Октябрь 2008

Бухгалтерией Мараван занимался весь день и половину ночи. А в шесть утра начал готовить меню на следующий день. К обеду подъехала Андреа на своём универсале, и они грузили термобоксы и другую аппаратуру.

Работа стала утомлять Маравана: каждый день он готовил одно и то же. Но тамильцу нравилась финансовая независимость, признание его мастерства и общество Андреа. С каждым днём они сближались всё больше, хотя и не так, как хотел того тамилец.

Они были коллегами, которым приятно иметь дело друг с другом, а в перспективе могли стать добрыми друзьями.

На этот раз Андреа привезла с собой кипу корреспонденции, которую вытащила из переполненного почтового ящика Маравана. Между рекламными брошюрами и листовками, которые разносчики пачками засовывают в щель, чтобы как можно скорее избавиться от своей ноши, она обнаружила конверт, адресованный Маравану и подписанный детским почерком.

Это было письмо от его племянника Улагу.

«Дорогой дядя, – писал мальчик. – Надеюсь, у Вас всё хорошо. А наши дела идут неважно. Многие сбежали от войны в Джафну, и теперь здесь часто не хватает еды на всех. Люди говорят, что мы проигрываем войну, и боятся. Но Нангай сказала, что хуже не будет.

Из‑за Нангай я и решился Вас побеспокоить. Она совсем плоха, но не хочет, чтобы Вы об этом знали. Она похудела, целыми днями пьёт воду, а ночью ходит под себя. Врач говорит, что, если Вы не достанете ей лекарство, она совсем усохнет. Он написал мне на бумажке, что нужно, и эту бумажку я вложил в конверт. Я надеюсь, что Нангай не умрёт.

Я целую и благодарю Вас. Жду, когда война закончится и Вы снова вернётесь. Или, может, мне приехать к Вам и тоже стать поваром?

Я уже научился готовить.

Ваш племянник Улагу».

Улагу был старший сын младшей сестры Рагинн. Ему исполнилось одиннадцать лет, когда дядя уехал в Европу Тамилец тяжело переживал разлуку с любимым племянником. Замкнутый, мечтательный, Улагу напоминал Маравану его самого в детстве. Как и дядя когда‑то, мальчик много времени проводил с Нангай на кухне.

Иногда Маравану казалось, что Улагу – оставшаяся на родине частичка его самого. И за это он был благодарен племяннику.

– Плохие новости?

Андреа наблюдала за Мараваном, перетаскивая аппаратуру с кухни на лестничную площадку.

Тамилец кивнул.

– Мой племянник пишет, что тёте совсем плохо.

– Той поварихе?

– Да.

– Что с ней?

Мараван развернул записку, которую Улагу приложил к письму.

– «Несахарный диабет».

– У моей бабушки тоже был диабет, – утешила его Андреа, – и она прожила долго.

– Это не диабет, просто он так называется. Больной постоянно пьёт воду, но она не держится в организме, и человек высыхает.

– Это лечится?

– Да, но у неё нет лекарства.

– Так попробуй раздобыть его здесь.

– Я попытаюсь.

В фойе больницы толпились люди. В основном выходцы из Азии и Африки: тамильцы, несколько эритрейцев и иракцев. Так получилось, что последние несколько лет доктор Кёрнер нанимал преимущественно гастарбайтеров. Всё началось с того, что у него появилась тамильская медсестра. И тогда по диаспоре пошёл слух, что на приёме можно говорить по‑тамильски. Потом появились африканцы и иракцы. Мараван простоял почти час, прежде чем для него освободился стул. Теперь перед ним оставалось всего четыре человека.

Мараван надеялся получить рецепт. Тогда, быть может, он сумеет передать Нангай лекарство. С каждым днём это становилось всё труднее, но пока возможности оставались. Конечно, придётся прибегнуть к помощи сторонников ТОТИ, но ведь речь идёт о жизни Нангай.

Вот вызвали последнюю оставшуюся перед Мараваном пациентку. Пожилая тамилка встала со стула, склонилась, сложив ладони, перед изображением Шивы на стене и вошла в кабинет.

В приёмной доктора Кёрнера бок о бок висели Шива, Будда, распятие и стих из Корана. Вероятно, не всех пациентов это устраивало, однако Кёрнер, похоже, полагал, что таким приходить к нему на консультацию не имеет смысла.

Прошло довольно много времени, прежде чем Мараван услышал за дверью слова утешения, которыми медсестра провожала старушку. Теперь можно было войти.

Мараван увидел мужчину лет пятидесяти с непослушной каштановой шевелюрой и усталыми глазами на моложавом лице. Казалось, расстёгнутый медицинский халат и стетоскоп на шее он носит больше затем, чтобы внушать доверие пациентам. Когда Мараван закрыл за собой дверь, доктор поднял глаза от его истории болезни, указал на стул за своим столом и снова погрузился в чтение.

Тамилец уже бывал в этом кабинете. Тогда он обжёгся, занимаясь чисткой тяжёлой чугунной сковороды на ресторанной кухне.

– Речь не обо мне, – начал он, когда в кабинет вошла медсестра. – Я пришёл поговорить о своей двоюродной бабушке из Джафны.

И он начал рассказывать о недуге Нангай и о трудностях доставки медикаментов в Джафну.

Кёрнер слушал внимательно, время от времени кивая, будто давно уже знал всю эту историю.

– И сейчас мне нужен рецепт, – закончил Мараван.

Доктор снова кивнул.

– А как у вашей двоюродной бабушки с сердцем и давлением? – поинтересовался он.

– У неё здоровое сердце, – ответил Мараван. – Мне бы такое – долго не пришлось бы ас беспокоить.

Доктор взял блокнот с бланками рецептов.

– Это дорогое лекарство, – предупредил он, заполняя бумагу. Потом вырвал листок и протянул его Маравану. – Рецепт действителен один од. А как вы собираетесь передать ей лекарство? – поинтересовался он.

– Курьером до Коломбо, а дальше… – Мараван пожал плечами, – что‑нибудь придумаем.

Кёрнер обхватил ладонью подбородок и замолчал.

– Одна моя знакомая работает в организации «Врачи без границ», – сказал, наконец, он. – Ты ведь знаете, что правительство Шри‑Ланки приказало им покинуть северные провинции до конца месяца. Завтра она летит в Коломбо, чтобы помочь коллегам с переездом. Могу спросить, возьмётся ли она передать лекарство. Что вы на то скажете?

В эти дни индусы отмечали Наваратри – праздник борьбы Добра со Злом. Когда боги почувствовали себя беспомощными перед силами зла, они отделили от себя связанные с ним части и сделали из них новую богиню – Кали. В ожесточённой схватке, продолжавшейся девять дней и ночей, она победила демона Махишасуру. И когда снова приходит время этой битвы, индусы девять дней молятся Сарасвати, богине знания, Лакшми, богине достатка, и Кали, богине силы.

На все дни праздника у Маравана были заказы. После долгого и утомительного рабочего дня у него оставались силы только на то, чтобы обставить свою пуджу – ежедневную молитву перед домашним алтарём – более торжественно, чем обычно, и принести в жертву богине немного той еды, которую заказывали для неё его единоверцы. Маравану было за что благодарить богиню: он больше не имел долгов и мог посылать домой достаточно денег.

Только на десятый день ему удалось взять выходной. В ночь победы, Виджая‑дашами, которую он каждый год, сколько себя помнил, проводил в храме.

Он предупредил Андреа за несколько недель, и она сделала отметку в своём ежедневнике. Однако спустя пару дней как бы вскользь заметила:

– Я должна буду принять заказ на день твоего праздника.

– На Виджая‑дашами?

– Они ждали своей очереди три недели.

– Так откажи им опять.

– Не могу.

– Тогда готовь сама.

Это был первый конфликт на их молодом предприятии. А тем клиентам Андреа всё‑таки отказала.

Ночью шёл сильный дождь, а днём над городом висел туман цвета сажи, хотя воздух прогрелся до двадцати градусов и земля успела высохнуть. Праздничная процессия с пением и под бой барабанов двинулась через убранный по такому случаю парк перед зданием бывшей фабрики, где сейчас располагался храм. Впереди ехала машина с укреплённой на ней статуей богини Кали.

Мараван присоединился к шествию. В отличие от остальных мужчин, одетых в традиционные индийские костюмы, он был в белой рубашке с галстуком, брюках и пиджаке. И только знак благословения, нарисованный у него на лбу священником, свидетельствовал о том, что он не посторонний наблюдатель.

– Где ваша жена? – спросил женский голос.

Молодая тамилка из трамвая вопросительно смотрела на него снизу вверх. Как её зовут, Сандана?

– Здравствуйте, Сандана. У меня нет жены, – ответил Мараван.

– Но моя мама видела её у вас в квартире, – удивилась девушка.

– Когда же она успела там побывать?

– Когда забирала у вас мотагамы для храма.

Только сейчас он понял, почему та женщина показалась ему знакомой.

– Это была Андреа, – объяснил он. – Она мне не жена, мы с ней вместе работаем. Я готовлю, а она организовывает заказы и обслуживает клиентов.

– Но она не тамилка?

– Нет, она родилась здесь.

– Я тоже. Тем не менее я тамилка.

– Думаю, что она швейцарка, – сказал Мараван. – А почему вы спрашиваете об этом?

Её смуглая кожа стала как будто ещё темнее, но глаз она не опустила.

– Просто потому, что увидела вас, – ответила девушка.

Когда процессия вернулась к воротам храма, люди образовали вокруг богини полукруг. Мараван оказался рядом с Санданой. Потеряв равновесие в толчее, девушка схватила его за руку. Мараван чувствовал её тёплые пальцы на своём запястье, за которое Сандана держалась чуточку больше, чем это было необходимо.

– Кали, Кали, почему ты забыла нас? – всхлипывала рядом какая‑то женщина.

Она протянула богине сложенные ладони и вдруг хлопнула ими у самого её лица.

Две тамилки взяли её под руки и оттащили в сторону.

Когда Мараван оглянулся в сторону Санданы, девушки уже не было. Он увидел, как мать уводит её прочь, в чём‑то попутно наставляя.

В Европу пришёл финансовый кризис. Великобритания национализировала банк «Бардфот и Бингли», государства Бенилюкса присвоили девяносто четыре процента капитала финансовой группы «Фотис». Датский «Ротшильд» выжил только благодаря падению своих конкурентов. Исландское правительство прибрало к рукам третий банк страны – «Глитнир». А незадолго до этого взяло под контроль и остальные, предупредив их о возможности дефолта.

Европейские правительства выбросили на финансовый рынок порядка триллиона евро.

Швейцарское правительство тоже сообщило о возможных мерах по укреплению финансовой стабильности и защите вкладчиков.

До «Хувилера» кризис до сих пор не дошёл. Разве что в лице Эрика Дальманна.

Дальманн, как всегда, занял первый столик. На этот раз он обедал со своим финансовым консультантом Фредом Келлером и за его счёт. Не то чтобы дела Дальманна шли совсем плохо, а просто после того, что он сделал, у него возникла потребность ощущения некоторой стабильности, хотя бы в собственном кошельке.

Во‑первых, значительную часть своего венчурного капитала – а так Дальманн называл те деньги, на которые занимался разного рода спекуляциями, – он вложил в ипотечный рынок США. Однако не это его расстраивало, он вообще был рисковым инвестором. Дальманн затаил обиду на Келлера за то, что тот вовремя не отговорил его. Второй промах заключался в том, что все свои сделки он совершал через «Леман Бразерс». Третий – все оставшиеся в Европе капиталы, в основном займы, хранились в исландских кронах. Была и четвёртая оплошность: значительную сумму из оставшихся от спекуляций активов он положил на счёт в крупнейшем швейцарском банке.

В основном они молчали. Сейчас подоспела закуска из меню «Сюрприз»: перепелиный паштет с трюфелями с яблочным льдом. Дальманн, как обычно, ел с жадностью, Келлер – аккуратно, с какой‑то детской застенчивостью.

– Никто не мог этого предвидеть, – повторил финансовый консультант.

Первый раз он произнёс эту фразу ещё до того, как официант принёс блюдо. Однако тогда Дальманн не отреагировал.

– И почему тогда у некоторых всё по‑прежнему хорошо? – спросил Дальманн на этот раз, как будто имея в виду «Хувилер». – Кто их отговорил?

– Возможно, они рисковали меньшими суммами, – объяснил Келлер. – Размер рискового капитала определяется заказчиком. Я всегда это говорил. Клиент сам решает, какую часть своих денег пустить в оборот.

– «Пустить в оборот»! – передразнил его Дальманн.

При этом немного перепелиного паштета, отскочив от его губы, катапультировалось в тарелку финансового консультанта. Келлер холодно взглянул на наполовину съеденное блюдо и положил на стол вилку и нож.

Дальманн уже доел.

– Что ж, – сказал он, – поговорим о другой части, швейцарском банке, например.

– Голубые фишки,[31]– махнул рукой Келлер, – ни один человек…

– И что с ними? – перебил его Дальманн. – Они растут или падают?

– В долгосрочной перспективе растут, – уверил его Келлер.

– До долгосрочной перспективы мне ещё надо дожить.

В этот момент к ним за столик подсел сам Хувилер, и Дальманн обратился к нему, прежде чем он успел открыть рот:

– Здесь я забываю о кризисе.

– Кормить людей нужно всегда, – развёл руками Хувилер. – И не только сегодня вечером.

– И качество неподвластно кризисам, – продолжил за него Дальманн.

– И я говорю то же, – улыбнулся Хувилер.

– Я знаю, – кивнул Дальманн. – Ну, и чем вы ещё нас покормите?

– Пусть это будет для вас неожиданностью, – ответил хозяин ресторана, – недаром ваше меню называется «Сюрприз».

– Откройте секрет, будьте добры, – попросил Дальманн. – На сегодня для меня сюрпризов достаточно.

Хувилер вздохнул.

– Бретонский омар.

– В каком виде? – продолжал настаивать Дальманн.

– Секрет.

– Признайтесь, вы сами не в курсе, – провоцировал его Дальманн.

– Разумеется, я в курсе, – возразил Хувилер.

– Вы, наверное, потому и отменили крышки «клош», чтобы видеть, в каком виде что подают? – догадался Дальманн.

Хувилер обрадовался возможности сменить тему.

– А вам так не хватает крышек «клош»? – спросил он.

– Полагаю, они увеличивают стоимость еды, – ответил Дальманн.

– Я пришёл к выводу, что они не нужны, – кивнул Хувилер.

Тут на помощь ресторатору пришёл официант, подоспевший со следующим блюдом.

Однако, хотя полный крах Дальманну пока и не грозил, у него были серьёзные проблемы.

Многие из его русских клиентов, которым он помогал заключать здесь сделки и создавал благоприятные условия для бизнеса, почуяв кризис, ушли из Еврозоны.

И потом, эти дела в Лихтенштейне. Налоговая служба Германии купила данные о сотнях немецких граждан, имеющих там счета в банке. И это не только вредит контактам Дальманна в Лихтенштейне, это ставит под сомнение тайну вклада как таковую, чем сильно затрудняет его деятельность вообще, в качестве и посредника, и консультанта.

А уничтожение документов и скандал вокруг ядерной контрабанды ещё больше всё осложняет. В любой момент название предприятия «Палукрон» и имя бывшего члена его правления Эрика Дальманна может замелькать на страницах газет.

Но даже это не смертельно, когда бы не проблемы со здоровьем. Он уже оправился после инфаркта, однако прежним ему уже не стать. Этот случай напомнил Дальманну о смерти и забрал частичку его жизненной силы. Дальманн по‑прежнему делал всё то, что строго‑настрого запретил ему его друг и домашний врач Антон Хоттингер, однако теперь, ко всему прочему, его мучила совесть. Это было нечто новое для него: Дальманн никогда не страдал от подобных угрызений, тем более в связи со своим образом жизни. Однако он слышал, что они тоже неблагоприятны для здоровья. Поэтому с некоторых пор Дальманн решил бороться не со своими пороками, а со своей совестью. И в этом он тоже, по всей видимости, не преуспел.

До недавнего времени Андреа не занимала комнату Дагмар, планируя когда‑нибудь её сдать. Однако дела в «Пище любви» шли настолько хорошо, что необходимость в квартирантке отпала, к тому же Андреа нужно было помещение под офис.

Уничтожить последние следы пребывания подруги оказалось нелегко. Андреа отдирала от стены остатки скотча, при помощи которого они обклеили стену кадрами из любимых фильмов Дагмар. Их герои часто говорили на непонятном Андреа языке. Дагмар была настоящим знатоком этого вида искусства. Она собрала коллекцию шведского немого кино и ценила русских режиссёров времён революции.

Это её увлечение часто порождало разногласия между девушками, и не только из‑за разницы во вкусах. Дагмар работала стоматологом‑гигиенистом и допоздна пропадала в клинике, а у Андреа не было никакого желания посвящать немногочисленные свободные вечера высокоинтеллектуальным просмотрам.

С другой стороны, Андреа любила в ней именно эту страсть. Дагмар одевалась, красилась, причёсывалась, как звезда немного кино. Она курила сигареты с длинным мундштуком – прежде чем обе они покончили с этой вредной привычкой – и обставляла свою спальню в стиле двадцатых годов. И ту утончённость, которую находили окружающие в манерах и внешности Андреа, та переняла от Дагмар.

В комнату, ещё пахнущую свежей краской, внесли офисный стол и бюро, телефон, компьютер и вращающийся офисный стул. Всё, за исключением телефона и компьютера, Андреа купила в мебельной комиссионке неподалёку от дома Маравана.

Теперь от Дагмар здесь оставалась только призма из горного хрусталя, висевшая на длинном шнуре возле одного из двух окон. Она преломляла солнечные лучи, и время от времени на стене играли радужные пятна.

Собственно, для работы Андреа хватило бы нескольких телефонных номеров, пары папок и ежедневника. Но офис придавал всему делу солидности. С ним «Пища любви» становилась фирмой, а они с Мараваном её сотрудниками.

И ещё одно обстоятельство заставило Андреа нарушить неприкосновенность комнаты Дагмар. В редких случаях клиентки оставались ночевать у неё в квартире. Ведь Андреа до сих пор жила одна, и работа не оставляла времени обзавестись новой подругой.

В этом кабинете Андреа и сидела, разглядывая мелькающие на стене радужные блики, когда ей вдруг позвонил её первый клиент, господин Меллингер.

Сначала она удивилась. И вовсе не тому, что супруги Меллингер захотели воспользоваться услугами фирмы во второй раз, такое случалось всё чаще. Однако до сих пор всё шло через терапевта Эстер Дюбуа, которая направляла к Андреа своих пациентов. Первый раз заказчик позвонил непосредственно в фирму.

Причина выявилась незамедлительно.

Господин Меллингер тяжело дышал и смущённо покашливал в трубку, прежде чем начать разговор.

– Я хотел бы сделать вам заказ, но так, чтобы это оставалось… в тайне, – начал он.

– Мы уважаем тайны своих клиентов, иначе просто открыли бы магазин, – отозвалась Андреа.

– Разумеется, но я имел в виду, в тайне от всех, в том числе и от доктора Эстер Дюбуа.

– Я вас не понимаю.

– Я хочу спросить, можете ли вы приготовить мне ещё раз такой ужин, но так, чтобы она об этом не знала?

Андреа задумалась. Пока Эстер довольствовалась десятью процентами прибыли, однако в любом случае портить с ней отношения не стоило.

– Не думаю, что это хороша идея, – ответила она Меллингеру. – Кроме того, вы ставите под угрозу успех терапии…

– Речь не о терапии, – нетерпеливо перебил её Меллингер и, прежде чем она успела сообразить, добавил:

– …и не о моей жене. Теперь понимаете?

Да, теперь ясно. Разумеется, если Эстер узнает…

– Я заплачу вдвое больше.

Собственно, кто ей скажет? Не Меллингер, во всяком случае.

Андреа согласилась и приняла заказ.

Гостиная трёхкомнатного мезонета находилась на втором этаже, куда вела узкая винтовая лестница. Андреа вошла в комнату, набитую разной чепухой: подушками, куклами, фарфоровыми статуэтками, шкатулками, панно, боа из перьев, мишурой, бижутерией – причём все эти вещи были разных оттенков красного цвета либо украшены изображениями роз.

– Я собираю розы, – объяснила Алина, проводившая Андреа в гостиную.

Она оказалась маленькой блондинкой, наиболее симпатичной представительницей этого типа женщин, любителем которого определённо был господин Меллингер.

Дом, конечно, обошёлся ему недёшево. Абсолютно новый и шикарно обставленный, он, ко всему прочему, находился в престижном районе.

– Может, будем на «ты»? – предложила блондинка. – Ведь мы примерно одного возраста.

Андреа согласилась. Клиентка показалась ей чуть моложе её самой.

– Я предоставляю вам полную свободу действий, – сказала Алина, прощаясь. – Что толку от моих советов?

Круглый поднос, подушки и покрывала, которые они с Мараваном подняли по винтовой лестнице на второй этаж мезонета, на этот раз не были из квартиры тамильца. Фирма «Пища любви» обзавелась собственным инвентарём.

– Боюсь, это будет их раздражать, – заметила Андреа, кивая на красную мишуру.

– Наоборот, – успокоил её тамилец. – У индусов зелёный и красный – цвета сердечной чакры, то есть центра любви, анахата.

Андреа принялась готовить помещение, а Мараван занялся кухней.

Позже, когда тамилец с неизменным искусством сооружал фигуру из эластичных и хрупких машевых лент, он пробурчал, как бы рассуждая вслух:

– Странно. Такая молодая – и уже проблемы.

Андреа так ничего и не сказала ему об особенностях этого заказа. Ничего не объяснила сейчас и не собиралась делать этого впредь.

И Мараван ничего бы не узнал, если бы не винтовая лестница.

Андреа несла на второй этаж сладкие шарики с маслом гхи, когда на полпути вдруг наступила на подол своего сари. Вместо того чтобы схватиться за перила, выпустив из рук поднос, она попыталась сохранить равновесие, в результате чего подвернула ногу.

Ей всё‑таки удалось подать блюдо и, прихрамывая, вернуться на кухню. Там она села на стул и принялась осматривать больную ногу, которая немного распухла.

Маравану пришлось подменить напарницу.

Он поднялся наверх с чаем и конфетами и постучался в дверь.

– Да! – ответил мужской голос.

Тамилец вошёл в комнату. При свечах красные интерьеры, казалось, сияли золотом. Алина развалилась на подушке. Увидев, что вошла не Андреа, она прикрыла бюст руками и закричала, скорее наигранно, чем испуганно:

– Ой!

Обнажённый до пояса мужчина сидел спиной к двери. Заслышав шаги, он обернулся и прокашлялся: «Кхе, кхе…»

Мараван узнал господина Меллингера, первого клиента «Пищи любви». Некоторое время тамилец размышлял, что ему делать дальше: выйти и дать им возможность одеться или всё‑таки накрыть чай.

– Не надо мешать нам, – сказала Алина. – Мы почти готовы.

Мараван поставил поднос на стол и собрал грязную посуду. Он избегал смотреть на любовников, однако в поле его зрения попали мужские брюки и розовое женское бельё, разбросанное возле стола.

– Почему ты мне не сказала? – спросил он Андреа на кухне.

– Но ты ведь не спрашивал на этот раз, женаты ли они, – отвечала та.

– Я думал, это само собой разумеется.

– Это так важно? – удивилась Андреа.

– Когда клиенты женаты, то, что мы делаем, не выходит за рамки приличия. Теперь же это нечто непристойное.

– Именно поэтому он и заплатил больше, – решительно заявила Андреа. – За «нечто непристойное».