Часть II 10 page

— Что ж, на этот раз она так легко не отделается. Сколько лет мы заботились о Найне, воспитывали ее, кормили и одевали — а от нее ни гроша. Даже спасибо не сказала! Больше она от нас помощи не дождется. Мы поклялись молчать, пока Биби жива. Теперь Найна все узнала, что же нам, ради Сарны притворяться?

Харпал кивнула. Найна опустила глаза.

— Ты ни в чем не виновата, Найна. — Калвант жестом пригласила ее сесть рядом на кровать. Кресла больше не годились для нее: подлокотники и спинка стискивали тело, не давая отдохнуть. Вторым жестом Калвант велела Найне помассировать ей ноги. — Нужно подумать о твоем будущем. То, что произошло с этим Даршаном — гори он в аду! — повторится вновь. Надо же, дал обещание, а потом нарушил из-за того, что ты не приглянулась его матери! Вот ведь женщина… — Почувствовав слабеющее давление на ноги, Калвант замолчала. — О, Найну, не плачь! Все уже кончилось, они ушли.

— Эти распутники умрут от страсти, но не женятся на нашей девочке. Разве это жизнь для такой красавицы? — Харпал пробежала пальцами по бахроме на шали.

— Вот и я говорю. Она в точно таком же положении, как и Сарна двадцать лет назад.

— Почему Сарна не пошлет нам денег? — спросила Харпал. — Она пишет, что живет хорошо. Скажи ей, пусть поделится с нами своей удачей.

— Хаи, ты с ума сошла! Бханджи, с какой стати ей делиться, если она и думать о нас забыла? — Калвант подложила под себя еще одну полушку. — За все эти годы она ни разу не навестила нас и даже на похороны Биби не приехала. Совсем не помнит, чем обязана родной семье. Мы вырастили ее дочь.

— Так хотела Биби.

— Вот именно, что хотела. Она умерла, и заботиться о Найне должны мы. Сарна никогда не предложит свою помощь — из письма ясно. Ни строчки о дочери! Она хочет забыть прошлое. Хороша мамаша! — Еще одна подушка скользнула за спину Калвант, и та теперь сидела почти прямо. — Найна, мни сильнее!

Девушка терпеть не могла подобных разговоров. Почему они так плохо отзываются о Сарне и вынуждают се так думать? Зачем рассказывают самые неприятные подробности? Чтобы она и не пыталась простить маму? Чтобы не тешила себя пустыми мечтами? Может, они говорят правду не со зла, а желая уберечь воспитанницу?

— Да уж, Сарна всегда витала в облаках. — Круглое серебряное бинди сверкнуло между бровей Харпал.

— Вот-вот. — Калвант кивнула. — Вздумала, будто смазливое личико поможет ей выбраться из беды. Что ж, пора смотреть правде в глаза.

— Кто ей скажет?

— Мы, кто же еще?! — Калвант всплеснула руками.

— Биби не одобрила бы…

— Мы поклялись ее жизнью, что сохраним тайну. Теперь Биби умерла. — Калвант бросила быстрый взгляд на портрет гуру Нанака на стене. Да простит ее Вахегуру за такие слова. — Если Найна уже знает правду, то почему мы должны молчать?

— Биби это не понравилось бы.

Калвант забарабанила пальцами. Харпал права: клятва еще слишком жива в их памяти. Однако нужно что-то предпринять, а то неизвестно, чем их молчание обернется для Найны. Скоро она станет обузой, а когда их собственные дочери подрастут, незаконнорожденная отпугнет всех достойных женихов.

— А пусть Найна и напишет, — предложила Харпал. — Она-то никаких клятв не давала.

Найна остолбенела, ее пальцы впились в ногу Калвант.

Та подскочила в кровати. Две подушки упади на пол.

— Бханджи, ты умница! Правильно, пусть Найна сама все скажет.

Что?! Найна распахнула зеленые глаза и сжалась у ног сестры. Она была похожа на подростка.

— Не переживай, Найна, мы тебе поможем. — Харпал подошла к ней, чтобы успокоить.

— Да, мы вместе напишем письмо. — Калвант подняла с пола листок. — О-ох, — простонала она, чуть не упав с кровати. — Поставим Сарну на место. Скажем ей все, что она не желала слышать, и попросим о помощи.

15

Обыкновенно Карам выезжал с Миллбанк, где была его контора, сворачивал направо, пересекал Темзу по Челсийскому мосту и направлялся в Балхам, домой. Сегодня же он свернул налево, поднялся по Уайтхолл, проехал мимо Трафальгарской площади и дальше по Тоттнем-Корт-роуд. Таким объездным путем он возвращался уже несколько раз за последний месяц. Карам снова был несчастлив. Сразу после переезда в Лондон он легко взялся за новую работу и был доволен своей должностью: чиновник, бухгалтер, совсем как в Африке. Платили ему вполне достойно, коллеги дружелюбные, да и трудиться в самом сердце Лондона было одно удовольствие — жизнь бурлила вокруг, неизменно вдохновляла и напоминала, каких высот он достиг. Встречая знакомых в гурудваре, иммигрантов из Восточной Африки, Карам гордо заявлял: «Я работаю гражданским служащим, прямо рядом с Вестминстерским дворцом». Это звучало внушительно, словно он был частью двигателя этой страны, не то что какой-нибудь рабочий на фабрике в Саут-Холле или владелец магазинчика в Норбери. Все, что приносило ему удовольствие, вскоре утратило свою значимость, и Карам начал беспокоиться, что вкалывает на другого человека. Он всегда был чиновником средней руки, отвечал за свои поступки перед более высокой инстанцией. Почему так вышло? В молодости он был уверен, что станет работать на себя.

Особенно Карам заволновался, когда в Англию приехали Мандип, Сукхи и Гуру. Как и старший брат, они испугались войны за независимость Кении и решили принять британское подданство.

Сарна ненавидела семью Карама, особенно Сукхи и Персини.

— Почему они едут за нами? Видеть не хочу эту камини. Если она думает, что поселится в нашем доме, то пусть и не мечтает. Я ее не пущу. Ни за что!

— Успокойся, — ответил Карам. — Они снимут другой дом, я объяснил, что у нас нет места.

Ему было унизительно оправдываться перед братьями, но как еще он мог поступить? Сарна злилась, и Карам рисковал собственной семьей, помогая им. Она выражала свою нетерпимость словесно и физически: всякий раз, когда речь заходила о приезде братьев, она заболевала на несколько дней. Сперва Карам отмахивался, решив, что жена строит из себя страдалицу, однако симптомы — жар, озноб и тошнота — были настоящими. Когда врач прописал Сарне лекарства, Карам был вынужден отказать братьям. Разве мог он причинять любимой такие страдания? И все же ему было стыдно не помочь родным с жильем. Как старший в семье, Карам старался беречь их. Прежде он с удовольствием думал, как радушно примет братьев в своем доме, но они приехали раньше, чем говорили, а его положение улучшалось медленнее, чем он хотел.

Смерть мистера Рейнольдса позволила ему откупиться от жены. У Сингхов появилось еще две комнаты на втором этаже, впрочем, из соображений экономии одну из них они снова сдали. Карам и Сарна переехали в главную спальню, Пьяри с Раджаном — в детскую, места по-прежнему не хватало, К тому же им предстоял ремонт.

— Если хочешь новую кухню, придется взять жильца. Иначе мы еще несколько лет не сможем себе этого позволить. У меня нет столько денег.

Сарна тут же заявила, что будет брать плату и копить на кухню сама.

— У тебя же нет счета в банке! — удивился Карам.

— И что? Жильцы всегда дают наличные, буду хранить их в сейфе.

— А проценты? Давай я заведу счет, и через несколько месяцев мы уже сможем приобрести какую-нибудь мебель. Потом и плиту купим, и пол сменим. Потихоньку, помаленьку — у нас все получится, вот увидишь.

Но с первой же недели Сарна стала сама брать деньги. Прошло пять месяцев, а она даже не заикалась о новой кухне, хотя прежде каждый день просила о ней мужа. Теперь он стал регулярно поднимать этот вопрос:

— Ну что, можно купить какой-нибудь шкаф? Наверняка там уже хватает.

— Почти, — отвечала Сарна.

Караму оставалось только гадать, что у жены на уме. Напрасно он позволил ей распоряжаться арендной платой. На самом деле он даже не помнил, что бы его кто-то спрашивал. Когда у них поселился студент из Малайзии, Сарна накормила его обедом и каким-то образом подговорила раз в неделю платить ей. С тех пор Карам денег не видел. Чертовы жильцы! Нет, так нельзя — делишь дом с незнакомцами, моешься с ними в одной ванной…

Сарна наотрез отказалась пускать семью Карама даже в район, не говоря уже о доме. Когда муж наводил справки о жилье в Лондоне, она предупредила его: «Я не стану жить рядом с этими людьми. Если Персини окажется где-нибудь поблизости, я уйду. Да-да, уеду подальше. Даже если придется покинуть этот мир». Что Карам мог ответить на такие угрозы? Упрямица!.. К счастью, Персини и Сукхи сразу по приезде направились в Саут-Холл к какому-то ее родственнику. Гуру с женой тоже поселились в Саут-Холле, куда их через некоторое время пригласил Сукхи — уже в новый дом. Мандип несколько месяцев пожил у Карама и Сарны, а потом переехал к остальным.

Все братья начали в Англии свое дело. Мандип сначала занимался частным извозом, а потом организовал собственное небольшое такси. Персини и Сукхи купили почтовую компанию. Карам приехал в Лондон на несколько лет раньше, но — подумать только! — младшие братья его обскакали. Они сами распоряжались своими жизнями, а он до сих пор служил чужому человеку. Больше всего отличился Гуру.

Он всегда был несговорчив и не любил учиться. Когда Гуру получил должность кассира в государственном банке Найроби, вся семья была приятно удивлена. Карам решил, что Гуру просто повезло. «Смотри ничего не испорть», — сказал он тогда братцу. Вскоре тот начал зарабатывать приличные деньги и стал настоящим финансовым гуру. С годами он сколотил целое состояние. Никто не знал, сколько у него денег, хотя их было достаточно, чтобы купить новый дом в Саут-Холле и дорогую машину. Достаточно, чтобы одолжить Персини и Сукхи на покупку жилья и почтовой компании. Достаточно, чтобы выкупить часть такси Мандипа и не суетиться с поиском работы. Карам был поражен его успехами. Младшего братца прозвали Богатеем, а Карам вслед за остальными родственниками решил занять у него денег.

Белый «форд» Карама медленно ехал по Тоттнем-Корт-роуд, а его владелец рассматривал прохожих и витрины магазинов. Люди шли неторопливо — теплый летний вечер шагал с ними под руку, точно любовник, удушая своей влажной страстью. В витрине «Лучших тканей» Карам заметил красочные блузки, платья и жакеты. Похожие одеяния были и на некоторых женщинах: кофточки из марли с развевающимися рукавами, длинные юбки в цветастых узорах, широкие брюки. Примерно то же самое он видел недавно на Карнаби-стрит. Карам бывал там несколько раз после того, как в гурудваре один знакомый рассказал, что его брат зарабатывает огромные деньги на индийской одежде. «Он просто не успевает ее привозить — сразу разбирают! — говорил Сурджит Бхамра. — Спрос слишком велик. Он торгует по всей стране, больше всего в Лондоне. В Уэст-Энде у него несколько магазинов. Кажется, на улице Карамби…» Нечто подобное Карам слышал не только от Бхамры — родственники его друзей тоже воспользовались бумом на марлю. Эти истории уже давно преследовали Карама. А вдруг и он разбогатеет на тряпках? Итак, Карам принялся объезжать магазины, для которых мог бы поставлять ткань. Он поехал на Карнаби-стрит и несколько часов бродил по сувенирным лавкам и индийским магазинам, притворяясь обычным покупателем и записывая расценки. Вскоре он уже воображал себя их владельцем.

Новое дело все чаще занимало его мысли. Ведя машину, он постоянно разглядывал проходящих мимо женщин и их одежду. Сарна, не имея ни малейшего понятия о том, что творится у Карама в голове, решила, будто в нем снова проснулась похоть. Хаи, вот человек! Никогда не меняется. Ну почему судьба обрекла ее вечно страдать от мужниных грехов? Вслух же она замечала приторно-сладким голосом: «Джи, не стоит так таращиться, а то глаза выскочат!» Карам даже не пытался объяснить свои наблюдения чисто профессиональным интересом. Тогда пришлось бы рассказать жене и о том, что он снова несчастен, а говорить с ней о переживаниях было бесполезно — она нисколько ему не сочувствовала. Однажды, когда он пожаловался на тяжелую работу, Сарна парировала: «Ты сам нас сюда привез…» Продолжение ясно прозвучало у Карама в голове: «…так что пеняй на себя». Возможно, в другой раз Сарна и поддержала бы мужа, но ее равнодушие больно ранило его, и Карам поклялся никогда не рассказывать жене о своих печалях. Однако сейчас он молчал по другой причине. Карам не хотел обсуждать новое предприятие, пока все не разузнает.

Мельчайшие подробности проекта мало-помалу складывались в его голове в единое целое, и это придавало Караму уверенности. Исследование лондонского рынка действительно показало, что торговля марлей процветает, а в Индии у него были нужные связи. Карам надеялся, что семья Сарны поможет с поставками — не бесплатно, разумеется, пусть и им достанется часть прибыли. Денег будет предостаточно. О первых тратах не стоит беспокоиться, ведь Гуру согласился одолжить нужную сумму. Оставалось только уговорить Сарну, а той — сестер. Загвоздка была в довольно странных отношениях между ними. С одной стороны, жена неустанно повторяла, что очень их любит, писала им письма и слала подарки. С другой — Сарна обвиняла их в зависти. Сестры якобы считали, будто она бросила родных ради лучшей доли. Порой Сарна корила мужа за то, что он увез ее из дома, но стоило ему предложить поездку в Индию, как она наотрез отказывалась: «Вздумал избавиться от меня и вволю поразвлечься?»

Он вздохнул. Разговор с женой — задача не из легких. Пожалуй, потруднее, чем открыть собственный магазин.

16

Письмо ничем не отличалось от всех остальных: такой же голубой конверт, аккуратный адрес отправителя на хинди и чуть менее аккуратный — получателя, на английском. Однако содержание письма потрясло Сарну до глубины души. Она не читала ничего подобного с тех пор, как увидела свою дату рождения в новом английском паспорте — 1925 год. На целых четыре года больше! Документами занимался Карам, Сарне пришлось только выстоять очередь за готовым паспортом. Она внимательно рассмотрела фотографию («Хаи! Из-за освещения кожа такая темная!»), а потом заметила дату: 1925.

— Что это?

— Дата рождения.

— Моя?!

Карам кивнул.

— Здесь ошибка. Мне вовсе не… — Сарна посчитала на пальцах, — не сорок лет!

Он пожал плечами:

— Какая разница? Никто не знает точной даты. Я и свою наугад поставил. Это же просто бумажка. — Карам придумал число, месяц и год рождения для себя и жены — в Индии таких сведений не записывали, да и Биджи, его мать, давно все позабыла.

Сарна пришла в ярость.

— Надо сказать им! — заявила она, когда подошла их очередь. — Это ошибка, нужно ее исправить! Я помню, когда родилась — в 1929-м.

— Я не волшебник и не могу исполнять все твои желания. — Карам не понимал, отчего она так разбушевалась.

— Они могут. — Сарна показала на работников иммиграционной службы.. — Это же их работа — следить, чтобы все было правильно. Я скажу им.

— Как? Думаешь, они знают пенджабский?

Сарна поджала губы:

— Какая разница — пенджабский, суахили или английский! Любой видит дату.

— Не глупи. — Карам стиснул ее руку. — Поднимешь шум, и тебя посадят в тюрьму. Потом мы все исправим, хорошо? Через несколько лет паспорт надо будет менять.

Так Сарна и поселилась в Лондоне — став на четыре года старше, чем в Кампале.

Разумеется, Карам прекрасно знал, а она догадывалась, что исправить дату уже не удастся, потому что для этого требовалось свидетельство о рождении. Раз его не было, данные для нового паспорта взяли из прежнего, обрекая Сарну на раннюю старость. Несмотря на очевидные выгоды — люди часто делали ей комплименты, да и пенсию она получила раньше положенного, — она так и не простила Караму эту оплошность.

Не поспеши Сарна прочесть письмо, может, она успела бы морально подготовиться к вестям от родных: обратила бы внимание на незнакомый почерк или на имя отправителя: не К. Танвир, а С. Танвир. Нет, она тут же принялась читать:

Дорогая сестра, я знаю правду.

После смерти Биби обо мне некому позаботиться. Я стала обузой для сестер. Они любят меня, но я им больше не нужна. Никому не нужна. Меня не берут замуж. Ты знаешь почему. Я хочу приехать в Лондон. Пожалуйста, я хочу к тебе. Чтоб начать новую жизнь, как и ты. Так будет безопасней и легче. В Англии никто обо мне не знает, а я ничего не скажу. Обещаю. Если ты мне не поможешь, я открою правду. Всем — твоему мужу, детям, родным и друзьям. Не заставляй меня так поступать. Если ты разрешишь мне приехать, я сделаю все, как ты захочешь.

Сунаина.

От слов «я знаю правду» сердце Сарны забилось иначе: неровно и осуждающе. Вслед за бунтом самого главного органа разбушевалось все тело. Легкие хлестали ее изнутри глубокими и частыми вдохами. Желудок бранился приступами тошноты. Холодным потом вырвалась наружу совесть, а в ушах забила оглушительная сирена. Мысли покинули Сарну, оставив за собой лишь головокружительную пустоту и отчаяние. Ноги ослабли и подкосились, а между ними возникла знакомая ноющая боль, словно матка вот-вот выскользнет из тела. Крепко сжав письмо, Сарна упала на диван и зарыдала. Слезы не принесли ей облегчения — они текли медленно, точно капли концентрированного горя, жалили глаза, обжигали кожу и оставляли предательские влажные бороздки на щеках.

Прежде Сарна думала, что знает боль в лицо, как старого друга, но она и представить не могла, что у нее столько составляющих и что она может бить по стольким целям одновременно. Все чувства заметались в агонии: жалость к себе, любовь, вина, раскаяние… Сарна ощущала их, как сильнейшую боль. Она почти поверила, будто с годами уняла свое горе, хотя на самом деле только приглушила его. Как и дыхание, скорбь нужно выпускать наружу, иначе она поглотит изнутри. Сарна слишком долго сдерживалась. Письмо Найны вскрыло печати и освободило боль.

Рваные вздохи сменились горестными стенаниями. Она прижала листок к груди и стала раскачиваться из стороны в сторону.

Ее плач разнесся по всему дому. Студент из Малайзии, Чэн, испуганно поднял голову от учебника по математике. Он попытался не обращать внимания на крики и вернулся к занятиям. Звуки достигли и ушей Оскара. Ему привиделось раненое животное, пойманное в капкан и исторгающее предсмертный вой. Оскар тихо спустился по лестнице и заглянул в гостиную. Сарна разворачивала какое-то письмо, словно желая прочитать еще раз. Она расправила его на коленях и погладила. Сначала водила по бумаге нежно, почти ласкала, а потом стала давить сильнее, будто хотела стереть слова. Вдруг она схватила листок и прижала к лицу. Слезы просочились сквозь тонкую бумагу и расплылись голубым: пятна совершенно другой истории рвались на поверхность. Оскар отвернулся. Раз уж ему нечего сказать, то и оставаться не стоит. Он тихонько поднялся к себе.

Сарна отняла письмо от лица и посмотрела на него. Слезы все еще растекались по странице, точно серые тучи по ясному небу. Бумага под ними становилась влажной и непрочной, будто вот-вот растает. О, вот бы письмо и вовсе исчезло! Никакие слезы не помогут ее беде. Если бы они обладали хоть какой-то силой, а не просто смывали краску с ресниц, то ее печаль уже давно затопила бы весь мир.

Наконец Сарну охватил страх разоблачения. Она вновь прижала письмо к лицу, словно желая скрыть свой стыд за стыдом дочери. Чувства — не математические уравнения, где минусы умножаются и становятся плюсами. Горе Найны не могло развеять материнское.

Сарна перечитала послание, ее разум отказался верно истолковать его смысл. В глубине души она прекрасно понимала, что кроется за дипломатическим языком Найны. Она видела упрек в словах «дорогая сестра». Она знала, что подразумевают «ты знаешь почему» и «я открою правду». Сарна слишком долго пыталась убедить себя, будто не имеет никакого отношения к Найне. Она тщательно продумала события своей жизни между пятнадцатью и семнадцатью годами, заставила мысли обходить это время стороной, а память — лгать. Такую внушительную и прочную постройку не так-то просто разрушить.

Люди думают, что день размышлений наступает перед смертью, для Сарны он пришелся ровно на середину жизни.

Сарна промучилась весь день. Когда Раджан и Пьяри вернулись из школы, она все еще сидела на диване. Она не вымыла посуду и не приготовила ужин. Дети могли по пальцам пересчитать дни, когда мама ничего не стряпала, даже болезни ей не мешали. Пьяри заподозрила неладное. Она спросила мать, что им есть. «Посмотрите в холодильнике. Берите что хотите».

Это было на нее не похоже. Сарна всегда тщательно охраняла кухню — ее территорию, и сердилась, если кто-то без разрешения рылся в холодильнике или буфете. Пьяри посмотрела на заплаканное лицо мамы.

— Ми, все хорошо?

Та только покачала головой и отмахнулась.

Когда Карам вернулся с работы, Сарна лежала в постели. Ее лихорадило, на лбу выступил пот, глаза сверкали бредовым огнем.

— Что стряслось? — Карам потрогал ее лоб. — Грипп?

Она покачала головой.

— Болит живот? Все тело? — Он нарочно говорил ее словами.

Сарна кивнула. Да, огонь и лед, мучительная боль сотрясала ее изнутри, из самого сердца, где под лифчиком она спрятала письмо — маленький сверток, похожий на пулю, выпущенную из прошлого в будущее. Сарна своими руками зарядила ружье, но тогда она и подумать не могла, как все обернется. Пуля попала точно в цель, причинила боль, хотя не могла проникнуть внутрь, потому что ее сердце было уже не то, что прежде. Оно стало намного, намного тверже. Долгие годы оно вырабатывало броню от этого врага, от Найны, от самой любимой и смертельной пули. Впрочем, каким бы защищенным ни было сердце снаружи, внутри, где таилась правда, оно мягкое и хрупкое. Чтобы его спасти, всю силу удара приняло на себя тело Сарны.

Карам посмотрел на дрожащие руки и сухие губы, которые жена беспрерывно облизывала. Сарна страдала, и он не знал, что делать дальше. Последнее время она постоянно болела по неясным причинам. Жили они прекрасно, питались хорошо — откуда взяться хвори? И все же регулярно ее желудок ревел, горел, бурчал, вздувался, ныл или колол… Карам уже потерял счет недомоганиям Сарны. Поразительно, что все они сосредоточились именно в животе. Хуже не придумаешь, ведь в географическом смысле он располагается рядом с другой частью женского организма, очень важной в отношениях между мужем и женой. Из-за Сарниных болезней пострадала интимная жизнь. Даже когда Сарна уступала Караму, их близость была уже не той, что прежде.

Чаще всего она жаловалась на запоры. Они стали для нее такими привычными, что Сарна больше не стыдилась об этом говорить и даже обвиняла в своей болезни Карама: «Это все из-за тебя. Ты заставил нас жить на английской пище, и она плотно забила мои кишки, разрушила организм. Я уже никогда не поправлюсь». Лекарство, прописанное доктором Томасом, помогло ненадолго. В конце концов он предположил, что Сарна неправильно питается. «Мы кушать лучшайшую еду, мистер Томас. Всегда только лучшайшую». Врач вежливо пожал плечами. В каком-то смысле она была права, но и доктор не ошибался: между ее запорами и едой, полной горьких воспоминаний, была прямая связь. Порой, в минуты наибольшего душевного волнения, она пропитывала пищу своей тревогой и вновь ее съедала. Так живот Сарны забивался теми же печалями, что и голова.

Сарна всегда отличалась пышной фигурой. Муж видел в ее крепком телосложении сильную волю. Однако в последнее время воля ее ничуть не ослабла, зато тело чахло на глазах. Иногда Карама посещала циничная мысль: «Неудивительно, что ей нездоровится. Раз уж я не устоял перед этой железной волей, то она и подавно».

Карам надеялся, что ничего серьезного не произошло. Он с удовольствием любовался ее не искаженным яростью лицом. Какая красавица! Какая кожа! Гладкая и блестящая, точно взбитые сливки — так и тянет поцеловать. Порой он ловил себя на том, что любуется женой даже в пылу ссоры. Она что, плакала? Карам присмотрелся внимательнее.

— Так у тебя просто боли? Больше ничего?

Как водится, Сарна приняла его такт за безразличие. «Просто боли»! Да что он смыслит в страдании? Для него это то же самое, что насморк или кашель. Она вскинула голову. Карам не знал, как понимать этот жест.

— Хм-м, тебе лучше отдохнуть. Наверное, грипп. Если завтра не полегчает, позовем доктора.

Завтра ей не полегчало, послезавтра тоже.

Три дня Сарна лежала в постели и ничего не ела, только пила чай, щедро сдобренный сахаром — чтобы заглушить горечь во рту. Все остальное время она страдала. «Что же делать? Это конец. Нет, это просто невозможно. Ну хватит! Никто ей не поверит. У меня двое взрослых детей, дочке скоро замуж, разве я такое заслужила? Безумие! Что же я натворила? Нет, ни за что. Никогда».

Три ночи Сарне снились кошмары. Она была обрывом, с которого люди бросались в туманную пропасть. Свидетелем их смертельных прыжков, недвижным и безразличным. Мир превратился в ухо, а на его мочке сидел младенец и твердил: «Если ты не поможешь, я открою правду, я открою правду, я открою правду…» Порыв ветра подхватил коричневую пыль с Лахоран Гали, пронес ее над океанами и поместил аккуратную кучку у входа в дом на Эльм-роуд. Всякий, кто заходил внутрь, наступал в нее и разносил по комнатам, оставляя темные отпечатки, которые нельзя было смыть.

Три дня Карам и дети ходили вокруг Сарны на цыпочках. Она была дома, и в то же время они не ощущали ее присутствия. Карам соскучился по приветливому запаху стряпни, встречавшему его с работы. По ледяным пяточкам, прижимающимся к его ногам под одеялом. Теперь она лежала не двигаясь, отвернувшись от него — тугой комок нервов. Раджан, который за уроками всегда просил тишины, обнаружил, что не может сосредоточиться без болтовни и звона посуды. Пьяри, готовившая теперь ужин, мечтала, чтобы мать поскорее выздоровела и вернулась на кухню. Как выяснилось, она не унаследовала от Сарны и толики ее кулинарного таланта. Та никогда не просила дочь о помощи. Даже если Пьяри сама предлагала что-нибудь порезать, Сарна говорила: «Вот выйдешь замуж — настряпаешься. А пока радуйся свободе. Ступай лучше сшей что-нибудь. Я знаю, тебе это больше по душе». Пьяри действительно любила рукодельничать, хотя догадывалась, что мама запрещает ей готовить по иным соображениям: она охраняла свою территорию. «Везет тебе», — твердили ее подружки. Пьяри вовсе так не думала, она чувствовала себя обделенной самым важным и законным наследством, переходящим от матери к дочери. Теперь, когда она застряла на кухне, не зная, за что взяться, ей стало еще обиднее. Так вот чего Сарна добивалась? Чтобы ее дочь в один прекрасный день очутилась за плитой, ничегошеньки не умея?

* * *

Сарна не знала, как поступить. Лежать в постели, терзаясь мыслями о нависшей угрозе, она больше не могла. Ей нестерпимо захотелось отвлечься, и она пошла на кухню. Там сразу же ощутила чужую руку: сахарница стояла возле чайника, а не в шкафу, полотенце висело на спинке стула, а не на ручке духовки. Ее любимая сковорода сушилась вместе с тарелками. Сарна взяла ее и понюхала. «Хаи Руба, Пьяри жарила в ней яйца! Хаи, вот дуреха, это же специальная сковородка для мяса!» Она огляделась по сторонам: «Хаи, ну и семейка у меня, оставь их на минуту — весь дом перевернут!»

Открыв холодильник, Сарна увидела странное зрелище: молоко свернулось, йогурт расслоился, на хлебе вырос голубоватый налет. Она с удивлением обнаружила и другие признаки упадка: морковь размягчилась, имбирь высох и сморщился, листья мяты пожелтели, а лук покрылся черными пятнами. Подобно пектину, который используют для консервирования, страсть Сарны к готовке сохраняла все продукты на кухне свежими. Стоило ей исчезнуть на несколько дней, как они тут же испортились. Сарна сгребла все в мусорное ведро. Хаи, чем тут занимались дети и их отец?! В буфете царил полный беспорядок — видимо, они что-то искали, да так и оставили все не на своих местах. Новый пакет дала почему-то раскрылся, бобы рассыпались по полке. Пачка гхи упала набок и покрыла соседние банки и склянки белесым порошком.

Сердце Сарны на миг остановилось, когда она увидела открытую коробку для специй. Внутри хранились пряности всех цветов радуги: красная паприка, желтая куркума, травянистые семена кориандра, зеленый кардамон, темно-коричневый тмин, серые и белые семена горчицы, палочки корицы древесного цвета и черная гвоздика. Все они вывалились из отдельных контейнеров и частично перемешались друг с другом. Крышка от коробки валялась на полу. Что?! Из глаз Сарны брызнули слезы. Не может быть! Специи были основой ее кулинарных подвигов. Многие не продавались в Лондоне, их привозили друзья из Кении или Индии. Кто же это натворил?

Она вновь заглянула в коробку. Слезы катились по ее щекам. Сквозь воду сухая мешанина приправ показалась ей пестрой лавой. Вдруг, словно дождь, пробуждающий запахи земли, внутрь упала одна слезинка. Сарна вдохнула знакомый Мускат и ожила. Пряный аромат поднялся из руин ее жизни, как обещание нового счастья и искупления грехов. Сарна вытерла слезы. Нет, она не сдастся. Найдет выход. Как всегда.

Сарна не смогла заставить себя взяться за специи, поэтому закрыла коробку и аккуратно поставила в буфет. Этим она займется позже, а сначала надо отскрести и вычистить кухню. Когда ее титанический труд был завершен, комната, увы, не блестела как новенькая. «Хаи, столько лет мечтаю о хорошей мебели, а он и этого мне дать не может!» Сарна вспомнила о деньгах в сейфе. Она уже собиралась сказать Караму, что надо подыскать плиту, а теперь засомневалась. Есть вещи и поважнее. Быть может, на эти деньги она купит билет в новую жизнь. Почем знать, почем знать…

В ее голове зазвучала любимая поговорка Бибиджи: «Каждая рисинка носит имя того, кто его съест». В детстве Сарна залезла в мешок с крупой, чтобы найти на зернах имена. Бибиджи зашла в кладовую и увидела среди моря риса озадаченную дочку. «Мама, у них нет имен», — сказала Сарна. «Тогда чьи же они?» — рассмеялась Бибиджи, а девочка еще долго ломала голову. Может, она просто не разглядела надписей? Или они проявлялись во время готовки, совсем как ее имя, которое она научилась говорить уже в годик: «Са-на». Это было ее излюбленное слово, она могла повторять его бесконечно. Сарна, то есть воля, решимость.