Глава 9. Для родных Питера эти пять дней были невыносимы

Для родных Питера эти пять дней были невыносимы. Любовь и отчаяние читались в каждом взгляде, в каждом жесте. Эд Вильсон попытался привлечь свои старые связи, впрочем, безуспешно. В те дни все были в одной лодке, слишком многие отчаялись уберечь своих сыновей, а пытаться изменить что‑то – все равно что плыть против течения. «Ты должен идти, ты призван, а все, что от тебя зависит, – просто выжить, вернуться оттуда живым». Срок службы во Вьетнаме – тринадцать месяцев, или, как подсчитал однажды Питер, триста девяносто пять дней. А после его, вероятно, отправят дослуживать куда‑нибудь в Штаты, и все. Это, правда, ненадолго откладывает их свадьбу… Он пытался успокоить Пакстон. Впрочем, оба понимали, что это не так. В эти тринадцать месяцев их жизнь станет молитвой, заговором: ничего не должно случиться, Питер выживет, вернется.

Пакстон, как никогда раньше, винила себя в том, что не вышла за Питера замуж.

– Слушай, поедем в Канаду, – шептала она. Они лежали в спальне Пакстон и говорили о том, что им предстоит. Вильсоны хотели, чтобы она в эти последние дни пожила в их доме, была с ними рядом. У Пакстон была своя комната, и Питеру каждую ночь приходилось незаметно пробираться к ней в спальню, а на рассвете возвращаться к себе, вот только спать они не могли. Они устали, днем были мужественными, сдержанными, спокойными, но приходила ночь, и Питер с Пакстон оставались наедине со своей судьбой.

За эти два месяца Питер похудел, впрочем, заодно и возмужал, только в глазах появилось отчаяние.

– Я не хочу этого, но должен. Мы не можем поехать, Пакс, – сказал он тихо и закурил сигарету. Раньше Питер почти не курил, это стало привычкой на учениях в Форт‑Орде. – Что я там забыл?

– Ты юрист. Ты можешь практиковать там.

– И разбить сердце отца. Пакс, я же никогда не смогу вернуться.

– Чушь. Однажды все вернутся домой, слишком много наших в Канаде, властям придется смириться с этим.

– А если нет? Тогда я не вернусь. Малыш, не стоит рисковать всем.

А если он вообще не вернется? Никогда? Стоит ли рисковать жизнью? Положение было безвыходным: ему двадцать шесть лет, у него прекрасное юридическое образование, он помолвлен, и вот его посылают во Вьетнам. Ужас.

– Питер, пожалуйста… – Она прижалась к нему, в ее глазах стояли слезы, он чувствовал одновременно ее боль и обиду за себя. Ведь в том, что происходит, не было его вины, но принять то, что предлагала Пакстон, он не мог. Он не имеет права. Идти на эту войну он не хотел. Когда‑то в свое время Питер сжег военный билет. И все же он знал, что должен идти, ко всему прочему он же американец и хочет послужить своей стране. Питер припомнил, как их натаскивали на учениях: они должны ненавидеть «чарли», они должны знать, что «чарли» ненавидят их. И потом, все эти жуткие истории о подростках, снующих повсюду с «Калашниковыми», заброшенных штольнях, о вьетконговцах, от которых не укрыться и которые всегда готовы тебя убить. Но было и другое, о чем помалкивали: боль, страх, потеря близких, смерть. Один неверный шаг, и тебя нет.

Ты просто устал и плохо соображаешь, и молодая вьетнамка с малышом на руках падает замертво – это был твой выстрел.

И все же он готов. Он успокаивал Пакстон, мать. Он будет осторожен – никакого удальства. Новые обещания, новые клятвы, чтобы осушить слезы любимой. Они простились, Питер поцеловал ее и нежно посмотрел ей в глаза.

– Я вернусь ради тебя целый и невредимый… Мы поженимся, и будет у нас четырнадцать детей. Приготовься, Пакс. К тому времени я буду старым.

Пакстон еще не знает, что готовиться ей предстоит совершенно к другому.

– Знаешь, мы могли бы пожениться до твоего отъезда.

Он думал об этом, но жениться сейчас – в спешке, расставаясь, возможно, навсегда, в страхе потерять друг друга… Пакстон могла остаться вдовой – нет, только не это. Пакстон будет ждать его и дождется. Не этого он боялся, и потом, разве все эти годы они не были мужем и женой?

– Я люблю тебя, – прошептала она и поцеловала его, он улыбнулся и пошел к себе, уже светало. Март 1968‑го, воскресенье, на следующий день Питер уедет во Вьетнам. Впереди был трудный день.

Утром пришли Габби и Мэттью, а с ними малышка Марджи, ей было пятнадцать месяцев, она уже ходила и была страшной непоседой. Габби ждала следующего ребенка. Сразу после ленча они с Питером пошли прогуляться в сад и долго говорили там. Вернулись они расстроенные, в глазах стояли слезы… Кто не плакал в тот день…

Вечером вся семья собиралась у приемника. Транслировали – все уже сбились со счета какую за последнее время – речь Линдона Джонсона. Он обещал сократить число вылетов боевых самолетов, а потом обещал мир. Затем прозвучала потрясающая новость: он не будет выставлять свою кандидатуру на переизбрание. Было о чем поговорить, но для Вильсонов предстоящий отъезд Питера затмевал собою все.

Ночью Питер пришел к Пакстон раньше обычного, родители еще не легли спать, но ждать он не хотел, просто не мог. В комнате было тихо, они лежали обнявшись и плакали. Он не хотел умирать, не хотел убивать, не хотел этой вынужденной разлуки с любимой. И все же он пойдет на эту войну, решение было бесповоротным. Пакстон по‑прежнему винила себя за то, что не вышла за Питера раньше, но тогда ей казалось вполне разумным, что сначала нужно окончить колледж. А сейчас? Что разумно сейчас? Война, потрясшая мир своей несправедливостью, война, которую незачем выигрывать, которую мы можем только проиграть? Бессмыслица, роковая ошибка. Так думала не одна Пакстон.

Они стояли у окна и смотрели, как восходит солнце… Это утро прощания навсегда сохранится в их сердцах, это солнце запомнится навсегда.

Простившись, Питер пошел к себе, у дверей гостиной он столкнулся с отцом.

– Доброе утро, папа. – Он горько улыбнулся.

Эд Вильсон только кивнул, он не мог говорить. Он ясно помнил Питера совсем маленьким, а теперь это был взрослый, самостоятельный мужчина. Старый Эд Вильсон чувствовал, что теряет сына.

За завтраком собралась вся семья. Все старались выглядеть бодрыми, но в воздухе ощущалось напряжение, ели в молчании.

В конце концов Питер не выдержал, медленно отодвинул стул, поднялся и, опустив голову, сказал:

– Зачем вы так? – Стол был превосходен, услужливая горничная, декор в духе последних достижений американского просперити, а вокруг те, кого любил он, кто любил его. – Простите, я вас оставлю. – Искренность этих слов прорвала завесу молчаливого ожидания и настороженности, все стали говорить перебивая друг друга, горячо… Пакстон вдруг поняла, какое же это счастье – вот так просто сказать о своих чувствах, выразить свою любовь и печаль в прощальных словах. Если бы пришлось провожать ее брата, никто из родных не осмелился бы на подобную откровенность.

Спустя полчаса они уже были в пути. Они направлялись в Файерленд, на базу ВВС Трэвис. Питер был уже в форме, за спиной у него висел огромный рюкзак. На базу ему приказано было явиться к полудню, но точного времени вылета Питер не знал. Впрочем, это было уже не так важно.

Теплый солнечный день. Они ехали молча, все слова были уже сказаны. Когда они приехали, шофер мистера Вильсона вышел из машины, подошел к Питеру и крепко пожал ему руку.

Это был искренний жест, жест одобрения и гордости.

– Удачи тебе, сынок. Ни пуха ни пера. – Он был солдатом на второй мировой войне, и для него слово «война» имело вполне конкретный смысл. Но когда он шел на войну, он знал зачем, кто его враги и за что он сражается. У Питера такой уверенности не было, он лишь кивнул.

– Спасибо, Том. Будь счастлив. – Он попрощался с отцом, матерью, Пакстон. – Будьте счастливы, я люблю вас, очень люблю. – Питер в последний раз взглянул на Пакстон, прощальный взгляд, последние слова. Он отвернулся и пошел прочь, дальше он должен был идти один. «Пожалуй, так будет лучше», – подумал про себя Эд Вильсон. Прощание затягивалось и становилось невыносимым, особенно для Марджори. Что чувствовала она, видя, как самолет уносит ее дитя в никуда?

Они вернулись к лимузину, женщины едва сдерживали рыдания.

– Мы должны были пожениться, – сквозь слезы шептала Пакстон, но Марджори покачала головой.

– Никогда не знаешь, где подстелить соломки. Никто этого не знает. – И никто ничего не знал о той войне, на которую отправился Питер, солдатом которой он стал, никто не знал цену, которую он заплатит, будучи там.

– Дай Бог, чтобы он был осторожен, – тихо сказала миссис Вильсон, когда переезжали мост, возвращаясь в Сан‑Франциско.

Пакстон заехала к Вильсонам, пообедала с ними, но оставаться у них не захотела и в тот же день собрала вещи и уехала домой в Беркли. Сегодня она должна была сдавать экономику, но было ясно, что сдавать она ничего не будет. Сейчас Пакстон знала и помнила только одно: где Питер, куда он летит и что его ждет. Сначала он должен был лететь на Гавайи, затем Гуам, а после Сайгон, оттуда, если выйдет, он ей позвонит. Куда Питера направят, было неясно.

Пакстон надеялась, что никуда. Если повезет, его оставят в штабном корпусе, она настаивала, чтобы он воспользовался своим положением, он дипломированный специалист. Но назначение в правовой дипломатический корпус он не получил, в этом случае его оставили бы в Штатах, во Вьетнаме не нужны были юристы. Там было нужно пушечное мясо, живые мишени для снайперов «чарли»… Наутро родители Питера позвонили и пригласили ее пожить у них несколько дней, но Пакстон предпочла в первый день разлуки с Питером оставаться дома. Она вошла в спальню и стала перебирать его одежду, потом легла на кровать и стала воображать, что Питер рядом, вместе с нею.

Они уехали из этого дома в июне, и вот Питера нет, она одна, но здесь его вещи, они хранят запах его любимого одеколона, его тела.

Словно не было разлуки, словно он здесь. Днем позвонила Габби.

Они вспоминали и плакали.

– Я только хочу, чтобы он вернулся. – Габби чуть не рыдала. Они очень сблизились за годы учебы, а особенно за время знакомства Питера с Пакстон.

– Я тоже, – горестно произнесла Пакстон, глядя в пустоту комнаты.

– А знаешь, что сегодня за день? – вдруг спросила Габби. Пакстон не знала, ей было все равно. – Первое апреля, День дурака.

– Значит, сегодня вечером они вернут Питера и попросят прощения за дурацкую шутку, – улыбнулась Пакстон.

– Неплохо было бы, козлы… – Пакстон услышала в трубке плач маленькой Марджи, Габби нужно было идти к ней, но она обещала перезвонить, когда удастся.

Следующий звонок оказался от Питера из Гуама. Была полночь, она лежала в постели, думая о нем, это казалось чудом… она слышит его голос сквозь шум и помехи на линии. Его рейс должны объявить через несколько минут, и он звонит, чтобы сказать, что любит ее.

– И я люблю тебя, милый, береги себя…

– Я люблю тебя! – И все. Связь прервалась, голос пропал.

Пакстон легла в постель, попыталась заснуть, но сон не приходил.

На следующий день она снова не пошла в университет. Ей нужно было время, чтобы прийти в себя. Она должна была к концу года представить две зачетные работы, но со времени Форт‑Орда она к ним не притрагивалась. Напряжение было слишком велико, и результаты семестра показали это. Практически по всем предметам стояло «удовлетворительно». Она зашла в библиотеку за книгами, которые заказала бог весть когда.

Вдруг Пакстон поняла, что не знает, что делать со всем этим, ее охватило смутное чувство тревоги, почти страха: она не успеет, не сможет закончить университет.

Позвонила мать Питера. Она не знала, что Пакстон разговаривала с ее сыном. Марджори просто хотела поговорить с Пакстон, узнать, все ли у нее в порядке. Все в порядке. Разве что какое‑то странное ощущение, возникшее в ней недавно, ощущение, будто ее уносит подводное течение. Казалось, все качается, плывет, и голоса, которые она слышит, будто бы Доносятся сквозь толщу воды. Какое‑то глухое равнодушие, забвение всего, ничто больше не существовало. Ей просто хотелось спрятаться, просидеть все время дома, пока не вернется Питер. Он обещал: они обязательно встретятся на Гавайях или еще где‑нибудь. Питер действительно не знал, куда, как далеко его зашлют, но в одном он был уверен: несмотря ни на что, он встретится с Пакстон.

– Береги себя, – попросила ее миссис Вильсон, и Пакстон пообещала, как раньше обещал ей Питер. Она повесила трубку, но вдруг подумала, не позвонить ли ей Квинни в Саванну. Но расстраивать ее не хотелось.

Вечером Пакстон включила телевизор, она знала, что Питер уже в Сайгоне. Сообщения из Вьетнама… Все вдруг ожило, пришло в движение: каждый кадр, каждое слово сообщения стало емким, почти материальным, во все это была вовлечена жизнь Питера, ее жизнь. Но не новости из Вьетнама стали потрясением дня, а то, что следовало сразу за ними. Темная история…

Очередное сообщение о докторе Кинге, мелькание кадров, на экране бегущие люди, какой‑то отель… крики, а затем голос за кадром: «Доктор Мартин Лютер Кинг убит в Мемфисе». Мертв, в него стреляли. Она смотрела на экран и ничего не понимала.

Мир сошел с ума. Питер во Вьетнаме… Мартин Лютер Кинг убит… кому‑то это было нужно – эта смерть и забвение всего, за что он боролся. Она медленно опустилась в кресло, вслушиваясь в слова диктора. Но поверить во все это… В тот же вечер она узнала о прошедших по всей стране беспорядках. Отчаянная попытка выразить протест тех, кто еще совсем недавно оплакивал Кеннеди. Все эти годы они несли эту боль в себе, но сейчас… Чаша была переполнена, новой боли не было места.

Пакстон сидела в поблекшей в сумерках гостиной и плакала, зазвонил телефон, но на этот раз она не подошла к нему. Зачем?

Она знала, что это не Питер. Возможно, кто‑то из знакомых, приятелей, желающих пособолезновать ей, отвлечь ее, а она ничего этого не хотела – ни говорить, ни слушать. Не желает она быть частью мира, в котором не находится места для людей, подобных доктору Кингу. Пакстон вновь включила телевизор и услышала новые подробности. Слезы потекли по ее щекам, она почувствовала, что теряет веру и оплакивает саму себя. «Почему?» Безмолвный вопрос – безмолвный ответ.

Унылая неделя, все это время Пакстон просидела дома. В ночь на воскресенье ей приснился жуткий сон, странные птицы кружили над ее головой, в их кружении было что‑то грозное, пугающее. Проснулась она оттого, что звонил телефон, слава Богу, это был лишь сон. А телефонный звонок в итоге оказался дверным. Она недоумевала, кто бы это мог быть? Она накинула свитер Питера поверх ночного халата, выбежала на кухню, чтобы посмотреть, кто пришел, но никого не увидела. Босая, заспанная, пошла открывать. Каково же было ее удивление, когда у распахнутых дверей Пакстон обнаружила отца Питера.

– Привет… Я… так странно… как поживаете? – Она поцеловала его, пристально посмотрела ему в глаза и увидела, что они влажные, он еле сдерживал слезы, что‑то случилось.

Что‑то страшное, она инстинктивно отшатнулась от него, словно страшась близости того, что он принес с собой.

– Что‑то произошло? – Она стояла такая юная, Красивая, взволнованная, и старый Эд просто смотрел и качал головой, сдерживая слезы, в поисках нужных слов. Он сам должен сказать ей об этом, он знал, Питер хотел, чтобы это было именно так.

– Нам позвонили сегодня вечером… – Марджори осталась дома, она не могла, это было выше ее сил, Эду Вильсону пришлось взять все на себя. – Пакси… – Не так просто сказать об этом. – Он подошел к ней и крепко обнял, на какое‑то мгновение Пакстон представила, что это был не он, а его сын. – Он погиб в Дананге. – Это было сказано очень тихо, Пакстон еле расслышала. – Его послали на Север, едва он прибыл. Он патрулировал ночью… Такой неопытный, просто его подставили. – Пакстон не могла понять, о чем это он, впрочем, ей было все равно: закрыть уши и не слышать. – Питер стоял на аванпосту… – Тут Эд Вильсон не выдержал и заплакал. – Он погиб не в сражении… он был убит в «дружеской перестрелке», так они это называют. Один из наших парней струхнул, подумал, что это вьетконговцы, и открыл огонь. Ошибка, говорят, так бывает, Пакс… – Он плакал, а ведь пришел сюда помочь, как‑то поддержать Пакстон Питер мертв. – Наш мальчик стал мишенью…

В пятницу привезут его тело… И все. – Страшная тяжесть сдавила его грудь, эти слова были сказаны. Пакстон ощутила прилив ненависти к нему, ей вдруг захотелось заставить его отказаться от этих слов.

Она безудержно разрыдалась у него на груди, и в атом порыве ее руки и волосы метались как у безумной.

– Нет!.. Этого не может быть!.. Нет, нет… Я этого не слышала!

– Я не хотел, Пакси… Но ты должна знать. – Он посмотрел на нее горестно – человек, когда‑то голосовавший за бомбардировку Вьетнама, теперь потерявший там сына. – Погиб бог знает за что. – А вспомнилась ему сейчас только улыбка маленького мальчика, нет, не то, как он должен выглядеть теперь, то есть как он выглядел… в канун первого апреля. Дня дурака. Во Вьетнаме Питеру удалось продержаться не больше недели, он приехал туда в среду, а в воскресенье его уже не стало. Пять дней. Пять дней на то, чтобы убить его. Так просто: при «дружеской перестрелке»… убит парень, которого она любила, сын, его единственный сын.

– Служба через неделю, но Марджори хотелось, чтобы ты пожила пока с нами… Я думаю, что так будет лучше… – Пакстон кивнула, ей хотелось быть с ними, сейчас Это были самые близкие люди, ее родные, ее семья, а что, если, оставшись с ними, она однажды вдруг – чего не бывает – дождется звонка… Это будет Питер, и он скажет, что возвращается, а все остальное лишь шутка, парень стрелял холостыми, с ним все в порядке, и он надеется, что уж где‑где, а на Гавайях они встретятся обязательно.

Пакстон ушла к себе, она открыла дверь в спальню, ее охватило странное чувство, полная отрешенность; кое‑как она оделась и стала складывать вещи, свои и Питера. У дверей ее ожидал Эд Вильсон. Он заметил, что Пакстон забыла закрыть дверь, и сделал это за нее, помог ей перенести вещи. Они сели в машину и выехали на проезжую часть.

– Во всем виновата я, правда? – спросила Пакстон, когда они проезжали мост. Пакстон смотрела прямо перед собой, на городской ландшафт. Все в печали, все в тоске. Слишком многие умерли в эти дни… доктор Кинг, Питер… казалось, все умирает, все обречено.

– Не надо так говорить, Пакстон. В этом нет ничьей вины, разве что того парня, который неосторожно нажал на курок, случай. Рука судьбы. Ты должна это знать.

– Если бы мы поженились, у него была бы отсрочка.

– Кто знает, может быть, случилось что‑то еще. Например, он мог уехать в Канаду, бежать, натворить черт знает чего.

Вообще‑то, я думаю, он просто знал, что должен идти, потому что его призвали. Мне нужно было настоять на его отъезде в Канаду, просто заставить, а я этого не сделал. Тоже мог бы винить себя. Не надо… иначе мы сойдем с ума.

Пакстон посмотрела ему в глаза, она хотела выведать правду:

– Вы ненавидите меня, потому что я не вышла замуж за Питера?

– Я не могу никого ненавидеть. – В его глазах стояли слезы, он похлопал ее по плечу и отвернулся. – Я хочу одного – чтобы он был с нами.

Она кивнула. Больше говорить Пакстон не могла, она была благодарна Эду за прощение, за милосердие. Она сидела суровая, строгая" желая одного: чтобы их слезы смыли боль, тоску, гнев, а на смену им пришла усталость. Когда они приехали в город, Габби была уже дома и ждала их, миссис Вильсон уже оправилась от первоначального шока, но выглядела совершенно изможденной. Обе плакали, а малышка Марджи скучала и хныкала, предоставленная самой себе. Мистер Вильсон сразу же ушел к себе в кабинет, сославшись на дела. Женщины остались одни. Они вспоминали Питера, сына, брата, любимого, его слова, истории о нем. Иногда смеялись, но чаще плакали или просто сидели в молчании, вспоминая.. Невозможно поверить, что его больше нет среди живых, он больше не позвонит, не улыбнется.

После утреннего звонка последовала официальная телеграмма.

Она подтвердила: «Питер Вильсон погиб». Габби уехала с Мэттью домой. Пакстон, разбитая и усталая, вошла в комнату для гостей, которая служила ей спальней.

Остаток недели она провела у Вильсонов, помогая миссис Вильсон по дому: это давало возможность обеим высказаться, поддержать друг друга. Пакстон подумала было позвонить домой, но зачем?

Даже Квинни она не осмеливалась сказать о случившемся. Произнести это – значит сделать реальным, ее же страшила всякая мысль об этом. В субботу утром позвонили из форта и сообщили, что они могут забрать останки, еще они передали соболезнование от правительства США. Это переполнило чашу. Мистер Вильсон вошел в библиотеку помрачневший и сказал о звонке, через час он, Марджори и Пакстон отправились в штаб‑квартиру комитета Армии спасения. Кроме них, в холле были еще две семьи. Их боль была так же сильна, их сердца кровоточили, на лицах печать судьбы: их сыновей больше нет.

Питер лежал на катафалке в простом сосновом гробу, покрытом национальным флагом. Их пригласили пройти внутрь небольшой комнаты и оставили наедине с Питером. «Останки»…

Теперь стало очевидным, что его больше нет… он бал… Пакстон зарыдала, миссис Вильсон медленно опустилась на колени и беззвучно плакала, мистер Вильсон стоял рядом, пытаясь как‑то их утешить, но его слов никто не слышал.

– Успокойся, милая… не надо… – Это сказал Питер, Пакстон слышала его голос. – Все в порядке… я люблю тебя… – Картины, всплывавшие в памяти, были столь отчетливы, голос столь проникновенен…. Не может быть! Он жив!.. Но это не так. Он погиб. Он ушел навсегда.

Они долго пробыли в комнате: последняя встреча с Питером, разлука навсегда. Наконец Эд Вильсон помог жене подняться и, взяв Пакстон за руку, повел женщин к выходу, в солнечный апрельский полдень. Но жизнь отныне потеряла всякий смысл. Не важно, куда ты направлялся и откуда, что ты делал, что говорил, ведь Питера не было.

Они шли медленно, возвращаясь домой. На катафалке осталось тело Питера, этой ночью его перевезут в другое место, куда придет Пакстон и проведет всю ночь, прощаясь с любимым. Неужто в этом ящике ее Питер? Она опустилась у гроба на колени, коснулась дерева, провела по латунным ручкам кончиками пальцев.

– Привет, – прошептала Пакстон, – это я.

– Я знаю. – Она почти слышала голос, такой знакомый, глаза, глаза Питера, волосы, губы, она целовала их всего неделю назад. И то же лицо в ящике, к которому она припала. Лицо парня. которого она любила, – там, в ящике. Кто‑то захочет, чтобы она поверила, что Питера нет с нею. – Ты в порядке? – Питер спрашивал ее, а она лишь качала головой, в ее глазах стояли слезы.

Не могло ей быть хорошо, и не будет. Когда умер отец, было то же самое. Когда теряешь того, кого любишь, начинаешь верить лишь в печаль утраты, боль. Какая‑то часть тебя навсегда останется израненной, уязвимой, в глубине себя ты всегда будешь ощущать это.

Долго Пакстон стояла на коленях, чувствуя, что он рядом, желая найти покой, но не обретая его. Только боль утраты, злость на того парня, который «случайно» спустил курок. «Дружеская перестрелка»… Даже фраза какая‑то бестолковая, как будто что‑то меняло или оправдывало, что Питер был убит американцем, а не солдатом северо‑вьетнамского ополчения.

В понедельник состоялась панихида, она была короткой. Сообщение о смерти Питера появилось на первой полосе «Сан» и еще нескольких газет. На панихиду пришли многие одноклассники, друзья, родственники, даже учителя. Пакстон была представлена как невеста Питера. Они ведь были почти женаты. И как никогда ранее, Пакстон ревновала Габби. Если бы у нее был ребенок от Питера, в ее жизни навсегда осталась бы часть его.

Сейчас ей двадцать два… двадцать два ей, влюбленной в Питера с восемнадцати, она жила с ним три года. Только теперь Пакстон поняла, что Питер навсегда в ее сердце.

Еще один день она провела с Вильсонами, но на следующий, почувствовав себя чужой, ненужной, вернулась в Беркли. Вероятно, ее возвращение было бессмысленным. Она безнадежно отстала, ее академическая карьера была под угрозой. Защита диплома в июне стала невозможной, впрочем, Пакстон сейчас волновало не это.

В мае она взяла академический отпуск, к лету она должна была рассчитаться со всеми долгами. Как‑то ей позвонил ее брат.

Пакстон так давно не слышала его голоса, что сначала не могла разобрать, с кем говорит. Но акцент выдал его.

– Привет. – Пакстон наконец узнала голос брата.

– Что‑то случилось? – Теперь она реагировала на телефонные звонки только так. С тех пор как месяц назад умер Питер, Пакстон не ждала ничего хорошего от них и была спокойна, только когда никто не звонил.

– Нет… я. – Он запнулся, лгать не хотелось. Они были не слишком уж дружны, и, как говорить с Пакстон, он не знал. – Мама просила меня позвонить.

– Она больна? – Или что‑то с Аллисон, или с малышкой, Пакстон не могла представить, что же случилось, она ждала.

– Нет, мама в порядке. – Он не знал, что сказать, помедлил, но выхода не было. – Пакстон, Квинни… – Ее сердце дрогнуло, ей хотелось немедленно положить трубку, она не желала знать. Пакстон долго молчала, ждала, судорожно сжимая телефонную трубку. – Квинни умерла этой ночью, во сне, Пакс.

Сердце не выдержало… все. Мама подумала, что ты должна знать, она попросила меня позвонить.

Конечно, она могла сама позвонить, но не стала.

– Да… я… да.,. – Пакстон не находила слов. Из ее жизни ушел еще один любимый человек, больше никого не осталось. – Спасибо, Джордж. – Он услышал не голос, а всхлип. – Ты знаешь, когда похороны?

– Одна из дочерей взяла ее к себе. Вероятнее всего, завтра. Мама пришлет цветы от всех нас. Она говорит, что тебе не стоит ехать, впрочем, как знаешь. Похороны в негритянском квартале. – Он подозревал, что немногие из их знакомых поймут Пакстон, даже зная ее привязанность к Квинни. Скорее всего она будет единственной белой на этой панихиде.

– Все же я поеду. – Голос был невыразительный, тусклый. – Спасибо за звонок. – Пакстон повесила трубку, помедлила какое‑то время, затем стала собираться и к полудню уже была в Сан‑Франциско. Остановилась на побережье, вышла к воде. Мысли ее были о любивших ее и любимых ею, об ушедших: Квинни, Питер, одиннадцать лет назад отец. Будто все они взывали к ней «оттуда», ждали ее. Пакстон должна была продолжать жить одна. Это жестоко – одна, и никого рядом. За нею ухаживали, даже звали замуж, но, с тех пор как не стало Питера, она почти не замечала окружающих. Пакстон даже не представляла, что кто‑то может занять его место. Габби как‑то пыталась познакомить ее с одним парнем, другом Мэттью, но безуспешно.

Пакстон развернулась и поехала обратно. По пути она завернула к Вильсонам, но их не оказалось дома. Как они живут без Питера, зная, что его нет, что он никогда не вернется? Как они мирятся с этим? Иногда Пакстон просто хотелось умереть, заснуть и не просыпаться, лишь бы не оставаться одной.

На следующий день Вильсоны позвонили. Им передали, что заезжала Пакстон. Пакстон, услышав голос матери Питера, поняла, что та уже оправилась от потрясения. Ее уже волновала маленькая Марджи, о сыне она говорила сдержанно, без эмоций.

А днем ей позвонила ее мать, она сожалела о Квинни и интересовалась, как у Пакстон с защитой. Месяц назад она, Аллисон и Джордж планировали приехать к ней на защиту. Пакстон все думала позвонить им, но не решалась.

– Кое‑что изменилось, – сухо сказала она.

– О чем ты? – В голосе матери прозвучало беспокойство.

– Раньше сентября я вряд ли смогу защититься, я отстала от курса. Я просто закончу дипломную работу, речь идет о получении степени. Диплом мне вышлют потом. Мама, это не так уж важно.

Мне очень жаль… Вряд ли я закончу университет, понимаешь? – Она говорила безучастно, диплом волновал ее сейчас меньше всего.

– Вот как. Просто вышлют диплом? – переспросила Беатрис. – Очень жаль.

– Да нет, все в порядке.

– А почему бы тебе не попытаться сдать экзамены в июне? – В вопросе была некоторая доля упрека.

– У меня свои планы, мама. И сейчас уже много дел.

– Каких? – Расспросы можно было и не продолжать.

Беатрис догадывалась, что Питер и Пакстон все еще вместе и что ее дочь страдает. Их отношения задевали ее за живое.

– Я пойду работать в школу. – Она пыталась как‑то отвлечь мать от неприятного разговора, хотя преподавать в школе Пакстон никогда не стремилась. Окончить университет, найти работу, на Рождество съездить домой.

Мысли Пакстон были далеки от университетских проблем.

Питер, только он. А университет – дюжина контрольных и зачетов – зачем? Она вспомнила последние пять‑шесть месяцев учебы.

Удивительно, что ее еще помнят в университете и дают возможность получить степень. На днях ей позвонил декан, его интересовала причина ее низкой успеваемости за этот семестр. Пакстон рассказала ему о гибели Питера под Данангом. Похоже, декан счел это достаточно основательной причиной.

В июне Пакстон потихоньку начала приходить в себя. Однажды она возвращалась домой из библиотеки. Был поздний вечер, вдруг по улице разнесся пронзительный крик. Она обернулась и увидела бегущих навстречу людей. Что могло случиться? Несчастный случай? Демонстрация? Вокруг уже собралась толпа, все спрашивали, что случилось. Происходящее напоминало 1963 год: бегущие с плачем люди, включающие транзисторы, спешащие домой, чтобы услышать по телевизору официальную версию, узнать подробности.

У Пакстон похолодело сердце. Она еще не знала, что произошло, но предчувствия были самые тягостные.

– Что все это значит? – спросила она у стоявшего рядом парня и вдруг услышала донесшееся из транзистора: «Роберт Фрэнсис Кеннеди застрелен… в Лос‑Анджелесе…»

– Кеннеди? – переспросил кто‑то, и ему кивнули в ответ.

Еще один Кеннеди. Еще один мертвый Кеннеди. А еще Мартин Лютер Кинг и Вьетнам… Квинни… Питер… Слишком много смертей. Невыносимо много. Как тяжело жить в мире, откуда уходит надежда, где нет будущего. Никому не нужны перемены, их идеи, их желание сделать добро? Похоже, пламя угасло.

– Тес… Он!.. Быть не может! – Звук сделали погромче, послышалось: «Роберт Кеннеди мертв. В него стреляли во время произнесения приветственной речи после победы на предвыборах в Калифорнии». Кеннеди победил и проиграл в одно и то же время. Ценою стала жизнь, которая была потерей для его жены, детей, целого народа. Пакстон немного послушала и пошла прочь, она направлялась домой. Книги Пакстон оставила на ступенях библиотеки. Они ей больше не нужны.

Она сидела на кухне, одна, просто смотрела в окно, ничего другого ей не оставалось. Нечего делать, нечего желать. Пакстон уже знала все, что хотела, и уроки, которые ей были даны, стоили дорого. Осталась одна печаль. Не боль, не отчаяние, не горечь, лишь печаль. Кеннеди убит, слишком многие убиты. К этому моменту во Вьетнаме погибли уже двадцать две тысячи девятьсот пятьдесят один человек.

В этот вечер Пакстон упаковала некоторые из своих вещей, остальные сложила в шкаф и легла спать. Наутро наскоро собралась и поехала в офис к Эду Вильсону. Она вошла, Эд поднял голову и посмотрел на нее. Пакстон явно была не в себе. Это он понимал – многие в редакции были поражены смертью Кеннеди. Еще один Кеннеди, на этот раз брат. Еще одна жертва. Но казалось, Пакстон была далека от всего этого. Она, красивая и молодая девушка, выглядела холодной и… постаревшей. Словно бремя лет оставило отпечаток на ее лице, отразилось на том, как Она говорила, будто уже ничего не чувствуя. Слишком многое она утратила за эти дни – основание для веры и жизни. Она всегда верила в добро, счастье, искренность, а все оказалось блефом. Хеппи‑энда не будет. Никогда. Слишком многое выпало ей, и повидавший виды Эд Вильсон, скорбя по сыну, искренне сочувствовал Пакстон.

– Что я могу для тебя сделать? – Он был очень серьезен, почти суров, но, когда Пакстон обняла его и поцеловала, ласково посмотрел на нее и улыбнулся.

– Ты похудела. Тебе нужно почаще заходить к нам на обед, а заодно и на ужин.

– Я оставила вещи Питера дома, в Беркли. – Пакстон сказала это таким странным тоном, что он с удивлением поднял на нее глаза.

– Ты куда‑нибудь собираешься?

Она помрачнела, было какое‑то отчаяние в ее глазах страшно даже расспрашивать.

– Это зависит от вас, – тихо сказала Пакстон. – Я решила оставить университет.

– Я думал, у тебя есть шанс получить степень. – Эд был в курсе проблем Пакстон. Он знал, насколько важно для Пакстон было закончить университет, поэтому ее слова поразили его. – Почему, Пакстон? – Он говорил как отец, она не могла не улыбнуться. За эти четыре года Эд Вильсон действительно стал ей отцом, а может быть, и больше. Интересно, поможет ли он ей сейчас. Впрочем, если не он, то можно найти кого‑нибудь другого.

– Мне нужна работа.

– Она у тебя будет, но не правильнее ли сначала получить степень в Беркли? Зачем спешить?

– Я оставляю университет. – Уезжая из дома этим утром, Пакстон знала, что не вернется, что уезжает навсегда. Она взяла лишь некоторые из вещей, самые дорогие, три томика стихов, которые ей подарил Питер, и часы, которые он носил с детства.

– Я хочу поработать для вас, мистер Вильсон.

– Здесь? – Что‑то в ее глазах подсказывало ему, что Пакстон ждет от него большего, чем он услышал. Он не ошибся.

В ответ Пакстон покачала головой.

– Нет не здесь. И не где‑то вообще, а в Сайгоне. Я хочу уехать в Сайгон. – Она сказала это очень спокойно, но глаза ее почему‑то расширились. Пакстон хотела уехать, но не просто уехать, а отыскать Питера, а если нет, то умереть или отомстить…

Эд Вильсон предполагал, что убийство Роберта Кеннеди вызовет шоковый эффект. Пакстон испытала его на себе. Она была надломлена, вся она была в напряжении: молодая американка, ей было много дано, теперь все потеряно. Но, что бы ни влекло ее в Сайгон, Эд Вильсон не собирался ей в этом потворствовать.

– Это невозможно.

– Почему? – В глазах Пакстон блеснул огонь, и он понял, как бы она ни ошибалась, она приняла твердое решение.

– Потому что там место военным корреспондентам. Господи, Пакстон, это военная зона. Ты знаешь, что там может случиться. Даже если тебя не пошлют в район боевых действий, тебя может накрыть в баре за коктейлем, ты можешь погибнуть в «дружеской перестрелке», как Питер.

Упоминание имени Питера больно задело обоих, но Эд знал, что он должен сказать это ради ее же блага. Однако Пакстон настаивала.

– Некоторые и помоложе меня едут туда, чтобы быть убитыми…

– Этого ты хочешь? – Эд спросил, и на глаза его навернулись слезы. – Умереть там, где умер Питер? Это твой долг перед ним? Это все, что ты можешь в жизни, Пакстон? Я знаю, как больно вам, молодым, сейчас. Вы думаете, что вся Америка летит к чертовой матери, но я не уверен, что вы правы. И ехать в Сайгон за смертью – это не протест.

– Я хочу сказать людям правду, какой бы она ни была. Я сама хочу понять, что там происходит, без того, что мне подсовывают в вечерних газетах. Мне надоело, я устала сидеть в библиотеке, в тепле и покое, готовясь провести остаток жизни за книгами о том, как живут и умирают другие.

– Значит, ты сама хочешь умереть? – Он пытался как‑то повлиять на нее.

– Нет, я хочу правды. А вы? Неужели вы не хотите узнать, почему погиб Питер? Однажды мы уберемся из Вьетнама, а сейчас я хочу знать, почему мы до сих пор там. Если на то пошло, то лучше поеду туда я, а не усталая репортерша с затасканными политическими убеждениями… Я не хочу умереть, но если я умру, это будет во имя добра, правды.

– Пакстон. – Он покачал головой. – Ничто не стоит жизни. Ничто не стоило смерти Питера. Эта война не стоит твоей жизни. Я был не прав. Это не наше дело, не наша земля.

Мы обречены. Рано или поздно мы проиграем. Мне хотелось бы увидеть наше поражение. Никогда не думал, что смогу сказать такое. На днях я встречался с министром обороны Кларком Клиффордом, он окончательно убедил меня. Если тебе нужны факты, пойди поговори с ним. Я дам тебе работу где захочешь, но здесь, в Штатах. Информацию ты найдешь и здесь, но во Вьетнам ты не поедешь. Если что случится с тобой, я не переживу этого. Мы должны беречь друг друга в память о Питере. И ты должна, Пакстон. – Он строго посмотрел на девушку, но, похоже, уговоры на нее не действовали.

– Я должна больше. – Она опустила глаза, она сказала это человеку, который был отцом Питера, который мог стать ее свекром, но уже никогда им не станет. – И вы тоже, мистер Вильсон. – Пакстон поднялась, она приняла решение. – Я не буду отсиживаться здесь, пока кто‑то за меня ищет ответы. Я поеду. Не важно, пошлете меня туда вы или кто‑то другой. На худой конец, поеду сама и буду присылать сюда репортажи.

Может, найдутся те, кому это будет нужно.

– Пакстон, я… – Эд встал, пристально посмотрел на девушку и коснулся ее плеча.

– Я должна.

Он стоял и смотрел на нее. Пакстон все та же девушка, которая должна была стать женой его сына, но она повзрослела.

Разочарование, боль потери, страдание стали вехами ее роста.

– Позволь еще раз поговорить с тобой. Ты можешь подождать. Подумай полгода. Тогда мы поедем вместе. – В его голосе звучала надежда.

– Нет, нас обманывают. Я сейчас хочу узнать все сама.

– Пакстон, ты не знаешь, что значит быть корреспондентом в таком месте, как Вьетнам. Ты не понимаешь, что это значит: получить командировку туда. Для этого нужны годы и опыт.

Пакстон печально улыбнулась.

– А вот чтобы посылать наших парней на смерть, годы не нужны. Их просто грузят на корабли и везут умирать. Я готова, мистер Вильсон, я знаю. – Она переубедила Вильсона‑журналиста, оставалось убедить Вильсона‑отца, который был готов сделать все, чтобы остановить ее. – Вы поможете мне? – Она смотрела ему в глаза, в глаза, в которых стояли слезы.

Не может он послать Пакстон туда, где погиб его сын, не имеет права. Но если не он, то кто‑то другой пошлет ее в район боевых действий, а может, и на смерть. А он может защитить ее, уберечь.

– Хорошо, я согласен. Но ты должна будешь делать только то, что скажем тебе мы, и точно следовать директивам.

Впервые за все последние месяцы Пакстон почувствовала себя счастливой, она добилась своего.

– Ты меня поняла? – Эд говорил с нею, как с капризным ребенком, которому позволили войти в герцогские владения, но при одном условии… – Ни загородных вечеринок, ни демонстраций новых коллекций одежды… ясно?

Пакстон рассмеялась. Не похоже было, чтобы речь шла об отъезде новоиспеченной журналистки в Сайгон.

– А ты это серьезно? Может, мне все же стоит попробовать отговорить тебя.

Пакстон покачала головой. Эд тяжело опустился в кресло, он проиграл. Лицо Пакстон просияло. Она знала, что должна это сделать, впервые за долгое время она поверила в себя. Но счастлива ли она?

– Я обещаю, что это будет хорошая работа.

В глубине души Эд ее понимал и по‑своему радовался за нее. И все же он предпочел бы, чтобы причиной радости Пакстон был симпатичный парень, с которым она бы познакомилась.

Это было бы куда более безопасно.

– Меня не волнует качество твоей работы. Меня волнует твоя жизнь, – оборвал он ее. – Позаботься о ней, пожалуйста. – Он провел рукой по седым волосам – жест Питера. Та же линия лба, то же лицо, глаза. Он посмотрел на Пакстон, в его глазах был страх.

«Господи, что скажет Марджори…» – Я совсем забыл сказать о Габби… Габби вчера родила мальчика. Его назвали Питер.

Пакси радовалась за нее. Жизнь за жизнь. В то время, когда не стало Роберта Кеннеди, на свет появился малыш Габби, принеся в этот мир новую надежду. Души свободны, их воплощение не предугадать, но всегда на смену одной мечте приходит другая. Это магия. Это жизнь.

– Я рада за них. Габби в порядке?

– Да. Она позвонила нам сразу. Если верить Мэттью, все прошло благополучно.

Пакстон кивнула. Странно, она увидит мальчика, которого назвали в память о Питере. А для нее не будет ни детей, ни мужчин. Она хотела одного: уехать во Вьетнам и добиться правды. Странно, как сильно изменилась ее жизнь. Мечты ушли: она хотела в Гарвард, а вместо этого получила Беркли и Питера. А теперь вот Пакстон волнует эта война, она уезжает в Сайгон, чтобы узнать правду и рассказать о ней американцам, чтобы они знали, за что их мужья и сыновья умирают во Вьетнаме.

– Когда я смогу отправиться? – Пакстон хотела поставить точки над i, Эд знал эту ее черту. Он посмотрел на календарь, сделал несколько замечаний на полях еженедельника и обратился к ней:

– Это не займет много времени. Я поговорю с нашими информационными бюро в Сайгоне и узнаю, какие документы нужно подготовить…

– Я не хочу ждать полгода.

– Я думаю, тебе не придется ждать слишком долго, это займет неделю, ну, может, две‑три от силы. Нам потребуется оформить выездные документы, собрать последние сводки, тебе нужно сделать прививки. Давай положим недели две. Такой расклад устроит тебя?

Пакстон кивнула, удивленная, что добилась своего. Она улыбнулась.

– Вполне подходит. Я, пожалуй, съезжу пока домой, попрощаюсь с матерью.

– Так и сделаем. Я позвоню в Саванну и сообщу, когда нужно будет вернуться. Ты можешь сделать прививки дома. Их немного, думаю, твой брат, если захочет, поможет тебе. – Эд очень хотел, чтобы родственники отговорили ее от этой поездки, но, к сожалению, хорошо знал характер Пакстон – если она что‑то решила, ничто не остановит ее. У девушки сильная воля и доброе сердце, и лучше, чем кто‑либо другой, Эд представлял, что она пережила за последнее время. Он вышел из‑за стола и подошел к Пакстон. – У нас был очень трудный год, Пакс. Я надеюсь, ты не совершишь непоправимой ошибки. – Эд притянул ее к себе и поцеловал в макушку. – Мы не хотим потерять и тебя.

– Вы не потеряете, – прошептала она и прильнула к отцу Питера. Удивительно, но она была уверена, что с ней все будет в порядке, ведь у нее был перед Богом заступник – Питер.