Политический заключенный 3 page

К ограждению хлынул поток людей, готовых раскаяться в любых грехах и отречься от чего угодно в обмен на немедленное освобождение.

– Я невиновен! – вопил гражданский подрядчик, протискиваясь к воротам. – Я этого Мэллоува в глаза не видел!

Полковник отдал приказ. Охранники открыли ворота, удерживая рвущихся наружу людей с помощью шипящих шоковых ружей; один из солдат выдернул из толпы подрядчика и снова закрыл ворота. Люди запротестовали и закричали, что они тоже невиновны. Командир вытащил из кармана пистолет, приставил дуло ко лбу штатского и выстрелил. Тело рухнуло в пыль. Люди, окружавшие Макса, содрогнулись.

– Мы знаем, что вы все виновны! – взревел мегафон. – А теперь вам придется понести наказание, чтобы искупить свою вину.

Да, подумал Макс, просто превосходный комиссар.

К воротам с грохотом подъехал длинный сочлененный автобус; окна его были наспех забраны решетками.

– Ваш транспорт, – сказал мегафон. – Следующая остановка – роскошный отель на райском пляже. Не забудьте плавки, полотенца и совочки для песка. Вперед!

Охранники с шоковыми ружьями открыли ворота и принялись заталкивать пленников в автобус. Арестанты, шаркая ногами, шли мимо тела убитого, распростертого на земле лицом вниз. Макс, как профессионал, восхитился этой деталью; с ее помощью было достигнуто сразу несколько целей: людям показали, что если гражданских можно убивать, то их – тем более. С другой стороны, если теперь разрешается свободно стрелять в адарейцев и гражданских, то арестованные явно встанут на сторону вооруженных людей.

Он поднялся в автобус, отметив, что именно на таких автобусах женщины ездили навещать детей, переселившихся в новые города у побережья. Еще одна тонко продуманная деталь. Очень обнадеживает.

Макс, распихивая людей, пробрался сначала ко второй двери, затем – к раздвижным дверям, разделявшим переднее и заднее отделение, и обнаружил, что обе они заперты. Вот это не обнадеживало.

Автобус состоял из трех секций: кабины, полностью изолированной от салона, что было немаловажно для этой поездки, и двух отделений, в каждом из которых имелось по сорок восемь сидячих мест. В каждое отделение можно было запихать по шестьдесят‑семьдесят человек.

Кто‑то толкнул Макса, потом еще кто‑то толкнул их обоих. Становилось все теснее, от сильного запаха пота, гнилых зубов и заплесневелой еды кружилась голова. Охранники заорали: «Проходите вперед, не стойте у дверей!» и буквально впечатали в автобус нескольких последних арестованных. Все это напоминало какую‑то пародию на игру в музыкальные стулья, где музыкой служили проклятья, а стульями – металлические скамьи. Дверь захлопнулась, сдавив толкавшихся людей. В окно Макс увидел, как охранники запихивают остальных арестованных во второе отделение.

Чья‑то рука, проскользнув сквозь стену тел, сжала локоть Макса. Он дернулся, попытался вырваться, но лишь привлек обладателя руки ближе к себе.

– Эй, это я, Василий.

– Вообще‑то, я больше не нуждаюсь в конвоире, – заметил Макс.

– Передние двери закрыты.

– А также задние, и еще двери во второе отделение.

– Что же нам теперь делать? Вы – старший офицер Департамента…

– Тс‑с, – зашипел Макс, зажимая Василию рот.

– Никомедес – наконец я вас вспомнил! – раздался голос с ближайшей скамьи. Майор из фургона. На щеке у него красовался синяк, губа раздулась от удара по лицу. – Я так и знал, что где‑то встречал вас.

– Мне очень жаль, – ответил Макс.

– Майор Вениамин Георгиев, – представился новый собеседник, пододвигаясь и давая Максу место. – Я служил вместе с вами на «Иерихоне», много лет назад.

– А, вы были радистом, – вспомнил Макс, садясь. Он узнал этого человека, когда тот назвал имя и корабль. Очередной шанс сохранить инкогнито, притвориться никем и остаться невидимкой ускользнул. Автобус рывком тронулся с места, люди с руганью повалились друг на друга. – А я думал, вы из армии.

– Я перевелся. Дух революции побудил меня присоединиться к Департаменту политического образования. – Георгиев осмотрел автобус. – Тогда это казалось отличной мыслью.

– Вот вы двое, – встрял Василий. – Вы ведь знаете, как нам отсюда выбраться, да?

Георгиев не обратил на него внимания.

– Убийство адарейцев было ошибкой, – продолжал он, обращаясь к Максу. – Теперь Адарес обратится против нас – сначала начнется политическое давление, затем вооруженный конфликт.

– Возможно, – пожал плечами Макс. – Но Разведка сможет утрясти это дело – скажут, что ошиблись в суматохе. Свалят вину на дезертиров, чисто символически накажут нескольких мелких сошек, казнят кого‑нибудь из вышестоящих, а потом как‑нибудь умилостивят Адарес.

– Сомневаюсь, что дело на этом закончится; так никогда не бывает. Вы не слыхали байку о тайной полиции? – спросил Георгиев.

– Может, и слыхал, – ответил Макс.

– Какую именно? – вмешался Василий.

Георгиев поднял голову и взглянул на бывшего охранника.

– Тайная полиция пришла за адарейцами, и никто не попытался их остановить; они забрали адарейцев.

Макс вспомнил этот бородатый анекдот; Василий спросил:

– И что?

– Затем тайная полиция пришла за иноверцами, никто не попытался помешать им, и всех забрали. Потом пришли за грешниками‑прелюбодеями, тайными осквернителями тела, теми, кто пользуется запрещенными технологиями – и никто им не помешал.

– И они забрали грешников, – заключил Василий.

– Точно, – подтвердил Георгиев. – А когда пришли за мной, я сказал: «Здравствуй, брат. Неплохо служить в тайной полиции, а?»

Василий помолчал, затем хихикнул. Автобус резко затормозил, вдавив их в спинки сидений, затем понесся вперед.

Молодой человек с вялым подбородком, сидевший рядом с ними на скамье, наклонился поближе.

– Я слышал ваш разговор, ребята. А вы знаете, тот парень, которого пристрелили у ворот…

– Бухгалтер? – переспросил Георгиев. – Он сказал мне, что он бухгалтер.

– Никакой он не бухгалтер, как раз про это я вам и хотел сказать. – Большим пальцем он показал за спину. – Один парень там, сзади, говорит, что он его узнал – это актер. Все было подстроено. Пока мы залезали в автобус, он встал и пошел прочь.

– Не пошел, – перебил его другой юнец, державшийся за поручень. – Двое солдат помогли ему встать, как будто волокли тело – но было видно, что он притворяется мертвым.

– Вот видите – они просто хотят нас напугать, – сказал первый парень и засмеялся, стараясь показать, что он‑то все понимает.

– Ну что ж, им это удалось, – пробормотал Василий, потирая горло там, где раньше у него висел крест. – Я боюсь.

– С адарейцами тоже все было подстроено, – заметил Макс. – Талантливые актеры, а?

Мальчишка на скамье, тот, что с вялым подбородком, отвернулся и ничего не сказал. Но тот, что стоял над ними, держась за поручень, ответил:

– Ну да, все это просто большая афера. Я слышал, что Мэллоув и Дрожин разработали план вместе – собирались объединить два департамента. И когда Дрожин умрет, Мэллоув захватит все в свои руки.

Вокруг загомонили, передавая эту историю и сочиняя новые версии. Их небольшая группа некоторое время сидела молча.

Затем Макс кашлянул.

– А вы не слышали байку насчет Дрожина? Как проверить, жив он или умер?

Майор Георгиев уставился на Макса с деланно бесстрастным лицом. Два юнца ждали ответа. Наконец, Василий не выдержал:

– Ну и как?

Макс приставил к его лбу палец, словно дуло пистолета.

– Что ты сейчас сказал?

Георгиев глупо ухмыльнулся, парни нервно захихикали. Макс откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, стараясь не обращать внимания на стиснувшие его тела. Он начал этот день в качестве узника, ожидающего весточки от своего контакта в Разведке. Вечер застал его узником, ожидающим весточки из Разведки. Ничто не изменилось. Но когда он представил себе расстояние, разделявшее утреннее крещение адарейца перед казнью и зверское убийство его собратьев в парке, он почувствовал, что изменилось все.

Он слушал шорох колес и не мог избавиться от воспоминания о реве косилки, несущейся по головам, торчащим из засыпанной гравием ямы.

– Никомедес, вставайте. – Кто‑то тряс его за плечо.

Еще как следует не проснувшись, Макс оторвал от себя чужую руку и вывернул запястье. Но сломать не успел – очнулся как раз вовремя. Над ним склонился майор Георгиев.

– В чем дело?

– Мы проезжаем по окраине Города Падших Ангелов – уже ночь, город достаточно велик, мы все сможем скрыться.

– И как это вы собираетесь скрыться? На окнах решетки, двери заперты. – Он несколько часов смотрел, как какие‑то молодые люди напрасно пытались выбраться из автобуса, отрывали панели от стен, били окна. Один из них сильно порезался осколком стекла. В дыру со свистом врывался ветер; ночи на планете были холодными, и если бы не тепло спрессованных вместе тел, многие пострадали бы от переохлаждения.

– Мы хотим раскачать автобус и перевернуть его, – объяснил Георгиев. – Вы должны помочь мне организовать этих сопляков.

Макс выпрямился.

– Перевернуть автобус? И как это поможет нам выбраться?

– Им придется всех выпустить. Нас больше, мы одолеем их, прорвемся.

– Это без меня. – Макс снова откинулся назад.

– Подумать только, ведь это вы меня вдохновляли, – фыркнул Георгиев. – Да вы трус.

«А вы – глупец», – хотел было ответить Макс. Он ничего не имел против побега, но самоубийство?

– Вы играете им на руку.

– Вчера утром, – сказал Георгиев, оглядываясь по сторонам, – каждый из нас был частью организации, знал свое предназначение и свои задачи. А сегодня мы – толпа умирающих от голода и жажды изгоев, лишенных самого необходимого. Но мы – люди, мы должны что‑то сделать.

Вокруг раздалось бормотание, послышались слова «аминь» и «свидетель».[71]

– А вы не думали, что цель Разведки – запугать нас и заставить повиноваться? – спросил Макс.

– Да, но…

– И как вы считаете, что они сделают с любым, кто пойдет против них в самом начале? – продолжал Макс. – Как бы вы отреагировали? Как бы поступили с теми, кто пытается организовать сопротивление?

Георгиев молчал.

– Первым делом нужно уничтожить главарей мятежа, чтобы преподать остальным урок, – заявил Макс, отвечая на собственный вопрос. – Для этого необходимо создать ситуацию, в которой эти люди будут вынуждены выйти из тени, а затем устроить показательную казнь. Я бы сделал именно так.

– Но я – не вы, – возразил Георгиев. – И я считаю, что все это – ошибка. Там, за стенкой – наши сослуживцы, братья, родичи. Если мы обратим на себя их внимание, они прислушаются. А если нет – мы применим силу.

Раздались возгласы: «Ага», «Им придется прислушаться».

– Вас ударили по лицу, чуть не пристрелили, и вы еще в это верите? – произнес Макс, откидываясь на спинку сиденья. – Мы просто должны постараться выжить. Ни одна чистка не длится бесконечно.

– Вы жалки, – сказал Георгиев и отвернулся.

Василий, не отрывая руки от невидимого креста на шее, пристально посмотрел на Макса, покачал головой и последовал за Георгиевым.

Майор без труда организовал людей: среди присутствующих он был старшим по званию, а солдаты были приучены к повиновению, приучены всегда что‑то делать, не сидеть сложа руки. Изложив свой план бегства из автобуса, Георгиев заключил:

– Итак, на счет «три» все отходят к штирборту.[72]Все понятно? Раз! Два!

– Стойте, стойте, стойте, – крикнул кто‑то, остальные воскликнули: «Стоп», Георгиев проорал: «Стойте, подождите!»

В автобусе было темно, но какие‑то огни, проносившиеся мимо окон, освещали озадаченные лица. Наконец, кто‑то спросил:

– А где штирборт?

Макс хмыкнул. Большинство пассажиров автобуса служили только на суше.

Георгиев постучал по закрытой двери.

– Двери – бакборт, правая сторона – штирборт. Нам надо опрокинуться на правую сторону, чтобы мы смогли выбраться наверх через двери.

Люди забормотали: «понятно», «хорошо», и Георгиев снова начал отсчет. Макс уперся ногами в пол и покрепче ухватился за скамью.

На счет «три» толпа бросилась к правой стенке автобуса. Он качнулся – как будто наскочил на небольшую колдобину.

– Весьма эффективно, – пробормотал Макс, но Георгиев уже подбадривал людей и давал указания:

– Отлично, для начала неплохо. Теперь все отходим к бакборту, к дверям, и пробуем снова.

Толпа прижала Макса к стене, в нос ему ударил запах мочи, пота и немытых тел.

– Три!

На этот раз люди, ринувшись к противоположной стороне, закричали.

Автобус заметно качнуло.

– Отличная работа, парни, – проорал Георгиев. – А теперь будем качать его туда‑сюда. Как только добежим до бакборта, вот до этой двери, – он перегнулся через соседей и постучал по ней, – надо сразу возвращаться к штирборту, вон туда. Все ясно?

Бормотание: «ясно», «да, сэр».

– Что? Не слышу!

– ДА, СЭР!

На счет «три» все с криками рванули налево. Макс прикрыл голову рукой. На этот раз автобус качнулся, хотя и не слишком сильно – как будто в бок ему ударил порыв ветра, какие дуют с большого уступа в это время года.

– Штирборт! – приказал Георгиев, и толпа с ревом бросилась направо. Несколько человек споткнулись в темноте, но, несмотря на беспорядок и ругань, толчок оказался сильнее.

Георгиев заставил людей подбадривать себя криками и хлопать в ладоши, затем постепенно установился некий ритм – в одну сторону, затем в другую. Макс не трогался с места, подтянул ноги на скамью, но каждый раз на него обрушивались удары локтей и колен. Он увернулся от нескольких тычков, затем обхватил колени руками и перестал сопротивляться.

– Ну, давайте! – возбужденно кричал Василий.

Из заднего отделения постучали, и арестованные из первого криками поделились с ними своими планами. В первой совместной попытке люди разбежались в разные стороны, сведя на нет свои усилия. Один из молодых людей, прислонившись к задней стенке, завопил:

– Штирборт, вы, идиоты, штирборт!

– Быстрее, – торопил Георгиев. – Мы почти проехали город!

Люди в обоих отделениях с новой силой бросились вправо, автобус накренился, и его левые колеса оторвались от земли. Он резко вильнул, затем выровнялся, арестованные смолкли, и почти все, за исключением нескольких человек, позабыли броситься на противоположную сторону.

– Есть, мы сможем сделать это! – крикнул Георгиев. – Ну, пошли, вставайте, начинаем снова!

Люди были так поглощены раскачиванием автобуса, что никто, кроме Макса, не заметил, как он замедлил ход, и снаружи показались фары вездеходов на воздушных подушках. Автобус остановился, и сквозь решетку ударил ослепительный свет прожекторов, выхватив из темноты небритые лица с запавшими глазами.

Подбежали охранники, загремели замки, и дверь резко распахнулась.

– Поздравляем, это было впечатляюще, отличная работа, парни, – рявкнул начальник конвоя. – Кто здесь старший по званию?

Георгиев, щурясь, пробрался через толпу вперед.

– Майор Вениамин Георгиев, в регулярной армии с шестьдесят четвертого. Мы хотели бы…

Охранник застрелил его; разряд оказался таким мощным, что оглушил двух стоявших рядом людей, а на руке у Макса, сидевшего в двух рядах от двери, встали дыбом волосы. Какой‑то парень закричал, попытался броситься на солдат, но остальные затащили его обратно как раз вовремя – трескучая голубая молния из ружья едва не угодила ему в голову.

Рассерженные выкрики из соседнего отделения стихли вслед за грохотом бьющегося стекла и треском выстрелов.

– Есть у нас здесь еще старшие офицеры? – спросил охранник. Василий и еще кто‑то посмотрели на Макса, но тот покачал головой.

– Есть желающие говорить от имени всех? – повторил охранник. Никто не откликнулся, и он сказал: – Отлично, потому что я верю только в индивидуальную ответственность, и если произойдет что‑нибудь подобное, за это ответите вы все, каждый из вас. Надеюсь, это понятно?

Он схватил за шиворот тело Георгиева, лежавшее на полу лицом вниз, и стащил его по ступенькам на асфальт. Солдаты с оружием наготове, явно нервничавшие, снова заперли двери.

Василий тяжело рухнул на сиденье рядом с Максом; лицо его превратилось в белую маску неверия и отчаяния.

– Не волнуйся, – посоветовал ему Макс. – Возможно, Георгиев просто притворяется.

Автобус тронулся с места, и на этот раз вездеходы было хорошо видно. Город исчез позади; в окна летела пыль и мелкие камешки, они забивались Максу в глаза, в рот. Все вокруг кашляли. Кто‑то шепотом рассуждал, что надо было вооружиться осколками стекла и прыгнуть на охранника. Все мы крепки задним умом.

Макс краем глаза заметил, как какой‑то парень встал, отвернулся к стенке и расстегнул ширинку.

– Ты бы оставил это про запас, пригодится, – посоветовал Макс. Некоторые из пассажиров засмеялись – но не все.

– У меня не во что налить, – ответил парень, и это была правда. – Хотите, подойдите, будет вам вместо фонтанчика для питья.

Макс улыбнулся, и на потрескавшихся губах показалась кровь.

– Нет, пожалуй, из этого фонтана я пить не стану.

Василий, сидевший рядом, потер шею.

– Я уже на все готов, лишь бы сейчас попасть в ванную, – прошептал он. – Дьявол, да я бы этого Мэллоува собственными руками придушил за глоток воды и кусок хлеба.

У Макса пересохло в горле, уже несколько часов его мучили спазмы в желудке. Быстро оглядевшись, он вытащил завернутый в складки брюк белковый батончик. Попытался разорвать обертку ногтями, но не смог, и вынужден был дернуть ее зубами. Разломив батончик пополам, он прошипел: «Тс‑с» и сунул кусок в ладонь Василию.

– Что? Что это…

– Тсс! – повторил Макс и добавил тише: – Ешь медленно.

В темноте мелькнула рука Василия – он засунул в рот весь батончик сразу. Он попытался жевать его медленно, но проглотил, прежде чем Макс откусил первый кусочек.

– А еще есть? – прошептал Василий.

– Нет, это было все.

Позже, когда Макс доел батончик, Василий спросил:

– Почему вы со мной поделились?

– Потому что там, куда мы едем, мне понадобятся друзья – больше, чем сейчас пища. Я могу на тебя рассчитывать?

– Конечно, – ответил тот. – Все, что вам нужно, все, что смогу. Я в вашем распоряжении.

Макс кивнул, словно между ними был подписан договор, и Василий в ответ опустил голову; в темноте этот жест был едва заметен. В желудке у него заурчало, и он сложил руки на животе. Пока автобус несся сквозь ночь, Макс искал у себя на коленях крошки и по одной слизывал их с пальцев. Ветер ревел над равнинами, свистел в разбитые окна, принося с собой запах соли и мелкие водяные брызги.

Не хватало только запаха перегноя и крови – а в остальном пахло как в исправительном лагере. Макс, как комиссар, не раз посещал их.

Люди вокруг устраивались поудобнее, пытаясь заснуть, но Макс смотрел вперед, в ветреную ночь.

Наступил рассвет; жестокое, неумолимое солнце ярко освещало окружавшее их убожество даже через тонированные стекла. В салоне воняло мочой, испражнениями и потом. Привыкай, сказал себе Макс. Спина болела, ноги затекли после бесконечных часов, проведенных на неудобном сиденье. Кто‑то всхлипывал.

– Это хребет Мачете, – сказал Макс, указывая на резкую линию, выделявшуюся на горизонте. Василий перегнулся через него, чтобы лучше рассмотреть пейзаж.

– Видишь здания, вон там, наверху, рядом с дорогой? – спросил Макс.

– Исправительный лагерь? – предположил Василий.

– Это Дальние Фермы. Когда‑то это был лагерь. – Двадцать лет назад Дальние Фермы были концом пути. Сейчас это место превратилось в очередную колонию, прибрежное поселение. Несколько тысяч жителей занимали ряды низких бурых зданий, выстроенных вокруг неглубоких прудов.

– Может, мы уже приехали? – спросил Василий.

– Зря надеешься, – негромко произнес Макс. – Здесь трудно будет охранять нас всех. Слишком много свободных людей вокруг, слишком много лодок и вездеходов.

И все же час спустя, когда автобус подъехал к цистернам с водой на окраине Ферм, даже у Макса возникла слабая надежда.

Однако, увидев, что солдаты подводят к цистерне пожарный шланг, он оставил надежду и принялся протискиваться к одному из разбитых окон. На несколько блаженных мгновений лицо Макса обрызгало водой; он открыл рот, чтобы поймать хоть капельку. А потом на него навалилась толпа людей, жаждавших глотка воды. Его спасло то, что шланг переместился к другому окну, и люди, перелезая через спинки сидений, бросились вслед за ним. Всем досталось по нескольку капель воды, кроме тех двоих, что лежали у передней двери и были слишком слабы или больны, чтобы подойти к окну; они непрерывно стонали. Макс решил, что это их задело шоковым ружьем, когда убивали Георгиева. Люди тянули руки через решетку, умоляя о глотке воды, а охранники перешли ко второму отделению.

Макс вернулся на свое место – теперь, когда каждый пассажир отвоевал себе два квадратных фута в автобусе, он считал это место своим, – и, кряхтя, сел. У него болело все тело, нуждавшееся в движении, в возможности вытянуться. Он бы прошелся хоть немного, хотя бы несколько шагов по проходу – но проход был забит людьми. Несколько человек, растянувшись на скамьях, отжимались, кто‑то подтягивался на поручнях вместо турника. Макс подумал, что скоро ему придется последовать их примеру, чтобы совсем не раскиснуть. Однако и здесь предстояло сделать нелегкий выбор: или растратить энергию, не зная, когда в следующий раз доведется поесть и попить, или сохранить ее про запас.

Василий обмяк, волосы прилипли у него ко лбу. Он собирал с лица капельки пота и облизывал пальцы.

– Я бы с животными так не стал обращаться, – простонал он.

– Все это делается с определенной целью, – ответил Макс, последовав его примеру; щетина царапала ему пальцы.

– У вас лицо сильно порезано.

– Правда? – Он нащупал что‑то влажное; пальцы были ярко‑красными. – Наверное, осколки впились, когда нас поливали из шланга.

– Когда мы приедем?

– Мы едем уже двенадцать‑четырнадцать часов. Я забыл все здешние лагеря, но мы еще и половины пути до них не проехали.

– О Боже, – тяжело вздохнул Василий.

В прежние дни, во времена раскола, люди, сосланные в исправительные лагеря за свою веру – или неверие – молились Богу. Макс молился Дрожину. Во время чистки Разведка наверняка отчаянно нуждается в информации. Обермейер обязательно должен проверить почтовые ящики, догадаться, что Макс схвачен, и начать поиски. Единственная надежда для Макса заключалась в том, чтобы дождаться тех, кто придет вызволить его.

– Не могу поверить, что меня везут в исправительный лагерь, – жаловался Василий. – Я ничего не сделал, чтобы заслужить такое обращение – я не убийца, не насильник.

– Смотри, не дай им превратить себя в того или другого, – ответил Макс. – А кроме того, самое тяжкое преступление по‑прежнему заключается в ошибочных верованиях.

– Но я делал все, что должен был, я поступил на правительственную службу после армии, я…

– Надо это пережить. Не высовывайся, сейчас необходимо выжить любой ценой.

– Выжить любой ценой, – повторил Василий, испуская глубокий вздох. Кажется, он неплохой парень, подумал Макс; не привык думать своей головой, но сейчас вынужден шевелить мозгами изо всех сил. – Зачем же мы совершили революцию? – спросил солдат. – Я думал, она должна положить всему этому конец.

Макс помнил те дни. В церкви произошел раскол, и обе группы утверждали, что их вера – единственно правильная. Ресурсы на планете были ограничены, и каждые истинно верующие жаждали заполучить их в свое полное распоряжение. Хотя в процессе борьбы с природой количество продуктов постепенно увеличивалось, противники готовы были перебить друг друга за право быть единственными проповедниками слова Божия.

– Революция купила нам двадцать лет.

– Что?

– Последний раз подобная чистка происходила двадцать лет назад, – объяснил Макс. Конечно, время от времени случались отдельные убийства – обычно все обставлялось как несчастный случай или болезнь. Но это была политика, обычное дело, как и везде. – Мы купили себе двадцать лет мира – а ведь прежде за два поколения мир продолжался не более трех лет. Ты вырос в мире, верно?

– Ну, в общем, да.

– Это куплено ценой революции. Так что она произошла не зря. А если эта чистка купит нам еще двадцать лет без войны, значит, она тоже совершена не зря.

– Не знаю, мне трудно так думать, – покачал головой Василий. – Не знаю, смогу ли я вообще когда‑нибудь думать так.

– Может быть, тебе и не придется, – с сомнением заметил Макс.

Автобус ехал весь день, останавливаясь лишь затем, чтобы сменить водителей и конвоиров. Ночью, когда арестованные, дрожа, кое‑как пытались согреться, один из больных умер. Должно быть, его сосед заметил, что тело окоченело, и принялся причитать: «Петя, Петр, о брат, Петя, очнись, друг, я не верю, о Петя, друг».

От тела исходил довольно сильный запах, заглушавший даже всепроникающую вонь мочи, испражнений и пота. К тому моменту, когда солнце поднялось снова, все несчастные впали в какое‑то беспамятство от усталости и отчаяния. Никто больше не подтягивался и не отжимался. Ветер заносил в разбитые окна песок, засыпал людей бурой пылью. Песчинки забивались Максу в глаза, волосы, в каждую складку его одежды и тела.

Они направлялись на север, и раскаленное солнце, поджаривавшее автобус, светило прямо в окна; Макс прислонился к стене и сидел неподвижно, стараясь не тратить энергию. Под передними сиденьями автобуса был устроен импровизированный морг; тело умершего прикрыли остатками его одежды, набросили что‑то на лицо. Следующий ряд пустовал, хотя многим не хватало места.

У Макса кружилась голова от голода и жажды. Они уже проделали немалый путь. Но исправительные лагеря должны быть изолированы. Только после того, как крайний лагерь будет превращен в поселение, подобное Дальним Фермам, они установят на дороге цистерны с водой и сделают остановки для отдыха.

Террафермы. Так называли их первые колонисты. Пока заключенные не переименовали их в террорфермы. Он закрыл глаза.

– С вами все в порядке? – Василий тряс его за руку.

– Все нормально, – ответил Макс.

– Ну хорошо, а то вы сейчас выглядели как труп.

– Забавно, – проскрежетал Макс. – В космосе, на флоте, у меня была кличка «Труп», потому что я всегда так выгляжу.

– Послушайте, я рассчитываю на вас, – прошептал Василий, наклоняясь поближе. – Я не хочу умирать.

Максу стало жаль его. Попытавшись сглотнуть забившуюся в глотку пыль, он сказал:

– Есть одна вещь, которую тебе нужно знать, чтобы выжить…

А затем он закашлялся, песок в горле не давал ему говорить, и остановиться он не смог. Ему нужно было попить, хоть маленький глоток, и все прошло бы, но пить было нечего. Обсасывать взмокшую от пота футболку было бесполезно – он лишь наглотался пыли и соли и начал кашлять снова.

Где‑то впереди закричали. Долговязый рыжеволосый парень забился в истерике, начал бросаться на стены, сначала с одной стороны, потом с другой, затем принялся пинать, топтать и колотить людей, лежавших на скамьях и на полу, требуя, чтобы они сделали что‑нибудь, приказывая им встать и сделать что‑нибудь. Вездеходы приблизились вплотную к автобусу.

– Заткните его, – хрипло выкрикнул Макс между приступами кашля. – Заставьте его сесть. – Другие люди, сидевшие, подобно Максу, на безопасном расстоянии, повторили его слова.

Сначала соседи сумасшедшего просто старались отодвинуться от него подальше, но он схватил какого‑то человека и начал бить его по лицу. Остальные попытались оттащить его, но он бросился на них, требуя, чтобы его выпустили, требуя справедливости – вещей, которых никто из них не мог ему дать. Чем крепче его удерживали, тем яростнее он вырывался, пока кто‑то не разозлился и не ударил его, приказывая ему заткнуться. Затем остальные потеряли контроль над собой, началась драка, и все вместе повалились на пол.

Один из старших, которому было примерно за тридцать, бюрократ с брюшком, начал оттаскивать людей прочь, приказывая им перестать бить несчастного. Когда драка прекратилась, долговязый остался неподвижно лежать в проходе. Люди, не обращая на него внимания, вернулись на свои места. Спустя некоторое время кто‑то подошел, осмотрел его, и два человека оттащили его в переднюю часть салона.

Василий держался за живот.

– Интересно, скоро кто‑нибудь предложит есть трупы?

– Это вряд ли, – ответил Макс, надеясь, что он прав.

Он размышлял об исправительных лагерях и о том, зачем они расположены так далеко от населенных мест. Здесь тела можно было сбрасывать в компостные ямы, а затем сообщать родным, что заключенный совершил побег, вместо того, чтобы отправлять им труп для похорон. Семья получала письмо, в котором говорилось, что их близкий человек сбежал, и содержалась просьба сообщить властям, если он объявится; это давало им надежду, а умершего окружало неким героическим ореолом. Но все заключенные, отмеченные как беглые, были мертвы.

– Когда приедем в лагерь, будет хуже, – сказал он.

До лагерей оставалось еще километров двести. Среди ночи Макс от голода и бессонницы впал в некое полубессознательное состояние и оказался на ничейной полосе между минными полями галлюцинаций и колючей проволокой реальности. Он сидел, прижавшись лицом к прохладному стеклу, прикрыв глаза и чувствуя, как на него давит невыносимая тяжесть десятков тел; сначала ему показалось, что запах гниющих водорослей снится ему во сне. Затем он очнулся.