Глава 23. На обочине дымился догорающий бензовоз, абсолютно черный, словно вымазанный самыми лучшими чернилами

На обочине дымился догорающий бензовоз, абсолютно черный, словно вымазанный самыми лучшими чернилами. От него несло жжёной резиной, верхняя часть цистерны вспучилась рваными зазубренными краями огромной пробоины. Похоже, в бочку попал не снаряд, а небольшая зажигательная бомбочка, воспламенившая пары бензина. Машину сдвинули с трассы бульдозером, но автоколонна дальше все равно не пошла.

Терентьев быстрым шагом приближался к голове длинной змеи, составленной из тяжеловозов. Возглавляла колонну тяжелая счетверенная зенитка на гусеницах, рядом с ней столпилось десятка два хмурых и озлобленных шоферов. Все как один – с противогазами, зажатыми в руках или висящими на шее. Невысокий сутулящийся человек с кривовато пришитыми нашивками лейтенанта что‑то им доказывал, размахивая руками. Похоже, безуспешно взывал к гражданскому долгу.

– Я готов, если что, – негромко проговорил сопровождающий, который шел справа и сзади, ненавязчиво положив руку на деревянную кобуру. Второй солдат остался в броневике, за пулеметом.

– Ну что ты сразу за ствол хватаешься, – укорил юношу Иван. – Доброе слово и упоминание о патриотическом долге творят чудеса.

– Со стволом получается лучше, – буркнул солдат.

– Это да, – согласился инспектор. – Но всегда нужно соблюдать меру. Мочить людей направо и налево тоже неполезно.

«Вот я и овладел местным жаргоном в полной мере$1 – подумал Терентьев. Слово «мочить» применительно к убийству здесь было в ходу давно, насколько понял Иван, со времён первого похода в Океан, когда идущий на Глубину считался почти что смертником.

– Ну что, товарищи… господа водилы, в чем затруднения? – вежливо, но достаточно напористо осведомился Терентьев.

«Нет, все ещё не овладел… Надо было их ещё коммунистами и беспартийными назвать…»

Опытным взглядом Иван сразу разделил маленькую толпу на несколько групп. Сначала основная масса, в целом достаточно неуверенная в себе и собственной правоте, но готовая в любой момент пойти за тем, кто покажет силу и простой выход из сложной ситуации. Далее – подпевалы, числом человек пять – группа поддержки при самом главном смутьяне. И, наконец, сам смутьян, лидер стихийного саботажа. Высокий, широкоплечий, но при этом какой‑то надрывно–истеричный, из тех людей, что могут высказывать претензии только порвав рубаху и шмякнув о пол шапку. Противогаз или по–местному «антигазовую маску» он суетливо крутил в руках, постоянно держа на уровне груди, словно готовясь в любую секунду прижать к лицу.

Экипаж зенитной самоходки выглядывал из люков, но не вмешивался. Плохой знак.

– Да вот… господин инспектор… – засуетился сутулый человек с нашивками лейтенанта. – Шоферы протестуют, можно сказать…

– Слышь, офицер! – заводила перебил говорившего и сразу перешел на повышенные тона, окончательно уверив Терентьева в правильности проведенной на глазок селекции. – Мы требуем защиты! Вы нас на убой гоните, а сами отсиживаетесь за спинами! Здесь пушки гвоздят, машины жгут, люди травятся, а командиры ни черта не делают!

Толпа одобрительно зашумела, слышалось «Верно! Дело говорит!» и другие преступные высказывания.

– У кого‑то неисправна противогазная маска? – сухо и твердо спросил Иван, демонстративно обращаясь к заводиле, одновременно подходя к нему вплотную. Он ступал размеренно, небольшими шагами, но с целеустремленностью шагающего экскаватора, заставляя оппонента по чуть–чуть, но отступать. Инспектор смотрел прямо в глаза бунтарю, ни на мгновение не позволяя себе отвести взгляд. Иван поднял руку и на каждом слове делал тыкающее движение в сторону истеричного верзилы, все так же напористо, не давая тому вставить ни слова.

– Кабина не герметизирована? Кислородные баллоны пустые? – Терентьев буквально ощерился, показывая клыки, как злющий пес. – Кто персонально остался без защиты, покажи прямо сейчас.

Заводила поперхнулся, но, чувствуя, что терять инициативу нельзя ни в коем случае, перешел в контратаку.

– А ты не напирай, не напирай! – завопил он на высокой ноте, апеллируя уже к чистым эмоциям. – Попрятались по тылам, пока мы здесь гибнем!

– Ты знаешь про меня? Скажешь, где я воевал? – промолвил быстро, но четко Терентьев, он снова сделал шаг и подошел к спорщику вплотную. – Отвечай, паскуда трусливая! – неожиданно заорал инспектор в голос, буквально нависая над смутьяном.

На мгновение верзила растерялся, а больше времени Иван ему и не дал.

– Сергей, – не поворачивая головы, сверля противника немигающим взглядом, Терентьев протянул назад руку. – Пистолет.

Позади что‑то металлическое скрипнуло по дереву, коротко щелкнул передернутый затвор. Через мгновение пальцы в толстой перчатке комбинезона ощутили твердую рубчатую рукоять. Иван упер ствол точно в переносицу лидеру нарождающегося бунта и спустил курок.

Агонизирующее тело мешком повалилось на землю, затылка у него больше не было, разбежавшиеся в разные стороны зрачки делали лицо похожим на кукольное. В воздухе остро и кисловато запахло порохом, почти перебив вездесущую вонь дизельного выхлопа.

Иван опустил пистолет в расслабленной на первый взгляд руке, обвёл пустым, страшно–безраличным взглядом окружающих, и те ощутимо качнулись назад. Стукнул закрываемый люк зенитки – самоходчики решили отгородиться, от греха подальше, от суетных дел шоферюг. В полном людском молчании был хорошо слышен слитный рокот двигателей колонны. Впереди, достаточно далеко, что‑то громыхнуло, мелькнуло секундной яркой вспышкой.

– Тем, кто там, – Иван указал прямо по направлению дороги. – Приходится куда тяжелее. Но они не жалуются на жизнь, а сражаются, не щадя себя. По сравнению с ними ваша работа – чистый курорт. Если вам недодали средств защиты, если в автороте нет взвода химобороны, если ещё что не по уставу – я сам расстреляю виновного. Если же нет… – последовало новое движение стволом, источающим тонкую струйку дыма. – Фронту нужны снаряды, и он их получит в срок и полностью. Даже если мне придется всех вас нахрен поубивать и сажать за руль новобранцев. По машинам – и вперёд. Армия ждёт боеприпасы и топливо.

– Сурово, – тихонько проговорил солдат Сергей, когда колонна двинулась дальше, туда, где тучи сгущались, приобретая багровый оттенок. – Я бы так, с ходу, не решился. Э–э‑э… позволите?

– Что? – не понял Иван, только сейчас сообразив, что продолжает мёртвой хваткой сжимать пистолет. – Да, держи.

Он вернул оружие владельцу.

– Я бы не решился, с ходу и без разговоров, – повторил солдат, глядя на инспектора со смесью восторга и уважительного страха в глазах. Инспектор уже не раз проявил себя как человек решительный и абсолютно чуждый разных сантиментов. Но хладнокровная и собственноручная казнь…

– Панику на море останавливают с помощью револьвера, – ответил Терентьев, чувствуя, как наконец‑то проходит дрожь в руках. – А здесь ещё хуже. Считай, за Вислой для нас земли нет.

– Что? – теперь не понял уже Сергей.

– Ничего, не обращай внимания. Так, вспомнилось.

В воздухе разнесся вой приближающегося «чемодана», метрах в ста прямо и чуть правее от трассы вспучился клубок ослепительно белого огня, пролившегося дождём из сотен мелких капель, так же жгущих глаза сияющей белизной. Все, чего они касались, мгновенно вспыхивало адским пламенем, прогорал даже металл брошенных и вытолкнутых на обочину машин. Фосфорный снаряд.

– Прекрасно, – неожиданно сказал Иван с очень недоброй усмешкой. – Замечательно!

Солдат посмотрел на него с недоумением, словно опасаясь, что командир слегка тронулся умом. Совсем близко загремел мотором приближающийся броневик инспектора.

– Сверхдальнобойные пушки – очень дороги, – коротко пояснил Терентьев. – Ресурс стволов мал и каждый выстрел его укорачивает. Снаряды для них – тоже очень дороги, мало осколков, низкая точность. И если «семерки» шарашат таким золотым дефицитом по дорожке, с минимальными шансами на попадание, значит – дела у них не шибко хороши. Надо доложить в штаб фронта.

***

Быть солдатом страшно. Не всегда, но весьма часто.

Смерть на войне приходит незвано, неожиданно, и без всякого снисхождения, не делая скидок никому. Будь ты юнец или человек преклонных лет, одинокий бобыль или отец многодетного семейства, состоявшийся, успешный человек или махровый неудачник, истово верующий или прожженный атеист – смерти все равно. И это по–настоящему страшно.

Взвод из двух пехотных отделений с подразделениями поддержки входил в систему передового охранения бригады. Он располагался ближе к правому флангу, и отряду приходилось скверно. Среди солдат было немало ветеранов (таковыми считались те, кто пережил хотя бы два боя и остался в живых), но даже им становилось не по себе от медленно, но неотвратимо разворачивающегося боя бригады и штурмовой дивизии.

Пехотинцы видели мало, только маленькую частицу набирающей обороты схватки. Главным образом даже не видели, а слышали – артиллерийская стрельба, огненные стрелы трассеров, рокот моторов тяжелой техники. Несколько раз их позиции подвергались быстрым миномётным обстрелам, но скорее для порядка. Дважды противник пытался «наскоком» проскочить условную нейтральную полосу на броневиках, но отходил обратно при первых же очередях станковых пулеметов. Слева и справа бои шли уже всерьёз, там непрерывно ревели пушки, а пулеметная пальба давно стала фоном, в котором даже не разобрать отдельные выстрелы. И от этого казалось страшнее вдвойне – неопределённость пугала.

Но пришло и их время.

Сначала ударила артиллерия. Не мины, а настоящие артиллерийские снаряды рушились с неба, поднимая в воздух комья земли, дёрна, куски дерева и металла. Истошный визг малой и средней артиллерии, казалось сверлил уши и пронизывал черепные коробки. Земля дрожала, содрогалась под бичующими ударами снарядных болванок, как живое существо. Густая взвесь пыли повисла в воздухе, оседая на одежде, шлемах, искажённых лицах бойцов.

Артподготовка закончилась так же быстро, как и началась. Она продолжалась всего лишь пять минут, но те, кто пережил этот кромешный ужас, никогда не поверили бы лжи часовых стрелок.

– Затворы обтереть! – прокричал прапорщик, командир взвода, сплевывая скрипящую на зубах землю и быстро протирая рукавом собственный автомат. Мелкие жёлто–коричневые комья падали с полей шлема, осыпались со складок плотного мешковатого комбинезона. – Рассчитаться, начиная с правого фланга! Раненых перевязать, тяжелых в тыл! Товсь, ребята, сейчас пойдут на приступ!

От этого неожиданно вырвавшегося «на приступ» повеяло чем‑то старым, давним, времён Иоанна Просветителя, Северных войн и Псковского Сидения, когда противники сходились лицом к лицу в проломах крепостных стен, с разящей сталью в руках и железным стержнем в душах.

Быстро и резко перекрикивались бойцы, по неглубоким траншеям проползали два санитара, растаскивающие тяжелораненых. Из полусотни человек половина так или иначе пострадала от артналёта, трое были убиты, ещё пятеро оказались небоеспособны. Взвод разом убавился почти на пятую часть, и это ещё до начала собственно боя. Прапорщик скрипнул зубами и ещё раз быстро перебрал в уме весь арсенал его группы – пулеметы, две безоткатки с фугасными снарядами, ракетные ружья и установка ПТУР. Могло быть и лучше, но и так сойдет.

В пятьдесят девятом лидировали вражеские атаки всегда танки, а пехота и более лёгкие машины шли за ними. Тяжело бронированные машины были почти неуязвимы. Небольшие и легко восстановимые потери приходились главным образом на ходовую часть – катки и гусеницы. Империя многому научилась за два года, но и враг не собирался следовать устаревшим шаблонам. Первой в атаку поднялась пехота.

Впереди замелькали знакомые куполообразные шлемы и мундиры, разрисованные в маскировочную «клетку». Донеслось взревывание мощного двигателя, и за редкими цепями солдат Евгеники к взводной позиции двинулся танк. Но было в его очертания нечто странное, непривычное.

– Это что за сколопендра?.. – пробормотал кто‑то сбоку.

Взводный командир осторожно сдул с линз бинокля земляную крошку и приник к окулярам.

Танков оказалось два, они двигались осторожно и непривычно – один за другим, а не в ряд. Прапорщик моргнул, присмотрелся и понял, что танк только один – модернизированный «Финдер» с зауженной башней, длинноствольной пушкой и защитными экранами. Танк шел вторым номером, а возглавляла короткую колонну странная машина – низкая, по грудь взрослому человеку, платформа–ящик на очень широких гусеницах. Катки даже на вид казались гораздо толще и массивнее обычных, ещё и с какими‑то накладками, похоже, резиновыми. Гусеничный ящик толкал перед собой счетверенный каток, а за его барабанами подрагивали длинные проволочные обрезки, похожие не то на антенны, не то на усы огромного жука.

– Это не сколопендра, – отозвался один из пушкарей. – Это сапер–автомат.

Только сейчас прапорщик вспомнил лекцию–обзор на коротких курсах для младшего командного состава. Безбашенный гибрид танка и асфальтоукладчика действительно был дистанционно управляемой инженерной машиной, способной подрывать обычные мины катками, а бесконтактные – электромагнитными импульсами. Ещё на него можно было навьючить пару центнеров взрывчатки для подрыва особо устойчивых сооружений или установить ракетную батарею. Последнее, впрочем, делали редко – точность оказывалась никудышной.

Автосапер катился к гвардейцам, без спешки, но целеустремленно. Танк двигался за ним, в точности повторяя траекторию движения лидера, укрываясь за приземистым корпусом автомата, так, что виднелась только башня. Вражеская пехота опережала их метров на десять–пятнадцать, продвигаясь короткими перебежками, отдельными группами. Ни одна из сторон не открывала огня, будто по некоему уговору.

– Ближе, подпустим ближе, – сказал прапорщик, чувствуя, как пересыхает во рту.

Один танк, всего лишь один… Это безумно обрадовало, но в то же время отчасти разозлило – всего лишь один… Значит, не уважают и не считают целью, достойной массирования бронетехники. Эту мысль сразу сменила следующая – у врага много танков, и если здесь только один, то остальные где‑то в другом месте. Каково же приходится соседям, если даже один боевой броненосец способен нагнать такого страха?..

На левом фланге у кого‑то не выдержали нервы, сухо щелкнула самозарядная винтовка. Морально устаревшая, но надёжная «токаревка» не подвела, выстрел оказался удачным. Одна из фигурок «в клетку» взмахнула руками и упала. Дальше все происходило очень быстро, все сразу.

Танковая пушка выбросила сноп дыма и пламени, затем ещё один, и ещё, в очень быстром темпе. Снаряды падали на взводных позициях, вновь поднимая в воздух центнеры земли и пыли. Прапорщик пригнул голову, чувствуя, как стучат по шлему мелкие камешки. С воплями, слышимыми даже на расстоянии, вражеская пехота бросилась вперёд, стреляя на ходу, не столько для поражения, сколько ради того, чтобы прижать обороняющихся, выиграть время.

Им ответили пулеметы, безоткатные орудия, пальнули несколько ракетных ружей – в нарушение строгой инструкцию бить исключительно по технике. Но обороняющиеся стреляли достаточно разрозненно и даже неуверенно. Оружейный механизм не имеет воли и эмоций, но в частоте стрельбы, паузах перезарядки чувствуется настроение самого стрелка. Прапорщик был опытен и шестым чувством понимал – взвод, только вступивший в бой, уже находится на пределе устойчивости.

«Ягеры» продвинулись метров на двадцать и вернулись к прежнему образу действий – поочередные короткие перебежки отделениями. Бронетехника все так же неспешно катилась вперёд, «Финдер» больше не стрелял, но башня равномерно вращалась влево–вправо, поводя удлиненным стволом, все ещё источавшим густой белесый дым. Прапорщик разъярился от того, что до сих пор молчит расчет ПТУР, но в следующее мгновение вспомнил, что ракетчики находятся в его прямом подчинении и могут открывать огонь только по прямому приказу.

– По бронетехнике, ракетами – огонь! – прокричал он в трубку полевого телефона.

И сразу же огненная стрела со свистом вылетела из‑за пригорка, за которым укрылись противотанкисты. Ракета устремилась к танку, но шла как‑то странно, даже без оптики было видно, что маленький снаряд сильно забирает в сторону. Кажущийся игрушечным взрыв расцвел и мгновенно опал в стороне от автосапера.

– Вашу мать… – пробормотал прапорщик в растерянности.

Так случается – человек готовится к экзамену, зубрит параграфы, занимается самопроверкой и более–менее уверен в своих силах. Но приходит урочный час, и с самого начала все валится из рук, все идёт неправильно. Меняются экзаменационные вопросы, заболевает старый знакомый преподаватель, и его место занимает злобная мегера. Накрепко выученные знания испаряются, как капля воды на раскаленной сковороде. И вот уже не остается ничего, кроме липкого, удушающего страха и желания, чтобы все это наконец закончилось. Как угодно, пусть даже двойкой, но – закончилось.

Ещё один ракетный пуск прошел так же бесславно – снаряд ударил в каток сапера, не оставив даже следа на мерно крутящейся поверхности. С вражеской стороны завели заунывную воющую песню миномёты, пытаясь нащупать ракетчиков. До наступающей пехоты осталось метров сто, даже меньше, в перебежках «ягеров» чувствовалась уверенность и безжалостная решимость. Ответный огонь слабел с каждой секундой, взвод уже проигрывал бой, который толком ещё даже не начинался.

Выстрел из безоткатки с фланга оказался очень удачным – саперу вывернуло трак, машина развернулась на месте и задёргалась с механическим упорством насекомого, быстро переключаясь то на передний, то на задний ход. Танк, видимо уверившись, что здесь мин больше нет, бодро выкатился из‑под его защиты и пошел прямо к командно–наблюдательному пункту, на ходу стреляя из башенного пулемета.

Прапорщик стиснул автомат с такой силой, что, казалось, сейчас сломается дерево рукояти и цевья. Все тактические ухищрения и задумки, тщательно выученные из уставов и опробованные на изнурительных тренировках вылетели из головы. Осталась лишь иррациональная и жгучая обида на командование бригады, которое, наверное, что‑то сделало не так, если все идёт настолько скверно. Множество возможных команд и указаний роились в его голове, но ни одно не казалось достаточно хорошим. Варианты сталкивались, мешались, перебивали друг друга.

– Пропадем! Отступать надо! – прокричал кто‑то чуть в стороне. – Отойдем и закрепимся снова!

Один из пехотинцев вдруг бросил винтовку и пополз обратно, в тыл, смешно перебирая ногами, штаны комбинезона сбились у него на заду складчатой горкой. Прапорщик, действуя, словно во сне, поднял оружие и выстрелил дезертиру в спину, даже не окрикнув.

– Держаться! Не отступать! – сипло крикнул комзвода, в его голосе не осталось командирской уверенности, словно он не приказывал, а полемизировал.

Вражеские миномётчики сменили наводку, мины редкой цепью ложились вдоль мелких, едва ли по пояс, траншей. Кто‑то истошно завопил от боли. В следующее мгновение осколок ударил комвзвода в шею, под край каски, и воин умер на месте.

Но в этот момент случилось чудо.

Машина была удивительно странной, как будто собранной из нескольких частей, грубо сваренных наживую. Корпус как у грейдера, вытянутый, на трех осях и шести широких колёсах. На балочном корпусе разместилась вращающаяся платформа со сложным открытым механизмом и гидроприводами, даже не прикрытая щитом, но с длиннющим стволом без дульного тормоза. Точнее с двумя стволами – толстым и тонким, в одном блоке. За сложным казёнником громоздились два здоровенных барабана, похожих на бочки для газойля в автопоездах. Довершала картину кабина, как у обычного крана, прижавшаяся сбоку, словно приставленная в последний момент на единственное более–менее свободное место.

Удивительный агрегат, гремя и стуча, выкатился к пригорку, у которого окопались ракетчики. С подножки грузно спрыгнул здоровенный мужик с солидным пузом, отчетливо угадывавшимся даже под мешковатой формой. Мужик тряхнул бородой и с ходу закатал в лоб одному из собравшихся «закрепляться снова» чем‑то похожим на деревянный крест с оборванным шнурком.

– Что, отроки, испугались филистимлян?! – трубно, как мамонт, провозгласил он, перекрывая весь сторонний шум. – Бояться можно! Отступать – нельзя!

Мужик, при ближайшем рассмотрении оказавшийся Афанасием по прозвищу Пастор, припал к земле, но от этого его голос в громкости не потерял.

– Кто шагнет назад – прокляну, хоть и не в сане! И пристрелю на месте к чертям свинячьим! А ну, пали по безбожникам!

Оператор за стеклом кабины делал какие‑то быстрые непонятные движения, машина рычала дизелем. Танк замер и начал разворачивать башню в направлении «грейдера». С неожиданной для громоздкой платформы быстротой новоприбывший агрегат повел стволом, в свою очередь выцеливая «Финдер», и открыл огонь.

Если закрыть глаза, то можно было бы представить, что прямо над ухом включили огромную дрель – пушка, переделанная из зенитной установки, палила с невероятной для одностволки такого калибра скорострельностью. Отдельные выстрелы сливались в дребезжащий гул, от которого вибрировали даже пломбы в зубах. Блестящие гильзы сплошным потоком летели в специальную корзину–гильзоприемник. Танк исчез в облаке ярких вспышек и снопов толстых искр – словно его тщательно, в несколько слоев обвязали шутихами и палочками бенгальского огня, а затем все разом подпалили.

Отец Афанасий, тяжело и трубно дыша, повалился рядом с ракетным расчетом.

– Едва успел, – сообщил он, с трудом перекрикивая зенитную «дрель». – Ну и чего балду пинаем?

Зенитка в течение нескольких секунд опустошила бочкообразный барабан. Пушка исходила клубами пара и страшно, по–змеиному, шипела. Стало понятно, что трубка, идущая параллельно пушке, это не дополнительное орудие, а трубопровод с водой или охлаждающей жидкостью, подающейся в кожух, охватывавший раскаленный ствол. С громким лязгом механизм перезарядки сменил барабаны, сверкая блестящими стержнями гидроприводов.

Танк, по которому прошлась лавина оперенных пятидесятимиллиметровых бронебойных снарядов, смотрелся весьма жалко. Как игрушка из бумаги, которую злые дети истыкали парусными иглами. С него сорвало весь обвес, от экранов до оптики, антенн и наблюдательных приборов. Двигатель ещё работал, за кормой курился черный выхлоп, но на боеспособность «Финдера» сейчас не поставил бы даже самый азартный игрок.

Второй барабан «грейдер» выпустил по вражеской пехоте. На этот раз заряды были не бронебойные, а разрывные. Небольшие снаряды взрывались облачками безобидного на вид дыма, осыпая пехоту шрапнелью. Потери в людях получились небольшими, но «ягеры» дрогнули и начали отступать. Не дожидаясь, пока ошеломленный мгновенной расправой враг опомнится, зенитка с утробным воем выпустила клуб черного дыма из выхлопных труб и бодро укатилась.

Гвардейцы переглядывались, ошарашенные неожиданным спасением.

– Когда же они бежали от Израильтян по скату горы Вефоронской, Господь бросал на них с небес большие камни до самого Азека, и они умирали; больше было тех, которые умерли от камней града, нежели тех, которых умертвили сыны Израилевы мечом, – звучно проорал Афанасий и перешел на более понятный язык. – Вы, сукины дети, сейчас сожрали главный противотанковый резерв батальона! Больше такой подмоги не будет! Кто старший по званию?!

– Теперь я… – несмело и негромко отозвался один из унтеров.

– Ну, так командуй, моавитянин! – возопил Пастор и, повернувшись к ракетчикам, обозрел их хозяйство.

– Так чего обалдуйствуем? – повторил он.

– Да вот… – старший расчета замялся на мгновение, пытаясь определиться, как обращаться к пастырю. – Не видно в полете снаряд! Не работает трассер! И, поди, разбери, брак это или саботаж!

Афанасий обозрел расчет из четырех человек и все снаряжение – снаряды в отдельных ящиках; распределительную коробку; катушку проводов; короба переноски оборудования, используемые как опоры пусковых; прицельный визор, совмещенный со стереотрубой, переносной пульт управления ракетой.

– Брак… Саботаж… И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Ещё раз забудешь вкрутить трассер, я тебе с душевной скорбью его в зад вставлю, – сумрачно пообещал он младшему оператору, ответственному за подготовку ракет к бою. Тот суматошно оглянулся на ящики и мгновенно сник, виновато втянув голову в плечи.

– Теперь так, – четко и деловито раздавал указания Афанасий. – Всю снасть тащите вон туда, под следующий пригорочек, – он указал, куда именно. – Пока минами не накрыло. А визор с пультом и телефоном – вон туда, на передовую, под навесик с маскировкой. Без команды не стрелять, ждать меня.

В этот момент командующий вражеским полком жестоко выговаривал обер–лейтенанту неудачливой кампф–группы, бездарно и бессмысленно потерявшей робосапера, танк, бойцов и время. Больше всего комполка боялся, что о промашке проведает сам нобиль, всезнающий и всеведущий, который как раз накануне ещё раз довёл до общего сведения, что танки и иная тяжелая бронетехника должны применяться массированно, не менее чем взводом за раз. Нарушителям Томас пообещал разные официальные кары, а неформально посулил собственноручно натянуть на макушку и завязать живописным бантиком то, что отличает мужчину от женщины. Учитывая, что нобиль исключительно редко опускался до низменных физиологических угроз, его слова обретали вдвойне мрачный смысл.

И все же комполка сквозь пальцы посмотрел на решение обер–лейтенанта атаковать на слабо защищённом участке, не дожидаясь поддержки. Он рассчитывал, что удастся снова повторить прием с решительным броском на растерянного врага и теперь пожинал неожиданный результат. Следующая атака должна была пройти по всем правилам, и комполка молился о её скорейшем завершении, чтобы непростительный промах можно было замазать несомненной и однозначной победой.

Афанасий быстро обошел позиции взвода, внушая и вдохновляя. В жизни он не привык выражаться так витиевато, но едва увидев взвод, интуитивно почувствовал, что обыденное слово здесь не поможет. Испуганным и деморализованным солдатам требовалось что‑то иное, какой‑нибудь якорь, чтобы зацепить внимание – одновременно и приземлить, и вдохновить. Слегка вычурный, нарочито «библейский» стиль с обильными цитатами оказался именно тем, что требовалось. Хотя диакон не являлся представителем церкви в полном смысле – бойцам, что сейчас готовились к новой схватке, не было дела до таких нюансов. Они смотрели на него как на пастыря, вселяющего смелость в дрогнувшие сердца, и Афанасий по мере слабых человеческих сил ободрял паству.

Второй артобстрел оказался продолжительнее, минут десять, не меньше. Но пехота пережила его спокойнее и почти без потерь – повторение уже виденного не так впечатляло. И сразу же, без перерыва, ещё до того, как отгремели последние залпы, «ягеры» вновь двинулись на взводные позиции.

Диакону стало страшно, по–настоящему страшно, до дрожи в руках. Танков было не один, не два, а целых три. Не привычные «Финдеры», как тот, что мёртвой глыбой застыл на поле, а новые, модернизированные тяжелые танки, прозванные «укоротами». Не так давно диякон из чистого любопытства изучил подробное описание образца, захваченного в одном из боев. Силами заводов бывшего Пангерманского Союза стандартный проект переписали начисто – зауженный на сорок сантиметров корпус; мотор, перенесенный вперёд, к коробке передач; смещенная к корме башня. Машина стала заметно ниже и обрела специфический профиль, за что её иногда ещё называли «башмаком». На лоб повесили дополнительную броню из местного металлопроката, не пробиваемую практически ничем.

Три монстра и много пехоты, на первый взгляд – неполная рота.

– Видите? – прошептал унтер, новый комвзвода.

– «Вижу и ужасаюсь», – привычно процитировал диакон. И только потом подумал, что гусеничная поступь вражеской бронетехники не похожа на чудное явление Пресвятой Девы Богородицы.

– Что делать? – растерянно спросил унтер.

– Вызывай подкрепление, – мрачно ответил пастырь. – Сами не управимся, надо ещё хотя бы отделение стрелков с пулеметами и расчет ракетчиков.

Танки открыли огонь загодя. Их пушки, предназначенные в первую очередь для борьбы с техникой, не могли сравняться с обычной артиллерией, но свое дело делали. Под фонтанами земли и градом камней, смешанных с рваным дёрном, Пастор добежал до новой позиции главного оператора ПТУР.

– Сдвинься, – властно отстранил он наводчика, белого как мел, трясущимися пальцами вращающего колёсики на визоре. Афанасий занял место оператора, протер глаза заранее припасенным платком и приник к окулярам.

– Разгильдяи, – пробормотал он. – Ни черта же не видно. И чему только учились?..

Оператор действительно задал слишком сильное приближение, и почти все поле обзора заняла туша ближайшего «укорота» с характерно приподнятыми передними катками. Машина казалась целиком составленной из прямых линий и углов, никакого сравнения с более плавными формами имперской брони. Афанасий закусил губу и покрутил рубчатое колёсико, отдаляя размалеванное жёлтым и зелёным страховидло. Теперь он видел все три танка сразу, их жадные хоботки орудий, бесконечный бег блестящих, полированных гусеничных лент. Для Пастора остались только машины, «ягеров» он просто вычеркнул из сознания, запретив думать о пехоте.

Перестрелка крепла. Унтер более–менее организовал ответный огонь, но «башмаки» были неуязвимы и готовы протаранить гвардейскую оборону. Рикошеты то и дело расцвечивали броню пучками искр. Кое–где краска поцарапалась, сбитая снарядами и пулями, но на том повреждения и заканчивались.

Афанасий навёл хитрое сплетение дальномерных насечек на средний «укорот», прикидывая расстояние и, соответственно, полетное время ракеты. «Укорот» выдвинулся впереди строя и двигался «змейкой», регулярно открывая борт. Немного, но подставляясь под ответный огонь. На мгновение пастырь оторвался от окуляров и глянул на лампочку сбоку, на корпусе визора. Огонек ровно горел зелёным, указывая на то, что пусковая заряжена и готова к стрельбе.

Перестрелка разрасталась, превращаясь в сплошной огненный шквал. Стреляли все – пехотинцы, пулеметчики, безоткатные орудия. Противник отвечал с не меньшим ожесточением. Жёлто–красные шмели трассеров непрерывно полосовали горячий дымный воздух.

– Так и мы с вами должны поступать в этой жизни – воздавая за зло добром, за ненависть любовью, за злословие молитвословием, – и поступать со всеми людьми так, как бы нам хотелось, чтобы поступали с нами, – прошептал диакон, выжидая, когда «башмак» снова начнёт разворот. И добавил:

– Только не теперь.

Афанасий никогда не стрелял настоящими ПТУРами, но тщательно учился у разведчиков Гревнева. Спокойно, последовательно он делал все, как показывал инструктор – снять с предохранителя, убрать приближение оптики до приемлемого, чтобы видеть все поле боя, руки на пульт. Пальцы ощутили мелкие насечки на пластмассовых рычажках.

И щелкнуть переключателем, замыкая нужную цепь..

В первое мгновение ему показалось, что ничего не произошло. И во второе тоже. Затем красная точка скользнула слева, из‑за плеча, словно кто‑то бросил сигаретный окурок, ярко вспыхнувший в полете. На этот раз в ракету не забыли вкрутить специальный трассирующий запал, при старте он вспыхнул и теперь отмечал полет снаряда. Сигнальный огонь был виден только с тыла, и наводчик мог легко ориентироваться по его перемещениям.

Рукотворная стрела летела достаточно быстро, разматывая за собой два тонких, почти невидимых провода. Перемещая два рычажка на коробке пульта, диакон управлял маленькими рулями бронепрожигающей ракеты. Говорили, что некоторые особо искусные стрелки могли бить мишень со стороны или сверху, но пастырь не считал себя настолько хорошим мастером. Как учил Гревнев, Афанасий осторожно вывел ракету на цель, совместив огонек трассера с массивной тушей танка, стараясь попасть во вновь приоткрывшийся борт.

Все эти операции заняли считанные секунды, а затем ракета вонзилась в цель – не в борт, как хотелось, но тоже приемлемо, под основание башни. Со стороны казалось, будто трассер внезапно вспыхнул крошечным солнцем и мгновенно погас, утонув в клочковатом дымном облачке. Больше ничего не произошло – ни взрыва, ни отлетающих кусков брони – ничего, что обычно указывает на поражение танка в кинографе или книге. Но Пастор готов был поклясться, что многотонный мастодонт содрогнулся, как раненое животное – скорее всего, водитель резко затормозил.

С запоздалым прозрением Афанасий понял, как ему повезло – если бы снаряд попал в борт, как и хотел оператор, столкновение произошло бы под слишком острым углом, и струя расплавленного металла не пробила бы броню. Пораженный «башмак» остановился, слепо водя стволом, расстреливая боезапас с панической торопливостью. Его собратья, поравнявшись с остановившимся танком, начали расходиться в стороны и увеличили скорость. Наверное, надеялись быстрее проскочить опасную зону.

Зелёная лампочка мигнула и погасла. Вместо неё вспыхнула красная. Афанасий не видел, что происходило на основной огневой позиции, но знал, что сейчас бойцы быстро перезаряжают пусковую. На них наверняка специальные асбестовые перчатки и респираторы, чтобы защититься от раскаленного металла, ядовитых газов, и тем сократить перезарядку с уставных тридцати секунд до отработанных пятнадцати.

Четверть минуты – очень много. И одновременно так мало…

– Славьте Господа, передавайте патроны и готовьте штыки! – во весь закалённый на амвоне голос прокричал Афанасий. Его призыв подхватили ближайшие солдаты, передавая дальше по цепи, на этот раз в их голосах не было страха и паники.

Мгновение, ещё одно…

Уже не надо было ни визора, ни даже бинокля, чтобы отчетливо видеть ближайшую цель – крайний «башмак», самый быстрый и наглый. Это плохо, ракета летит со скоростью почти полторы сотни метров в секунду, чем ближе мишень, тем меньше времени на наведение.

– Сейчас я тебе отолью млека незлобливости, – выдохнул Афанасий, буквально сверля взглядом танк. Красный сигнал погас, опять вспыхнул зелёный, и диакон вновь нажал пуск.