Глава 19. – Я хотел бы получить объяснения, – очень вежливо, но твердо, с нажимом произнес Томас

– Я хотел бы получить объяснения, – очень вежливо, но твердо, с нажимом произнес Томас.

Генерал дер панцертруппен чуть поджал губы при виде такой настойчивости, но ничего не сказал. Он критически обозрел нобиля, стоящего навытяжку, как и положено нижестоящему по званию. Но в этой «вытяжке» угадывалась толика пренебрежительной вольности – та, которую могут изобразить только очень опытные солдаты.

– Я настаиваю, – повторил Фрикке.

Командующий группой армий чуть пристукнул гладкую поверхность стола подушечками пальцев. Он был чем‑то похож на Томаса, будучи немного старше. Но если нобиль сейчас чем‑то походил на злобного нетопыря, что скалился с его фуражки, то генерал со своей благородной сединой казался скорее львом – вальяжным, холеным, но все ещё полным сил.

– Извольте сесть, – генерал вежливо указал на стул, позаимствованный то ли из музея, то ли из какого‑то театра, впрочем, как и вся остальная мебель во временной ставке командующего.

Томас сделал два четко выверенных шага и плавным движением опустился на сиденье. Генерал ощутил мимолётный укол зависти – он старался держать себя в форме, но до отменной физической формы ягера ему было далеко.

– Итак, – доброжелательно, но с отчетливым взглядом свысока спросил генерал дер панцертруппен. – В чем суть вашей претензии?

– Моя дивизия…

– Не ваша, – с отчетливым холодком в голосе оборвал на полуслове командующий. – Будем точны, ягеры оставались вашей игрушкой до тех пор, пока гоняли партизан по всему миру. Сейчас это полноценное войсковое соединение, со своей спецификой, но все же стоящее в длинном ряду. Не будем забывать об этом.

Томаса буквально перекосило, по лицу прошла злобная судорога, но нобиль почти мгновенно вернул себе прежний вид. Спорить в этом вопросе было бесполезно.

– В нашей беседе с Координатором, – Фрикке решил идти окольным путем и неявно намекнуть на близость к «верхам». – Мне было обещано, что штурмовая дивизия пойдет на острие удара.

Томас подумал, не переборщил ли он относительно «обещано», но решил, что будет в самый раз.

– Вряд ли наш Вождь что‑то вам «обещал$1 – немедленно отозвался командующий, и Томасу вновь понадобилось немалое усилие, чтобы выдержать точный и выверенный удар. – Как мне представляется, вам скорее были гарантированы некие преференции за возможные будущие заслуги. Опять же, как и многим другим.

На этот раз Фрикке выдержал протяженную паузу. С каждой секундой он проигрывал условные «очки» высокопоставленному собеседнику–оппоненту, но как оказалось, необдуманные фразы здесь обходятся ещё дороже. Следовало просчитывать каждое слово.

– Я настаиваю на том, чтобы дивизия, которой я командую по воле Вождя, использовалась в соответствии с указанным предназначением, – осторожно начал он под благостным взглядом генерала. – То есть, как штурмовое соединение, прорывающее вражескую оборону на избранных и самых трудных участках. Поскольку вместо этого, я занимаю место едва ли не во второй линии на второстепенном направлении. И, позволю себе добавить, это при том, что штурмдивизия одна из немногих в пополнении, сохранила полностью всю боевую часть. Более того, ожидая транспорт у порта высадки, мы провели небольшие учения, действуя в тесном контакте с полицейскими силами и гезен–командами. Мы уничтожили существенное число активных противников и потенциально нелояльных аборигенов.

– И это было учтено. Выведение штурмовой дивизии в резерв есть признак доверия, – столь же церемонно и витиевато ответил генерал, без единой секунды промедления, но и без торопливости. – Старая гвардия ждёт своего звёздного часа, так сказать.

– Не могу согласиться, – продолжал гнуть свое Томас. – Если бы это было рядовое механизированное соединение – да, безусловно. Но штурмдивизия – даже не танковая.

– И все же вы останетесь там, где указано, – генерал решил, что пора сворачивать беседу. – До того момента, когда я решу, что пришло ваше время.

Томас почувствовал себя странником в пустыне, который долго и упорно стремился к дворцу, пальмам и фонтанам, а достигнув их обнаружил, что это всего лишь мираж, который рассыпается в прах и песок прямо в руках. Протекторат и Фабрика жизни таяли на глазах, уходя в недостижимую даль.

– Это – неразумное и нецелевое использование сильной боевой единицы, – Томас отбросил вежливую маску и пошел напролом. – Я буду вынужден обратиться напрямую к Координатору.

– Господин Фрикке, – благодушно отозвался генерал. – Вам придется решить непростую дилемму с самоопределением.

Он на мгновение задумался, подбирая формулировку, Томас приподнял бровь.

– Вам предстоит решить, кто вы – командир, или политик. Если сейчас вы нобиль, сподвижник Координатора и член внутреннего круга партии, то мне не совсем понятно, зачем на вас военная форма? Вам следует снять её и покинуть зону военных действий. Если же дивизионный командир, то я более вас не задерживаю и объявляю устный выговор за нарушение субординации.

Томас молчал, только тяжелые желваки перекатывались под кожей лица, выдавая нешуточную внутреннюю борьбу.

– Я могу надеяться, что планы относительно штурмовой дивизии могут быть… пересмотрены? – выдавил он, наконец, едва ли не с зубовным скрежетом.

– Я, как и мой отец, дед и прадед привык отдавать отчет в своих действиях только вышестоящему командованию, – сообщил генерал, чуть наклоняясь вперёд. – А его над нами много никогда не было. Вы все узнаете в свое время.

Томас стиснул зубы, медленно встал. Переборов бушующую в сердце бурю, резким движением надел, буквально накинул на голову форменную фуражку. Четко вскинул руку вперёд–вверх и, печатая шаг, покинул зал.

***

Когда‑то, когда Петр Зимников был очень маленьким и жил у дяди, взявшем себе ребенка после безвременной смерти родителей, он попал в океанариум, один из первых настоящих «маленьких океанов» в России. На Петю произвели неизгладимое впечатление акулы и касатки – существа совершенно разные по физиологии, и одновременно невероятно похожие внешне. Рыба и кит – живые инструменты охоты, заточенные природой разными способами, но для одной цели. Сейчас, стоя рядом с танкоистребителем, полковник, разменявший шестой десяток, вспомнил то детское, восторженное, и одновременно боязливое ощущение.

Первоначально машина должна была называться «Горынычем», но имя перехватил тяжелый самоходный огнемет, поэтому истребитель назвали немного чуждо, но по–своему красиво и звучно – «Дракон». Как это обычно случается с военной техникой, схемы и рисунки совершенно не передавали ощущение плотно упакованной мощи, скрытой силы, ждущей своего часа.

Истребитель очень сильно походил на танк, собственно, он и был сконструирован на облегченном и модернизированном шасси «Балтийца», что роднило сухопутный ракетоносец с «Диктатором». Но из‑за плоской и очень широкой, словно растекшейся по всему корпусу башни без пушки, машина казалась огромным и злобным клопом на гусеницах. Вроде и опасен, но чем и с какой стороны – непонятно. Это несоответствие привычному образу танка удивляло и настораживало.

Акула и кит, снова вспомнил Зимников. Каждый опасен по–своему, но все равно – опасен.

– Жаль, нет времени, – коротко сказал он командиру особого истребительного батальона. У того был обычный черный комбинезон, но с непривычной эмблемой на рукаве – маленькая ракета, расположенная горизонтально, и три языка пламени над ней, будто маленький костерок. – Сейчас только самое главное – сколько вас и что можете?

Подполковник Георгий Витальевич Лежебоков в некотором замешательстве оглянулся на свое подразделение, вытянувшееся длинной колонной на дороге. Но думал он недолго.

– В двух словах? – уточнил он.

– Можно в трех, но не больше, – нетерпеливо согласился Зимников. – Все опять через… Мне придали ваш батальон, но из‑за секретности техники я о нем ничего не знаю. И мы выдвигаемся по тревоге всей бригадой, так что подробно знакомиться и все прочее будем уже на ходу.

– Понял. Итак, особый бронеистребительный батальон. Три роты по семь машин, итого двадцать одна. По штату положены ещё взвод разведки, взвод связи, инженерно–сапёрный взвод, но их пока нет. Но есть хорошая подвижная ремонтная мастерская, отголосок прежнего штатного расписания, по которому должно было быть четыре роты по девять машин. Можем ремонтировать и себя, и бригадную технику.

– Боевые возможности? – отрывисто спросил Зимников.

– Тринадцать ракет на машину, перезарядка автоматическая, скорострельность – один выстрел на тридцать секунд. Можно и быстрее, но тогда механизм заедает. Теоретически пробивается любая броня, практически – как повезет. Днём мы достанем танк на дистанции до трех, а если повезет – до четырех километров. Есть аппаратура для ночных стрельб, – подполковник чуть замялся. – Но я бы на неё не рассчитывал. Ночью можно более–менее прицельно стрелять метров на шестьсот–семьсот, не более.

– Противоатомная защита есть?

– Антирадиологический подбой рабочего отсека, герметизация и фильтры на вентиляторах.

Над видневшимся вдали основным заводским корпусом взлетела жёлтая ракета. Прогудел клаксон, взревело сразу несколько дизелей – тягачи прогревались. Слышались резкие слова команды.

– Ближний бой? – уточнил полковник.

– Беззащитны, даже пулеметов нет, – развел руками противотанкист.

– Ясно, – Зимников определенно пребывал в замешательстве, не в силах однозначно оценить пользу нового усиления. – Можете произвести пробный запуск? Чтобы я посмотрел, как работаете? Подходящая мишень найдётся.

– Можно. Но каждый наш выстрел – это двадцать тысяч рублей. Запасных ракет нет, не подвезли, так что в бою будем действовать только возимым боекомплектом.

– А вывести ракету в боевое положение?

– Тоже можно, но она автоматически встанет на боевой полувзвод, с раскрытием стабилизаторов. Обратно уже не убрать.

– Ясно, подарок можно подержать, но нельзя развернуть. Что ж… – полковник чуть призадумался. – Давайте за нами, держитесь за «механиками». Сейчас я вам придам кого‑нибудь из автобата, чтобы не потерялись и не вклинились в основные колонны. Будете пока резервом, а там подумаем.

– Слушаюсь, – подполковник отдал честь. – Разрешите выполнять?

– Разрешаю.

Зимников угрюмо посмотрел на послеполуденное солнце. День сулил начало больших и продолжительных неприятностей. Полковник знавал многих людей, которые при определении настоящей опасности чувствовали облегчение. Дескать, «наконец‑то!» Но сам к ним не относился, Петр Захарович ощущал спокойствие только после завершения военной работы. В данном же случае опыт и познания нашёптывали, что вздохнуть с облегчением удастся не скоро. Или наоборот, очень скоро, что может куда хуже…

***

Расстановка ГОПЭП, головного полевого эвакуационного пункта армии, отняла у Поволоцкого все оставшиеся силы, коих и так было не в изобилии. Когда общая конфигурация наконец‑то определилась, один из госпиталей просто исчез в пути. Заблудился, свернул не туда и, как оказалось, уехал в полосу соседней армии. Там и сидел, израсходовав горючее, не добившись прямой телефонной связи и не рискуя сломать печати на передатчике. Теперь, даже протолкнув каким‑то чудом запрос на топливо в соседнюю армию, а вторым чудом – получив его быстро, вернуть госпиталь вовремя не удавалось. Пришлось немного растянуть уже развернутую сеть, где это было возможно.

Теперь Поволоцкий решил сделать ещё один круг по подшефным объектам, проверить, не забыли ли чего. Точнее, то, что многое забыто, не сделано и упущено – можно было не сомневаться. Но отследить самое–самое главное и насущное – сам бог велел. Потом уже не успеть. А то, что это «потом» стремительно приближается, уже мало кто сомневался.

Летаргия, в которую впали «семерки» за последние два с лишним месяца, слетала как шелуха с луковицы. Учащались разведки боем, артналёты, ракетные обстрелы и ночные бомбардировки. После грандиозного сражения на море, частные операции и бои приняли почти ежедневный характер, как будто Евгеника опасалась, что и имперская армия перейдет в наступление. А затем, три дня назад, все неожиданно прекратилось, даже еженощные миномётные обстрелы – непременный спутник передовой. Над линией фронта повисло сгущающееся напряжение, тяжелое, мрачное, как груз иудиного греха.

Работа военной медицины отчасти похожа на игру «морской бой», в ней если не все, то большая часть успеха зависит от первоначальной расстановки и организации. Поэтому консультант выматывался до предела, стараясь успеть максимум за оставшееся время. Благо, он уже втянулся в работу администратора. Мелькали дороги, совещания, лица начальников госпиталей, запросы и срочные депеши и запросы. Все слилось в единый поток сменяющихся образов и решений, принимающихся уже автоматически.

Но в этом госпитале произошел сбой. Завершив очередное блиц–совещание, собрав запросы, раздав указания и уже готовясь отбыть, Александр заметил удивительную картину.

Медсестра, негромко обсуждавшая что‑то с главврачом, была весьма необычной.

Во–первых, она говорила тихо. Не просто тихо, а тем особенным образом, который отличает тех, кто с детства привык, что его слова очень внимательно слушают.

Во–вторых, она была необычно одета и подстрижена – опрятно, просто, но при этом с неким едва уловимым налётом щегольства и привычки к дорогой, хорошей одежде. В меру растоптанные туфли без каблуков, на которые даже не особо сведущий в моде Александр без колебаний наклеил бы ярлык «элитный столичный магазин». Прическа – аккуратная, простая, и опять‑таки отмеченная печатью привычки к тщательному и очень качественному уходу. Впрочем, среди медицинского персонала попадались самые разные персоны, в том числе из сливок общества.

Удивительнее всего был третий пункт. Женщина среднего возраста в халате медсёстры выговаривала главврачу. Спокойно, неторопливо, а тот очень внимательно слушал, почтительно склонив голову и кивая на каждой фразе.

Заинтересованный и даже заинтригованный Поволоцкий дождался окончания выволочки и ловко поймал за пуговицу заторопившегося куда‑то главного врача.

– Я прошу прощения, что у вас такого случилось, что простая медсестра вам выговор делает? – полюбопытствовал Александр.

Коллега посмотрел на него вымученно.

– Вы её не узнали, – трагическим голосом спросил главврач. – Это же кузина!

– «Кузина$1 – Поволоцкий потерял дар речи.

Юдину приписывали высказывание о том, что «наилучшие результаты при операциях достигаются, когда хирург спит со своей операционной сестрой». Смех смехом, но после начала войны и стремительного роста численности медперсонала – в госпиталях расцвели два явления, ранее встречавшиеся в исчезающе малых размерах. Принуждение к сожительству с одной стороны, и «кузины$1 – с другой. «Кузинами» назывались содержанки, а то и просто проститутки, формально считавшиеся медсёстрами. Они жили в на привилегированном положении, получали награды «за службу», залезали в посылки Красного Креста с деликатесами и винами. Зачастую ещё и собирали вокруг себя «кружки» офицеров, находящихся в состоянии выздоровления, да ещё так надолго, что для военных это «долго» подчас кончалось трибуналом и спецротой.

Когда явление набрало обороты и стало всерьёз мешать работе медслужб, его начали изводить, радикально и жёстко, обычно двухмесячным направлением виновного врача в батальон, фельдшером. Средство оказалось очень действенным, оно одолевало даже застарелый алкоголизм, не говоря уже о половой невоздержанности. Поэтому медик, открыто сообщающий о наличии в госпитале «кузины», был кем‑то вроде еретика, публично признающегося в сношениях с дьяволом лет этак пятьсот назад.

– Нет–нет! – ужаснулся главврач, поняв причину замешательства консультанта. – Не «кузина», а кузина. Настоящая. Неужели вы её не узнали?

Поволоцкий присмотрелся внимательнее к лицу медсёстры, занимавшейся рутинной работой.

– Ну, надо же…, – только и сказал он.

– Это двоюродная сестра Императора, – торопливо объяснял медик. – Она работает здесь инкогнито. Ну, врачи‑то знают, но медсёстры и раненые – нет.

У Константина действительно была кузина по имени Надежда. Младше его более чем на двадцать лет, она всегда скрывалась в тени знаменитого и облеченного властью родственника и никогда не стремилась блистать в обществе. Надежда занималась преимущественно благотворительностью, причем в виде практической организации, а не светскими приемами со сбором пожертвований под вспышки фотокамер.

– Ей жаловался один раненый на болезненность перевязок, – продолжил главврач. – Надо будет распорядиться, чтобы морфий кололи минут за десять до перевязки.

– А сейчас?

– А сейчас его колют прямо перед перевязкой…

– Умная женщина, – одобрил Поволоцкий. – Но неужели у вас не получается соблюдать указания по военно–полевой хирургии без напоминания со стороны представителя Дома? Министр здравоохранения, профессор Юдин и уж, тем более, хирург–консультант армии для вас не авторитеты?

Начальник госпиталя виновато замялся.

– Ладно, все понимаю. Но все же – следите, – посоветовал Александр. – А что касается её… – он снова глянул на «медсестру» и решительно закончил. – Уберите её в тыл.

– Но как? – с отчаянием вопросил главврач. – Мы пытались, но она же может просто снять телефонную трубку или отправить телеграмму… кому следует. Что я могу сделать?

– Вы действительно не понимаете? – Поволоцкий испытующе уставился на врача. – Счет пошел на дни, может быть на часы. Будет битва, жуткая битва. А она – вторая в очень короткой цепи наследования, и почти что на передовой. Ей нельзя здесь находиться.

– Она не поедет, – безнадёжно отозвался собеседник.

– Я сейчас напишу ей персональный приказ. Если не подчинится – увезите силой. В конце концов, сломайте ей ногу. Загипсуйте и эвакуируйте.

Врач издал нечленораздельный звук, глядя на консультанта совершенно круглыми глазами.

– Это приказ, я вправе его отдать как хирург–консультант фронта и требовать исполнения, пока не отменит вышестоящая инстанция. Могу в письменном виде. Перед Его Величеством я отвечу сам, с вас спроса не будет. Но уберите её отсюда, как угодно..

Хирург вышел на воздух, вдохнул полной грудью, но ушибленное госпитальными запахами обоняние напрочь отказывалось воспринимать природные ароматы. Смеркалось. Пора самых длинных дней уже миновала, но темнело по–прежнему поздно. Все вокруг было очень… спокойно, размеренно. Из‑за фронтового затишья раненые поступали редко и главным образом умеренно лёгкие, поэтому госпиталь работал почти что в режиме мирного времени.

По близлежащей дороге, нещадно пыля, проследовала короткая вереница паромобилей, ещё довоенной постройки. В сравнении с мобилизационными машинами военной поры, паровые старички казались чопорно элегантными и архаичными. Где‑то в стороне звякал металл – наверное перебирали и мыли медицинские инструменты. За близлежащей палаткой кто‑то в голос распекал нерадивых санитаров, беззлобно, но с душой и множеством образных сравнений.

Александр прислонился к столбу с громкоговорителем, чувствуя, как гудят уставшие ноги. Ничего не хотелось, даже идти в свой родной фургончик, где можно было немного поспать. Стоять бы так, чувствуя плечом твердое, чуть теплое дерево столба и думать о том, что день прожит не напрасно, а даже с большой пользой.

Мимо проследовал главврач, в сопровождении двух шкафоподобных санитаров, такие обычно служат в психиатрических клиниках. Вид у врача был одновременно безумный и залихватски–бесшабашный, санитары глядели мрачно, но так же решительно.

Ай да, медикус, подумал Александр, провожая его взглядом. Похоже, решил действовать, не откладывая в долгий ящик. Хорошо! Кузина императора непременно пожалуется, но пока жалоба пробежит инстанции, даже коротенькие, да пока выяснятся обстоятельства…

– Здравствуйте, Александр, – негромко произнес за спиной знакомый голос.

Консультант выпрямился, отклеившись от столба и с безмерным удивлением узнал Анну Лесницкую. Другой костюм, куда более утилитарный и подходящий обстановке, волосы, собранные в простой пучок на затылке, все тот же прозрачный чемоданчик с бумагами.

И все тот же смеющийся взгляд, полный загадочной и добродушной иронии.

– Здравствуйте, – пробормотал он, чувствуя, как румянец неудержимо заливает лицо. Александр понадеялся, что сумерки скроют краску.

– Вы не слишком ответственны, господин хирург–консультант, – сообщила женщина очень строгим тоном, но с весёлыми крошечными чертиками, прыгающими в уголках глаз. – Когда мы расставались, вы обещали закончить увлекательное повествование об африканских приключениях. Но теперь я вынуждена искать вас. Как не по–джентльменски! – укорила она.

– Простите, – лихорадочно оправдывался хирург. – Я искал вас. Даже писал…

– Даже писали… – протянула она со скорбным и чуточку насмешливым видом, словно показывая, как жалко и нелепо выглядит оговорка «даже».

– Да, я писал, но мне пришлось адресовать на почтовый ящик учреждения, ведь вы не оставили своего, – заторопился Александр. Он словно раздвоился. Одна половина трезво нашёптывала на ухо, что он ведёт себя как мальчишка, совершенно не по–взрослому. Но другая испытывала невероятную радость от самого факта встречи и решительно отметала все сопутствующее. Поволоцкий никогда ещё не чувствовал себя так странно и необычно в присутствии женщины – как будто вдохнул эфир и упивался летящим восторгом эйфории, но при этом сохраняя умеренно здравый рассудок и память.

– Это сомнительное оправдание, – все так же строго констатировала Анна. Она улыбнулась и на мгновение стала похожа на юную смеющуюся гимназистку. – Но, пожалуй, я вас прощу. В счет будущих заслуг.

Александр легко, с неожиданным изяществом опустился на колено и искренне пообещал:

– Я оправдаю ваше доверие.

Ещё в юности Поволоцкий прочел серьезное американское исследование о влиянии психического состояния на физиологию. Там, в числе прочего, был практический пример некой дамы, которая чувствовала себя совершенно разбитой и измождённой после долгого рабочего дня в конторе. Но, будучи приглашенной подругами на танцы, вселилась до упаду полночи, без тени усталости. Примерно так же себя чувствовал консультант – легко, весело, с невероятным приливом чувств и эмоций. Как много лет назад, когда настоящая жизнь только начиналась, и весь мир лежал перед юным хирургом.

В прифронтовой зоне не так уж много развлечений, но Александру и Анне хватало просто прогулки в обществе друг друга, неспешной и душевной. И разговора, обо всем сразу и ни о чем конкретно.

– Да, есть одна вещь… – Лесницкая внезапно посмурнела, как будто разрываясь между необходимостью сообщить нерадостную весть и нежеланием омрачать вечер.

– Говори…те, – Поволоцкий в последнюю секунду вспомнил, что это всего лишь вторая встреча и переход на «ты» был бы неуместен.

Анна вздохнула, с неподдельной грустью.

– Юдин умер.

Несколько шагов они прошли в молчании, медик пытался осознать новость, но никак не получалось. Юдин не мог умереть, он просто был, всегда и неизменно, как живое воплощение медицины, строгой, но милосердной. Он не мог умереть, как не может умереть наука о лечении.

– До вас ещё не дошли новости. Я так и думала… Он консультировал, оперировал, почти двое суток. Там была диверсия. Крушение поезда с призывниками. Потом передал раненого ассистенту и сказал, что немного посидит в сторонке, отдохнет… Операция была тяжелая, все увлечены процессом. А когда закончили и обратились к Сергею Сергеевичу… Уже все. Мне говорили, Вишневский плакал. Говорил, что только–только примирились и начали двигать науку вместе…

– Да, вот так и уходят титаны, – получилось немного напыщенно, но Поволоцкий не нашёл иных слов, потому что все именно так и было.

Анна промолчала, легко ступая по высокой траве.

– Знаете, я как‑то открыл его «Размышления хирурга$1 – и удивился, как легко и непринуждённо автор пишет о древнегреческих поэтах – но почему он раз за разом призывает читателя претерпеть невзгоды и сохранять бодрость? Потом уже узнал, что именно эту главу он набросал, когда был на затонувшем лихтере‑ $1ныряльщике». И я тогда подумал – каково было писать эти спокойные строки одному, при аварийном освещении, рядом с трупом, в отсеке, который понемногу подтапливало?..

[«Размышления хирурга$1 – книга удивительной красоты, писавшаяся в трагических обстоятельствах. Очень рекомендую её прочесть – А. Поволоцкий]

– Примите его эстафету, – очень серьезно и совсем не по–женски посоветовала Анна. – И несите далее, как бы тяжело не было.

– Да, – согласился Поволоцкий. – Куда мы денемся… Все, что я мог подготовить, я подготовил. Пойдет поток раненых, я буду работать, пока не свалюсь, потом умоюсь холодной водой, уколюсь кофеином и буду работать дальше. Когда проснется дракон…

– Дракон? – не поняла спутница, и медик осознал, что проговорил мысли вслух.

– Да, дракон, – нехотя пояснил он. – Мне так представляется образ будущей битвы. Там, дальше, дремлет дракон. Сейчас он только возится и похрапывает во сне, но скоро проснется и потребует жрать… А нам, на хирургические столы, повезут недоеденных…

– Поэтично, – произнесла Анна, поежившись. – И страшно.

– Да, – односложно согласился хирург и спохватился. – Холодно, поздно уже, вы замёрзли. Пойдемте. Я устрою вам ночлег, если ещё не озаботились.

Так получилось, что ближайшим местом, где можно было переночевать, никого не стесняя, оказался фургончик самого хирурга. Чуть в стороне темнели палатки госпиталя, где тоже можно было устроиться, но Александр глянул на едва заметно светящиеся стрелки часов и решительно сказал:

– Переночуете у меня. Вам места хватит.

– А вы? – спросила Лесницкая. В ночной тьме её лицо было невидимым, оставался только голос, низкий и глубокий.

– А я, как часовой, буду ходить вокруг и охранять ваш сон, мало ли, что может случиться, – весело пообещал медик и процитировал любимого автора:

– «Здесь через полчаса… Ну, через час – атака».

[«Сирано де Бержерак» Эдмона Ростана]

– «Атака? Правда? Будет бой? Я остаюсь!» – сразу продолжила Анна.

– Но… здесь… – Александр произнес следующие строки и сконфузился, вспомнив продолжение.

– Однако, дай мне, Кристиан, хоть умереть с тобой! – завершила Лесницкая неожиданный стихотворный диалог.

– Да–а‑а… – Александр в очередной раз смутился. – Ну, в общем, прошу вас, а я останусь снаружи.

Анна сделала лёгкое движение, из‑за темноты медик не понял, какое. Кажется, она повернулась к нему и сделала шаг ближе.

– Вот ведь глупый, – мягко сказала женщина и прикоснулась к его щеке кончиками пальцев.

– Какая тихая, мирная ночь, – произнесла Анна.

– Да, – искренне согласился Александр. Он сидел на откидном стуле, чувствуя, как кровь струится по разгоряченным жилам. Хотелось петь, прыгать, куда‑то бежать, без цели и намерений, просто так, наслаждаясь каждым мгновением жизни.

– Когда я была маленькой, очень любила украинских поэтов начала века. У них такой чистый, певучий слог, язык… Никто не мог так красиво описывать природу. И здесь чудесный рассвет, правда?

Далеко–далеко в полной тишине возникла мерцающая черта желтовато–зеленого цвета, тончайшая паутинка, разделившая равно черные землю и небо.

– Солнце не встаёт на севере, – неестественно ровным голосом промолвил хирург. – Это артиллерийская подготовка.

С каждым мгновением световая линия становилась чуточку ярче, словно действительно краешек солнца зацепился за линию горизонта множеством лучиков и подтягивался все выше.

– Но это ведь… – начала Анна и осеклась.

– Да, это оно, – все так же ровно сказал Александр. – Началось.

Часть 3 – Там, где горит земля