Да ведь это же и есть последний раз. Это все, Ирман. Он уйдет и его больше не будет в твоей жизни

Пусть так.

Впивается пальцами в густые волосы...

Так всем будет лучше.

Продолжает покрывать мокрые от слез, солоноватые щеки поцелуями... Амису так будет лучше.

Он был абсолютно в этом уверен.

Но пока что… пока у них была еще эта ночь, он не собирался выпускать его из объятий. До самого рассвета. Они будут вместе до самого рассвета и ни секундой дольше.

Слезы катились по щекам, но Ирман заботливо сцеловывал их. Он проводил горячим языком по коже, целовал, обнимал и... молчал. Они оба молчали. Все что они могли сказать, было сказано. Все что они могли...

Нет, это далеко не все, но возможность уже вряд ли представится.

Амис хотел насладиться Ирманом. Он безумно боялся, что парень прогонит его. Боялся и отчего-то был уверен, что он не сделает этого.

Сердце разрывалось. Душа умирала. Он сам умирал. Медленно, мучительно...

Руки сомкнулись на расслабленной спине Ирмана. С каждым мгновением дыхание зверя выравнивалось, сердце стучало медленней, успокаивалось. И движения становились ленивей. Он засыпал.

Спи, Ирман. Пусть все твои тревоги исчезнут вместе с реальностью. Пусть то, что произошло сейчас, будет для тебя самым ярким воспоминанием.

Ирман скатился с него и, сплетя свои пальцы с пальцами Амиса, уснул. Парень еще немного полежал рядом, а потом аккуратно высвободил свою руку и поднялся с кровати. Медленно и тихо оделся, а потом долго сидел на полу, просто всматриваясь в любимое лицо. Стараясь запомнить его в самых мельчайших деталях, чтобы никогда не забыть.

Скоро тьма за окном рассеется. Чернота ночи уступит место предрассветной серости. Амис взглянул на небо, видневшееся в не зашторенном окне и тяжело вздохнув, поднялся, направляясь к выходу.

Наступит новый день.

Пусть он действительно будет новым для них обоих.

***

Выпускной поражал своей пышностью и богатством убранства. Впрочем, так было каждый год. Казалось, директор пытался перещеголять сам себя и установить новый рекорд. К тому же в эту ночь ученикам позволялось вытворять все, что им заблагорассудится, а это уже выходило за все допустимые рамки.

Естественно, что Садиса мало радовала перспектива провести всю ночь до самого рассвета, приглядывая за беснующейся молодежью без права на вмешательство, если конечно дело не дойдет до членовредительства. Поэтому мужчина и сидел в стороне, тихо выбешиваясь и страдая от невыносимого шума, из-за которого уже начинала болеть голова. Он то и дело любовно расправлял свою указку, безумно желая пройтись холодным металлом по кому-нибудь исключительно ради удовлетворения. Но малолетние мерзавцы, руководствуясь чувством самосохранения, такой возможности ему не давали.

Директор, перебросившись с Садисом парой запутанных фраз, ушел надоедать ученикам, оставив его самого. И теперь мужчина сидел, опустив голову и глядя себе под ноги, где в опасной близости от его туфли стоял плафон со свечой. Хотелось замахнуться и со всей силы буцнуть украшением в шумную танцующую толпу. Желание это с каждым новым диким визгом становилось все невыносимее, и он бы в итоге не сдержался… но чьи-то руки, неожиданно коснулись его плеч и сжали, чуть массируя. Знакомый запах заставил Садиса немного расслабиться и откинуться назад, в ласковые объятия любовника. И наслаждаясь его близостью, строго спросил:

- Почему ты здесь?

- Вот же, - усмехнулся Видегрель, проводя пальцами по подбородку Садиса, - всю романтику испортил. Ну как можно быть таким, а?