Глава десятая. Бобр

«Никто никому ничего не должен».

Роберт поставил в социальной сети новый статус и встал из‑за стола. Потянулся, подвигал шеей. Вытащил из‑под кровати старые гири – двадцать четыре кило каждая, положил одну возле левой ноги, нагнулся, схватился за чугунную рукоять, готовый принять вес на живот и спину. Выбросил руку с чугуниной вверх красиво, легко и сам собой залюбовался в зеркале.

Ноги качал уже двумя одновременно. Поставил на спину, придерживая с двух сторон. Присел десяток‑другой раз. Потом лениво побаловался, ритмично подбрасывая гирьки в воздух и перехватывая уже у самого пола.

– Сынок, завтракать идешь? – Мама распахнула дверь, как всегда, без стука, помахала кофейником и, не дождавшись кивка, исчезла. Убедившись, что она не слышит, Роберт выругался вполголоса. За пять лет он отвык от «добрых» домашних традиций. В Нью‑Йорке, в университетском уютном общежитии на пять человек, ничего подобного случиться не могло. Там каждый тщательно соблюдал свои границы и границы других, не позволяя и толики фамильярности. Это было правильно. Разумно. Целесообразно. Это было именно то, что абсолютно устраивало Роберта Ангуряна, – каждый в этом мире отвечает за себя и только за себя. Никто никому ничего не должен.

Роберт умел быть обаятельным и с легкостью приятельствовал с ровесниками. Но за двадцать один год жизни сперва в Ростове, потом в Нью‑Йорке и снова в Ростове близкими друзьями так не обзавелся. Это было к лучшему – он не любил привязанностей. Привязанность так или иначе тащит за собой обязательства. А Роберт Ангурян устал от обязательств, не признавал их. Слишком часто ему в детстве напоминали про его великий долг, слишком часто тыкали носом в то, что он не сам по себе, но часть древнего рода со странным и утомительным прошлым. В шестнадцать Роберт Ангурян с радостью уехал из Ростова, втайне рассчитывая, что за пять лет его отсутствия что‑нибудь изменится и ему не придется тащить на своей красивой, накачанной спине многовековое бремя. Но, вернувшись, обнаружил, что все осталось как прежде: лабиринт на месте, демон живее всех живых, и нужно принимать от деда дурацкую, бессмысленную эстафету по обслуживанию подземелья. Роберт не стал возражать, но и энтузиазма тоже не выразил. Он не любил подземелье, не испытывал никой гордости за маловыполнимую миссию, возложенную на семью, и рассчитывал однажды избавиться от лабиринта.

Он даже придумал и тщательно продумал как. Знай дед и даже отец, о чем в самом деле мечтает их первенец, вот бы они изумились. Метро! Ростовское злополучное метро!

Роберт пристально следил за тщетными попытками Шороховых протащить проект метростроя и понимал, что, когда придет время, он сделает все иначе! Лучше. Умнее. А полученные же с детства знания и навыки, диплом инженера‑механика, а также отцовские связи и деньги станут основой его великих планов.

У Роберта Ангуряна имелись грандиозные планы на будущее, и он рассчитывал рано или поздно их воплотить.

Потеряв в драке предмет, Роберт огорчился. Но не потому, что без черепахи смотрителя из него не выйдет. Просто предмет был задействован в планах на будущее, и его утрата означала их пересмотр. Как и то, что глупая сестренка полезла на рожон и назвалась смотрительницей. Но и с этим он справится! Вот только умрет старый Торос, и тогда можно будет решить все вопросы и приступить к осуществлению мечты. Убедить сестру в том, что строительство ростовского метро неизбежно. Вынудить ее сообщить об этом хозяину (при слове «хозяин» Роберт всегда морщился), а тот пусть уже решает сам, как прикрыть свою подземную лавочку. Шесть веков – это чересчур для пахоты на одного работодателя. Вон американцы вообще говорят, что род деятельности следует менять раз в пять лет. А тут сколько раз выходит по пять? Ну? Сколько?

Роберт знал, что добьется своего. В конце концов, не какой‑то там древний венецианец, не хихикающая плешивая тварь, а Роберт Ангурян станет хозяином подземного Ростова. Когда‑нибудь он избавится от ненавистного лабиринта и от назойливых и не менее ненавистных Шороховых.

Роберт приосанился, широко, очень по‑американски улыбнулся отражению и, «взяв в руку» фантомный микрофон, произнес: «И я, дамы и господа, как основатель Ростовского метрополитена, со всей ответственностью заявляю...»

– Бобр... Роберт! – в дверях, почему‑то одетая по‑домашнему, а не для школы, стояла младшая сестренка.

Роберт вскинулся – опять эта дурацкая привычка входить без стука. Надо поставить на дверь замок. Два замка. Разозлился он потому, что сестра могла увидеть, как он тут дурачится перед зеркалом, а меньше всего на свете Роберт Ангурян любил выглядеть дураком. Но, кажется, Карина ничего не заметила. Она была страшно растерянной и мялась на пороге, будто пыталась подобрать для разговора правильные слова, но не знала, с чего начать. Роберт мысленно позлорадствовал – видимо, сестренка по наущению старших пришла извиняться за вчерашнее и теперь страдает от уязвленного самолюбия.

В детстве Роберт мог неделями не разговаривать с сестрой, наказывая ее за малейшую провинность или непослушание. Однако младшая бестолковая сестра – одно. А смотрительница ростовского лабиринта, даже если ей всего лишь пятнадцать, – совсем другое. Ссориться с новой смотрительницей Роберту было совершенно не с руки, поэтому он сцепил зубы и доброжелательно кивнул.

– Каро! Что? Завтракать пора? Знаю – мать забегала уже. Сейчас спущусь. А ты как? Как встреча с хозяином? Знаешь, а я подумал тут – круто, что так вышло. Я наверху, как отец, ты внизу смотрителем – сработаемся на отлично.

– Нормально. Да... Сработаемся.

Голос у сестры был не спокойный, как обычно. Не дерзкий, как вчера вечером, не язвительный, как можно было бы ожидать, а какой‑то погасший. Именно таким бесцветным голосом сообщают самые страшные новости. «А может, и не извиняться пришла», – мелькнула догадка.

– Что‑то не так? – Роберт шагнул вперед. В голове его возник список всех возможных страшных известий, от скоропостижной смерти деда до прибытия в центральный офис налоговой инспекции, и Роберт не нашел в списке ни одного события, из‑за которого бы мог огорчиться по‑настоящему. Однако приличия ради он подпустил в лицо толику подходящего случаю волнения и тревоги.

– Цыба умер.

– Ох, ты. Какая жалость... Тьфу! Какой еще Цыба?

– Который в субботу был. Ну, который дрался. Полный такой... Друг Шорохова. Это – Цыба. И он умер.

– Э‑э‑э, – маска тревоги сползла, сменилась недоумением, а потом превратилась в брезгливую гримасу. – А мне‑то с этого что?

– Так ведь это ты его убил, Роберт. – Карина уставилась брату прямо в глаза. – Я видела, как ты его двинул. Все видели.

– Погоди, погоди. Стоп! Ты что за фигню порешь? Жирдяй на своих двоих домой утопал.

– Кровоизлияние в мозг у него. От удара по голове. От твоего удара. И тебя... – Она набрала побольше воздуха и выпалила: – Тебя за это могут в тюрьму посадить!

– Что за чушь! Какой‑то дохлый Цыпа... Я убил? Тюрьма? Откуда ты вообще это взяла?

– Я, – Карина схватилась руками за щеки, как будто пыталась удержать голову на плечах. И выдохнула тихо, но отчетливо: – Я не могу сказать...

– Начинается... Можно без этих дурацких секретов?

– Я просто знаю. Точно знаю, и все... Какая разница откуда?

– Откуда знаешь? – Роберт схватил Карину за плечи и грубо встряхнул.

– Мне сказали...

– Кто?

– Я не могу...

– Кто сказал? Если не ответишь, у тебя тоже будет кровоизлияние в мозг!

– Макар...

– Что?

– Шорохов...

Роберт оттолкнул сестру, будто она на его глазах превратилась в мерзкое чудовище.

– Шорохов? Ты что, общалась с ним?

В лице Роберта было столько презрения, что Карина рассердилась.

– Да, общалась! Только что! Он был здесь...

– Дрянь!

Пощечина была жесткой. Девушка приняла удар с открытым лицом, хотя Роберт знал – закрыться и уклониться сестре ничего не стоило. Щека ее распухла, покраснела, но она даже не вскрикнула. Стояла прямо, вытянувшись и зажмурившись, будто солдатик‑дезертир перед особистом.

– И давно вы с Шороховым... это? Дружите? – саркастично протянул Роберт. – Может, красавчик и в субботу к тебе приходил, а я не въехал? Что? К тебе?

– Нет... Мы только вчера с ним познакомились. На ипподроме.

– Дрянь! С кем связалась!

– Что происходит? Роберт? Каро? – одетый по‑офисному, в строгий синий костюм и белоснежную сорочку, вышел на шум отец.

– Ничего.

– Разве? – Роберт плюнул Карине под ноги и обернулся к отцу. – Держись крепче, отец. Наша свежеиспеченная смотрительница, оказывается, таскает к себе по ночам парней...

– Что?

– А теперь еще крепче держись. От нее только что вышел шороховский выпотрыш. И кто знает, что она ему натрепала! Девки‑то в постели всегда болтливы.

– Ты уверен, Роберт? То, что ты сейчас сказал...

– Да ты сам спроси. Она особо и не скрывает.

– Папа!!! – взмолилась Карина. – Ничего не было! Мы случайно на ипподроме познакомились, а он с утра взял и в окно залез. Мы просто разговаривали, я тебе клянусь... Про школу, про музыку... Я же знаю, что можно говорить, что нельзя. А потом он ушел, потому что узнал – его брат двоюродный умер. Но не просто так умер – наш Роберт его убил.

– Оба в кабинет. И пока я не разберусь сам, никаких домыслов, – скомандовал Юрий Ангурян тихим, в общем‑то обыденным голосом, но Роберт понял, что возражать бессмысленно.

* * *

Деда наверх вызвала мать. Старик пришел немедленно – в руках чашка кофе и трубка. Упал в гостевое широкое кресло, оставив Роберту и Карине выбор – или садиться рядом на диван, или стоять в разных концах кабинета. Они выбрали последнее. Зажалась в дальнем углу Карина, а Роберт так и остался возле двери.

– Повтори еще раз, Каро, – приказал отец. – Спокойно и последовательно.

– Полчаса назад... Макар Шорохов получил эсээмску, не знаю от кого, о том, что Цыба... Игорь Цыбин – его двоюродный брат – скончался в больнице. Диагноз – кровоизлияние в мозг. И теперь Шороховы считают, что это из‑за той драки. И виноват наш Роберт.

– Кто считает? Младший Шорохов? Старший Шорохов? Цыбин? Менты? Врачи? Кто? – Отец умел, если надо, быть неумолимым.

– Не знаю. Макар вот точно считает...

– Ну‑у‑у, где щенок, там и остальные. Ясно, что просто так Шороховы этого не оставят. Они Ангуряна с радостью на зону упекут, – отрезал дед. – Я видел тот удар. Удивительно, что мальчишка прожил больше суток.

– Жирный сам полез. – Роберту все меньше и меньше нравилось происходящее, но он пытался бодриться. – Мне что теперь? Припаяют убийство по неосторожности? Неужели не отобьемся? Ну забашляем, кому надо сколько надо, и все. Что у нас, деньги кончились, что ли?

Дед, проигнорировав вопрос внука, подтянул к себе бронзовую пепельницу и принялся стучать об нее трубкой, выколачивая остатки табака.

– Юрий, ты навел справки? В ЦГБ звонил? В морг? В управление? Что говорят...

– Секунду... Звоню... Да... Спасибо, дорогой, в долгу не останусь. И что они? А похороны? Не слышу! В четверг? Да. Понял. Бывай. – Отец нажал на «отбой» и развел руками так, что всем присутствующим стало понятно – дела плохи.

– Ну что? – Роберт почувствовал вдруг, как заструился по позвоночнику пот. Похожее ощущение он всегда испытывал, спускаясь в чертов лабиринт. Паника, оттого что ситуация выходит из‑под контроля и он ничего не может поделать. Ничего. – Что там?

– Игорь Иванович Цыбин. Скончался от кровоизлияния в мозг сегодня в ноль часов тринадцать минут. Кровоизлияние произошло в результате черепно‑мозговой травмы. У ментов пока никаких заяв нет, но это дело времени. Шороховы не простят. Никогда не прощали. – Юрий Ангурян уткнулся глазами в ежедневник и что‑то быстро туда писал.

– И что мне делать теперь? Что вы молчите? Вы что‑то уже решаете?

– Жди, тхаджан. Отец думает, – осадил Роберта дед. – Наворотил ты дел.

Сестра переводила встревоженный взгляд то на отца, то на деда. Старик покрутил вересковую трубку в руках, со вздохом отложил в сторону и теперь тяжело молчал, наблюдая за сыном и полностью полагаясь на его решение. Все дела наверху велись Юрием Ангуряном, и старый Торос этого главенства не оспаривал.

– Что делать‑то? – повторил Роберт.

– Тебе придется немедленно уехать из Ростова. – Отец решительно отложил ручку, ежедневник и снова взялся за телефон.

– Это обязательно? Я... Я, в общем, предпочел бы остаться. У меня планы. Из‑за этих собак Шороховых все! Черт! Черт! – Он шарахнул ребром руки о дверной косяк и грязно выругался. – Когда ехать?

– Сейчас. – Дед окинул внука взглядом, в котором неодобрение мешалось с жалостью. – Ладно, иди собирайся. Юрий, ты уж займись. Отправь парня подальше. Так, чтоб Шороховы не откопали. Карина, а ты после завтрака ко мне. В школу сегодня не идешь. Джана!!! Джа‑а‑ана!!! Я же знаю, ты за дверью. Принеси мне еще кофе.

* * *

Роберт ждал от деда и отца еще какого‑то слова, но в кабинете воцарилась тишина. Карина молчала. Стояла, опустив глаза в пол и ожидая разрешения покинуть комнату. Юрий словно не видел дочь – обзванивал бухгалтерию и банки, связывался с армянской общиной на Крите, чтобы те обеспечили сыну защиту, искал частный джет, опасаясь, что Шороховы могут поднять на ноги охрану аэропорта – тамошний начальник начинал когда‑то в «Империи» Шороховых простым «десятником».

Роберт подождал две минуты и вышел.

Покидав в сумку кое‑какую одежду – пару джинсов, футболки, университетскую толстовку и бомбер, – Роберт нагнулся и неожиданно для себя погладил гири. Старые чугунные гири, которые когда‑то отдал ему дед Торос.

– Прощайте.

Он знал, чувствовал, что больше сюда не вернется. Роберт Ангурян – несостоявшийся смотритель ростовского лабиринта, неслучившийся отец‑основатель ростовского метро – уходил из семьи навсегда.