Бабочка, упавшая на заре

(Пер. Карины Павловой)

Даже на расстоянии район мешика в Фен Лю был легко узнаваем: высокие, белоснежные башни на фоне небоскребов из стекла и металла. У пропускного пункта, к которому приблизился мой эйркар, трепетал на ветру стяг с изображением Уицилопочтли, бога‑защитника Старой Мешика. Лицо его словно писали кровью.

Знакомые черты, пусть я и распрощалась с религией предков давным‑давно. Со вздохом я постаралась сосредоточиться на задании. Чжу Бао, магистрат района, уговорил меня взяться за расследование убийства. Ему почему‑то казалось, что я справлюсь лучше, чем он сам. Я же урожденная мешика.

Его уверенности я не разделяла, впрочем.

Местом преступления оказались просторная гостиная под купольным сводом на последнем этаже дома 3454 по Хэммингберд Авеню. Здесь было много света, и такого высокого потолка я не видела ни разу в жизни. Повсюду расставлены основания голограмм, хотя сами изображения выключены.

Наверх, под купол, вела винтовая лестница. За ограждениями у нижней ее ступени лежало обнаженное тело. Жертва оказалась мешика, около тридцати – сгодилась бы мне в старшие сестры. Со странным восхищением я подмечала детали: пыль, покрывавшую тело, желтый грим по всей его поверхности, мягкие линии груди, невидящий взор, направленный ввысь…

Я посмотрела наверх, на перила. Должно быть, оттуда она упала. Вероятно, сломана шея. Хотя следует дождаться результатов экспертизы.

Гвардеец в шелковой униформе стоял на страже возле одного из голографических оснований.

– Рядовой Ли Фай, госпожа. Я первым прибыл на место преступления, – объявил он, отдав честь, едва я приблизилась. Привычным взглядом я попыталась уловить в его лице презрение. Будучи единственной мешика в администрации Сюйя, я ежедневно сталкиваюсь с расистскими предубеждениями. Но Ли Фай, похоже, вполне искренне игнорировал цвет моей кожи.

– Я магистрат Хуэ Ма, из района Парящего Желтого Дракона, – сообщила я свое сюйяньское имя и звание, едва ли выдержав паузу. – Магистрат Чжу Бао передал это дело мне. В котором часу вы сюда прибыли?

Гвардеец пожал плечами.

– Около четвертого би‑часа нам позвонил человек, назвавшийся Теколи. Сказал, его любовница разбилась насмерть.

Я едва не поправила его произношение. Мешика никогда не поставит ударение в имени «Теколи» на подобный манер. Но вовремя спохватилась, ведь это бесполезно. Я здесь как магистрат Сюйя, а не как ацтекский беженец, – те дни далеко в прошлом, все уже кончено.

– Мне сообщили, что это убийство, но все походит на несчастный случай.

Ли Фай покачал головой.

– На перилах остались следы, госпожа, и ногти у жертвы содраны до крови. Она боролась, изо всех сил.

– Ясно. – Похоже, быстро разобраться с делом не удастся.

Я вовсе не стремилась увильнуть от исполнения обязанностей, однако любые контакты с сородичами причиняли мне дискомфорт – напоминали о детстве в Старой Мешика, уничтоженной гражданской войной. Если бы Чжу Бао не настоял…

Все, хватит. Я магистрат. Есть работа. Ее надо выполнить. Найти убийцу.

– И где этот… Теколи? – Спросила я.

– Мы задержали его, хотите допросить?

Я отрицательно покачала головой:

– Не сейчас. – И указала на лестничную площадку наверху. – Поднимались?

– Там спальня и мастерская. Она была дизайнером голограмм.

Голограммы… Последний писк моды в Сюйя. И, подобно любому произведению искусства, весьма дорогой: каждая, с электронной подписью автора, стоит больше, чем я получаю за год.

– Как ее звали?

– Папалотль.

Папалотль… На науатле означает «бабочка». Нежное имя, которое давали самым красивым девочкам. С одной такой я училась в школе, в Теночтитлане, еще до войны.

Война…

Внезапно мне снова двенадцать, вместе с братом, Куаутемоком, мы прыгаем в эйркар, я слышу, как бьется от выстрела стекло…

Все, все. Уже не ребенок. Жизнь в Сюйя налажена, сданы экзамены для службы в администрации, получено звание магистрата, единственного магистрата‑мешика в Фен Лю.

– Госпожа? – Позвал Ли Фай.

– Все нормально. Осмотрюсь тут немного, а потом решим, что делать с этим Теколи.

Я направилась к ближайшей голографической базе. На именной табличке значилось название голограммы: «путешествие». Написано на науатле, английском и сюйяньском. На трех языках нашего континента. Я включила изображение. К потолку взметнулся луч белого света; в центре появился молодой сюйя, в серых шелковых одеждах евнуха.

– Мы и не думали, что путь настолько далек, – проговорил он. Фигуру его сменили тринадцать джонок, плывущих среди штормовых волн. – «На восток!», велел нам Сы Цзянь Ма, когда мы покидали Китай; на восток, пока не обретем землю…

Я выключила голограмму. Любой карапуз на континенте знал, что было потом: первая высадка колонистов из Китая на западном побережье Земель Рассвета, первые контакты с Ацтекской Империей, кульминацией которых стало снятие осады Теночтитлана, когда Эрнан Кортес вынужден был отступить под натиском китайского пороха и пушек.

Следующая голограмма демонстрировала женщину‑мешика у ручья в кущах изумрудной зелени. Она рассказывала трагичную историю любви между нею и сюйяньским бизнесменом.

Что ни голограмма – то жизненное описание. Полагаю, Папалотль сама придумывала сюжеты.

Тело ее лежало возле одного из оснований. На табличке значилось: «домой». Голограмма хранила изображение лебедя, ставшего гербовым символом Сюйя после выхода государства из‑под влияния Китая. Сама безмятежность, птица плыла по озеру, чьи берега тонули в зарослях ивы. Через какое‑то время над лебедем запорхал колибри, символ Старой Мешика; крохотный клюв открывался и закрывался, словно птаха что‑то говорила.

Но звук отсутствовал.

Я свернула и развернула голограмму снова. Безрезультатно. Мысленно я «пошарила» в основании и убедилась в верности подозрений: звукового чипа не было. Что само по себе странно. Все голографические базы поступают в продажу с ними, пусть, если необходимо, свободными от записей.

Следовало поговорить с людьми из лаборатории. Возможно, Папалотль всего лишь работала с чипом наверху…

Я обошла остальные основания. В четырех, самых дальних, помимо звуковых, отсутствовали и видеочипы. Однако, таблички с названиями – на местах.

Все могло оказаться просто: Папалотль меняла изображения; но пропажа одного лишь звукового чипа должна иметь совсем другое объяснение.

Чипы забрал убийца? Но зачем?

Вздохнув, я обвела помещение взглядом, на предмет чего‑нибудь значимого. Но тщетно. Оставалось только одно: опросить любовника погибшей.

Теколи смотрел без страха, вернее, без уважения. Молодой, красивый мешика, вряд ли, впрочем, склонный к высокомерию и самодовольству.

– Вы знаете, зачем я здесь?

Он улыбнулся:

– Потому что магистрат думает, я вам сознаюсь.

Я покачала головой.

– Я и есть магистрат. Ваше дело передали мне. – И с этими словами вынула ручку и блокнот, чтобы делать пометки во время допроса.

Изумленный, Теколи впервые обратил внимание на мой скромный, желтовато‑зеленого цвета пояс.

– Вы не… – начал было он, но осекся, и вся его поза тут же изменилась, плавно перешла в глубокий поклон: – Простите, Ваше Сиятельство. Я был слеп.

Что‑то в нем немедленно напомнило о потерянном детстве в Теночтитлане, столице Старой Мешика.

– Вы Ягуар?

Он улыбнулся, как довольный мальчишка, и перешел на нуатль:

– Почти угадали. Я из Орлов, Пятый Черный полк Тетцкатлипоки.

Пятый полк, или «Черный Тетц», как его прозвали сюйяньцы, охранял посольство Мешика. Я бы и не подумала, что Теколи – солдат, если бы не заметила маленькой мозоли под нижней губой, – результат ношения лабретки из бирюзы.

– Вы родились не здесь, – заметил Теколи. Принял расслабленную позу. – Местный мешика ни за что не отличит воина от обычного сородича.

Я покачала головой, отгоняя давние, неуютные воспоминания – суровые лица родителей, когда я сообщила им, что стала магистратом в Фен Лю и сменила имя на сюйяньское.

– Да, я родилась не здесь, – перешла я на сюйяньский, – но с вами у нас о другом разговор.

– Знаю, – Теколи ответил на сюйя. На лицо его легла тень страха. – Вы хотите знать о ней. – Он посмотрел на тело убитой и вновь на меня. Пусть он держался прямо, но словно был мучим каким‑то недугом.

– Точно. Что можете рассказать о случившемся?

– Пришел рано утром. Папалотль звала позировать.

– Позировать? Не вижу ни одной голограммы с вами.

– Работа еще не закончена, – слишком резко ответил Теколи, чтобы слова были правдой. – В общем, я пришел и обнаружил, что система охраны отключена. Думал, она ждет меня…

– Жертва и прежде ее отключала?

Теколи пожал плечами.

– Иногда. С осторожностью у нее всегда были проблемы.

Голос его едва заметно дрогнул, но не похоже, чтобы его терзало горе. Что тогда… Вина?

– Я прошел внутрь и увидел ее. Вот такую… – Он осекся, слова будто застревали у него в горле. – Я… Я не мог думать. Бросился помогать… Но она была мертва. И я вызвал гвардию.

– Да, около четвертого би‑часа. Немного рановато для визитов, правда?

В этом сезоне солнце над западным побережьем вообще не покажется…

– Она сама попросила прийти пораньше, – небрежно отозвался Теколи.

– Понятно. А что скажете про лебедя?

– Про лебедя?

Я указала на голограмму.

– Там отсутствует звуковой чип. В нескольких основаниях нет никаких чипов вообще.

– Ах, вы об этом лебеде… – Теколи не смотрел на меня, он весь покрылся потом, без сомнений, от страха себя выдать. – Это поручение из администрации префекта Фен Лю. Они хотели что‑то, что символизировало бы прочную связь между Старой Мешика и Сюйя. Думаю, она так и не успела завершить аудиоряд.

– Мне врать не следует, – если честно, его ложь уже утомляла. – Так что с лебедем?

– Не пойму, о чем вы.

– Думаю, понимаете. – Я, впрочем, решила не настаивать на своей точке зрения. В конце концов, еще не время. Одно лишь присутствие Теколи на месте преступления давало мне право отправить его в камеру временного содержания до полной проверки показаний и, если потребуется, использовать медицинские препараты или пытки, чтобы он сознался во всем. Многие магистраты‑сюйя именно так и поступали, но я находила подобные практики не только гнусными, но и бессмысленными. Этими методами правды из Теколи не выудить.

– Есть идеи, почему она обнажена?

Теколи ответил медленно:

– Ей нравилось так работать.

И добавил:

– Со мной, по крайней мере. Говорила, это дает ощущение свободы. Я… – Он замолк, ожидая реакции. Мое лицо не выражало ничего. – Ее это возбуждало. Мы оба это знали.

Его откровенность меня удивила.

– Тогда все ясно.

Что ж, по меньшей мере, одна загадка решена – или, возможно, нет. Теколи мог и здесь солгать.

– Насколько близки вы были?

Тот непринужденно улыбнулся:

– Насколько это возможно между любовниками.

– Любовники могут убить друг друга.

Молодой человек посмотрел с ужасом:

– Вы же не думаете, что…

– Мне нужно знать, в каких отношениях вы состояли.

– Я любил ее, – раздраженно бросил Теколи. – Никогда бы не причинил вреда! Довольны?

Нет, вообще‑то. Он только и занимался тем, что скармливал мне более‑менее правдоподобные ответы, стараясь при этом избегать новых вопросов.

– Были у нее враги?

– У Папалотль? – Голос вновь его подвел. На меня Теколи не смотрел. – Кое‑кто из наших людей полагал, что она изменила священным традициям. У нее нет алтаря в мастерской, молилась редко, не давала богам крови…

– Так ее ненавидели настолько, что могли убить?

– Нет, – снова ужас в голосе. – Ума не приложу, кто мог бы захотеть убить…

– Кто‑то захотел. Или, может, вы полагаете, это несчастный случай? – Тон мой был вполне беспечным, но вопрос оставлял возможным лишь один ответ, и Теколи это знал.

– Думаете, я идиот? – отозвался он. – Никто не перевалится через перила по случайности.

– Истинная правда. – Я коротко улыбнулась, наблюдая, как наплывает тень страха на его лицо. Что же он скрывал от меня? Если убийца он, то это на редкость трусливый киллер. Но и такие мне встречались, те, кто рыдал и клялся в раскаянии, хотя их руки были залиты кровью.

– Семья у нее была?

– Родители погибли во время войны. Я знаю только, что из Старой Мешика она приехала двенадцать лет назад вместе со старшей сестрой Коаксок, ее я никогда не видел. Папалотль о себе мало рассказывала.

Разумеется. В откровенности нет необходимости, только не с другим мешика. Мне хорошо известно, что происходит с человеком, когда он отрекается от традиций своего народа, как это сделала Папалотль. Как это сделала я. Человек становится молчаливым. Кто‑то из страха нарваться на жесткую критику, кто‑то из ужаса перед жалостью.

– Я сообщу Коаксок о случившемся, – сказала я. – Вам придется наведаться в участок, подтвердить показания и сдать кровь на анализ.

– А потом?

Излишний пыл для невиновного, даже для переживающего тяжелую потерю.

– Меня отпустят?

– Сейчас да, но даже не помышляйте о том, чтобы покинуть Фен Лю. Вы мне потребуетесь, если возникнут новые вопросы. – Отозвалась я мрачно. Прижму я его скоро и тогда вытрясу всю правду до последнего слова.

Когда он уходил, то поправил свой высокий ворот, и тогда я заметила, как на шее что‑то сверкнуло зеленым огоньком. Ожерелье из нефрита, из мелких бусин… Стоимость каждой из них равнялась ежемесячному доходу простого рабочего сюйя.

– А вам, армейским, отменно платят, – заметила я, полностью осознавая ошибочность данного утверждения.

Вздрогнув, Теколи коснулся ожерелья.

– Это? Вы не так поняли. От родственника досталось в наследство.

Говорил он торопливо, и взгляд его шарил между мной и дверью.

– Вот оно что, – сладко улыбнулась я. Теколи, без сомнений, лгал. И уже понял, что я его раскусила. Хорошо. Пусть потомится немного в собственном соку. Вероятно, так он сделается более сговорчивым.

Едва он ушел, я отдала Ли Фаю приказ следить за ним и держать меня в курсе по рации. Наш юный любовник, похоже, очень торопился. Хотелось знать почему.

Вернувшись в отделение, я переговорила с доктором Ли: в лаборатории провели осмотр тела и не нашли ничего существенного, заключив, что жертву толкнули на перила, а потом сбросили вниз.

– Преступление по страсти, – мрачно заметил доктор Ли.

– Почему вы так решили?

– Кто бы ни был убийца, он толкнул ее так, что она повисла на перилах и цеплялась изо всех сил, что ясно видно из следов на дереве, которые мы осмотрели. Убийца распрямлял ей пальцы, пока жертва не сдалась и не упала. Беспорядочные ссадины и раны на ее ладонях свидетельствуют о том, что душегубец действовал под влиянием импульса, не слишком эффективно и четко.

По страсти. По любовной, полагаю? И у любовника, похоже, оклад слишком уж велик… Интересно, где Теколи столько зарабатывал и как.

– Что с отпечатками?

– Не нашли ни одного, – покачал головой доктор Ли. – Даже ее собственных. Преступник начисто вытер перила.

Проклятье. Вот чистоплюй.

Я ненадолго забежала в офис. Там зажгла благовония на маленьком алтаре Премилосердной Гуань Инь и включила компьютер. Как и большинство компьютеров в Фен Лю, мой был произведен в Старой Мешика; на экране возникло стилизованное изображение бабочки, символа Кетцалькоатля, бога знаний и электроники.

Всякий раз в подобный момент меня настигал едкий укол вины: вспоминала, что следовало бы позвонить родителям. На это я никак не могла решиться с самого дня, как сделалась магистратом. Сейчас, впрочем, из головы не шел образ Папалотль, обнаженной, медленно падающей через перила.

Я тряхнула головой. Не время для болезненных образов. Есть работа.

Почтовый ящик уже ломился от отчетов о предварительных опросах соседей убитой. Большинство из них не одобряли свободных нравов жертвы. Очевидно, что Теколи был всего лишь последним по времени в череде мужчин, которые у нее бывали.

Кое‑что он скрыл, вероятно, решив, что меня это не заинтересует: вечером накануне убийства у них с Папалотль разразился скандал, да такой, что слышно было на других этажах. Один из соседей видел, как Теколи уходил, а девушка со всей силы захлопнула за ним дверь.

Значит, вечером она еще была жива.

Я спрошу у Теколи о перепалке. Позже. Для качественной ловушки нужно больше доказательств, так что придется прогуляться.

Кое‑кого из служащих я попросила узнать адрес сестры Папалотль. Пока он проверял картотеку, я занялась административными делами. Потом пришел ответ.

У жертвы была лишь одна сестра, единственный выживший член ее семьи. Коаксок жила в доме двадцать три по Ицкопан Сквер, всего лишь в нескольких улицах от Папалотль, на окраине района Мешика – туда я и направилась.

По указанному адресу располагался ресторан ацтекской кухни «У Кетцаля». Я припарковала эйркар на одной из улочек неподалеку и остаток пути проделала пешком, смешиваясь с толпой на переходах, шагая среди грубоватых дельцов‑мешика, женщин с желтым гримом и окрашенными в черный зубами, в соблазнительно покачивающихся юбках до колена.

Фасад ресторана украшало полноразмерное изображение девушки‑мешика в национальном костюме, стоящей возле духовки. Над нею склонялась Чантико, богиня домашнего очага, в своей короне из колючек кактуса и с тяжелыми браслетами из янтаря и сердолика.

Ресторан состоял из двух частей: точки выдачи блюд для спешащих людей на эйркарах и зала для тех, у кого времени имелось вдоволь.

Я прошла внутрь, соображая, где смогу найти Коаксок. Интерьер резко отличался от сюйяньских ресторанов: циновки вокруг низких круглых столиков с электрожаровнями, на которых грелись маисовые лепешки, основа основ кулинарии мешика. Здесь знакомо пахло раскаленным маслом и специями, так же, как на маминой кухне.

Посетителей было много, хотя едва ли пробил шестой би‑час. Большинство из них, конечно, мешика, хотя пару сюйяньских лиц я заметила, и даже одно бледное, под копной рыжих волос: такие только у американцев ирландского происхождения.

Остановив первую попавшуюся же официантку, я поинтересовалась о Коаксок.

– Хозяйка наверху, занята счетами.

Девушка несла несколько соусников, и было очень заметно, что времени болтать с незнакомыми людьми у нее нет совсем.

– Мне нужно ее видеть.

Нахмурившись, она оглядела меня с головы до ног, пытаясь, без сомнений, как‑то сочетать лицо мешика с административными одеждами сюйя.

– Бьюсь об заклад, новости вы принесли недобрые. Дверь налево.

Коаксок нашлась в маленьком кабинете. Она вводила данные в компьютер, а высокий, угрюмого вида молодой мужчина‑мешика в очках просматривал листы, которые выдавал принтер.

– Похоже, счета не сходятся, Коаксок.

– Проклятье. – Та подняла голову. Она была так похожа на младшую сестру, что с непривычки их можно было бы принять за близнецов; но потом я подметила различия в чертах: глаза крупнее, губы более полные и круглые щечки.

Увидев меня в дверях, она замерла.

– Что вам нужно?

– Я… – Оказывается, меня захватили врасплох. – Меня зовут Хуэ Ма. Я магистрат района Парящего Желтого Дракона. Ваша сестра мертва. Я здесь, чтобы сообщить вам об этом и задать несколько вопросов.

– Вы не оставите нас одних? – Обратилась я к мужчине.

Тот перевел взгляд на женщину, вдруг как‑то обмякшую в кресле. Лицо ее резко осунулось.

– Коаксок?

– Я в порядке, Мауицо. Оставь нас.

Нелюдим бросил на меня тревожный взгляд и вышел, неслышно затворив за собою дверь.

– Она мертва, – произнесла Коаксок после небольшой паузы, глядя на ладони. – Что произошло?

– Упала с лестницы.

Меня сверлил весьма проницательный взгляд.

– Упала или ее столкнули?

– Столкнули. – Я подвинула кресло и уселась напротив.

– Так вы здесь, чтобы выяснить, кто это сделал.

– Именно. Все случилось рано утром, около четвертого би‑часа. Где вы находились на тот момент?

Коаксок пожала плечами, словно вопросы об алиби это сущие пустяки.

– Здесь, спала. У меня квартирка на этом этаже, а ресторан открывается в пять. Боюсь, правда, свидетелей на моей стороне нет.

В любом случае я опрошу персонал, но, скорее всего, Коаксок была права, и никто с нею говорить в тот момент не мог.

– Вам известно, были у Папалотль враги?

Женщина вновь смотрела на ладони.

– Я не смогу вам помочь.

– Она же ваша сестра. Не хотите знать, кто с ней это сделал?

– Конечно, хочу. У меня есть сердце. Но я слишком плохо ее знала, чтобы судить, были враги, или нет. Забавно, да? Как можно разбежаться… Из Теночтитлана мы приехали вместе, думали одинаково… а теперь, двенадцать лет спустя… Мы крайне редко виделись.

Мне сделалось не по себе. А когда я последний раз говорила с родителями?.. Когда беседовала на родном языке вне рабочих часов?.. Год, два назад?

Я не могла себя перебороть. Всякий раз навещая стариков, я видела одни те же вещи: маленькую, бедную квартирку, забитую останками прошлой жизни в Старой Мешика… И всюду фотографии казненных друзей. Будто склеп. Я вновь чувствовала запах обуглившейся плоти, царивший на улицах Теночтитлана, видела своего друга Яотля, рухнувшего на землю с пулей в сердце… Он только успел выкрикнуть мое имя. И я могла лишь кричать о помощи, которая никогда не придет.

Коаксок изучала мое лицо. С трудом я пересилила себя и сказала:

– Полагаю, вы знали о любовниках сестры. – Мне никак не удавалось подобрать к ней ключик. Какое‑то время она казалась отстраненной, равнодушной, а потом неожиданно надтреснутым голосом заговорила, и слова, похоже, давались ей с огромным трудом.

– Да, за ней шла эта дурная слава. Это моя вина, все, что случилось. Я должна была видеться с нею почаще. Должна была интересоваться…

Я не перебивала. Ни с одной из сестер мне не довелось завести знакомство, да и самой себе мой совет показался бы сущим лицемерием.

– Когда вы виделись в последний раз?

– Шесть дней назад. Мы вместе обедали, я, она и Мауицо.

Мауицо походил на сверстника Коаксок или был чуть старше.

– А он вам кто?

– Друг семьи. – Лицо женщины сделалось непроницаемым.

Что‑то подсказывало мне, что можно расспросить о Мауицо больше, но я вряд ли получу правдивый ответ. Так что я решила дождаться более подходящего момента.

– И она не показалась вам расстроенной?

Покачав головой, Коаксок пошарила в ящике стола и вынула оттуда тонкую трубку из черепашьего панциря. Дрожащей рукой набила ее. Прежде чем ящик был задвинут, в глаза мне бросилась старая фотография, выглядывавшая из‑под кипы бумаг: молодой мешика в одеждах благородного сословия.

Раскуривала трубку Коаксок не спеша. Запах цветов и табака наполнял офис.

– Нет, расстроенной она мне не показалась. Она тогда работала над новой голограммой, это был заказ из администрации префекта. Папалотль очень гордилась оказанной ей честью.

– Вы эту голограмму видели?

– Нет. Знаю только, там должны быть лебедь и колибри, символы Сюйя и Старой Мешика. Но мне не известно, что за текст и музыка там звучат.

– Мауицо знает?

– Мауицо? – Коаксок очень удивилась. – Сомневаюсь, но спросите его сами. С ним Папалотль была более близка, чем со мной.

Я уже продумывала, о чем спрошу «друга семьи». И мысленно добавила этот вопрос в список.

– Так она была переполнена радостными переживаниями?

– Да. Но я могу ошибаться. До этого мы год не виделись. – Голос Коаксок вновь сделался бесцветным.

– Почему?

Впрочем, ответ был мне уже понятен.

Коаксок пожала плечами.

– Мы… Разбежались, когда приехали в Фен Лю. Каждая пошла своей дорогой, полагаю. Папалотль нашла убежище в голограммах и любовниках. Я открыла собственный ресторанчик.

– Убежище от чего?

– Все очевидно. Вы и сами жертва гражданской войны, разве нет?

– Тут вы можете ошибаться.

– Это написано у вас на лице. С чего бы еще мешика становиться сюйяньским магистратом?

– Причин довольно. – Я старалась ничем не выдать волнения.

Женщина вновь пожала плечами.

– Может быть. Но я скажу, что помню: брат пошел на брата и улицы были черны от потоков крови. Воины‑орлы убивали друг друга. На крышах всюду снайперы, державшие людей на рыночных площадях. Жрецы Тетцкатлипоки ломились в каждую дверь в поисках лоялистов…

Каждое слово вызывало во мне спутанные, ужасающие воспоминания, словно двенадцатилетняя девочка, спасавшаяся бегством, все еще жила во мне.

– Хватит, – шептала я. – Хватит.

Коаксок с горечью улыбнулась.

– Вы помните.

– Это в прошлом, – процедила я сквозь зубы.

Она окинула меня оценивающим взглядом; особенно ее интересовали униформа и пояс.

– Понимаю, – в голосе звучала глубокая ирония. Но глаза, полные слез, выдавали Коаксок с головой. Она переплавляла горе в агрессию.

– Что еще вы бы хотели знать?

Я могла рассказать, что Папалотль была обнажена, потому что на момент гибели ждала любовника. Но не видела в том смысла. Либо Коаксок отлично осведомлена об эксцентричных увлечениях сестры и нисколько бы не удивилась, либо не знала ровным счетом ничего, и я лишь напрасно бы ее задела.

– Полученной информации вполне остаточно.

– Когда вы закончите… с телом? Мне необходимо… подготовить все для похорон.

Голос Коаксок вновь надломился. Она закрыла лицо руками.

– Мы передадим вам его как можно скорее, – сказала я, когда женщина вновь посмотрела мне в глаза.

– Ясно. Когда оно будет в надлежащем виде, – отозвалась она с горечью.

Что я могла ответить?

– Благодарю за уделенное время.

Она пожала плечами и больше не говорила. Уставилась в экран компьютера невидящим взглядом. Что за воспоминания одолевали ее в эту минуту… Я предпочла не выяснять.

Едва я вышла, как запищал передатчик: пришло сообщение. Мауицо ждал снаружи.

– Хотела бы переговорить с вами, это не займет много времени, – сказала я, снимая передатчик с пояса.

Мужчина кивнул.

– Я буду у Коаксок.

В коридоре я нашла укромный угол, где прослушала сообщение. Стены украшали фрески с изображениями ацтекских божеств. Защитник Уицилопочтли с лицом, покрытым голубой краской, и с обсидиановыми ножами на поясе; Тетцкатлипока, бог войны и судьбы, стоящий на фоне горящих небоскребов и поглаживающий голову ягуара…

От них мне становилось не по себе, настигало прошлое.

Совершенно очевидно, что Коаксок держалась традиций, возможно, с излишним рвением, как сама в том признавалась.

Сообщение пришло от шестого подразделения: из участка Теколи немедленно направился в бараки «Черного Тетца». Гвардейцам на территорию мешика путь был закрыт, но наблюдатель, занявший пост на ближайшей крыше, видел, как Теколи долго и яростно говорил по телефону во дворе. После вернулся в бараки и больше не показывался.

Я связалась с шестым подразделением и велела немедленно сообщить, едва Теколи высунет нос наружу.

После вернулась в офис Коаксок, где ждал Мауицо.

Когда я вошла, они сидели рядом и тихо переговаривались. Взгляд у мужчины был очень уж самозабвенный. Интересно, кем он был для Коаксок и кем – для Папалотль.

– Ваше Сиятельство, – произнес он, завидев меня. С акцентом ему удавалось справиться проще, чем подруге.

– Есть здесь угол, где мы могли бы поговорить наедине?

– Пройдемте в мой офис. Он рядом.

Коаксок продолжала смотреть перед собой, глаза ее влажно блестели, и лицо напоминало бесцветную маску.

– Коаксок… – позвал Мауицо.

Ответа не было. В одной руке она крутила трубку, так яростно, что запросто могла ее сломать.

Офис Мауицо оказался куда теснее офиса хозяйки ресторана. Стены пестрели изображениями спортсменов, которые парили над полем в неимоверных прыжках, чтобы закинуть мяч в вертикально установленное стальное кольцо. Колени и локти их были закрыты защитой.

Мауицо не стал садиться; он оперся о стол и скрестил руки на груди.

– Что вы хотите знать?

– Вы здесь работаете?

– Время от времени. Я программист из «Паоли Тек».

– С Коаксок давно знакомы?

Мужчина пожал плечами.

– Я встретил их с Папалотль, когда они приехали сюда, двенадцать лет назад. Мой клан помог им устроиться в квартале. Они были такие юные, – вряд ли в эту минуту он отдавал себе отчет, что сам едва ли старше Коаксок. – Совсем… другие.

– В смысле?

– Как птички, в страхе летящие прочь из леса.

– Война всему причиной, – произнесла я банальное. Но где‑то в глубине моей души маленькая напуганная девочка, бежавшая из Теночтитлана, прекрасно осознавала, что это никакая не банальность, но единственная возможность описать прошлое, что под запретом, в трех словах.

– Вы правы, вероятно. Я родился в Фен Лю, мне это не знакомо.

– Они потеряли обоих родителей?

– Их родители были верны старому правительству, тому, которое войну проиграло. Жрецы Тетцкатлипоки пришли к ним однажды ночью и убили обоих на глазах у Папалотль. От этого она так и не оправилась, – голос Мауицо дрогнул. – И вот теперь…

Я не стала заканчивать его фразу, вполне сознавая всю глубину его горя.

– Вы хорошо ее знали.

– Не лучше, не хуже, чем Коаксок. – Слабый блеск в его глазах не ускользнул от меня. Лжец.

– Кажется, у нее было много поклонников, – осторожно надавила я на больное.

– Она никогда не отличалась… разборчивостью. Не то, что Коаксок.

– У той не было жениха.

– У нее был жених. Итцель, благородный человек, принадлежал к правящим кругам Теночтитлана. Убив их родителей, жрецы бросили сестер в тюрьму. Итцель пошел на сделку, чтобы освободить бедняжек. Но его уже нет в живых.

– Как он умер?

– Отряд повстанцев сел им на хвост у самой границы. Итцель передал управление эйркаром Коаксок, а сам выпрыгнул. У него было оружие. Эйркар преследователей удалось вывести из строя, но его все равно поймали и казнили.

– Смерть героя.

Мауицо грустно улыбнулся:

– И жизнь героя. Да. Совершенно ясно, почему Коаксок не может его забыть. – В голосе прозвучала горечь. Сомнений не оставалось: Мауицо надеялся покорить сердце Коаксок, но каждый раз наталкивался на тень мертвеца.

– Расскажите о Папалотль.

– Папалотль… Будет сложновато. Своенравная, независимая… Покинула клан, предала традиции, чтобы сосредоточиться на искусстве.

– Вы не одобряли ее выбор?

Мауицо поморщился.

– Я не видел того, что видела она. Я не знал войны. Как я мог ее судить? Как вообще кто‑то мог это делать?

– Так вы любили ее, по‑своему.

– Да, – помешкав, ответил мужчина. – Да, можно и так сказать.

Но в его словах я уловила более глубокий смысл, которого не могла постичь.

– Теколи знаете?

Лицо Мауицо помрачнело, и на миг я увидела жажду крови в его глазах.

– Да. У них с Папалотль была связь.

– Он вам не по душе?

– Мы как‑то пересекались. Я знаю таких, как он.

– Что это значит?

– Теколи паразит. Он возьмет все и ничего не оставит взамен, – отчеканил Мауицо.

– Даже любви?

– Помяните мое слово.

Я вдруг осознала, что смотрю в лицо не очкарику‑программисту, а настоящему воину с боевой раскраской.

– Он высосет все соки, выпьет кровь и насладится болью, оставит пустую оболочку. Он не любил Папалотль. Не могу понять, что она в нем нашла.

В последних словах я услышала гораздо больше, чем просто ненависть.

– Вы ревновали. К обеим.

– Нет, никогда. – Он, кажется, опомнился.

– Ревности достаточно для убийства.

Лицо его побледнело, он промолчал. А когда вновь посмотрел на меня, то показался каким‑то маленьким, чуть ли не кающимся грешником.

– Она не видела, не осознавала, что просто тратит свое время. И я ничего не мог поделать, чтобы раскрыть ей глаза.

– Где вы были этим утром?

Мауицо улыбнулся.

– Проверяете алиби? Мне вам нечего сказать. Сегодня у меня выходной. Я гулял у Пагоды Синего Журавля. Потом пришел сюда.

– Полагаю, вас никто не видел?

– Никто, кто мог бы меня опознать. Несколько прохожих, но мы едва ли обратили друг на друга внимание.

– Понимаю. – Я кивнула, но из головы не шла его черная ярость; он вполне мог потерять контроль над собой, застав Папалотль без одежды, пока та ожидала любовника. – Благодарю вас.

– Если я вам больше не нужен, я пойду.

– Нет, не нужны. Но могут появиться вопросы.

Не могу сказать по выражению его лица, что эта новость его обрадовала.

– Я буду рад помочь, чем смогу.

В зале ресторана было многолюдно, гремела музыка, пахло маисом и октли. Пока я пробиралась к выходу, из головы не шли слова Коаксок: «Но я скажу, что помню: брат пошел на брата и улицы были черны от потоков крови…»

Много лет назад я сбежала из сущего ада. Он более не властен надо мной, не может причинить мне вреда. Я сюйя, не мешика. Я в безопасности, нашла убежище в самом сердце свободного государства, следую традициям даосизма и верю в Будду; я под защитой Императорской Семьи в Дун Цзин.

Невредима. Спасена.

Но война, как видно, никогда не закончится.

В задумчивом состоянии я вернулась в отделение, так и не найдя никого, кто мог бы подтвердить алиби Коаксок или Мауицо. Поскольку восьмой би‑час уже начался, я быстро пообедала: суп из лапши с кориандром, а на десерт – кокосовое желе.

И снова проверила почту. Несколько свежих отчетов. Они пришли прежде, чем я отправилась в ресторан, но их перехватил бюрократический сервер, так что в мой ящик они попали гораздо позже.

Проклиная на чем свет стоит тяжеловесное администрирование, я быстро ознакомилась с их содержимым, особенно не надеясь обнаружить что‑либо стоящее.

Но как я ошибалась!

Солдаты седьмого подразделения гвардии района Мешика опросили одного из соседей Папалотль по лестничной площадке: старый торговец, страдающий бессонницей, как раз не спал, когда пробил третий би‑час. Он видел, как Теколи прошел в квартиру убитой, за целых полчаса до момента, как он сообщил о происшествии гвардейцам.

Проклятье. Оставалась вполне реальная возможность, что молодой человек обнаружил тело раньше, но если так, почему не позвонил в отделение тут же? Почему тянул так долго?

Избавлялся от улик, подумалось мне. И сердце забилось чаще.

Нельзя было его отпускать. Но вместо этого я как всегда последовала убеждениям, что пытки недопустимы и магистрат способен докопаться до истины, не вытряхивая ее из подозреваемых вместе с потрохами. Я поддалась слабости.

Теперь же…

За ним установлена слежка. Он кому‑то звонил. И это лишь вопрос времени, когда он сделает какой‑либо шаг.

Я вздохнула. Одна ошибка, и вот остается испить чашу до дна. Придется ждать.

Не выношу ожидания. День кончился, сгустились ночные сумерки. Я попыталась медитировать, но никак не могла выровнять дыхание и, в конце концов, оставила эту затею, как неудачную попытку расслабиться.

Когда пришло оповещение, я была настолько взвинчена, что чуть не сломала передатчик, пока снимала его с пояса.

– Ваше Сиятельство? Шестое подразделение. Цель движется. Повторяю: цель движется.

Я схватила плащ и бросилась из кабинета прочь, вызывая свой эйркар.

С солдатами я встретилась в трущобах Сада Блаженства. Прежде это был приличный квартал для среднего класса, но со временем оброс переполненными многоквартирными домами, огромным количеством обветшалых, зданий и полузаброшенных жилищ.

Коротко переговорив с Ли Фаем, который возглавлял группу гвардейцев, я узнала, что Теколи покинул бараки и на магнитном трамвайчике направился сюда. Один из солдат проследил весь его путь до ничем не примечательного, маленького магазинчика по Лао Цзы Авеню.

Как раз там, на углу, в пятидесяти метрах от лавки были припаркованы два наших эйркара. И Теколи до сих пор не вышел обратно на улицу.

Я взглянула на трех гвардейцев, проверявших свое оружие, вытащила из кобуры собственный полуавтоматический И‑Сэнь.

– Идем внутрь, – приказала я, заряжая винтовку одним движением. Щелкнула в патроннике пуля.

Мы остановились у закрытой двери в магазин, я чувствовала внушающий уверенность вес оружия в руке. В столь поздний час вокруг было пустынно, и редкие прохожие стремились поскорее разминуться с нами, совершенно не заинтересованные в сотрудничестве с правоохранительными органами Сюйя.

Ли Фай поднялся на цыпочках и заглянул в окно. Через какое‑то время опустился и показал три пальца. Внутри трое. Или больше. Ли Фай не мог знать наверняка.

«Вооружены?» – спросила я жестом. Гвардеец пожал плечами.

Отлично. Наконец‑то момент действовать.

Рукой я подала сигнал.

Первый гвардеец вышиб дверь ногой:

– Гвардия Сюйя! – И ворвался внутрь. Я за ним, под прикрытием двух других, отчаянно борясь с желанием пустить в ход оружие при одном только воспоминании о войне, о том, как пряталась за дверьми, пока повстанцы и лоялисты убивали друг друга на рыночной площади Теночтитлана…

Нет.

Не сейчас.

Внутри было темно, только слабый свет лился из‑за двери, ведущей в соседнюю комнату; туда успело пробежать несколько человек.

Я едва не бросилась в погоню, но Ли Фай остановил меня, схватив за плечо. Я ведь магистрат района; гвардейцы не смели рисковать моей жизнью. Это раздражало, но, согласна, правилам ведения боя меня не обучали. Я кивнула в знак, что все поняла. Солдаты метнулись за беглецами следом. Раздались выстрелы. Первый негодяй упал, схватившись за плечо. Гвардейцев я уже не видела, перестрелка продолжилась за дверным проемом.

А потом наступила тишина. Мертвая. Осторожно обогнув стойку, я заглянула в комнату.

Свет, который я видела, шел от голограмм; изображение было, но звук отсутствовал. На полу валялись чипы. Я едва не раздавила один из них.

В углу, у деревянной панели, полулежало тело маленькой, покрытой морщинами женщины сюйя. Рядом – ее ружье. Гвардейская пуля угодила ей прямо в грудь, отшвырнув к стене.

Теколи скорчился рядом с нею, демонстрируя покорность всей позой. Два гвардейца стояли по обе стороны от него.

Я мрачно улыбнулась.

– Вы арестованы.

– Я ничего не сделал! – взмолился Теколи, пытаясь сесть прямо.

– Оказанного сопротивления достаточно. Это серьезное преступление. – Я быстро оглядывала комнату, и взгляд зацепил знакомый образ в одной из голограмм: китаец в одеждах евнуха, фигуру которого постепенно сменяла картина джонок, плывущих среди штормовых волн.

Голограмма Папалотль.

Которую запрещено копировать или продавать где‑то, кроме как в мастерской автора.

Мне вспомнились пропавшие чипы, и я вдруг ясно поняла, на чем Теколи зарабатывал столько денег. Он крал ее произведения, копировал и продавал копии на черном рынке. А Папалотль, без сомнений, все узнала. И случился скандал.

Но для Теколи все могло обернуться куда серьезнее. Он воин; к таким, как он, закон беспощаден. За подобное преступление ему грозила смертная казнь, его семью ждал позор. Папалотль должна была замолчать. Раз и навсегда.

«Он высосет все соки».

Мауицо не мог и предположить, насколько был прав.

Взгляд Теколи столкнулся с моим, и молодой человек, должно быть, понял, какое отвращение я к нему испытываю. Смысла выкручиваться больше не было.

– Я не убивал ее. Клянусь, не убивал! – Казалось, он вот‑вот заплачет.

– Уведите его. Разберемся в отделении, – процедила я сквозь зубы.

* * *

И Мэй‑Линь, одна из служащих, вошла в мой офис, пока я печатала предварительный отчет.

– Ну как?

– Все еще настаивает на своей невиновности. Говорит, нашел ее уже мертвой и только воспользовался тем получасом, чтобы стереть свои отпечатки там, где они могли быть, чтобы никто не догадался про махинации с голограммами. – Мэй‑Линь принесла с собой картонную коробку, укрытую сверху листом бумаги. – Его вещи. Решила, может, вам захочется взглянуть.

Я вздохнула. Глаза жгло от работы с компьютером.

– Пожалуй, стоит посмотреть. – Мне уже было известно, что хотя мы и обнаружили пропавшие чипы на месте сбыта контрафактной продукции, но аудиоряда к голограмме с лебедем нигде не было. Теколи утверждал, что не брал его. Не то чтобы я отказывалась ему верить окончательно…

– Я принесу вам чая с жасмином, – произнесла Мэй‑Линь и исчезла за дверью.

Рассеянно я перебирала вещи Теколи. Ничего примечательного: кошелек, ключи, бумажные юани – едва ли хватило бы даже на табак… Лабретка, отполированная до блеска за время долгого ношения. Пакетик сладко пахнущих семян, до сих пор не вскрытый…

И многократно сложенная пачка листов. Я развернула их и обнаружила там часть сценария. Сценария к голограмме с лебедем, осенило меня. Сердце часто забилось. Теколи озвучивал колибри, а реплики Папалотль были многократно подчеркнуты, и поля рядом с ними пестрели комментариями…

Голосом Папалотль лебедь перечислял важные события: приход к власти обреченного на падение Второго Красного Полка Тетцкатлипоки во время войны за независимость между Сюйя и Китаем; трехсторонняя война и победа альянса Мешика‑Сюйя над Соединенными Штатами. Гражданская война в Старой Мешика двенадцать лет назад: сюйяньские солдаты учиняли массовые казни ради восстановления порядка; тысячи беженцев покидали родные дома, устремлялись к границам.

Тут лебедь умолкал, и наступал черед колибри. Черед Теколи.

Тонатиу, Пятое Солнце, только восходит, и снаружи моей темницы я слышу жрецов Тетцкатлипоки. Они поют песни и готовят алтарь для жертвы. Ею буду я.

Ты теперь далеко, пересекла границу. Сюйя приветит тебя, как тысячи других наших сородичей, ты начнешь новую жизнь. Я сожалею лишь о том, что меня не будет рядом, чтобы идти с тобой рука об руку…

В изумлении я перебирала страницы. Это был долгий, пронизывающий монолог, и ничего подобного в мастерской Папалотль я не слышала. Казалось, словно…

Это реальная история. И мороз пробежал у меня по коже. Я пробежалась глазами по последней странице.

Они перешлют письмо тебе. Это мои враги, но они благородные люди. Не плачь обо мне. Я умираю, как воин, чья кровь придаст Тонатиу сил. Но моя любовь останется с тобой навеки, и в этом мире увядающих цветов, и в пределах, где живут боги.

Итцель.

Итцель.

Жених Коаксок.

Пробил Третий би‑час, когда я прибыла в ресторан «У Кетцаля». Посетители давным‑давно разошлись по домам.

Но в офисе на втором этаже все еще горел свет. Я не спеша отворила дверь, и увидела ее стоящей у окна, спиной ко мне. Блуза и юбка с вышитым красным орнаментом на подоле, шаль из волокон агавы… Традиционный наряд женщин Старой Мешика.

– Я ждала вас, – сказала Коаксок, не оборачиваясь.

– Где Мауицо?

– Я отослала его.

Бесцветный голос. На столе – потускневшая фотография Итцеля, перед нею маленькая пиала с какими‑то травами – ритуальное приношение.

– Он бы не понял.

Коаксок медленно обернулась. Черные полосы на щеках – такие рисуют мертвецу, прежде чем положить в могилу.

Удивленная, я даже отпрянула, но она и не думала приближаться. С осторожностью я передала ей листы со сценарием.

– Папалотль украла у вас оригинал письма?

Коаксок покачала головой.

– Я должна была видеться с нею чаще, после того, как мы приехали сюда. Должна была заметить, во что она превращается.

Ладони легли на стол. Передо мною словно стояла императрица.

– Когда письмо пропало, я и подумать не могла на сестру. Мауицо решил, что, возможно, это Теколи…

– Мауицо его ненавидит.

– Не в этом дело. Я отправилась к Папалотль, спросить, не видела ли письма. Но я и не думала на нее.

Коаксок сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Кровь прилила к лицу.

– Дверь она открыла совершенно голая и даже не потрудилась одеться. Оставила меня внизу, а сама поднялась в мастерскую, закончить что‑то, как сказала. Но я пошла за ней.

Голос дрогнул, однако Коаксок справилась с волнением.

– Письмо лежало на столе. Это она его взяла. А когда я спросила, зачем, она рассказала про голограмму, уверяла, что мы станем знамениты и в администрации префекта ее поставят там, где сможет увидеть каждый…

Я молчала. И не двигалась. Коаксок говорила все громче и яростнее. И каждое ее слово разрывало меня на части.

– Она хотела… продать мое горе. Мои воспоминания, просто ради мига славы. Она хотела… – Коаксок снова с силой втянула воздух. – Я велела ей остановиться. Объясняла, что это гадко, но она просто трясла головой и смеялась, словно ей всего‑то надо было спросить у меня разрешения, чтобы все сделать, как надо. Она не понимала, не понимала ничего. Она слишком изменилась.

Коаксок взглянула на руки, потом на фотографию Итцеля.

– И я не могла заставить ее замолчать, понимаете? Я толкнула ее, накинулась с кулаками, а она все смеялась без остановки, ей хотелось продать мою боль…

Наконец, Коаксок смотрела мне в глаза, и я узнавала этот взгляд: взгляд кого‑то уже мертвого, и кто сам об этом знает.

– Я должна была ее остановить, – голос был едва слышен. – Она никогда бы этого не сделала. Даже падая, она смеялась. – В глазах Коаксок стояли слезы. – Смеялась надо мной.

– Вы знаете, что будет дальше. – Слова давались мне с неимоверным трудом.

– Думаете, теперь для меня это имеет значение, Хуэ Ма? Все потеряло смысл уже очень давно. – Коаксок бросила последний взгляд на изображение Итцеля и распрямила плечи. – Я знаю, что поступила ужасно. Делайте, что вам велит долг.

Она не дрогнула, когда в офис вошли гвардейцы, не дрогнула, когда на запястьях защелкнули наручники и увели прочь. И я знаю, она не дрогнула в день свой казни, какой бы та ни была.

Когда мы выходили из ресторана, я заметила среди кучки зевак лицо Мауицо. Мы встретились взглядами на пару секунд, и за стеклами очков я прочла столько боли и горя, что у меня перехватило дыхание, и я никак не могла сделать новый вдох.

– Прости, – прошептала я. – Правосудие должно свершиться.

Но, разумеется, он меня не слышал.

Вернувшись в отделение, я села за свой стол; на экране компьютера порхала бабочка, которая постепенно множилась, пока пространство экрана не оказывалось заполненным до отказа. Было в этом что‑то странно обнадеживающее.

Мне следует разобраться с Теколи, напечатать отчет, позвонить Чжу Бао и сообщить, что я оправдала его доверие и нашла убийцу…

Я была опустошена. Всем случившимся. Склонившись над алтарем, дрожащими руками медленно зажгла ароматическую палочку и поставила ее вертикально перед лакированными табличками. Потом опустилась на колени и постаралась изгнать из памяти голос Коаксок.

Она говорила: «Все потеряло смысл уже очень давно».

Вспомнились и собственные слова: «Война всему причиной».

Я думала о Папалотль, отвернувшейся от традиций своего народа, чтобы забыть тяготы изгнания и гибель родителей; думала обо всем, что она сделала со своей жизнью. Я видела, как она разжимает пальцы и падает на пол. Вспоминала взгляд Коаксок, взгляд мертвеца. Размышляла о том, как сама отвернулась от заветов предков. Земля Сюйя приняла меня, но не излечила.

И никогда не излечит, куда бы я ни бежала от своих страхов.

На миг я закрыла глаза и, прежде чем успела бы пожалеть о решении, вскочила и бросилась к телефону. Пальцы набрали номер, на который я не звонила годами. Но который ни за что не забыть.

Гудки в пустоте. От ожидания у меня пересохло во рту.

– Да? Кто это?

Сердце ушло в пятки. Не от страха. От стыда. Я ответила на науатле, едва выговаривая слова:

– Мам… Это я.

Я ожидала злости, бесконечных упреков. Но ничего этого не было. Только ее голос, на грани срыва, повторяющий мое имя, которое мне дали при рождении.

– О, Ненетль, дитя мое! Я так рада…

И пусть я не слышала этого имени много лет, но до сих пор оно было тем самым, истинным. Каким не может быть ни одно другое.

Йен Макдональд^{30}

СЛЕЗА

(Пер. Евгения Зайцева)