Энигма салата с помидорами

Побочные эффекты космополитизма

Сегодня исполнилось пять лет нашей совместной жизни с Сандро и заодно нашей с Петькой жизни в Италии. Я бы не вспомнила и не заметила, конечно, если бы мне не напомнил муж. Пять лет… За это время я успела родить Машку, отправить Петю в первый раз в первый класс и, не успев умилиться и уронить слезу над быстротечностью времени, начать страстно ненавидеть школьные собрания и прочие родительские комитеты, сменить профессию театрального организатора на профессию университетского преподавателя, полюбить своих студентов и разлюбить театр – по крайней мере, в его итальянской версии. И при этом – выпустить в качестве переводчика и составителя сборник современных итальянских пьес. Первая в моей жизни книжка, между прочим. Я даже научилась попадать из пункта А в пункт Б в этом самом волшебном городе на свете…

Может, надо перестать говорить всем, что мой способ жизни – это совсем не ПМЖ? Нет, все‑таки меня эта аббревиатура – ПМЖ – все равно очень пугает. И потом, что значит постоянное место жительства? Я так считаю, что у меня их два – постоянных. И вообще мне больше всего нравятся люди, у которых постоянных мест жительства два, три и даже больше. Как‑то я с ними сразу нахожу общий язык. Мне кажется, что у них взгляд на жизнь незашоренный, и это очень приятно. Приятно легко подтрунить над итальянцами, вскользь обсудить достоинства и преимущества больших городов, обменяться опытом воспитания двуязычных детей. Вот только последнее время я стала задумываться, а только ли это нас объединяет? Не скрываем ли мы под нашей легкой иронией, широким кругозором, легкостью восприятия нового запоздалое сожаление о необратимости произошедших с нами изменений? Не стали ли мы вечными агасферами? Осталось ли у нас хоть какое‑нибудь местечко на земле, где мы безусловно принимаем все правила бытия? Почему мы тащим за собой старые привычки и привкус легкого сожаления о том, что в новых условиях привычные вещи бывают лишены своего изначального, неподдельного вкуса? Сандро называет это энигмой салата с помидорами – в том смысле, что хорошо бы к итальянским помидорам да русской сметаны. То, что в Италии не сыщешь правильной сметаны, а в России не бывает таких помидоров, как в Италии, – это понятно. «Но как это я раньше не думал о сметане, когда ел помидоры?» – вопрошает патетически мой муж. Ну, он итальянец, понятно, что большая часть его метафор и парадоксов сводится либо к еде, либо к футболу.

Вот, кстати, еще одно из моих необратимых изменений: я даже полюбила эти нисходящие метафоры. Стоит мне восхититься худенькой и бледненькой актрисой, как он немедленно отвечает: Questa? Sessuale come un sedano! («Эта? Сексуальна, как сельдерей!») Что, видимо, должно означать: плоская, худая и зеленая. Да, и вкус сразу вспоминаешь, такой… действительно совсем не сексуальный. Такие‑то шутки любой жене будут приятны. Но кроме шуток, если бы речь шла только о помидорах со сметаной, все было бы слишком просто…

Например, Сандро любит говорить о том, что мы еще пожалеем о советских порядках – то ли в шутку, то ли всерьез. Я предпочитала считать это шуткой – вроде той, про сельдерей. А живя в буржуинстве уже который год, нет‑нет да и сама подумаю: эх, нет на вас советской власти. Подумаю и ужаснусь – я ли это? Или приеду в Россию и давай объяснять хорошим людям, как им салат готовить, или в море купаться, или еще что‑нибудь из области итальянских смертных грехов, как‑то: о взаимоисключаемости носков и сандалий или о неприемлемости аперитивов до пяти вечера. Потом прихожу в себя, опять же думаю, куда это меня понесло. Живут люди, как привыкли, живут хорошо, зачем бы им менять свои привычки? Оказывается, это мои привычки изменились, а я никак не хочу это признавать.

Каждый раз, когда я собираюсь быстренько проглотить кофе летом – а лето мы всегда проводим в России, – я вспоминаю сценку, подсмотренную в баре одного из московских отелей. Группа итальянцев рано поутру просила барышню сделать им кофе, она кивала головой в знак того, что поняла, и широко поводила рукой в сторону столиков, говоря: «Да вы присаживайтесь», на что итальянцы отвечали: «Да нет, нам только кофе», а она отвечала: «Да вы присаживайтесь», а они: «Нет, нам только кофе», а она: «Да вы присаживайтесь». За те пять минут, что я за ними наблюдала, ни гора, ни Магомет не сдвинулись. Было совершенно очевидно, что итальянцы думают, что барышня в баре – идиотка, а она думает, что все иностранцы кретины, но эти – просто что‑то из рук вон выходящее. А все было очень просто: они не знали, что русские пьют кофе сидя, а она не знала, что итальянцы пьют кофе стоя. Но я‑то все знаю! Так почему в воронежском бистро «Робин Бобин» – единственном месте, где можно в этом городе добыть рано утром кофе, – я демонстративно пью его стоя? И кстати, не первый год уже мы с официантками «Робин Бобина» танцуем один и тот же балет. Я прошу кофе, мне его ставят на поднос, я пытаюсь выпить его, не отходя от кассы, барышня выбегает из‑за стойки и несет мне поднос к свободному столику, я иду к столику и пью кофе стоя, барышня летит обратно и спрашивает, что я еще буду заказывать. Что мне стоит уважить официанточек и выпить уже этот кофе так, как его пьют в России? Вроде бы ничего, а я не могу – привыкла.

Причем в Москве я этого не делаю. А сажусь себе за те же столики в тех же кафе, что и пять, десять лет назад. Видимо, московская привычка пока что сильнее. Или просто в Москве я заказываю полноценный завтрак? Да, но почему в той же Москве я удивляюсь, когда в дорогом ресторане на моих детей смотрят с опаской? И даже в недорогом. В какой‑то средней руки забегаловке около Литинститута меня пытались выставить вон, потому что очень опасались трехмесячной Машки. Тут уж никакая московская привычка не помогла – я вызвала менеджера и подробно объяснила ему что почем. Видимо, за кратчайший срок жизни в Италии просто поверила, что носить с собой везде грудных детей – это правильно, полезно, морально и все что хотите, а главное, что никаких других вариантов нет и быть не может.

Я привыкла заходить в парикмахерскую по дороге, только чтобы вымыть голову. Привыкла есть по часам (и до сих пор не верю, что это случилось со мной), привыкла не покупать ветчину к завтраку, чтобы не травмировать папу, привыкла ждать хорошей погоды, чтобы запустить стиральную машину (нельзя же сушить белье в доме – оно потом плохо пахнет!), привыкла к тому, что после дружеского ужина по кругу пускают косячок и никого это не удивляет (и ничего из этого не следует!), привыкла путешествовать по выходным, здороваться с продавцами, улыбаться любому прохожему, с которым случайно встречаешься взглядом, привыкла к миллиону разных итальянских штучек и уже не замечаю, как делаю так же… Неужели правда бытие определяет сознание?

Но что еще хуже – то, к чему я так и не привыкла, перестало казаться мне забавным, а стало раздражать ужасно. Так, у меня определились некоторые темы, на которые я стараюсь не разговаривать со своими итальянскими друзьями – я сама себе не нравлюсь во время таких разговоров, вместо легкого юмора из меня прет черный сарказм, того и гляди, начну громить с трибуны ужасы системы. Так и в прокурора Вышинского превратиться недолго. А ругать в разговорах с русскими милых, добрых и приветливых итальянцев, которые меня ни словом, ни взглядом никогда не обидели, тоже как‑то некрасиво. Теперь только и остается, что вести дневник. Здравствуй, гордое одиночество юности! Впрочем, психоанализ делает чудеса – может, я как‑нибудь и разберусь со всеми внутренними противоречиями?

Только вот можно ли считать самоанализ психоанализом?

Date: 2015-09-05; view: 262; Нарушение авторских прав