Нексус Эрдмана 5 page

Большинство высказавшихся далее повторили теорию о болезни мозга, некоторые с беспомощным скептицизмом, некоторые с явным облегчением из‑за того, что найдено хоть какое‑то объяснение.

– Это может быть началом болезни Альцгеймера, – медленно произнесла женщина.

– На все воля божья, – пожал плечами мужчина. Другой лишь покачал головой и отвел взгляд.

– Это и есть воля божья! – заявила Джина Мартинелли. – Наступил конец света, и нам дадены знамения, надо лишь прислушаться к ним! «И будете иметь скорбь дней десять. Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни». И еще…

– Это может быть воля божья, Джина, – прервала ее Эвелин, не в силах более сдерживаться. – Но все равно это ужасно странно! Подумать только, я увидела в голове ожерелье ясно, как днем, и в тот же миг оно было украдено из сейфа! Я так полагаю, что это не бог, но и не дьявол, иначе ограбление удалось бы, понимаешь, о чем я? Уж дьявол‑то знает, что делает. Нет, это было послание, согласна, но только от тех, кто уже ушел раньше нас. Мой дядя Нед постоянно мог видеть духов, они ему доверяли, помню, как‑то раз мы все спустились к завтраку, а все чашки оказались перевернутыми, когда никого на кухне не было и дядя Нед сказал…

Генри перестал слушать. Духи. Бог. Восточный мистицизм. Вирусы. Альцгеймер. Ничто не укладывается в факты, ничто хотя бы чуть‑чуть не соответствует законам вселенной. У этих людей логика на уровне термитов.

Эвелин бубнила еще какое‑то время, но потом даже она заметила, что ее слушают невнимательно, с тоской, а то и во сне. Ирен Бромли тихонько похрапывала в кожаном кресле Генри.

– Генри? – сказала Эрин Басс.

Он посмотрел на них с безнадежностью. Он собирался описать им эксперимент с рассеиванием фотонов через две щели, чтобы объяснить – как только вы добавите в систему детекторы для определения путей, по которым пройдут лучи света, их путь становится предопределенным, даже если вы включите детектор уже после того, как частица вылетела. Он собирался подробно рассказать, как эти поразительные серии экспериментов изменили физику навсегда, поместив наблюдателя в базовые системы измерений реальности. Сознание было вплетено в саму ткань вселенной, и сознание казалось ему единственным способом связи этих чрезвычайно несопоставимых людей и чрезвычайных событий, которые с ними произошли.

Даже для него такое «объяснение» выглядело натянутым. Как осмеяли бы его Теллер или Фейнман! Все же, хотя оно и было лучше всякого другого, которое он здесь услышал сегодня утром, ему отчаянно не хотелось выставлять его перед этими не блистающими умом людьми – половина из них невежды, а вторая половина психи. Они просто‑напросто отвергнут такое объяснение, и чего он добьется?

Но это собрание затеял он. И больше ему предложить нечего.

Запинаясь, он кое‑как объяснил эксперимент с фотонами, пытаясь изложить физику как можно более ясно. На большинстве лиц читалось откровенное непонимание. Закончил он словами:

– Я не утверждаю, что происходит какое‑то воздействие на реальность через групповое сознание. – Но разве это не именно то, что он подразумевал? – Я не верю в телекинез или прочую чушь. Если честно, то я не знаю, что происходит. Но что‑то происходит.

Он ощутил себя полным дураком.

– Никто из вас ни черта не знает, – фыркнул Боб Донован. – Вот послушал я вас, так вы даже с фактами напутали. Я видел ожерелье Анны Черновой. Копы мне его вчера показали, когда задавали разные там вопросы. И нет там никаких сапфиров и рубинов, а всего лишь один бриллиантик. И ты дура, Эвелин, если думаешь, что твой припадок хоть с чем‑то связан – и откуда нам знать, что у тебя якобы была какая‑то боль «в ту самую секунду», когда взломали сейф? Это лишь твои слова.

– Так, по‑твоему, я соврала? – воскликнула Эвелин. – Генри, скажи ему!

Сказать что? Вздрогнув, Генри лишь уставился на нее.

– А я не верю, что Генри Эрдман солгал насчет своей боли, – решительно произнес Джон Клюге, и Эвелин повернулась к нему.

– То есть, по‑твоему, солгала я? Да кто вы вообще такой!?

Клюге начал объяснять ей, кто он такой: кроме всего прочего, бывший нотариус. Остальные принялись спорить. Эвелин заплакала, а Джина Мартинелли громко молилась. Эрин Басс встала и выскользнула за дверь. Другие потянулись следом. Оставшиеся яростно спорили, и их аргументы становились все более резкими, поскольку они не могли убедить соседей в своих теориях. В какой‑то момент посреди этого гнева и презрения возле Генри появилась Керри. Ее милое лицо нахмурилось от изумления и беспокойства.

– Генри, да что здесь происходит? – спросила она высоким и напряженным голосом. – Я этот шум еще в коридоре услышала. О чем вы тут спорите?

– Ни о чем, – выдал он самый тупой из возможных ответов. Обычно молодые люди считают пожилых отдельным видом живых существ, таким же далеким от их забот, как трилобиты. Но Керри была иной. Она всегда обращалась с Генри как с обитателем того же мира, в котором жила сама, с такими же эмоциями, причудами, намерениями и поражениями. И сейчас он впервые увидел, как Керри смотрит на него одновременно и как на инопланетянина, и как на больного, и это поставило финальную точку в этом с треском провалившемся собрании.

– Но, Генри…

– Я же сказал, что ни о чем! – крикнул он. – Совсем ни о чем! А теперь оставьте меня в покое, черт побери!

Керри стояла в туалете возле вестибюля, пытаясь взять себя в руки. Она не будет плакать. Пусть даже доктор Эрдман никогда прежде с ней так не разговаривал, пусть даже после смерти Джима она впервые ощутила себя на грани срыва, пусть даже… что угодно, но она не будет плакать. Это будет нелепо. Она же профессионал, в конце концов, – ну, во всяком случае, профессиональная сиделка, – а Генри Эрдман старик. Старики иногда бывают раздражительны. И весь этот инцидент ничего не значит.

Но только она знала, что это не так. Она долго стояла возле двери доктора Эрдмана, пока из нее выходили люди, слегка ей улыбаясь, а внутри бубнила Эвелин Кренчнотед. Это беспрецедентное собрание поначалу возбудило ее любопытство – с чего бы это затворник Генри Эрдман пригласил гостей в десять утра в субботу? Потом, когда она поняла, о чем говорит Эвелин, ее охватило недоверие. Эвелин имела в виду… Эвелин полагала… и даже доктор Эрдман считал, что произошло «нечто», что‑то зловещее, необъяснимое и сверхъестественное, когда Эвелин находилась в томографе… Генри!

Но результаты сканирования Эвелин встревожили Джейка Дибеллу.

Дверь туалета открылась, вошли первые субботние посетители – женщина средних лет и угрюмая девочка‑подросток.

– И в самом деле, Ханна, – сказала женщина, – на это уйдет лишь час твоего драгоценного времени, и ты не помрешь, если посидишь с бабушкой и для разнообразия переключишься на что‑то другое, кроме себя. Если ты хотя бы…

Керри направилась в кабинет Дибеллы. Он был на месте, работал за столом. Своей картины, подушки и чашки она не увидела, и это ее невольно кольнуло. Они ему были не нужны. Или она. Еще одна неудача.

– Доктор Дибелла…

– Джейк. Не забыла? Керри, что случилось?

– Я только что из квартиры доктора Эрдмана. У него там было собрание, человек двадцать. У всех были те «приступы», и у всех в одно и то же время. Типа того, что вы увидели на сканах томографа у Эвелин.

Он уставился на нее:

– Что значит «в одно и то же время»?

– Именно то, что я сказала. – Собственный голос ее восхитил – ровный, никакой дрожи. – Они утверждают, что точно в то время, когда у Эвелин в томографе проявилась та странная активность, каждый из них испытал то же самое, только слабее. И точно в то же время было украдено ожерелье Анны Черновой. И все они мысленно увидели то ожерелье. – Только… разве Донован не сказал, что ожерелье выглядит иначе, чем его описывала Эвелин. Керри смутилась.

Джейк посмотрел на лежащие перед ним бумаги, потом на Керри, потом опять на свои заметки. Вышел из‑за стола и закрыл дверь кабинета. Взяв Керри за руку, он аккуратно усадил ее в кресло для посетителей, так и не украшенное ее подушкой. Когда их руки соприкоснулись, Керри неожиданно ощутила легкий трепет.

– Доктор Эрдман к этому причастен? Расскажи все сначала. Только медленно, Керри. Ничего не пропускай.

* * *

Эвелин Кренчнотед шла к квартирке Джины Мартинелли на пятом этаже. В самом деле Генри был невыносимо груб – к той бедной девочке, ко всем на собрании и особенно к Эвелин. Он не утешил ее, когда этот грубиян Донован назвал ее вруньей, не положил снова руку на ее руку. Он лишь орал и орал – и это когда между ними все шло так хорошо!

Эвелин требовалось поговорить с Джиной. И не потому, что Джина чем‑то ей помогла на собрании – со всеми ее молитвами. На самом деле Джина была намного умнее, чем казалась – она когда‑то работала, готовя налоговую документацию, но об этом почти никто не знал, потому что Джина открывала рот лишь для молитвы. Конечно, она ничего не имела против молитв. Эвелин, разумеется, верила в бога. Но если действительно хочешь чего‑то добиться, то богу надо чуточку помочь. Нельзя ожидать, что всевышний сам все сделает.

Ради Генри Эвелин даже сделала завивку.

– Джина? Дорогая, можно войти?

– Ты уже вошла, – заметила Джина. Ей пришлось говорить громко, потому что магнитофон проигрывал запись Фрэнка Синатры. Джине нравился Фрэнк Синатра. Хотя бы сейчас она не читала Библию, и Эвелин подумала, что это хороший знак. Она опустила свое полное тело на диван.

– Так что ты думаешь о собрании? – спросила Эвелин. Она уже предвкушала добрых два‑три часа пересказов, симпатии и слухов. Ей станет намного лучше. И не так страшно.

Но Джина заговорила совсем о другом:

– Когда я вернулась, на автоответчике было сообщение. Рей приедет на следующей неделе.

Боже, сын Джины. Ему нужны только ее деньги. Он не навещал ее больше года, а теперь, когда Джина сказала ему, что все оставит дочери… а оставить она могла немало. Покойный муж Джины заработал большие деньги на строительных подрядах.

– О, милая, – чуть рассеянно пробормотала Эвелин. При обычных обстоятельствах она с наслаждением обсудила бы страдания Джины – хотя бы потому, что из‑за них она радовалась, что у нее никогда не было детей. Но теперь, когда столько всего произошло – и Генри, и попытка кражи, и ее «приступ», и странные разговоры на собрании…

Фрэнк Синатра пел о муравьях и каучуковых деревьях. Джина разрыдалась.

– О, милая, – повторила Эвелин, встала, обняла Джину и приготовилась слушать об эгоизме Рея Мартинелли.

* * *

Боб Донован сидел у кровати Анны Черновой в лазарете. Намеков он просто не понимал. Чтобы он перестал к ней ходить, ей пришлось бы или его оскорбить, или приказать это открытым текстом. Один только вид Боба, приземистого, жаболицего и неуклюжего, приводил ее в содрогание. Несправедливо, но что есть, то есть.

А ведь со сколькими чудесными мужчинами ей довелось танцевать…

Кто из них был лучшим? Фредерико, ее партнер в «La Valse» – ее никогда еще не поднимали так легко. Жан в «Шотландской симфонии» был не менее потрясающим. Но она всегда возвращалась в Беннету. Когда она ушла из «Балета Нью‑Йорк Сити» в труппу «Театра американского балета», и ее карьера реально пошла на взлет, они всегда танцевали вместе. Беннет, такой ослепительный в роли Альбрехта из «Жизели»… На гастрольном гала‑представлении в Парижской опере их вызывали на бис семнадцать раз, и…

Донован что‑то сказал, и это ее отвлекло.

– Повторите, пожалуйста, что вы сказали, Боб.

– Что? Идиотскую теорию старого Генри? Научная бредятина!

– Тем не менее повторите, пожалуйста.

Она выдавила улыбку, и он отреагировал на нее с трогательным рвением:

– Ладно, хорошо, если хотите. Эрдман сказал… дайте‑ка подумать… – Он стал напряженно вспоминать, скривив и без того морщинистое лицо. Хотя она вновь к нему несправедлива. Наверное, не так уж и плохо он выглядит на фоне таких же, как он. И разве она смотрится лучше? Теперь она не могла себя заставить посмотреть в зеркало. А зрелище уродливого гипса на ноге приводило ее в отчаяние.

– Эрдман рассказал, что был какой‑то эксперимент по физике, что‑то с двумя щелями, и в нем человеческое сознание меняло путь, по которому летели какие‑то маленькие… частички… потому что о них думали. Или… может, потому что за ними наблюдали. И что это была связь между всеми, к кому прилетела так называемая «энергия», да еще одновременно. Групповое опознание. Такая новая штуковина.

«Сознание», – перевела Анна. Групповое сознание. Ну и что здесь такого странного? Она много раз испытывала такое на сцене, когда группа танцоров выходила за пределы индивидуальности, становилась единым существом, танцующим под музыку и рождающим красоту. Для нее такие моменты заменяли религию.

Боб уже пересказывал, что говорили на собрании другие, безграмотно излагая их слова в отчаянной попытке доставить ей удовольствие, но, даже поняв это, Анна перестала слушать. Она уже думала о Беннете, с которым у нее установился фантастический контакт на сцене и вне ее. Вот он поднимает ее в grand pas de deux во втором акте, канифоль, которой натерта сцена, взметается вокруг нее ангельским облаком, а она парит и почти взлетает…

* * *

– Расскажи еще раз, – попросил Дибелла.

– Снова? – Это уже в третий раз! Но Керри не очень‑то возражала. Он – да и никто иной – не уделял ей такого полного внимания с тех пор, как умер Джим. Но вернуть Джека ей не хотелось бы… Она содрогнулась, вспомнив, что ей довелось испытать. В конце она стала одной из воюющих сторон. – Но зачем? Хотите сказать, что верите во всю эту ерунду насчет группового сознания?

– Конечно, нет. Во всяком случае, без подтверждения… но ведь Эрдман ученый. Что еще он знает такого, о чем тебе не рассказывал?

– Не знаю, о чем вы. – И она действительно не знала, потому что этот разговор был выше ее понимания. Детекторы фотонов, эксперименты с двойными щелями, предопределенность, создаваемая наблюдателем… Память у нее была хорошая, да только знаний не хватало, чтобы понять все эти термины. Собственное невежество ее злило.

– Ты сказала, что Генри при тебе дважды ощущал ту «энергию». А были ли другие случаи, когда тебя не было рядом?

– Да откуда мне знать? Спросите лучше его!

– Спрошу. Я их всех спрошу.

– По мне так все это глупости. – Она тут же испугалась своего тона. Но Джейк лишь задумчиво на нее посмотрел.

– Ну, для меня это тоже звучит глупо. Но в одном Генри прав – происходит нечто. И тому есть четкие доказательства: томограмма Эвелин, то, что сейф был открыт без взлома замка или его поворота в правильную комбинацию…

– Это правда?

– Так мне сказал детектив, когда вчера меня расспрашивал. И еще, я попросил у местного врача разрешение взглянуть на результаты анализов всех, кто попал в лазарет днем в четверг. Профессиональная любезность. Не было никакого пищевого отравления.

– Не было? – Керри внезапно стало страшно.

– Нет. – Дибелла надолго задумался. Керри сидела, едва осмеливаясь дышать. Наконец он произнес медленно, словно наперекор себе или логике – это она, во всяком случае, поняла: – Керри, ты слышала когда‑нибудь о принципе производной сложности?

* * *

– Я все делала для этого мальчишки, – всхлипнула Джина. – Буквально все!

– Да, делала, – подтвердила Эвелин. По ее мнению, Джина делала для Рея слишком много. Всегда ссужала его деньгами, когда он терял очередную работу, всегда разрешала переехать к себе в дом и превратить его в свинарник. А что парню реально требовалось – и очень, – так это хорошая порка.

– Анжела выросла совсем другой!

– Да. – Дочка у Джины была прелесть. Вот и угадай заранее.

– И сейчас я только‑только решила, что его больше нет в моей жизни, смирилась с этим, а он говорит, что летит сюда «повидаться со старушкой‑мамой», и что он меня любит! Он снова все во мне перевернул, как делал прежде, когда вернулся из армии, когда развелся с Джуди, когда мне пришлось искать ему адвоката тогда в Нью‑Йорке… Эвелин, никто, понимаешь, никто не может причинить тебе такие страдания, как родное дитя!

– Знаю, – поддакнула Эвелин, которая этого не знала. Джина рыдала, Эвелин ее успокаивала, что‑то тихонько бормоча. Над домом пролетел самолет, а Фрэнк Синатра пел о том, какой был замечательный год, когда ему был 21 год.

* * *

Боб Донован взял Анну за руку. Та мягко высвободилась. Эта мягкость предназначалась ей, а не ему – ей не хотелось устраивать сцену. Его прикосновение было ей отвратительно. Зато прикосновение Беннета… или Фредерико… Ей не хватало танца. А теперь она уже никогда не сможет танцевать. Как сказали врачи, она даже ходить не сможет без хромоты.

Никогда не танцевать. Никогда не ощутить, как пружинят ноги в ballotte, не взлетать в роскошном flick jete, выгнув спину и отведя назад руки – стрела в восторженном полете.

* * *

– Керри, ты слышала когда‑нибудь о принципе производной сложности?

– Нет.

Джейк Дибелла опять собирается выставить ее дурой. Но он делает это не специально, и пока она может сидеть с ним в его кабинете, она будет слушать. Может быть, ему нужно, чтобы его кто‑то слушал. Может быть, ему нужна она. И может быть, он скажет что‑нибудь такое, что поможет ей примириться с доктором Эрдманом.

Джейк облизнул губы. Лицо у него все еще было белое, как бумага.

– Производная сложность означает, что по мере того, как эволюционирующий организм становится более сложным, в нем развиваются процессы, на первый взгляд не включающие в себя процессы, которые в нем протекали, когда он пребывал в более простой форме. Другими словами, целое становится больше суммы его частей. И где‑то на этом пути наши примитивные предки обрели самосознание. Более высокое сознание. Это было новым явлением в эволюции.

В голове Керри шевельнулось старое знание.

– Был папа – а я католичка, – кто‑то из них, может быть, один из Иоаннов‑Павлов, который сказал, что был такой момент, когда Господь вдохнул душу в животных. Поэтому эволюция не противоречит католической вере.

Джейк, казалось, смотрел сквозь нее, на нечто такое, что видел только он.

– Точно. Бог, эволюция, или парень по имени Фред… как бы это ни случилось, сознание возникло. И если прямо сейчас возникает очередная ступень сложности… если это…

Керри рассердилась – или на ход его размышлений, или на то, что он ее игнорировал. Она сама точно не знала, на что. И резко спросила:

– Но почему сейчас? Почему здесь?

Вопрос заставил его снова посмотреть на нее. Он долго думал, прежде чем ответить. Прогудел самолет, заходя на посадку в аэропорту. Керри затаила дыхание.

Но он сказал лишь:

– Не знаю.

* * *

Джина довела себя до такого состояния, что даже не молилась. Рей, Рей, Рей – Эвелин хотела поговорить совсем не об этом. Но такой Джину она еще никогда не видела. Она вдруг страстно воскликнула, заглушив Синатру, певшего «Улети со мной на луну»:

– Хочу, чтобы он никогда не приезжал! Чтобы его самолет улетел в другой город или еще что‑нибудь, лишь бы он не сел здесь! Не хочу его здесь видеть!

* * *

Никогда больше не танцевать. И любить меня будут только мужчины вроде Боба Донована… Нет. Нет! Я лучше умру.

* * *

– А я в это не верю! – заявила Керри. – Производная сложность… Я просто не верю, что такое происходит у нас, в доме престарелых!

– Я тоже, – сказал Джейк. И улыбнулся ей – впервые с той минуты, когда она вошла в его кабинет.

С улицы донесся грохот.

Керри и Джейк тут же посмотрели на дверь. Сперва Керри подумала о террористах, бомбе в машине или о чем‑то в этом роде, потому что нынче все первым делом думали о террористах. Но террористы в доме для престарелых? Нелепость. Это или газовая труба взорвалась, или автобус попал в аварию, или…

В открытом дверном проеме кабинета появился Генри Эрдман. Ходунка при нем не было, и он обессилено прислонился к косяку. Запавшие глаза стали огромными, рот открыт. Не успела Керри броситься ему на помощь, как за миг до того, как сползти на пол, он прохрипел:

– Позвоните в полицию. Мы только что сбили самолет.

* * *

Корабль пронзила боль. Это были не его мучения, а страдания Другого. Без руководства, без управления. Другой становился диким и недисциплинированным. Если такое будет продолжаться, оно может ослабить корабль настолько, что он уже не сможет помочь.

Если такое будет продолжаться, Другой сможет повредить само пространство‑время.

А такого корабль допустить не мог.

Когда Генри Эрдман рухнул на пол, Дибелла быстро оказался возле старика. Керри же застыла… глупо! Как глупо!

– Приведи врача! – крикнул Джейк. – Быстрее, Керри. Он жив.

Она выбежала из кабинета Джейка и едва не упала, наткнувшись на ходунок, оставленный Генри в коридоре. Наверное, он шел к Джейку, когда это произошло… когда произошло что? Она побежала к вестибюлю, где имелся телефон‑автомат, и мысли ее были в таком смятении, что, лишь распахнув двойные двери, она осознала, что быстрее, конечно же, было бы нажать «тревожную кнопку» Генри… Джейк ее нажмет… но Генри редко носил коробочку с «тревожной кнопкой», он…

Она резко остановилась.

Вестибюль был полон вопящих людей, в основном посетителей. Среди них лежали старики – или упавшие на пол, или без сознания в креслах‑каталках. Было субботнее утром, а по утрам в субботу приезжали родственники, чтобы забрать своих матерей, дедушек и прапрабабушек на завтрак, прокатиться, в гости домой… Закутанные в свитера, куртки и шали, старики выглядели как множество свертков белья для стирки. Над ними беспомощно хлопотали местные медсестры, сиделки и даже добровольцы из приемного отделения.

Желудок Керри сжался от страха, но он же поразительно обострил ее восприятие.

Мистер Эберстайн, местный жилец, хотя ему исполнилось всего шестьдесят семь, стоял в полном здравии возле лифтов. Миссис Келли сидела в кресле‑каталке, удивленно округлив рот в широкое розовое О. Ей был семьдесят один год. Мистер Шур…

– Сестра! Пожалуйста, пойдемте скорее, там доктор Эрдман! – Керри ухватила за рукав проходившую мимо медсестру в фиолетовой униформе, но та стряхнула ее руку и бросилась к лежащей на полу старушке. Здесь все были слишком заняты, чтобы помочь Керри. Она побежала обратно в кабинет Джейка.

Генри спокойно лежал на полу. Джейк перевернул его на спину и подложил под ноги подушку – ее подушку, машинально отметила Керри, ту самую в лоскутном чехле, что она принесла Джейку. Коробочки с тревожной кнопкой на Генри не было.

– Никто не может прийти, – выдохнула она, – там со всеми случилось такое…

– Все – это кто? – резко спросил Джейк.

– Со всеми, кто старше восьмидесяти, – не раздумывая, выпалила она. – С Генри…

– Дышит он нормально. Цвет лица нормальный, кожа не влажная. Думаю, шока у него нет. Он просто… отключился. Со всеми, кто старше восьмидесяти?

– Да. Нет. Не знаю, в смысле, насчет возраста, но все пожилые упали в вестибюле, зато жильцы помоложе вроде бы в порядке… Джейк, что это?

– Не знаю. Керри, ты сейчас вот что сделай. Зайди в любой общий зал и включи в телевизоре местный канал новостей. Послушай, не было ли… крушения самолета…

Он смолк. Они услышали вой сирен.

* * *

Генри не пришел в себя. Все машины скорой помощи из «Мемориальной больницы Редборна» умчались к месту падения самолета. Персонал св. Себастьяна перенес пострадавших жильцов в столовую, которая стала похожа на очень спокойный военный госпиталь. Жильцы не приходили в себя, не стонали и не требовали срочной медицинской помощи – кроме одной женщины, сломавшей при падении бедро. Ее отправили в больницу. На этаже, где лежали те, кто требовал постоянного присмотра, почти все впали в кому, поэтому оттуда мониторы выделить не могли, но несколько запасных мониторов доставили из лазарета. Никаких аномалий пульса или кровяного давления они не выявили.

Родственники вызывали семейных врачей, сидели возле коек, кричали на местный персонал, а те повторяли: «В больнице знают о нашей ситуации, и они примут наших жильцов, как только смогут. Пожалуйста, сэр, не могли бы вы…»

Просто сохранять спокойствие. Поверить, что мы делаем все, что в наших силах. Успокоиться, взглянув на умиротворенное лицо вашей матери. Понять, что мы знаем не больше, чем вы. И просто оставить меня в покое!

Керри проверила своих подопечных, одного за другим. Все они пострадали, почти все упали без сознания в своих квартирах. Всех перевезли в лазарет. И все они были старше восьмидесяти.

Она торопливо шла в лазарет из квартиры Эла Космано – пусто, наверное, его там не было, когда это произошло, – когда ее ухватил за рукав мужчина.

– Эй! Мисс Веси!

Один из детективов, расследовавших смерть Джима. У Керри сжался живот.

– Да?

– Где я могу найти администратора больницы? Колдвелла.

– Его здесь нет, он уехал на выходные из города, за ним уже послали… а зачем он вам?

– Мне нужно с ним увидеться. Кто сейчас главный вместо него? И что тут за чертовщина происходит?

Значит, он пришел не из‑за смерти Джима. Но все же он коп. Она мысленно вздрогнула – Джим тоже был копом, – но тут же ухватилась за эту возможность. Официальное лицо. Которое расследует и находит ответы. Безопасность. В первую очередь ради нее она и за Джима‑то вышла.

И она как можно спокойнее ответила:

– У нас… случилась эпидемия обмороков среди очень пожилых жильцов. У всех одновременно. Примерно полчаса назад.

– Болезнь?

– Нет. – Она услышала, насколько уверенно прозвучал ее ответ. Что ж, в этом она была уверена. – Когда упал самолет.

Ее слова озадачили детектива, что неудивительно.

– Я вас отведу к доктору Джемисону, – сказала Керри. – Он у нас врач.

В столовой Джемисона не оказалось. Керри, сопровождаемая Джерачи, отыскала его на кухне, где тот орал на Дибеллу:

– Нет, черт побери! Я вам не позволю и дальше сбивать с толку родственников какой‑то дурацкой и полусырой теорией… Нет! – И Джемисон величаво направился к выходу.

– Доктор Джемисон, это… – начала было Керри, но тот протолкался мимо, направляясь к пациентам. Она подумала, что детектив последует за ним, но Джерачи обратился к Джейку:

– Кто вы такой?

– А вы кто такой?

Она никогда еще не видела Джейка таким грубым. Но он был зол, в отчаянии и напуган – они все были напуганы.

– Детектив Джерачи, департамент полиции. Вы здесь работаете?

– Это доктор Дибелла, – быстро вставила Керри, пока мужчины не сцепились всерьез. – Он проводит медицинское исследование в св. Себастьяне… по мозговым волнам.

– Я получил анонимный звонок, – сказал Джерачи. – Лично я не департамент полиции. На мой мобильный, из приемной вашего дома престарелых. Звонивший сказал, что здесь есть информация о крушении самолета. Вам про это что‑нибудь известно, доктор?

Керри видела – Винс Джерачи полагает, что у Джейка есть такая информация. Откуда она это знала? А откуда он это знал? Но это читалось во всем напряженном теле детектива. Он знал, что Джейку что‑то известно.

Джейк не ответил, он лишь молча смотрел на Джерачи. Наконец тот сообщил:

– Самолет упал примерно в полумиле отсюда. Самолет местной авиалинии, на борту было сорок девять пассажиров, из них тридцать один член Клуба пожилых игроков «Aces High». Они летели на три дня в Атлантик‑Сити, играть в казино. Все, кто был на борту, погибли.

– Я сейчас не могу с вами говорить, – заявил Джейк. – Мне нужно сделать несколько сканирований мозга, пока эти люди без сознания. А когда этот идиот Джемисон поймет, чем я занимаюсь, и вышвырнет меня, тогда мы и сможем поговорить. Керри, мне нужна твоя помощь. Пойди в мой кабинет, погрузи все оборудование из угла на тележку, накинь на него одеяло и привези сюда, на кухню. Только быстро!

Она кивнула и торопливо вышла, настолько быстро, что даже не заметила, как Джерачи идет за ней, пока они не подошли к кабинету Джейка.

– Давайте я помогу, оно тяжелое, – предложил он.

– Нет, не тяжелое. – Она переставила консоль на тележку. – Разве вам сейчас не нужно задавать людям вопросы?

– Я и задаю. Дибелла всегда так вами командует?

А он командовал? Она и не заметила.

– Нет.

Она положила на консоль шлем и коробку с принадлежностями, затем осмотрелась в поисках одеяла. В кабинете одеяла не было.

– Вы работаете на Дибеллу или в доме престарелых?

– В доме престарелых. Мне надо сходить в кладовую.

Когда она вернулась с одеялом, Джерачи читал бумаги на столе Джейка. Разве такое не противозаконно? Керри накрыла аппаратуру одеялом. Джерачи взялся за ручку тележки, опередив ее.