Глава восемнадцатая. Ануш

Ari, im sokhak, tvogh partez merin,

Tagherov kun ber tyghis achyerin.

Bayts na lalis e – du sokhak, mi gal,

Im vordin ch’uze tiratsu daonal.

Чистые, трогательные до слез слова старинной колыбельной, той, что Карине в детстве часто напевала мама и потихоньку, когда никто не слышит, нашептывал дед, донеслись откуда‑то сверху. «Ари им сокак твогх партез мери...» – колыбельную принес ветер, пахнущий отчего‑то свежей травой и утренним небом, притащил и рассыпал грустную мелодию по каменным штольням, как леденцовое драже.

* * *

Карина вздрогнула и открыла глаза. В лабиринте было тихо. Колыбельная ей всего лишь приснилась. Жаль, что это сон, но зато благодаря ему она хоть очнулась вовремя. Еще секунда, и сковырнулась бы вниз – туда, где уже третий день поджидал свою жертву слепой демон Пахак. Двое суток девушка отчаянно сопротивлялась сну, потом поняла, что долго так не выдержит. Она попробовала закрепиться наверху при помощи ремня. Однако нож соскальзывал с гладкого камня, и через час бесплодных попыток хоть как‑то заколотить лезвие в стену Карина сдалась. Невыносимо хотелось пить. Ближайший ручей находился совсем рядом – в километре, за парой поворотов. Она постоянно слышала, как журчит в нем вода, и ей казалось, что чертов ручей делает это специально. Что он дразнится, издевается, травит... Карина затыкала пальцами уши, но тогда локоть упирался в стену, и шансы слететь вниз становились много выше. К исходу третьего дня Карина ухитрилась немного поспать, пристроив лезвие ножа так, что стоило чуть повернуться, как острие впивалось ей бок. От боли девушка просыпалась, снова втискивалась в нишу и продолжала ждать. Саднила ободранная спина. Немели ноги. Карина терпеливо ждала.

Рано или поздно смотритель появится. Не может не появиться. Правда, этот коридор из‑за того, что путь к нему вел через «штольню смерти», не считался обязательным к обходу, но Карина надеялась, что смотритель догадается: в лабиринте чужак. Живой или мертвый – но чужак.

Карина рассчитала, что без воды запросто продержится еще дня два, а то и больше. Со сном было хуже. В какой то момент нож перестал помогать. Спасибо интуиции – пару раз Карина просыпалась за секунду до падения. Но с каждым следующим часом ей становилось все труднее контролировать ситуацию. Не видеть этого было нельзя.

Она видела.

Видел и демон.

Пахак давно уже успокоился, перестал бестолково скакать, пытаясь выцарапать ее из каменного мешка, и, развалившись на холодном полу, равнодушно ждал.

Когда становилось совсем тяжко, Карина спасалась тем, что мечтала. Мечтала, что Макар выбрался в город и отыскал своего прапрадеда, что как‑то исхитрился и спас деда Вазгена и все теперь хорошо: Цыба жив, никакой дурацкой вражды не было и нет, Роберт остался в своей Америке, а дед здоров и полон сил. Вот, нужно только выжить и вернуться обратно, чтобы все это увидеть. Чтобы встретиться с Макаром спокойно, ни от кого не прячась, не психуя, не дергаясь. Пойти, например, в кино. И там сидеть на самом заднем ряду и... ну, например, жевать попкорн. А лучше пить колу! Много, много колы. Литры колы! Моря! Океаны! Вкусной прохладной колы...

Чем дольше она фантазировала, тем реальнее казались мечты. В конце концов, почему нет? Ведь оба они странным образом попали в желаемый период. Точного времени Карина не знала, но прикинула, что болтается где‑то между девятисотым и тридцать седьмым годами. А еще она не без оснований надеялась, что ее занесло не к деду Вачику, а прямиком к Ануш, у которой имелась чудесная привычка спускаться в лабиринт ежедневно и оставаться внизу по несколько дней кряду.

Но время шло, а смотритель не появлялся. По еле уловимой смене температур в лабиринте Карина примерно представляла, сколько она уже здесь торчит, и получалось, что сидит она на чертовом каменном насесте целых трое суток.

Где же смотритель? Почему не идет? Что произошло?

Опять потянуло в сон. Она уколола себя кончиком ножа в ногу и не почувствовала боли.

Спать... Как же ей хотелось спать.

* * *

«Ари им сохак...» – раздалось вдруг в десяти шагах.

Карина едва удержалась на насесте. В шести метрах от нее стоял человек, а она не услышала его приближения. Она! И не услышала! Это могло значить либо то, что Карина с этим своим недосыпом и дикой жаждой потихоньку сошла с ума, или же то, что девушка с тоненьким нежным голоском умеет двигаться по лабиринту не хуже, чем она сама.

Карина замерла, стараясь не дышать. К ее удивлению, замер и Пахак, перестал сопеть и перебирать лапами, словно взял да и заснул. Отрубился за полсекунды.

Карина беззвучно подвинулась к краю каменной «полки».

– Я слышу, как ты пахнешь. Ну‑ка там! Не шевелись. Сиди, где сидишь, – голосок зазвенел совсем близко. Внизу. Там, где еще минуту назад слышалось пыхтение демона. – Знаю, что ты жива. И что ранена, тоже знаю. От тебя кровью за версту несет.

– Да. Я тут. Тут. Жива, ранена и смертельно хочу пить и спать.

Прятаться действительно не имело смысла. За три бессонных дня, после беготни по лабиринту, после плаванья в грязной воде... В общем, как ни стыдно было в этом признаваться, Карину мог бы учуять кто угодно, даже мама с ее вечным насморком. Тем более обученный с детства смотритель... точнее, смотрительница лабиринта.

Карина ничуть не сомневалась, что сейчас разговаривает с самой бабкой Ануш. Перехватило дыхание, хотелось разрыдаться с облегчением, но, во‑первых, она не собиралась демонстрировать бабке слабость, во‑вторых, из‑за обезвоживания со слезами было не очень, а в‑третьих, судя по голосу, Ануш было немногим больше, чем Карине... И что? Бросаться незнакомой девчонке на шею и кричать «бабушка, я приехала»? Как бы не так!

– Меня Пахак наверх загнал. Я уже трое суток жду, когда кто‑нибудь спустится и меня отсюда вытащит. Вот только никого нету!

– Кто такая будешь? Откуда Пахака знаешь? – насторожилась Ануш и, кажется (Карина не была в этом уверена), подалась чуть назад.

– Я? Я Карина Ангурян. Смотрительница ростовского лабиринта...

Чиркнула спичка. Вспыхнул самодельный светильник. Повернулся так, чтобы свет попал туда, где в узкой каменной нише скрючилась «гостья из будущего». Карина не стала прятаться, только прикрыла ладонью глаза, чтобы не резало так сильно.

– Откуда будешь? – Ануш Ангурян старалась выглядеть важной и уверенной в себе, но ее выдал голос. Сорвался. Дрогнул. И тогда она, сообразив, что притворяться, в общем, бессмысленно, выдохнула, мешая восторг с испугом: – Ой! Ведь и правда... И на меня как похожая! Ой...

– Из две тысячи двенадцатого. – Карина, убедившись, что Пахак действительно спит, начала сползать вниз. – И, бабушка родненькая, пожалуйста, дай чего‑нибудь попить...

* * *

Через полчаса они сидели возле ручья, вытаращившись друг на друга. Мерцал огонек светильника, выхватывая из темноты удивленные девичьи лица. Карина глубоко и часто дышала, потихоньку приходя в себя. Она вымылась в ручье, не обращая внимания на холод, и с благодарностью взяла у бабки сменные штаны с рубахой, которые та держала под камнем возле ручья на случай, если обход займет больше суток. Переодевшись, Карина почувствовала себя значительно лучше, но все еще никак не могла напиться и то и дело приникала пересохшим ртом к прохладной сладкой струе. Ануш терпеливо ждала, притулившись на краешке каменной глыбы и сложив руки на худых коленях.

Они сразу понравились друг другу. Сразу и навсегда. Так очень редко, но случается. Видишь незнакомца и понимаешь: да ведь это свой! Цепляешься за что‑то неуловимое в мимике, жестах, интонациях, что‑то подсказывающее тебе, что этот конкретный человек с тобой на одной волне. Он – не дополнение твое. Не твоя копия. Он просто твой человек. Друг.

– Спрашивай, – предложила Карина, во‑первых, потому, что Ануш все‑таки была старше (лет эдак на сто), во‑вторых, потому, что еще не знала толком, можно ли пояснить прапрабабке, зачем она здесь, в‑третьих, потому, что рот у нее был занят сухарем, который Ануш извлекла из торбы.

– Боюсь, – прошептала Ануш. А потом, подумав, добавила уже спокойно: – Не надо этого мне ничего. Не хочу знать про себя. Инч тарберутйун, Анушджан. Какая теперь разница? Как будет, так и будет. Бог даст, хорошо будет. Правильно будет. Не даст, тоже справимся.

– Ага! Я бы про себя тоже ничего знать не хотела. – Карина стряхнула крошки на пол. И подумала, что она сейчас врет – еще как хотела бы. Не просто знать – еще и переделать.

– Три дня назад ох как поспрашивала бы тебя... – Ануш не слушала, продолжала говорить о своем. – Душу бы продала, чтоб знать наверняка, где нам с любимым будет счастливей всего. А сейчас... Инч тарберутйун. Все равно. Вазгена – брата моего старшего – нет больше. А Макар...

Встала, чуть наклонившись вперед, уставив руки в боки. Вылупилась на Карину глазами огромными и страшными.

– Вот это ты мне скажи! Это хочу знать! Шороховы живы еще? В Ростове ли? Знаешь таких?

Карина кивнула. И тут же пожалела об этом.

– Ты! – Ануш ткнула в Карину пальцем так, что чуть не продырявила насквозь. – Запомни на всю жизнь! Шороховы нам враги! На века враги! Смертельные! Увидишь кого из них – зарежь, загрызи, разорви руками! Что угодно делай, лишь бы гниль эта не ходила по земле! Поняла?

Карину замутило. Такая смертельная, такая тусклая тоска вперемешку со злобой дребезжала в голосе этой черноволосой девушки. А еще ей стало сразу ясно, что рассказывать про своего Макара бабке Ануш лучше не надо. Вот совсем не надо.

– Что‑то случилось? Да? – спросила Карина, когда Ануш немного успокоилась и снова вернулась на свой камень.

– Случилось. Три дня назад мой жених брата моего зарезал.

* * *

Семья, род, долг, честь – с одной стороны. Любовь – с другой.

Если ты девочка‑дюймовочка, с руками‑веточками, с сердечком пылким и чистым, влюбленная и любимая, то что ты выберешь? Что? Ты заказала у лучшей в городе портнихи подвенечный наряд и нашла в святцах имена для будущих сыновей.

Семья, род, долг, честь или любовь? Ну?

– А ты бы что выбрала, Каринэ... Разве простила бы убийцу брата? – Ануш не спрашивала у Карины совета. Просто нужно было чем‑то закончить свой печальный рассказ. Поставить точку.

– Я не знаю, – честно ответила Карина. – Мне дедушку Вазгена ужасно жалко. Ты даже не представляешь, как сильно. А он... он точно из‑за этого... из‑за Шорохова умер? Ты уверена? Прости! Прости! Не плачь!

Вот так. И ничего у них не получилось! Вазген Ангурян погиб в драке. Началась и покатилась вперед в будущее вражда, похожая на каменный шар‑убийцу – такая же безмозглая. Все осталось по‑прежнему. Только вдобавок еще и Макар застрял неизвестно где. Еще Карине было смертельно жаль сидящую напротив, потерянную, измученную девчушку. Жаль, что вот так нелепо, страшно закончилась ее коротенькая любовь и что она так и не найдет в себе силы простить любимого и забыть не сумеет. Проволочится всю жизнь бобылихой, до смерти будет предана одному лишь лабиринту. Похоронит себя в нем заживо.

Карина поежилась. Надо же. Ведь она так завидовала бабке Ануш. Теперь же зависть исчезла, сменившись состраданием. Она пересела поближе к новой своей подруге, обняла за худые плечи и прижала к себе. Как будто хотела защитить от того, что ее ждет. А еще поняла, что ничего Анушке не расскажет, даже если та вдруг передумает и все же спросит, что дальше. Не расскажет! Ну, или соврет. Что‑нибудь красивое соврет. Например, что у Ануш Ангурян случилась новая любовь, что сыграли свадьбу, нарожали детей и что в доме их были самые большие в городе рождественские елки и самая вкусная хашлама.

– Полно грустить, Каринэ. Признайся лучше, у тебя самой любимый есть? Как зовут? Красивый ли? Добрый?

– Красивый и добрый. Я же ради него сюда и пришла! Он же дурак... В линзу сунулся и пропал. И вот он где‑то здесь, я здесь, только мы ни встретиться, ни выбраться обратно не можем...

– Как так? Да ты плачешь? Да что же это ты... Не плачь! Ну не плачь.

Теперь наступила Каринина очередь рассказывать. Она, в общем, нигде дорогой прапрабабушке не наврала. Просто кое‑что предпочла упустить. Довольно много, если говорить откровенно. Зато не скрыла то, что отбила Макара у Пахака (Ануш ведь тоже, как выяснилось, не без греха)... ну и про Барбаро сообщила, конечно. По усеченной Карининой версии получалось как в голливудской мелодраме – быстро, ярко, не очень понятно и не слишком логично. К счастью, Ануш Ангурян жила еще в том чудесном веке, когда мелодрамы не набили оскомину. Поэтому внимала Карине с интересом и сочув­ствием.

По Карининому рассказу выходило, будто бы Макар случайно попал в лабиринт, она там случайно его спасла, потом они случайно поцеловались и случайно полюбили друг друга, еще более случайно к нему попала черепаха, с которой он... конечно же, случайно, а как еще?.. прошел через линзу в неизвестность. Дальше случайностей было уже чуть меньше, но тоже достаточно. Право смотрителя, Барбаро, просьба отправить вслед за любимым, линза, разъяренный Пахак, три дня без сна, еды и питья...

–...и теперь я совершенно не представляю, что дальше. За три дня, что я тут пролежала, он куда угодно мог уйти. Мог даже обратно через линзу убежать – он такой. Он может. – Карина вытерла слезы тыльной стороной ладони, шмыгнула. – Вот как мне его найти? Как?

– Любишь, выходит... Раз даже в линзу за ним пошла.

– Выходит, что так.

Ануш поднялась со своего камня. Взяла торбу, надела на плечо. Потом подошла к Карине, посмотрела ей прямо в глаза.

– Идем‑ка, Каринэ. К хозяину.

– Зачем? – искренне удивилась Карина.

– За правом смотрителя идем. За моим правом. И не маши руками! Ты все‑таки армянская девушка. Армянские девушки своим прапрабабушкам не перечат.

* * *

Звать не пришлось. Мэтр Барбаро уже ждал их, прогуливаясь вдоль стены, – на этот раз прямой, будто палка, торжественный – будто знал заранее, что придут.

– Хозяин, – Ануш подошла к нему, задрала подбородок вверх, чтобы смотреть мэтру в глаза. – У меня просьба.

– Синьорита точно решила? Или зря торопится? Донья Карина уже поторопилась – и?..

Карина вспыхнула. Ну да. Поторопилась. Неужели.

«Не вздумай что‑либо у него спрашивать! – говорил Торос. – У каждого смотрителя есть право только на один вопрос. Или на одну просьбу».

Барбаро мягко взял Ануш за подбородок. Ободряюще улыбнулся ей.

– Синьорина Ануш. Продолжайте. Я слушаю вашу просьбу.

– А я передаю свое желание Карине. Ей оно понужнее будет. Вот пусть и просит вместо меня.

Барбаро медленно покачал головой.

– Нет? Но почему, почему нет?

– О! Я не отказываюсь. Я сокрушаюсь, когда желание тратится зря. Вы храбрая синьорина, Ануш. О вас будут помнить, – и протянул руку Карине. – А эта маленькая донья, конечно же, снова желает назад за безрассудным другом?

– Да, – прошептала Карина.

Господи, ну какой же идиот. Какой... Он снова поперся через портал. Нет, так с ума сойти можно.

– Я хочу именно туда, где сейчас находится он... мой безрассудный друг.

Карина чуть было не назвала Макара по имени, но вовремя вспомнила, что если Ануш узнает, то не только свое право на просьбу отзовет – проклянет на веки вечные.

– Прощай, Каринэ. – Ануш подошла к ней, обняла за плечи, прижалась щекой к щеке. – Найди его. Найди своего любимого. Мне любить уже не суждено – так ты за нас двоих полюби. Ладно, милая?

– Я постараюсь, – всхлипнула Карина. – Ты... ты меня тоже не забывай.

– Не забуду. Хочешь, стану за тебя... для тебя колыбельную петь стану, милая. Каждый вечер. И детям своим, если будут они у меня. Нет! Молчи! – она выставила вперед руку, запрещая Карине говорить. – Не хочу знать. Будут дети – хорошо. А не будут, так племяннику и его сыновьям спою. Вот и получится от меня тебе через сто лет подарок... Кусочек глупой несчастной Ануш.

Карина громко вздохнула. Посмотрела на Ануш невидящими глазами. Кусочек Ануш... Подарок из прошлого? Послание? Ох. Как же она сразу не сообразила.

– Ануш! – воскликнула Карина и заговорила быстро, захлебываясь, не смотря на Барбаро: – У тебя есть с собой что‑нибудь, кусочек бумаги... нет, не пойдет... Что‑то, на чем можно написать записку.

– Бумаги – нет. Щепа есть, длинная... Пахакова чесалка. Он любит, когда его за ухом скребут... Сгодится? – Ануш запустила руку в торбу и через секунду извлекла оттуда длинную и довольно широкую щепу.

– Давай! То, что нужно.

Карина выхватила из рук прабабушки длинную щепочку и очень быстро выцарапала на ней кончиком ножа: «4.10.2012. вечер не пускай Роб. на крыльцо». Поймет? Не поймет? Должен! Должен понять...

Иософат Барбаро нетерпеливо протянул руку:

– Синьорина?

– Я... сейчас! Бегу. С прапрабабушкой расцелуюсь, – и обернулась к Ануш. – Послушай... Что бы там ни было, пусть эта Пахакова чесалка станет еще одним кусочком тебя... Короче, ты ее передай тому, кто встанет на лабиринт после тебя вместе с черепахой, и чтобы он ее дальше следующему смотрителю отдал... В конце концов, чесалка – это очень важная вещь!

Ануш серьезно кивнула и сжала в кулачке странное, нелепое, но очень важное письмо в будущее.

– Непременно передам!

* * *

Секунды перехода показались ей вечностью. Холодной, звездной вечностью, в которой крошечной песчинкой сверкает линза, а вокруг нее завивается пыль – люди, время, предметы, город... Потом она шагнула следом за Барбаро с постамента.

Мраморные стены.

Слепящий свет.

– Вот видите, донья Карина, – Барбаро показал на пол.

Карина моргнула. Раз, другой.

– Не... не вижу. А что я должна видеть?

– Черепахи нет. Ваш друг вернулся в свое правильное время, забрал предмет и ушел.

Карина стояла и глупо улыбалась. Улыбалась, еще не осознавая, что произошло на самом деле. Ей просто хотелось улыбаться.

На этот раз мэтр Барбаро не торопился покидать ее. Он стоял рядом. Будто ждал чего‑то. Поэтому Карина решилась спросить – уточнить, еще не веря в свое счастье:

– То есть мы вернулись обратно? В мое время? В мой две тысячи двенадцатый? И он тоже здесь? Он сам залез в линзу и сам вернулся туда, куда было нужно?

– Все так, синьорина Карина.

– Господи! Как же ему повезло! Как же ему всегда везет!

– Ему и не везло. – Мэтр тихонько стукнул тростью об пол, стена, закрывающая зал с линзой, поползла вниз. – Повезло мне. Я редко встречаю новых, молодых странников. Юная синьорина, попрошу вашу помощь.

– Что?

– Я буду рад знакомству с вашим безрассудным другом.

* * *

Макар лежал на полу поперек комнаты и чувствовал себя каменной статуей. Точнее, наоборот, не чувствовал.

Страх и чувство вины сожрали все эмоции. С потрохами. С ливером.

Ужин он вывалил в мусорное ведро – тайком, чтобы мама не видела. Достал из отцовского бара бутылку крепленого вина, сделал глоток, другой... бесполезно, все равно что воду хлестать. Бродил по комнате, механически передвигая ноги. Туда и обратно, туда и обратно, туда и обратно... Распахнул окно. Снова накрапывал дождь – теплый, мелкий, совсем не октябрьский.

За памятником Стачке переливался разноцветными огнями город. Макар иногда любил усесться на подоконник и смотреть на Ростов: отсюда был виден и кафедральный собор, и колокольня, и новые высотки на набережной. Раньше, на подъезде к дому, как бы ни прошел день, в душе у него всегда находилось место для маленькой радости – мол, высоко сижу, далеко гляжу. Только огромный каменный рабочий стоит выше, чем я. Но теперь...

Макар вернулся в комнату, еще бесцельно побродил и уселся за компьютер. Загрузил свою страницу «ВКонтакте», внимательно, по одной, рассмотрел все общие фотографии за последний год – на которых они были вдвоем с Цыбой. И ничего. Ни слез. Ни боли. Ни сожаления. Только сосущая чернота под ложечкой, в которую соскальзывали все мысли, в которую постепенно проваливался и сам Макар.

– Спокойной ночи! – Отец, проходя по коридору, постучал в дверь.

– Спокойной, – отозвался Макар. Поерзал на стуле.

И лег на пол.

Поперек комнаты.

Раньше на потолке была трещина. Можно было представлять, что это олень.

В прошлом году сделали ремонт.

Теперь трещины на потолке не было. Представлять было нечего.

И незачем.

Макар растерянно моргнул. Раз, другой. Кажется, он заснул с открытыми глазами.

В кармане грязных штанов, брошенных под стол, запиликал телефон.

Пусть звонит.

Позвонит – и перестанет.

Перестал.

Макар закрыл лицо ладонью и сквозь пальцы посмотрел на потолок.

Может, все‑таки представить оленя? Или хотя бы что через штукатурку ползет трещина? Хотя бы...

Снова зазвонил телефон.

Макар перекатился на живот, медленно, сосредоточенно подтянул под себя ноги и руки. Пополз к столу на четвереньках.

Выпутал телефон из штанов, не глядя, нажал «прием», спросил – получилось хрипло, чужим голосом:

– Алло?

– Шорох, ну ты че трубу не берешь? Оборзел?

– Алло? – переспросил Макар. Рука с телефоном заходила ходуном, пришлось обхватить запястье и прижать его к щеке. Это что, шутка?

– Але‑вале! Я чего звоню. Мы вроде в «Леонардо» собирались. Ты сам клялся. И? Когда идем? Может, сегодня? У них ночная программа ништяк, я глянул.

– Цыба... Гоха! Это ты? Ты живой?

– Ну. Это я, цветов не надо! А ты что, типа, кого‑то другого ждал?

– Нет. Слушай... ты только не клади трубку, а? Только не клади! Разговаривай со мной. Я сейчас соберусь и заеду за тобой, ладно? И мы помчим, куда ты только хочешь!

– Ты ж гляди, что страшная детсадовская клятва с людьми творит! – рассмеялся Цыба. – Слушай. Я разговаривать не могу, на толчке сижу. Мне типа неудобно. Ты лучше давай заезжай! До скорого!

* * *

Макар выдернул из шкафа чистые джинсы, уронил телефон, выругался, поднял телефон, уронил джинсы, стукнулся боком об стол, взвыл от боли, запрыгал по комнате на одной ноге, засовывая другую в непослушную штанину... Не верил в то, что друг живой! Не мог верить, но и не верить не мог. Решив пока что не думать о том, что все это может быть сном, галлюцинацией или чьим‑то страшным розыгрышем, Макар схватил со спинки стула ветровку, проверил ключи...

Показалось, будто в дверь кто‑то тихо постучал. Еще раз... Да нет же, точно, кто‑то стучит, но очень осторожно, будто боится разбудить... Макар высунулся в коридор, огляделся по сторонам: свет в комнате родителей уже погас, видимо, они спали. Стараясь не шуметь, провернул замок и приоткрыл дверь.

– Привет, – Карина слегка отшатнулась назад, словно испугавшись. Лицо еще белее, чем сегодня утром, громадные круги под глазами и поцарапанная скула.

– Карина?

Макар выскользнул на крыльцо. Он не понимал, что происходит, но сердце колотилось, и страшно хотелось сжать девушку в руках так сильно, чтобы захрустели все ее тонкие косточки. Сжать и никуда не отпускать.

– У меня нет твоего телефона.

– У меня твоего – тоже. Представляешь?

– У тебя есть мой адрес.

– А у тебя моего...

– Нашла. Как будто это так трудно. Тебя в Ростове все знают. Ты мне одну вещь скажи, пожалуйста. – Карина опустила голову, уставилась на свои кеды. По плитке тянулась цепочка грязных следов.

– Что?

– Цыба... он жив?

– Ты... Это ты. Ты все‑таки сделала это? Ты поменяла судьбу? С ума сойти...

– Боюсь, что вышло не совсем так, как мы планировали. Все равно ты Шорохов, а я Ангурян. А если мы начнем серьезно встречаться, то предки нам вынесут мозг.

– Да плевать я на них хотел!!!

* * *

И тут будто порвался экран нелепого, трагического, дурацкого кинотеатра, и зрители ломанули сквозь этот прорыв наружу – под яркое солнце и синее небо, туда, где все настоящее. Живое и настоящее.

Макар бросился к ней, обхватил крепко‑крепко, закрутил. Каменная статуя развалилась на кусочки. Сердце встрепенулось и забилось все чаще.

– Ты здесь! Ты есть!

– И ты!

– А я боялся...

– Идиот! Дурак набитый! Знаешь, как я боялась!

– Никому! – Он прижался подбородком к ее макушке. – Никому не отдам, слышишь?

– И чтобы дальше всегда только вместе. Клянись!

– Ну... И еще, чтоб ты знала, Каринка. Я тебя... – потянулся губами ее измученному и счастливому ее лицу.

– Стой! Погоди.

Она вывернулась и ужасно серьезно посмотрела на него. Этот ее взгляд он уже научился узнавать. Смотрительница ростовского лабиринта.

– Тут ждет один человек. Он хочет с тобой поговорить. Я обещала.

– Какой еще человек? – насторожился Макар.

– Заходите, мэтр, – сказала она, оборачиваясь на лестницу. – Прошу вас.

Из тени вышел немолодой мужчина. Чеканное, странное, нездешнее лицо.

– Здрасте, – ляпнул Макар. А что еще сказать, когда на тебя смотрит сам Иосафато Бар­баро.

– У меня есть к вам предложение, от которого вы не сможете отказаться. Я не займу много времени. – Венецианец улыбнулся, но не снисходительно, а как равный равному. – Впрочем, теперь у вас его, кажется, с избытком. Ведь для нас – странников – время не имеет границ.

– Для кого?

– Вы говорите. Я пока подожду снаружи, – заторопилась Карина.

Барбаро благодарно кивнул. Правила есть правила. И смотрителю лабиринта незачем знать, о чем говорят два странника.

* * *

Через десять минут желтый «Рэнглер» рванул с места в карьер. Макар ни капли не сомневался, как отреагирует Цыба на то, что Шорох приехал не один. Был уверен, что они обязательно понравятся друг другу – его лучший друг и его любимая девушка.