Наше Прекрасное Далёко

О старых песнях для нового поколения

Моя Машка очень любит сидеть на ступеньках, как увидит ступенечку – бежит к ней и присаживается. Я похожу, похожу вокруг и тоже присаживаюсь. Сегодня я вот так присела, Машка привалилась к моему боку, подперла кулачком щеку, призадумалась, и внезапно я увидела нас с ней откуда‑то издалека, как чужое воспоминание: сидят мама с девочкой, усталые, в неожиданном ореоле нежности, и вдруг к этой картинке добавилась старая песенка: «Ты да я, да мы с тобой, ты да я, да мы с тобой, хорошо, когда на свете есть друзья…»

Такие песенки мы всегда горланили с моей подружкой Маринкой, когда плелись в школу или когда скакали из школы домой. Сначала песенки из мультфильмов, из «Голубого щенка» и из «Мэри Поппинс», а потом «Ничего на свете лучше нету», «Крылатые качели» и «Прекрасное далёко».

А сегодня я для детей постарше – я имею в виду своих студентов – записывала другую старую песенку – «Дорогою добра» из «Маленького Мука». Сплошное повелительное наклонение – как раз то, что нужно по программе. И целый день она теперь в голове крутится: тари‑та‑та‑тарам, тари‑та‑та‑татарам, не хнычь, когда судьба себя ведет не как сестра, но если с другом худо, не уповай на чудо, спеши к нему, всегда иди дорогою добра…

И в очередной раз думаю: на каких фильмах, песнях и книгах мы выросли! Интересно, это тоска по юности или банальное «сахар был слаще и бабы глаже»? Ведь когда‑то мы смеялись, капая мороженым на выходное платье в темном зале кинотеатра на детском сеансе. А теперь я слушаю и плачу.

О чем? О том, что у нас, как у всех юных циников, все‑таки были свои иллюзии? Или о том, что нам некого упрекать за то, что они у нас были? Или о том, что в восемьдесят каком‑нибудь году иллюзии казались не иллюзиями, а твердым обещанием Прекрасного Далёка? Может быть, наше Далёко еще не наступило? И мы еще будем восторженными и счастливыми старичками держаться за руки в полупустом зале кинотеатра и смеяться, утирая слезы? Или вот такая кто‑нибудь из поколения наших внуков напишет о нас хорошую, большую пьесу… С любовью. Но мы же опять будем плакать. Только уже совсем другими слезами.

А пока что я просто невозможно благодарна моей подружке Маринке за то, что у меня до сих пор в голове болтаются разные человечки, которые грустят на оранжевой речке, потому что долго нету нас… И хочется ей написать, ссылочку прислать, что ли, на ютьюб, чтобы она посмотрела вместе со мной, как он славно шагает, этот милый мальчишка, по своей дороге добра, под нашу любимую песенку, только вот у моей Маринки нет электронной почты, или есть, но у меня нет ее адреса, а есть только какой‑то пятый по счету номер мобильного и его надо выудить из запасного телефона, который я подключаю только на даче, а в нем надо активировать симку, а где, черт возьми, пин‑код от этой симки, я сейчас и не помню, лучше, наверное, позвонить ей вечером домой, слава богу, этот номер я еще помню, и я уже знаю, что вечером я, конечно, не позвоню, потому что вечером на мне дети висят, как обезьяны на пальме, и надо ужин готовить, и уроки проверять, и… Главное, что же я ей скажу вечером? «А ты помнишь?» Глупо, наверное… Или все‑таки попробовать?

А может быть, это все не важно – она и так услышит летом, как смешно поет наши наивные школьные песенки маленькая полуитальянская девочка.