к реализации рефлексов генофонда, которое позволяет каждому животному не только себя самосохранить, но и воспроизвести, саморазвить в онтогенезе — это только, так сказать, общечеловеческая, видовая характеристика. Главное для нас то, что люди отличаются друг от друга, как закономерные, генетически обусловленные типы. Как и у других высших животных видов (например, крыс, собак, обезьян), в популяциях человеческих зверей, грубо молено выделить: агрессивных, злобных особей (холерики), трусливых или тревожных (меланхолики), общительных, весёлых (сангвиники), спокойных, уравновешенных (флегматики). Существует еще, и так называемая типология развития или познания по И.П. Павлову — «общие» с другими животными (или, как у других животных) и специально человеческие генотипы («художники», «мыслители»), не говоря уже половых и возрастных биологических различиях людей…».

Сегодня, в столовой наркобольницы, посидеть и подумать в одиночестве, чтобы никто не мешал, не удалось. Мужики устроили там какой-то ремонт, и Михаил был вынужден уйти к себе в «избу», где в тишине, можно было обдумать захватившие проблемы.

Кроме того, в последнее время, как никогда, шли стихи. Вот, что значит трезвая голова! Теперь, он писал вдумчиво, не так разнузданно эмоционально, как раньше, притом, с учетом рекомендаций, полученных в литобъединении.

«И всё же, наука для меня, должна оставаться главным в жизни! Хотя, — и не согласен с поэтом Тальпиди, утверждающим, что человек-де не «абсолютное животное», что он-де, не абсолютный зверь, потому что способен на творчество. Это очередное заблуждение огромной массы творцов-«полубогов», которое утверждается веками. Наша задача — развеять сию иллюзию. Но как? Какие основания есть для этого? А они, всё равно, есть…

Г. Селье, основоположник теории стресса, пишет, что для людей характерна следующая особенность: «жажда одобрения и боязнь осуждения». У творцов она гипертрофирована, как гипертрофирован ориентировочный безусловный рефлекс, — то бишь, инстинкт познания и творчества. Жажда признания, славы, превосходства, власти в известных популяциях, удовлетворяется путём «созидающей» деятельности специально человеческих генотипов. Иначе, — всё это, наследственно запрограммировано. И сами типы воспроизводятся в Истории столетиями, с завидным постоянством. Следовательно, они объективно закономерны, даны от Природы, а не от какого-то там «духа».

Творчество посему, увы, не трансцендентно, не от Бога, как бы этого не хотелось его носителям. Приземлённая биогенетическая природа его, доказывается тем, что служит оно, в конечном итоге, цели достижения указанных выше признания, славы, превосходства, власти, а также и соответствующих материальных эквивалентов. То есть, работает, по большому счету, как на внешний социальный, так и на внутренний, личный статус (личное самомнение) человеческого животного в группе, популяции себе подобных. А эта наследственная особенность, с известными оговорками, характерна и для других высших животных. Следовательно, творчество лишь производно от базового биологического отношения. В противном случае, взятое само по себе, оторванное от главной реальной цели, оно теряет всякий смысл. Да и осуществляется творчество, с помощью биологических видоспецифических органов и использует, при этом, природный и социобиологический материал, — содержание для своего осуществления…».

Михаил перевёл дух: А вот, и доказательство! Но надо разрушить, последний «бастион» возможных оппонентов!

«Даже если, специально человеческий генотип творит, якобы, только для себя, не «нуждаясь» в оценке референтной группы и в материальных благах, (т. е. не за славу и не за деньги), — он, всё равно, работает на свой личный статус, так или иначе спроецированный на группу. Но это, довольно редкое исключение из правила».

Удовлетворённый Михаил улыбнулся. Вот они, возможности интегрального системного метода, монистического видения, не оставляющие места, так называемым, противоположным взглядам на изучаемый предмет! П о сути, это новая философская методология, в противовес диалектическому, дуалистическому мышлению. Постой-ка, постой-ка! А не может ли, интегральное видение, как объективная генетическая данность, представлять собой особый тип ориентировочного рефлекса, носителем которого является совершенно определённый генотип? Не третьесигнальный ли это тип нервной системы, если учесть что 1-я и 2-я сигнальные системы, объективно не способны к такому способу познания?..

Date: 2015-09-05; view: 258; Нарушение авторских прав