Глава 12. Пакстон не спала весь путь от базы Трэвис до Гавайев, хотя по времени Сан‑Франциско они прилетели туда в полночь

Пакстон не спала весь путь от базы Трэвис до Гавайев, хотя по времени Сан‑Франциско они прилетели туда в полночь, и продержалась полпути до Гуама. Она разговаривала со своими попутчиками, которые все как один заняли очередь в ванную комнату. Большей частью они были похожи на мальчика, с которым она столкнулась на трапе. Им едва исполнилось восемнадцать, все они были молоды и напуганы случившимся, но, расслабившись, начинали веселиться. Некоторые назначали Пакстон свидания, другие показывали фотографии своих подружек или жен, все они были недоученными призывниками. Слово, которое будет теперь сопровождать их днем и ночью, как только они прибудут на место, – «зеленые».

Всего несколько из сопровождавших были во Вьетнаме раньше и по собственной воле возвращались туда на следующий срок.

Они особенно заинтересовали Пакстон; двое поделились с ней виски из фляжек. Короткая ночь по дороге на Гуам, как раз посередине пути от Сан‑Франциско до Сайгона.

Ей хотелось знать, почему они решили вернуться, за что они любили или ненавидели Вьетнам, почему им недостаточно того, что они испытали там, что это значило для них. Но чем дольше она их слушала, тем меньше понимала. Они говорили, какое проклятое это место, какие гады эти вьетнамские коммунисты и что «чарли» убили их друзей, но в то же время описывали удивительную красоту этой страны, горы, водопады, зелень холмов, запахи, ароматы и вонь, женщин, проституток, друзей, которых любили и потеряли, опасности, которые подстерегают в самых неожиданных местах. Понять все это было невозможно, не испытав на собственной шкуре. У них было странное отношение к противнику, уважение к тому, как яростно враги воюют, как неутомимы и не сдаются живыми. Они много говорили о «чарли», и в этих рассказах сквозило оправдание их борьбы. Все это было очень важно, чтобы понять, есть ли у Америки шансы выиграть эту войну.

– Почему же вы возвращаетесь? – тихо спросила она, и мужчины посмотрели друг на друга, потом отвели взгляды. Она ждала, что же они ответят. Когда они ответили, она поняла их.

– У меня нет сил оставаться дома, – объяснил один. – Никто не понимает меня, я чувствую себя в Штатах предателем.

В это время во Вьетнаме твои приятели умирают в пыли, рвутся на минах. – Парень сжал зубы, когда говорил об этом. – Я был свидетелем того, как моего лучшего друга разорвало в клочья… Двое других моих приятелей пропали без вести… Не могу.

Я не могу просиживать задницу дома, мне нужно вернуться, чтобы помочь им, пока у тех, наверху, не хватит ума, чтобы вывести нас оттуда к чертовой бабушке.

– Да, – кивнул второй спутник, показывая, что он того же мнения, – для нас просто нет места дома. Мы прокляты.

Дело в том, леди, что виноваты в этом мы сами. Мы испорчены войной, мы не можем оставить там умирать наших друзей. Почему я возвращаюсь обратно? Потому, что я хочу помочь нашим парням выбраться оттуда.

У него не было ни жены, ни детей, и беспокоился он только о своих военных друзьях.

Но они тоже были заинтригованы и, в свою очередь, стали задавать вопросы ей.

– Ты‑то что здесь делаешь? Чего ради ты летишь туда?

– Я хочу увидеть, что же там происходит на самом деле.

– Зачем? Какая тебе разница?

Она думала об этом не раз, но делиться с первым встречным своими переживаниями не привыкла. Однако разговор начала сама, и отступать было поздно. Тем более что вряд ли встретит этих парней еще раз в своей жизни. К их удивлению, Пакстон сунула руку за пазуху и вытащила личный знак Питера, который носила на шее. Пакстон показала его, и оба мужчины кивнули – они понимали, что это значит.

– Он погиб в Дананге. Я просто хочу увидеть, что там происходит.

– Это сумасшедшее место, – признали они. Затем старший улыбнулся:

– Сколько тебе лет?

– Двадцать два. – Она немного помедлила с ответом и тоже улыбнулась.

– Я всего на два года старше тебя. Я еду туда в третий раз, и, леди, побывав там, я не хотел бы, чтобы моя младшая сестра видела это. Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь, отправляясь в Сайгон?

– Я надеюсь, что да. – Конечно, она много думала об ужасах войны, об опасностях) но представить это воочию не могла. На этом она пожелала им спокойной ночи и вернулась на свое место; оставшуюся часть пути до Гуама она проспала.

Они приземлились в Гуаме в девять часов по времени Сан‑Франциско и в два часа ночи следующего дня – по местному времени. Простояли там около часа, пока дозаправляли самолет, затем взяли курс на Сайгон. По расписанию они должны были прилететь туда в пять часов утра по местному времени. Всю дорогу ее не покидало странное чувство, она представляла, как Питер летел по тому же маршруту чуть больше двух месяцев назад.

Они прилетели в аэропорт Тан Сон Нхат, главную военную базу, практически по расписанию. Пакстон была разочарована, что не увидела красивых ландшафтов, ведь все говорили, что Вьетнам очень зеленая страна. Вместо этого то там, то здесь взлетали разноцветные ракеты. Пакстон заинтересовалась, что бы это могло значить. Но солдат, сидящий рядом с ней, только рассмеялся; когда она спросила у него, не фейерверк ли это в честь какого‑то праздника.

– Ох, по‑твоему, это, может быть, и фейерверк, а по‑моему, это война. Это артиллерия… они сигнализируют о начале артподготовки… Я думаю, это где‑то в районе Бьенхоа… Леди, вам здесь должно понравиться. Такие фейерверки тут устраивают по несколько раз на дню. – Его издевательский ответ покоробил ее, он едва снизошел, чтобы объяснить, что это такое.

Чертовски неприятно было так сесть в лужу.

Она сама вынесла свои вещи, парни, с которыми она разговаривала, казалось, уже забыли про нее. У всех были свои заботы. Как только они пришли в аэропорт, солдат посадили на грузовики и отправили по частям.

Никто не ждал ее в аэропорту, и, взяв вещи, она пошла искать такси. Настроение было решительным; Она не, знала ни слова по‑вьетнамски, поэтому чувствовала себя как в капсуле.

Ряды обшарпанных машин выстроились недалеко от здания аэропорта, всюду было много американских солдат. Заметив их и вспомнив, что это главная американская военная база, она почувствовала себя в безопасности.

– Эй, Сдобная Булочка, добро пожаловать в Сайгон! – окликнул ее кто‑то; обернувшись, она с удивлением обнаружила, что к ней обращается чернокожий мужчина с явным южным акцентом.

– Большое спасибо, – прокричала она, демонстрируя свой родной говор.

– Ты из Луизианы? – спросил он. Она засмеялась.

– Из Джорджии!

– Черт! – улыбнулся он и заспешил по своим делам. Еще не рассвело, но вокруг уже полно людей. Пакстон помахала шоферу одной из стоявших машин. Это оказался желто‑голубой «рено», водитель был в сандалиях и шортах, у него было узкое лицо и иссиня‑черные волосы.

– Вы из Женского вспомогательного корпуса? – спросил он слишком громко. Все звуки казались здесь более отчетливыми. Откуда‑то издалека доносились звонкие голоса и гудки. Воздух был пронизан резким запахом, он был похож на смесь цветочных духов, пряностей и масла. Кроме того, сильно пахло горючим, она огляделась и увидала позади дымовую завесу.

– Нет, – ответила она, не понимая, что ему надо.

– Жена?

– Нет. – Ей хотелось поскорее положить вещи в машину, она была в дороге уже более двадцати часов. – Отвезите меня в гостиницу «Каравелла», пожалуйста.

– Так ты проститутка? – продолжал он, и Пакстон уже не знала, что ей делать – плакать, смеяться или плюнуть на него.

– Нет, – терпеливо отвечала она, одновременно запихивая багаж в машину. – Я журналистка. – Она уже прочитала в разговорнике, что по‑вьетнамски это будет «баочи» – «корреспондент», но еще не осмеливалась объясняться на незнакомом языке. Он покачал головой и повернулся к ней, так и не поняв, кто же она на самом деле.

– Военная? – Черт, кажется, до Сайгона она сегодня не доберется.

– Газета, – опять начала объяснять Пакстон. В этот момент первый луч солнца выглянул из‑за горизонта.

– А! Хорошо! – крикнул он, и они выехали с территории базы. Водитель постоянно держал ладонь на сигнале. Звук был пронзительным, но вокруг, несмотря на ранний час, стоял сплошной вой от сигналящих машин. – Купишь у меня наркотики? – будто невзначай спросил он, когда они въезжали в город. Как здесь все просто. Ты проститутка? Наркотики не нужны? Для тех мальчиков, с которыми она летела в самолете и которые, наверное, ни разу не уезжали из дома, здесь будет слишком много соблазнов.

– Не надо наркотиков. Отель «Каравелла», – повторила она, не совсем уверенная, что он ее понял. – На Тудо.

Тудо – это главная улица города, во всяком случае, так сказал служащий в отделе зарубежных корреспондентов «Сан».

Эд Вильсон специально настоял на том, чтобы ей забронировали номер в ней, так как это была одна из лучших гостиниц в городе и самая чистая. Там же располагался офис телерадиокомпании «Коламбиа бродкастинг систем», так что она там будет в большей безопасности, чем в других гостиницах.

– Сигарета? – предложил водитель, и Пакстон взмолилась, чтобы он не предлагал ей ничего больше, пока они не доедут до гостиницы. – «Руби Квин», – назвал он самые популярные вьетнамские сигареты.

– Нет, спасибо, я не курю, – произнесла она в тот момент, когда несколько мотоциклов и древний «ситроен» чуть разом не врезались в них. Ее шофер, как и все остальные, изо всех сил давил на сигнал. Пакстон откинулась на заднее сиденье, ее уже тошнило от постоянного резкого запаха и гудков машин.

Они въезжали в город, и чем ближе был его центр, тем красивее становились дома: центр Сайгона немного напоминал Париж.

Всюду множество велосипедов и даже трехколесных велосипедов‑такси, стоял шум голосов, разнообразных звонков и сирен.

Некоторые здания побелены, другие выстроены из каменных плит. Они проехали мимо Президентского дворца, базилики Нашей Заступницы, выехали на бульвар Нгуен Ха, обсаженный деревьями, затем миновали здание компании «Салем», и вдруг Пакстон узнала знаменитую статую морского пехотинца. Увидев его, Пакстон наконец поняла, куда попала. Здесь, на площади, в здании Эден‑билдинг расположены «Ассошиэйтед Пресс» и Энби‑си. Несколькими минутами позже она увидела «Континенталь‑палас», они свернули на Тудо, и она вспомнила, как тот мужчина из редакции рассказывал ей, что здесь есть неплохой бар «Террас» и офис журнала «Мэгэзин». Затем они проехали мимо здания Национальной ассамблеи, шофер притормозил и повернулся к ней с беззубой улыбкой. Совершенно невозможно было понять, сколько ему лет – то ли двадцать пять, то ли шестьдесят.

– Хочешь побывать в Розовом ночном клубе в отделе «Катинат» сегодня вечером? Я приглашу тебя на ужин.

– Нет, спасибо. – Она старалась говорить с ним вежливо, но строго. – Пожалуйста, отель «Каравелла», а вечером мне нужно будет работать в газете.

– Так ты не проститутка? – с огорчением переспросил водитель, и Пакстон взмолилась, чтобы он поскорее довез ее до гостиницы и не приезжал разыскивать вечером.

Но оказалось, они были уже у отеля, ей хотелось побыстрее выбежать, оформить документы, подняться к себе в комнату и рухнуть в постель. Она была утомлена дорогой и переволновалась. Водитель назвал сумму, которую она должна. Пакстон явно видела, что он обсчитал ее, но сил объясняться не было.

Она вошла в холл «Каравеллы», таща на себе багаж. Здесь жизнь только начиналась. Две молоденькие вьетнамки начали убирать холл. Было еще очень рано, но как только солнце взойдет, отель оживет. Холл наполнится служащими в униформе, зарубежными посетителями, в основном из Европы, и симпатичными вьетнамскими девушками, которые будут встречать их.

– Эндрюз, – назвала Пакстон свою фамилию сидящей за стойкой милой девушке‑клерку в белом аодай, традиционной вьетнамской одежде, состоящей из брюк и облегающей длинной туники. Большинство аодай были белыми, но встречались и цветные.

– Эндрю? – девушка недоуменно уставилась на Пакстон.

– Пакстон Эндрюз. Из «Морнинг сан», Сан‑Франциско. – Пакстон слишком устала, чтобы быть терпеливой или обворожительной. Все, чего она хотела, – это душ и постель. Даже рано утром воздух был раскален. Пакстон не привыкла к такой жаре, от вентиляторов на потолке не было никакого толка. Девушка поискала ее имя в регистрационном журнале и пожала плечами.

– Мистера Эндрюза еще нет. Вы его жена? Его знакомая?

– Нет. – Пакстон чертыхнулась про себя. – Меня зовут Пакстон Эндрюз. – Она заметила, как два вьетнамских мальчика наблюдают за ней, посмеиваясь, так же, как и двое мужчин в холле – один прилетел на том же самолете, что и Пакстон, другой вошел с улицы. Оба еще хорошенько не проснулись, но внимательно разглядывали Пакстон. Один – сильный, темноволосый, лет тридцати пяти, второй – гораздо старше, с морщинистым и обеспокоенным лицом. Она заметила и их, но сейчас не было никакого желания заводить беседу или знакомиться. Она хотела только комнату, душ, постель, и побыстрее. Тем временем девушка за стойкой так и не поняла ее.

– Меня зовут Пакстон Эндрюз.

– Вы мистер Эндрюз? – хихикнула девушка, и Пакстон тоже рассмеялась. За два часа пребывания здесь она уже побывала Сдобной Булочкой, проституткой и вот теперь стала мужчиной. Интересное начало.

– Да, – она начала заново. – Меня зовут Пакстон Эндрюз. У вас заказан для меня номер?

Наконец девушка закивала утвердительно. Мужчины следили как бы ненароком за тем, что происходит. Девушка подозвала мальчика, дала ему ключ от комнаты на третьем этаже как раз под баром на террасе.

Пакстон пошла за мальчиком, которому было не больше восьми лет, он тащил рюкзак, оставив ей только маленькую сумочку. Когда они добрались до номера. Пакетом вручила ему двадцать пять пиастров, он улыбнулся и побежал вниз. Это был очаровательный мальчик, глядя на него, трудно было поверить рассказам про здешних детей, которые если не попрошайки, то убийцы. Но этот так непосредственно обрадовался монетке, которую она ему протянула. Пакстон вошла в комнату и тут же заметила, как орда тараканов пересекает ковер на полу. Вскрикнув, Пакстон бросилась топтать их, потом заглянула в ванную.

Там было чисто, ванная была отделана белыми изразцами, напоминающими о былом французском влиянии. Мало что изменилось здесь с тех пор, как они покинули Сайгон. Та же жара, те же тараканы и непрерывная война. Единственное новшество, может быть, это встроенные, дребезжащие кондиционеры во всех комнатах. Их шум напоминал Пакстон о доме, и ей стало уютнее в номере. Одежда прилипла к телу, пока она добиралась из аэропорта в раскаленной и душной машине; Пакетом подумала, что, наверное, напоминает сейчас выжатую тряпку.

Она умылась и наполнила ванну. В постель она легла уже в восемь часов утра, открыв окна, в которые хлынули шум проснувшегося Сайгона и непременная вонь бензина. Пакстон лежала и воображала, каким показался Сайгон Питеру в день приезда, хотя, наверное, он не успел увидеть его. Его, как и ее спутников, прямо в аэропорту посадили в грузовик и отправили или в Лонгбинь, или в Нхатранг, или в Дананг, или бог знает куда еще, куда Пакстон только предстояло поехать, но сейчас она могла лишь спать.

Она закрыла глаза, но сон не шел, слишком много было в голове мыслей, переживаний, планов. Солнце уже стояло высоко над городом, Пакстон вздохнула, открыла глаза и потянулась.

Взглянув наверх, улыбнулась. На подоконнике сидела птица и громко чирикала.

– Добро пожаловать в Сайгон. – Пакстон перевернулась.

Как только она произнесла это, ей послышался какой‑то звук, затем она почувствовала, что в номере кто‑то есть. Пакстон быстренько завернулась в простыню и села у спинки кровати. В тот же момент в комнату вошел высокий темноволосый мужчина.

Он был в форме, на которой не было карточки с именем, форма не была похожа на американскую.

– Что вы здесь делаете? – Она хотела закричать, но не решилась, прижалась к спинке и повыше натянула простыню.

– Вы оставили ключ в двери ночью. Я не стал бы делать этого на вашем месте. – Он отметил, насколько она хороша, но не подал виду. Один из мальчиков в холле рассказал ему про новую гостью, поселившуюся в этом номере, очень красивую девушку, так и сказал.

Кроме того, он слышал про нее от своих коллег, наблюдавших за ней рано утром. Он подошел к кровати и протянул ключ. – Я хотел просто оставить его в прихожей. – Пакстон заметила, что он говорит с легким акцентом. Кто он – англичанин или австралиец?

– Я… ax… – Пакстон покраснела до мочек ушей, подумав, не просвечивает ли простынка. – Да, спасибо…

Он улыбнулся, удивившись ее смущению.

– Нет проблем. Кстати, меня зовут Нигель Оуклифф.

«Юнайтед Пресс», Австралия. – Но огонек в глазах выдавал отнюдь не невинные намерения.

– Пакстон Эндрюз, из «Морнинг сан», Сан‑Франциско. – Она не стала пожимать руку, опасаясь, что сползет простыня.

– Я надеюсь увидеть когда‑нибудь больше.

Такие намерения совсем обескуражили Пакстон, ей стало не по себе. Нигель с легким поклоном вышел из комнаты, так же незаметно, как вошел. Пакстон осталась сидеть на постели, завернутая в простыню, с сильно бьющимся сердцем. Очередной урок ей. Надо же быть такой идиоткой, чтобы оставить ключ в двери в зоне военных действий.

«Господи, – пробормотала она про себя, – помоги мне»; Она заперла дверь изнутри и выглянула в окно. Если смотреть на улицу Тудо чуть прищурившись, можно подумать, что ты в Париже. В два часа дня Пакстон нужно было явиться в офис «Ассошиэйтед Пресс» в Эден‑билдинг на площади. Она встала, умылась, надела легкое хлопчатобумажное платье нежно‑голубого цвета, которое больше подходило к здешней погоде, чем джинсы, и поспешила вниз в ресторан позавтракать. Когда вошла, в зале почти никого не было, в основном мужчины в форме или походной одежде, правда, некоторые в легких рубашках. Вьетнамки были в национальных нарядах аодай – белых платьях, надетых поверх широких прозрачных брюк, очень изящно обволакивающих фигуру. В этот момент Пакстон была единственной западной женщиной в ресторане; в противоположном углу она заметила Нигеля Оуклиффа, смеющегося над чем‑то вместе с незнакомцем и двумя мужчинами, которых она видела утром в холле, и подумала, не над ней ли они хохочут. Пакстон почувствовала себя ничего не знающим новичком. Она заказала бульон и омлет; французское влияние ощущалось везде: в оформлении зала, в меню, в приготовлении блюд.

Она уже расправилась с омлетом и маленькими глотками отпивала кофе, привыкая к обстановке, когда около нее остановился Нигель Оуклифф со своими приятелями.

– Еще раз доброе утро. – В его глазах опять сильное желание смутить Пакстон; остальные с интересом рассматривали ее, заинтригованные таким двусмысленным приветствием. Он уже рассказал им, что она юна, как листочки весной, и, похоже, чья‑то очень упрямая дочка. По его мнению, вовсе не обязательно было ехать так далеко, чтобы получить хороший урок жизни, так что пока он не совсем понимал, что она здесь делает. – Завтракаете, как я погляжу. – Он прямо‑таки раздевал ее своими глазами, и ей такое отношение уже начинало надоедать.

– Доброе утро, – холодно ответила она. Ему хотелось сделать вид, что они провели эту ночь вместе, но ее тон показывал, что это было совсем не так. Она перевела взгляд на остальных, и, так как Оуклифф не представил их, встала и, протянув руку, представилась. Самый молодой темноволосый парень, которого она заметила, когда приехала, был Ральф Джонсон из Нью‑Йорка, из «Ассошиэйтед Пресс», его утренний спутник, что постарше, – Том Хадгуд из «Вашингтон пост», третий оказался французом Жан‑Пьером Берне из парижской «Фигаро». У них была какая‑то важная пресс‑конференция в семь утра, и они компенсировали ранний подъем продолжительным завтраком. Нигель и Жан‑Пьер обсуждали, как провести остаток дня, когда она вошла в ресторан, и Нигель поведал им, какое живописное она представляла зрелище, когда он застал ее завернутой в простыню. Мужчины были поражены ею, и хотя кое‑кто из них мог бы сойти за ее отца, вряд ли хоть один из них согласился бы с этим. Она собралась уходить – юная, красивая, с прекрасной фигурой, и четверо мужчин едва сдерживали желание, которое она в них возбуждала. В странной тишине она посмотрела на них, оценив произведенное впечатление.

– Чем вы занимаетесь здесь? – грубовато поинтересовался Джонсон. Он, как и остальные, не понимал причины ее появления, но спрашивать… он был слишком хорошо воспитан и горд, чтобы спрашивать об этом.

– Тем, я думаю, чем и другие. Ищу сюжеты, пишу репортажи о военных действиях. Я здесь на ближайшие шесть месяцев и работаю на «Морнинг сан» из Сан‑Франциско.

Джонсон опешил" «Морнинг сан» – солидная газета, он был знаком с предыдущим корреспондентом от нее. Его сильно удивило, что они прислали зеленую девчонку, хотя кто знает, какие у них были причины для этого.

– Ты занималась чем‑нибудь подобным до этого? – В ответ она честно покачала головой, но не показалась испуганной. Пока она не имела ни малейшего представления, что ей предстоит здесь делать конкретно. Ей было сказано обратиться в офис «Ассошиэйтед Пресс» за распоряжениями. Эд Вильсон специально позвонил туда и объяснил, что ее надо держать подальше от военных действий и никуда не отпускать в одиночку. – Сколько тебе лет? – так же угрюмо спросил Джонсон. Пакстон подумала было соврать, но не стала.

– Двадцать два. Я только что окончила Беркли. – Она не стала говорить ему, что не совсем закончила учебу. Пакстон подписала чек за завтрак, и они вместе вышли в холл. Джонсон улыбнулся.

– Я вышел оттуда шестнадцать лет назад. – Ему было приятно такое совпадение. – Я был такой же зеленый, как ты, когда «Нью‑Йорк тайме» послала меня в Корею. Там я получил такой опыт, какой никогда бы не высидел, останься я в Нью‑Йорке. Заметь это. – Его приятели удивились, когда он протянул ей руку со словами:

– Всего хорошего, детка. Так как, говоришь, твое имя?

– Пакстон Эндрюз.

Остальные тоже пожали ей руку на прощание и разошлись.

Нигель и Жан‑Пьер все‑таки решили поехать на маневры в Хуэнлок. Том Хадгуд собирался в штаб на базе Таи Сон Нхат, откуда Пакстон приехала утром, для частного интервью с генералом Абрамсом.

– Ты идешь в офис АП? – Джонсон нагнал ее, когда она уже вышла на улицу. – Я покажу тебе, где это находится. – Он улыбнулся снова, остальные уже ушли, пообещав встретиться вечером. Пакстон шла вместе с ним.

Офис АП находился в здании, которое она заметила, когда утром проезжала по дороге из аэропорта – Эден‑билдинг на площади со статуей морского пехотинца. Офис располагался на углу. В распоряжении, которое ожидало ее там, значилось «сориентироваться в Сайгоне» и прибыть в аудиторию информационной службы Соединенных Штатов в пять часов, что в среде журналистов называлось пятичасовым одурачиванием.

– Они или придерживают тебя, или хотят для чего‑то использовать. В первый же день в Сеуле меня отправили на линию фронта, где мне пришлось даже отстреливаться. Это единственный путь познакомиться с войной. Видимо, тебе будет легче. – Но Пакстон чувствовала, он не договаривает, и захотела выяснить, что это значит – «использовать» ее?

– Что такое «пятичасовое одурачивание»?

– Куча пропаганды. Они говорят, что хотели бы услышать от нас, какая великая война идет. Если мы потеряли высоту – зачем говорить об этом, зачем говорить, что сотни парней гибнут ни за что ни про что. А если кто‑то и гибнет – все равно потери у противника больше; если «чарли» захватили нашу технику – вся она была уже непригодна, и так далее. Им надо видеть вещи в куда более приглядном свете, чем на самом деле.

Руководство же хочет, чтобы мы посылали домой сказочки, как мы тут приближаемся к победе.

– А мы?

– Как ты думаешь? – холодно спросил он.

– Я здесь как раз для того, чтобы выяснить правду.

– Правду? – В его голосе появились циничные нотки. – Правда в том, что это безнадежно.

Об этом она давно догадывалась, а Питер знал с самого начала, до тех пор пока его не убили.

– Когда же тогда наши парни вернутся домой? – Вопрос, конечно, наивный, но задала его Пакстон от всей души. На его лицо словно нашла тень.

– Ну, дружок, это недешевый вопрос. У нас здесь полмиллиона парней, неважная политическая обстановка и сотни тех, которых отправляют отсюда в цинковых гробах.

Как только он произнес это, Пакстон содрогнулась от: боли, и Ральфу это не понравилось.

– Если ты так реагируешь – тебе или придется свыкнуться с этим, или ехать обратно домой. Здесь не место для трусости.

Ему хотелось бы знать, что они имели в виду, говоря ей «сориентироваться в Сайгоне». Может, она просто ребенок, который играет в туриста? Но что‑то в ней мешало ему так думать. Кто ее знает.

– У меня назначена встреча. – Он взглянул ей в глаза. – Ты хочешь видеть настоящий Вьетнам или удовлетворишься отправкой нужных сказочек в редакцию? – Вопрос был задан прямо и дал ей возможность поделиться своими намерениями.

– Я бы хотела узнать настоящее положение вещей.

Ральф кивнул: он так и предполагал. Несмотря на ее смазливую внешность, она не была похожа на Сдобную Булочку.

– Я собираю команду, чтобы поехать завтра на базу Нхатранг.

Хочешь с нами? – Джонсон был суров, но давал ей шанс. Он тоже был когда‑то молодым, тоже прошел подобную школу и по какой‑то странной причине считал, что она заслуживает поддержки.

– Мне это по душе. Спасибо тебе.

– У тебя есть бутсы?

– Более или менее. – Она купила самые высокие и удобные ботинки в магазине Эдди Бауэре.

– Я имею в виду настоящие бутсы. На них обязательно должны быть стальные шипы на подошве на случай, если ты наступишь на бамбуковую гадюку. – Она этого не знала, а у него был кое‑какой опыт. Джонсон был в Сайгоне с 1965‑го. – Какой у тебя размер?

– Седьмой. – Она уже просто боготворила его. Если ей удастся сделать хоть что‑нибудь,; так только благодаря ему, и она уже была ему благодарна.

– Я достану тебе пару.

– Спасибо.

Не успела она произнести это, как он исчез. У него была встреча с помощником главы бюро, на которого он наткнулся, на несколько шагов отойдя от Пакстон.

– Что случилось? Ты весь сияешь, – поддел его Ральф.

– Сейчас и ты сияешь. Я получил уже десять телексов из Сан‑Франциско за эту неделю о каком‑то новичке, наверное, племяннике какой‑то шишки. Они не хотят, чтобы его отправляли на север. Они не хотят, чтобы он выезжал за пределы Сайгона. Они боятся, чтобы его не ранили. Они не хотят, чтобы его посылали куда‑либо, кроме этих чертовых чаепитий во дворце. У меня в жизни уже было достаточно головных болей от этих зануд кинозвезд, сваливающихся нам на голову со своей благотворительностью, и этих чертовых племянников.

– Успокойся. Может, он даже не покажется здесь. Добрая половина таких детишек считают, что они свое дело сделали, как только долетают досюда. А уж являться в офис у них нет никаких причин. Кстати, у нас объявилась новенькая блондинка.

– Здорово. Как раз то, что нам сейчас надо. Ральф, ты мне нужен здесь еще на месяц, если ты выдержишь, конечно. – Они весело переглянулись. Они дружили много лет и испытывали друг к другу большое уважение. – Откуда девочка?

– Я забыл. Откуда‑то с западного побережья. Она окончила мой университет. На вид очень ничего себе, но растеряна и неопытна. Я предложил ей поехать со мной в Нхатранг завтра.

– На кого она работает?

– Я не помню. Да она ничего. А если нет – перепугается до смерти и улетит с первым рейсом обратно домой.

– Смотри не ввязывайся в историю. Там сейчас опасно, но мне… Слушай, взгляни‑ка вот сюда. – Он протянул еще один «проклятый» документ, в котором были сведения о запросах на свежие батальоны.

– Господи, они там когда‑нибудь начнут соображать и отзовут наши войска домой? – Ральф Джонсон расстроился, прочитав бумагу.

– Тебе это интересно?

– Мне это уже осточертело. – Они поговорили о других делах: о сообщении о разворачивающейся акции в Чау Вэлей, совершенно безумных докладах о напалме. Обсудили предстоящую поездку в Нхатранг, так что новая девушка окончательно забылась.

Ральф Джонсон остался попить Чаю в пригороде Джиадинх, где был по своим делам. К пяти часам он опять вернулся в город, забрал сводки в офисе и всего на десять минут опоздал в информационную службу послушать новости в обработке «пятичасового одурачивания». Все было как обычно. Кто и где был убит, фантастические потери со стороны коммунистов, статистика, в которую уже давно никто не верил и которую всегда можно было сличить со сводками противника.

Том Хадгуд и Жан‑Пьер тоже были здесь, Нигель отсутствовал. Жан‑Пьер помахал Пакстон рукой, когда она вошла в комнату. Когда все закончилось, он подошел к ней и, думая, что она устала от жары и потрясений, объяснил, что Нигель поехал в Хуэнлок, а он решил остаться в Сайгоне.

– Хорошо, мадемуазель. – Он улыбнулся. – Как вам это понравилось?

Пакстон устало улыбнулась в ответ. Она обследовала город в последние два часа. Весь день было невыносимо жарко, она была потрясена видами, запахами, постоянным шумом, гулом самолетов, вонью бензина, дыма, который ест глаза в китайских кварталах. Несколько раз она терялась, два раза ловила такси‑велосипед, чтобы выбраться из незнакомого места, раз десять ее проверяли патрули, и она ничего не могла найти в разговорнике.

– Как‑то непонятно, – честно призналась она с утомленным видом, действительно не понимая, зачем собирать всех на эти ежедневные брифинги. Несомненно, они были продуманы и срежиссированы, и, если ты хотел, мог писать свои сообщения, не выходя из офиса. Но она приехала сюда не за этим.

– Скорее это смешно, уверяю вас. – Жан‑Пьер был в форме, к тому же сильно вспотел от жары. Он был фотографом, встал сегодня в четыре утра и после завтрака с остальными успел отщелкать потрясающий сюжет.

Группа детей погибла от бомбы, брошенной террористом, фотографии были ужасны. Он пытался рассказать ей, голос был монотонен. Он старался избегать чувств, иначе это было бы слишком больно.

– Я сделал классные кадры: две погибшие девочки держат друг друга за руки – редакция будет довольна.

В том, что они делали, было что‑то страшно кощунственное.

Оно проникало в душу и разрушало ее. Но, несмотря ни на что, они должны оставаться здесь.

– Почему вы приехали сюда? – тихо спросила она, потрясенная его рассказом. Она недоумевала, как все они собрались здесь, что делают, если остальные отдаляются от них?

– Я хотел узнать, что изменилось с тех пор, как мы ушли отсюда. Я хотел знать, почему американцы считают, что они могут одержать победу, и могут ли вообще, если мы не смогли.

– А они смогут? – Она словно устроила опрос общественного мнения с одним‑единственным вопросом, ей хотелось знать ответ от людей, знающих эту войну не понаслышке.

– Нет. Это невозможно. – Ответ очень французский. – Думаю, они сами знают это, но не хотят себе в этом признаться.

Они слишком боятся позора, что не смогли выиграть и должны уходить восвояси. Не в американцах дело, не в гордости или смелости… у нас здесь была тоже слишком долгая история. – Он как бы оправдывал американцев. Она была согласна с ним.

Американцы все еще оставались во Вьетнаме, чтобы сохранить лицо, которое давно потеряли. Они каждый день теряли своих сыновей в походах, на минах, от снайперских пуль, в «дружеских перестрелках», как Питера. Странное дело, но здесь ее не так мучила тоска по нему. Она постоянно думала о нем, но в то же время старалась познакомиться с Сайгоном, понять его, представить, что же тут происходит. И она успокаивалась, может быть, здесь ее боль наконец утихнет. Может быть, она была права, приехав именно сюда.

– Тут очень опасно. Вы очень смелы, если приехали сюда.

Почему вы это сделали?

– Это долгая история, – туманно ответила она и оглянулась.

Ральф уже ушел, Том Хадгуд тоже. Жан‑Пьер предложил ей выпить что‑нибудь на «Террас» или в отеле «Континенталь‑палас».

– Это чудесное место. Настоящий Сайгон. Вам действительно стоит побывать там.

– Благодарю вас, – с радостью откликнулась она, тронутая участием журналистов: Нигель отнесся к ней снисходительно, Ральф предложил интересную работу и руку помощи, а Жан‑Пьер настроен очень дружелюбно. Она заметила у него на руке обручальное кольцо и решила, что его приглашение носит скорее платонический характер, нежели сексуальный. Она была права. Они пришли на «Террас», и он рассказал ей про свою жену, известную модель в Париже.

– Я встретил ее на одном из показов мод десять лет назад.

Потом увлекся фотожурналистикой, и она решила, что я спятил.

Мы встречаемся раз в месяц в Гонконге, мне кажется это нормальным. Мне невмоготу без работы. На сколько вы приехали сюда? – с интересом спросил он.

– На шесть месяцев, – храбро ответила она, что прозвучало очень бодро, он улыбнулся.

– У вас есть здесь приятель? Он в армии?

Она покачала головой. Некоторые женщины так и делали. Он знал многих санитарок, нанимавшихся на работу сюда, потому что их парней посылали; в Сайгон. – Раньше или позже они начинали жалеть об этом. Это место разрывало душу, любимых ранили или убивали, отправляли обратно в Штаты, девушки оставались здесь с разбитым сердцем, заботясь о покалеченных детях. Некоторые чувствовали, что не могут просто так уехать, другие уезжали, но никто не возвращался домой без пережитой трагедии в душе.

Пакстон огляделась. Они сидели за столиком на террасе отеля «Континенталь‑палас», повсюду полно калек, перемещавшихся от столика к столику быстро, как насекомые. Сначала она не поняла, что происходит, подумала, они что‑то ищут, затем один из них посмотрел на нее – у него не было половины лица, глаз вытек, не было рук, он остановился около нее и стал скулить, чего она просто не выносила. Жан‑Пьер отогнал его прочь.

Пакстон была смущена и подавлена видом совсем маленьких мальчиков – чистильщиков обуви, проституток, торговцев наркотиками, калек и нищих, окружающих кафе, пахло цветами, бензином, разносились голоса, гудки автомашин и звонки велосипедов.

Все это было похоже на ярмарочную карусель.

– Извините. – Она почувствовала неловкость за слабость при столкновении с безлицым попрошайкой.

– Вам придется свыкнуться с этим. И еще со многим. В Сайгоне с первого взгляда спокойно, но то вдруг взорвется какая‑то шальная бомба, то заминируют бар и там ранят твоего приятеля, или встретишь истекающих кровью детей на улице, зовущих маму, которая лежит рядом, убитая при бомбардировке.

Спрятаться от этого некуда, на севере еще хуже, гораздо хуже.

Вот там настоящая бойня. – Он внимательно изучал ее, потягивая из бокала «Перно», она была чертовски привлекательна, хотя по возрасту вполне могла быть его дочерью. – Вы уверены, что вам нужно быть именно здесь?

– Да, – без колебаний ответила Пакстон, хотя минуту назад была готова расплакаться при виде ужасного нищего и безногих детей. Она здесь всего несколько часов, если точнее – пятнадцать.

– Почему? – Он не понимал причины, которая могла заставить ее быть столь безрассудной.

Пакстон решила быть с ним откровенной, как с теми парнями в самолете.

– Человек, которого я любила, погиб здесь. Я хотела увидеть это место, хочу понять, почему он умер, мне нужно было приехать сюда и рассказать правду о войне в моей газете.

– Вы слишком молоды и романтичны. Никому ничего не нужно, никого не волнует, почему вы плачете в темноте. Вы хотите посылать сообщения отсюда… но кому? Вашему другу они уже не понадобятся. Другим? Некоторые из прибывших сюда останутся в живых, остальные погибнут. Вы ничего не сможете изменить. – Безнадежность была в его словах, но Пакстон не верила в безысходность.

– Тогда почему вы здесь, Жан‑Пьер? – Пакстон посмотрела ему прямо в глаза, а он задал про себя вопрос, будет ли она спать с ним. Он видел, что Нигель имеет на нее виды. У Ральфа есть Франс и ребенок… У него, конечно, тоже есть жена в Париже, но она так далеко, а эта девушка так свежа, так чиста, со светлыми идеалами и в то же время уверенная в себе и сильная. Он улыбнулся своим мыслям, а Пакстон задумалась, почему он смеется в ответ на ее вопрос.

– Может, ты думаешь, я что‑то вроде Джоанны из Арка, так вы ее называете? Мы называем Жанна д'Арк, она была такой же идеалисткой, как и вы. На ее знамени была правда, сила меча во имя Бога и свободы.

– Привлекательный девиз, – улыбнулась Пакстон. – Но вы не ответили на мой вопрос. – В конце концов она журналистка и должна уметь находить ответы на интересующие вопросы.

– Почему я здесь? Сам не знаю. – Он пожал плечами и сделал мину, как истинный француз. – Мне хотелось посмотреть, что здесь творится, я приехал сюда от «Фигаро», потом остался, потому что увлекся. Мне хотелось увидеть все не снаружи, изнутри… Это проклятое место, но я люблю моих друзей и люблю опасность, Пакстон, – улыбнувшись, признался он, – как все мужчины. Не позволяй мужчинам лгать. Все мы любим играть с оружием, иметь врагов, защищать свой пригорок, свой дом, свою гору или свою страну. Нам нравится быть сильными, это придает нашей жизни смысл… До тех пор пока нас не убьют. – В его словах была доля истины, она инстинктивно чувствовала это.

– И эта игра стоит того, чтобы за нее умереть?

– Я не знаю. – С грустью он взглянул на нее. – Спроси тех, кто погиб… что они тебе скажут?

– Я думаю, они бы сказали, что не стоит, – философски произнесла Пакстон, но Жан‑Пьер не согласился с нею.

– Это ответ женщины. Может быть, для них игра и стоила свеч. – Ему нравились споры, философствование, обмен мнениями, а ей нравился он. – Конечно, для женщин смерть никогда не может быть оправдана. Мужчина, который погиб, – не просто человек, он чей‑то сын, любимый, муж. Для женщины в войне не может быть победителей, они не понимают нашего воодушевления. На лицах женщин, которых я фотографировал, были только страдание и боль по погибшим детям и мужчинам. Они не боятся умереть сами. Я даже думаю, что они гораздо отважнее мужчин, но они не могут перенести потерю ближнего. – Его голос стал мягче. – А вы? Кем был тот, которого вы потеряли, – любовником или другом?

– И тем и другим, – ответила она, чувствуя себя спокойнее, чем когда‑либо за последнее время. – Мы хотели пожениться. Мы были вместе четыре года… я собиралась стать его женой. – Она отвернулась, не в силах говорить. – Я собиралась… но не стала. – Ее голос стал еле слышным, Жан‑Пьер дотронулся до ее руки.

– Если не стали, значит, было не суждено. Моя первая жена погибла в авиакатастрофе. На самолет, в котором мы должны были лететь вместе, я опоздал, а она улетела. Это произошло в Испании. И я ощущаю свою вину до сих пор. Она очень хотела детей, а я нет. После я думал, что, если бы я позволил ей родить ребенка, у меня бы осталась часть ее. Но знаете, – он задумался, – наверное, этому не суждено было произойти.

– А сейчас у вас есть дети? – тихо спросила Пакстон.

– Мы женаты всего два года. – Он покачал головой с улыбкой. – И моей жене всего двадцать восемь лет. Она согласна родить ребенка только после того, как закончит свою карьеру манекенщицы.

А если что‑то случится, подумала про себя Пакстон, не пожалеют ли они об этом. Наверное, Габби права, спокойно живя с мужем и чудесными детишками, а она просто сумасшедшая. Прав ли Жан‑Пьер в том, что их свадьбе с Питером не суждено было сбыться, или она виновна в этом?

– Сколько вам лет, Пакстон? – поинтересовался он, все более увлекаясь ею с каждым глотком «Перно». Он заказал себе шотландского виски, а Пакстон попросила холодной воды.

– Двадцать два, – ответила она, и он прищурился.

– Я ровно в два раза старше. – Но он не придавал этому большого значения. – Я могу сказать с полной уверенностью, что вы самая молодая журналистка в Сайгоне. И что несомненно, – он предложил ей выпить, – самая красивая.

– Слава Богу, что вы не видели меня сегодня утром. – Она подхватила легкий тон, предложенный им, как вдруг услышала за спиной голос, который ее удивил.

– Он‑то нет, а вот я видел. – Она обернулась и увидела Нигеля. – Я бы сказал, что вы были прекрасны утром. Я не помешаю?

– Нет, конечно, – улыбнулась Пакстон и обрадовалась, что он подошел к ним. Жан‑Пьер, кажется, уже перебрал виски, и она предчувствовала, что он начнет ухаживать за ней после следующей рюмки, – появление Нигеля разрядило обстановку. – Я подумала, вы уехали в Хуэнлок.

– Я решил поехать туда завтра. – По правде говоря, он повстречал знакомую девицу и отложил ради часа увеселения с нею свою поездку. – Вы уже поели? Надеюсь, что нет. Я проголодался, но есть в одиночку как‑то грустно.

– Нет, мы не ужинали, – ответил за двоих Жан‑Пьер.

Было уже девять часов, и Пакстон чувствовала, что ее силы на исходе. – А где ты собираешься ужинать?

– Еще не знаю, но где‑нибудь поблизости, а потом пойти потанцевать в Розовый ночной клуб. – Нигель положил глаз на Пакстон, проститутка доставила ему физическое удовольствие, прибавить к этому удовольствие от общения с юной красавицей американкой было бы шикарно. Но Пакстон посмотрела на часы.

Завтра ей надо было вставать в четыре утра.

– К сожалению, я вряд ли составлю вам компанию. Мне нужно немного отдохнуть. Мы встречаемся с Ральфом Джонсоном в пять утра.

– Он‑то здесь при чем? – Нигель растерялся, а Жан‑Пьер достаточно накачался виски, чтобы придать словам Пакстон какое‑либо значение. Кроме того, он должен был встретиться на следующей неделе со своей женой в Гонконге. Чтобы соблазнить Пакстон, он, конечно, нашел бы время, но сейчас был пьян.

– Мы едем со съемочной группой в Нхатранг, – пояснила Пакстон.

– Жарковато там сейчас, – нахмурился Нигель, американка была еще слишком неопытна. – Я имею в виду не только погоду. Там полным‑полно «чарли». Будь осторожна, лапушка.

Я‑то знаю Джонсона. Он снимет сюжет даже о собственной гибели. Он уже дважды был ранен, я подозреваю, что он заработает здесь премию Пулитцера, хотя вряд ли его это волнует.

Пакстон усмехнулась над обнаружившимся соперничеством.

– Я буду внимательна.

– Вернетесь к завтрашнему утру? – Нигель был настойчив, она все‑таки потрясающе хороша. Но она не проявляла никакого интереса к нему или к кому‑нибудь другому. Поэтому она приехала в Сайгон. Ей только хотелось писать хорошие статьи для своей газеты. А мужчин здесь было предостаточно на любой вкус, только захоти.

– Я не знаю, когда мы вернемся, – ответила она, – Ральф ничего не сказал. Неужели он не предупредил бы, если бы собирался там задержаться надолго?

– Вполне мог, – со смехом ответил Нигель. Они встали, и тут же суматоха поднялась среди нищих. Попрошайки бросились со всех сторон, Нигелю с Жан‑Пьером пришлось отгонять их, сердце Пакстон тронула одна совсем маленькая девочка без ног, которую вез на каталке брат. Пакстон отвернулась, не в силах смотреть на это.

– Ты можешь написать статью для квакеров, – предложил Жан‑Пьер, когда они вышли – Здесь есть известный центр американского комитета дружеской помощи. Они подбирают для всех этих детей протезы. Я снял там несколько потрясающих фотографий. Они делают там практически невозможное.

– Буду иметь в виду. Спасибо. – Она улыбнулась им на прощание, поблагодарила Жан‑Пьера за выпивку. Они проводили ее до отеля, перед тем как пойти в другое заведение – продлить вечер за более серьезной выпивкой. Они решили отложить ужин до следующего подходящего случая, раз она отказалась присоединиться к ним. Идя в свой номер, она заметила, как несколько приличных пар поднимались в ресторан на балконе на ужин. Пакстон так устала, что не могла и думать о еде. Она вошла в комнату и упала на постель, едва успев завести будильник и снять одежду.

Ей показалось, что прошло всего несколько минут до того, как прозвенел будильник. Во сне она никак не могла найти объяснения странному жужжащему звуку. Сначала ей снилось, что комар кружится над нею, потом пчелиный рой, от которого она хотела спастись на такси‑велосипеде, водитель не понимал, что она ему говорит. Но дребезжание продолжалось, она все‑таки открыла глаза и огляделась. В комнате все еще было темно, она приняла душ, вымыла волосы и надела комбинезон, купленный специально для подобных вылазок. Он был цвета хаки. Пакстон решила надеть бутсы, которые у нее были, на случай, если Ральф забыл о своем обещании.

Она спустилась вниз ровно в пять утра, холл пустовал. На улице уже начиналось движение. Куда‑то спешили разносчики разнообразной снеди, катились велосипеды, машины. Люди шли кто на работу, кто домой. За окном она видела женщин в шляпах нонла и в изящных аодай. Пакстон вышла наружу подышать свежим воздухом. Как и вчера, он был пропитан странной смесью ароматов цветов и фруктов с вонью горючего.

Над городом висело марево. Пакстон услышала тяжелые шаги позади себя. Обернувшись, увидела, как Ральф спускается по ступеням отеля в форме, пробковом шлеме и войсковых ботинках, точь‑в‑точь таких, какие нес в руках. Кроме того, он был в бронежилете и нес в руках еще один. Она подошла к нему, Ральф вручил ей все это.

– Ты достал мне ботинки. Спасибо. – Пакстон была тронута.

– Это не сложно. – Он купил их на черном рынке, там можно было купить все – от тампонов и чулок, украденных из гуманитарной помощи, до военного обмундирования. – Я принес тебе еще и бронежилет. Будет неплохо, если ты не будешь забывать его в поездки.

Кроме того, Ральф дал ей каску и помог запрыгнуть в грузовик, на котором они должны были доехать до самого места. У них был военный шофер. Съемочная группа состояла из четырех человек – двух операторов, звукооператора и помощника. Ральф представил ее каждому, все они выглядели как обычные солдаты: на всех форма, маскировочные сетки, бутсы и каски. Звукооператор нервно рассмеялся, оглядев компанию, помощник отвинтил крышку огромного термоса с горячим кофе.

– Чеот, если проклятые коммунисты заметят нас по дороге – решат, что мы команда регулярной армии. – Он посмотрел на Пакстон, одетую как все остальные. – У тебя в багаже есть туфли на высоком каблуке?

– Я и так слишком высокая, я никогда не носила их.

– Я спрашиваю для себя. – Все рассмеялись, солнце всходило из‑за горизонта, когда они выезжали из города. Стояло чудесное летнее утро. Был конец июня, Пакстон начинала понимать, почему все говорили о необычайной красоте этой страны Они выехали из города, и природа предстала во всей своей роскоши. В ней сочеталась сочность красок с простотой и изяществом античности, пейзажи напоминали старинные шелковые ширмы. Но повсюду были воронки от разрывов бомб, и дети стояли на костылях по обочинам дороги.

Все молчали, и ничто не мешало Пакстон впитывать в себя красоту красной земли и богатство лесов. Она не могла оторваться от открывающихся видов, пока наконец Ральф Джонсон не откинулся на спинку сиденья и не предложил кофе.

– Не правда ли, хорошо?

– Я начинаю понимать, почему все говорят, что Сайгон очень изменился, – когда‑то, когда в городе были французы, это был действительно прекрасный город, сейчас он наполнился нищими, ворами, торговцами, проститутками и попрошайками Но красота природы все еще сохранила былую роскошь, хотя война все больше и больше уродовала ее.

– Я был здесь, когда сожгли Бенсук полтора года назад… это действительно прекрасное место. Преступлением было сжигать его.

– Зачем же это сделали?

– Чтобы отрезать пути поставки провизии вьетнамцам и лишить их возможности скрываться там. Так как поставить всюду посты и проверять, кто наш, кто не наш, слишком хлопотно, решили просто сжечь лес и превратить его в пустошь. Было объявлено, что эвакуируют всех жителей, но красоту не эвакуируешь. Здесь был прекрасный старый город, теперь жители ютятся в жалких лачугах. – Именно здесь он впервые встретил Франс, но ничего еще не рассказывал об этом Пакстон. – Как ты провела вчера день?

– Нормально. Сделала небольшую пробежку по Сайгону, причем умудрилась два раза потеряться, – призналась она. Пакстон решила выпустить волосы из‑под каски. – Эти пятиминутки в пять часов абсолютная чушь. Зачем они нужны?

– Это что‑то вроде политинформации и пропаганды для нашего брата.

– С какой стати они будут нас учить, что говорить?!

Пакстон вознегодовала. Она приехала сюда за правдой, а не за хорошо упакованной ложью. Пока они говорили, она выпустила волосы из‑под шлема – было слишком жарко.

– Они беспокоятся о нас. Если мы вдруг вернемся с пустыми руками, у них всегда наготове информация, – рассмеялся Ральф. – Кстати, мой шеф вчера чуть не сошел с ума – тут появился среди журналистов чей‑то племянник, которого всем поручено оберегать и защищать.

– Зачем он сюда приехал? – удивилась Пакстон.

– Откуда я знаю. С визитами, наверное, хотя это не самое подходящее место для великосветских раутов.

– Уж не думаешь ли ты, что я смахиваю на него? – Она пристально посмотрела на Ральфа, остальные были увлечены поеданием пирожков с кофе.

– Может быть. – Он был откровенен с нею так же, как и с остальными. – Я все‑таки надеюсь, что ты отличаешься от него. Я скажу, что думаю по твоему поводу после сегодняшней поездки. Хотя подозреваю, ты из тех сумасшедших, для которых журналистика – самое важное дело в жизни и которые расскажут правду, чего бы это им ни стоило.

– Благодарю, – произнесла она и надела каску, допивая кофе.

Они сделали короткую остановку в Намтане, проехали мимо Пханранга и Самранха, где до них уже стали доноситься отдаленные разрывы артиллерийских снарядов. Это было похоже на далекий гром, идущий с горы. Они намеревались доехать до военной базы, которая выдерживала непрерывные атаки вот уже целую неделю. Водитель грузовика держал с базой постоянную связь по радио и предупредил военных, что они подъезжают с тыла. Они думали, что будут в относительной безопасности на неплохо защищенной и вооруженной базе, но огонь вокруг был очень сильным. Это и составляло сюжет для Ральфа, целую неделю он добивался разрешения на поездку в этот рейс.

– Радист говорит, что у них очень жарко, – пояснил водитель. Пакстон уже знала, что «жарко» не имеет никакого отношения к погоде, а означает массированный обстрел.

О погоде речь вообще не заходила. Когда они подъехали поближе к базе, по радио им приказали спуститься на пол, надеть бронежилеты и каски. Было уже семь часов утра, когда они остановились в двух милях от базы.

– Я везу журналистов, – объяснил водитель, когда их остановил патруль на дороге. Они были вооружены стандартными М‑16, которые уже показал Ральф и которые были хуже, чем автоматы Калашникова, которыми были вооружены вьетнамцы, потому что М‑16 частенько давали осечку, а «Калашниковы» нет.

Патрульные заглянули внутрь, снаружи донесся грохот 150‑миллиметровой пушки. Пакстон постаралась узнать побольше о современном вооружении, но слышать все это наяву было не только удивительно, но и страшновато. Она почувствовала, что сердце забилось чаще, особенно когда патрульные обратились прямо к ней:

– А что здесь делает Дельта‑Дельта?

– Она тоже журналистка, верно? – С улыбкой во весь рот водитель повернулся к Пакстон.

– Да, сэр. Я от «Морнинг сан» из Сан‑Франциско. – Она полезла в карман за документами, но они махнули им без лишних разговоров, водитель с Ральфом обменялись ухмылками.

– Слушайте, как это они меня назвали? Дельта‑Дельта?

– Тебе придется часто слышать подобное обращение, – все еще улыбался Ральф.

– Тебя тоже так звали, когда ты начинал? – ничего не понимая, спросила Пакстон, тут Ральф не выдержал и расхохотался.

– Нет, моя сладкая. Лучше я тебе все объясню. Дельта‑Дельта – это радиосигналы ДД, Дахнат Долли, Сдобная Булочка. – В грузовике все хохотали, а Пакстон чуть не затопала бутсами от досады.

– Черт! Не желаю я иметь ничего общего с этой булочкой.

– Привыкнуть к этому легче, чем объяснять каждому, что ты не она, – хохотал Ральф, и она чуть не стукнула его. Но через несколько минут начался артобстрел, и они быстренько выбрались из машины и навьючили на себя оборудование. Ральф объяснил им, что хочет снять. Водитель посовещался по радио с базой и объяснил, какие пути туда наиболее безопасные, хотя стопроцентной безопасности не было нигде. Молоденький чернокожий рядовой, которого прислали им в провожатые, тоже не внес ясности в то, что творится на базе, кроме бормотании, что там «жарко, очень жарко».

– Эй, ты откуда? – удивился он на Пакстон, когда они лежали возле грузовика, а Ральф объяснял ей, что там происходит. Вдалеке слышались тяжелые залпы гаубиц, это южновьетнамская армия поддерживала перемещение американских войск.

Но американцы привыкли рассчитывать только на себя.

По их мнению, собственные парни были все же надежнее, они боролись с регулярной армией Северного Вьетнама, а не с отрядами Вьетконга, в которых были обычные, хотя и отчаянные, крестьяне.

– Из Саванны, – ответила она чернокожему парню, стараясь казаться равнодушной.

– Да? Я тоже. – Он назвал Пакстон свой адрес (такого места она не знала), и девушка улыбнулась, вспомнив Квинни.

– Давно вы здесь? – с интересом спросила она.

– Во Вьетнаме?. – Он осклабился. – Черт, детка, мне осталось‑то пару недель. Дембель уже на носу. Если удастся уберечь свою задницу от беды ближайшие две недели, я порхну вольной пташкой домой в Джорджию.

«Дембель» означал день, когда солдат получает право вернуться из заокеанской экспедиции. Ему оставалось две недели, то есть он пробыл тут уже 380 дней, намного дольше, чем прожил, попав сюда, Питер.

– Как вас зовут? – Девушка была красива, и парню хотелось подольше поговорить с ней, а может быть, и дотронуться до нее. Дома у него оставалась подружка, но тем не менее тянуло поболтать с Пакстон.

– Пакстон.

– Да? – Похоже, он заинтересовался, но тут Ральф глянул на них через плечо.

– Держись потише, – строго предупредил он.

После чего все они отправились в лагерь огневой подготовки, откуда открывался фантастический вид на маленькую красочную долину, сплошь покрытую зеленью, необычайно красивую, а ныне дымившуюся после бомбардировки. Низко над головой пролетали самолеты, другие самолеты сбрасывали бомбы в отдалении. Парни называли это «птички кладут яички». Командующий базой вышел навстречу Ральфу и его команде. Ральф тут же представил его Пакстон.

– Из Сан‑Франциско, вот как? – повторил офицер, жуя сигару. – Отличный город. Нам с женой он по душе.

Все любят какое‑нибудь место. Назови она Сан‑Франциско или Саванну, Север, Юг или побережье, в общем‑то им все равно, откуда ты, главное, перед ними – живой человек, свеженький, а они так мечтают вернуться домой, остаться в живых, любое соприкосновение с человеком оттуда так много значит для них.

– Нам тут жарко приходится, – пояснил командир, – армия Северного Вьетнама пытается прорваться, а мы мешаем им пройти. В прошлом году мы удерживали эту местность довольно цепко, а потом все же сдали. Теперь мы отбили плацдарм и не собираемся уступать его.

Пакстон призадумалась, соображая, скольких жизней это уже стоило. Каждый холм, любая долина, деревенька – так много утраченных жизней, так много убитых или искалеченных мальчиков.

Командир вновь повторил, что дела идут вполне хорошо, на данный момент погибло только пятеро солдат и несколько десятков ранено.

Значит, по их понятиям, это неплохо, отметила Пакстон, всего только пятеро, замечательно, но кто эти пятеро? На кого пал выбор? Или это решает Господь? Тогда почему он выбрал Питера?

– Хотите подойти ближе? Сейчас мы начнем обстрел, вы должны стоять там, где укажут вам мои парни.

.Ральф казался довольным, для съемки наступления требовалось выйти немного вперед. Они провели весь день на передовой, лишь недолго прервавшись в три часа, чтобы пообедать, и вновь приняли участие в операции. До той поры никто из солдат не пострадал, день выдался довольно спокойный. От солдат требовалось только занять место в окопах и не уходить. Порой они вроде бы видели издали «чарли», однако, по правде говоря, разглядеть что‑нибудь они не могли. Из траншеи ничего не было видно, кроме дыма, разрывов снарядов да сплошных зарослей кустарника.

– Ну что, малышка, каково приходится? Вот ты и побывала в деле. – Ральф присел на несколько минут рядом с Пакстон, закурил сигарету, допивая последние глотки кофе.

– А как ты себя чувствовал, когда «Тайм» направил тебя в Корею?

– Испугался до чертиков, – с усмешкой признался он.

– Вот и я так же. – Пакстон тревожно улыбнулась своему другу. С раннего утра ей казалось, что все кишки затянулись в тугой узел.

– Ты поела?

Пакстон покачала головой.

– А надо бы. Помогает. Не забывай есть и спать, что бы они тут ни вытворяли, не то утратишь благоразумие и совершишь оплошность. Голова должна оставаться трезвой. Это лучший совет ветерана, какой ты можешь получить от меня.

Пакстон испытывала благодарность к Ральфу. Славный парень, замечательный репортер. Она догадывалась, отчего другие завидуют ему. Он был слишком хорош, профессионален, постоянно готов к любым неожиданностям.

– Спасибо за ботинки, – сказала она, и Ральф похлопал девушку по плечу.

– Надень шлем, пригни голову, и все обойдется. – С этими словами он вновь отправился в путь, торопливо пробираясь между немногочисленных деревьев поближе к солдатам.

Пакстон смотрела ему вслед, гадая, следует ли восхищаться этим журналистом или же он безумен. Как раз в этот момент раздался страшный взрыв. Операторы ринулись туда, где только что стоял Ральф, грузовик помчался вслед за ними, и Пакстон, не успев подумать ни о чем, кроме – жив ли Ральф? – побежала туда же. Добравшись до места происшествия, она обнаружила, что там повсюду лежат раненые, Ральф поддерживал паренька, которому разворотило грудь осколком снаряда.

– Надо звать врачей, – спокойно и твердо произнес он.

Кто‑то спешил уже за помощью, внезапно в гуще толпы появился радист, взывавший к Мусорщику.

– У нас шестеро раненых, – твердил он в трубку, и как раз в этот момент Пакстон почувствовала, как один из несчастных притронулся к ней. Парню оторвало руку, кровь так и хлестала, младенческое выражение проступило на его лице, когда, поглядев снизу вверх на Пакстон, он тихо пожаловался:

– Пить хочется.

У нее на боку висела фляжка, но она не знала, можно ли поделиться с ним водой. Вдруг раненому нельзя пить? Что, если первый же глоток прикончит его?

Появились двое врачей и священник, тоже носивший шлем – он принадлежал к отделению, – они по очереди осматривали каждого из раненых. Паренек с пробитой грудью уже умер на руках у Ральфа, и теперь журналист пытался оказать помощь другому.

– Пить хочу. – К этому пареньку еще никто не успел подойти, он страдальчески смотрел на Пакстон. – Тебя как зовут?

– Пакси. – Она гладила его лицо, осторожно уложила голову раненого себе на колени, кровь потекла по ее ногам, но Пакстон сделала вид, будто не замечает этого. – Меня зовут Пакстон, – негромко повторила она, ласковым движением откидывая челку с его лба и борясь с желанием наклониться над мальчиком и целовать его, словно маленького. Она плакала и пыталась улыбнуться ему сквозь слезы, но он все равно не видел ее лица. – А тебя как зовут? – продолжала она, чтобы заставить его говорить.

– Джой. – Голос звучал совсем слабо из‑за шока и потери крови, мальчик прикрыл глаза, но Пакстон крепко держала его.

– Давай, Джой, очнись… сейчас нельзя спать… вот так… открывай глаза, – Она улыбнулась ему, а вокруг все лихорадочно спешили, несли раненых в убежище. Священник тоже помогал, и Ральф, и операторы, покуда один из врачей пытался перевязать грудь очередному раненому; потом Пакстон услышала, как жужжит над головой вертолет, но его обстреляли из кустов, и вертолету пришлось подняться повыше, и тут врач, который делал перевязку, крикнул: «Дерьмо!» Его пациент уже умер. – Откуда ты родом Джой?

– Из Майами, – ответил он шепотом.

– Из Майами! Это же чудесно. – Слезы стояли в глазах Пакстон, ком застрял в горле, она чувствовала дурноту, и брюки промокли от крови, ведь она сжимала в объятиях раненого. Радист, сидевший на траве в двух шагах от них, приказал вертолету улетать, слишком жарко.

– Черта с два, – откликнулся летчик, – сколько их там у вас? – Голос его звучал твердо, уверенно, он не собирался удирать, бросив раненых.

– Осталось еще четверо, им срочно нужна помощь. – Едва он выговорил эти слова, как рядом пророкотал второй взрыв.

– Дерьмо! – крикнул кто‑то, врачи вновь поспешили куда‑то, один из солдат вернулся к радисту, чтобы сообщить ему о раненых.

– Теперь уже девять. Прибавь еще пятерых, Зулу. Пришли мне сюда вторую пташку, и побыстрее. Несколько ребят могут не дождаться.

Прислушиваясь к его словам, Пакстон зажмурилась, понимая, что мальчик, прислонившийся к ее коленям, из числа тех, кто «может не дождаться». Она попыталась привлечь внимание радиста, но тот целиком погрузился в переговоры, а Ральф вместе с операторами давно уже исчез из поля зрения.

– Ты как? – окликнул ее кто‑то на бегу, и она, к собственному изумлению, услышала, как отвечает:

– Мы в порядке. Верно, Джой? Мы в порядке. – Он вновь засыпал, Пакстон коснулась его лица, чтобы разбудить парня, стараясь не смотреть на руку, которой уже не было, на алый обрубок, из которого по‑прежнему хлестала на землю кровь. Она подумала, что должна попытаться наложить жгут, но боялась сделать хуже, а секундой спустя врач наконец добрался и до них.

– Ты молодец, сынок, просто молодец. – Он быстро глянул вверх и улыбнулся Пакстон. – Вы тоже молодчина.

Тут она поняла, что человек, пришедший ей на помощь, – тот самый парень из Саванны, и ей почудилось, что они уже стали друзьями.

– Его зовут Джой – Пакстон старалась говорить спокойно, но тревожно поглядывала на обрубок руки. Вертолет снижался, она слышала, как отдается в радио голос пилота:

– Это Зулу. Мы снижаемся. Надо побыстрее. Садиться не будем. Запихните их как можно скорее, и мы летим.

– Дерьмо! – вновь ругнулся кто‑то. Все утро Пакстон только и слышала это слово, и оно вполне подходило к тому, что она видела вокруг. – Как, мать его, мы можем запихать их по‑быстрому, – взывал радист ко всем, кто мог его слышать.

– Не переживай, – печально ответил ему один из солдат, – если он еще так поболтается, запихивать будет уже некого.

Из следующей пятерки раненых двое уже скончались, оставались лишь семеро нуждавшихся в транспортировке, и четыре трупа. После спокойного начала день превратился в ад.

Тем не менее вертолет снизился и провисел достаточно долго, чтобы они успели погрузить врачей и четверых раненых, а потом прилетел второй вертолет за остальными. Они принадлежали к спасательной службе Медевака и показались девушке удивительно прекрасными. Она следила, как двое парней затаскивают в распахнутый люк Джоя, и только потом услышала, что молится вслух – только бы он выжил! Потом она обернулась и заметила на земле двоих убитых, заглянула в их открытые, ничего уже не видевшие глаза, рядом с ними вьетнамцы. Спотыкаясь, Пакстон побрела прочь, и в кустах ее стошнило. Немного спустя Ральф нашел ее там, бледную, обессиленную, форма Пакстон была сплошь покрыта кровью, даже волосы слиплись от крови, когда она бессознательно притронулась к ним рукой.

– Не унывай, малышка. Мне становилось дурно каждый день в течение первых шести месяцев в Корее. – Вздохнув, Ральф устроился на минутку рядом с ней. Бой понемногу затихал, дыхание смерти чувствовалось еще повсюду, но хотя бы обстрел был уже не столь интенсивен. Ральф подумывал, что надо бы возвратиться вечером в Сайг