ВСЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ ВЕРНУЛИСЬ: ПРАЗДНИК

Нефритовый аэрокар достиг ранчо и парил в воздухе.

– Здесь ничего не изменилось с тех самых пор, когда время похитило вас у меня. Все в доме осталось как прежде и сохраняет все особенности и мельчайшие детали вашего времени – вашей дорогой эпохи Рассвета. Я сделаю вас счастливой, Амелия. Я исполню любой ваш каприз, любую прихоть. Теперь, когда я много глубже знаю ваши потребности и хорошо знаком с вашими обычаями, вы перестанете считать меня таким наивным, как прежде, когда я добивался вас. Кажется это было так давно!

– Все осталось как прежде, – повторила она задумчиво, – Но мы – нет.

– Я возмужал, – согласился он, – теперь я подходящая пара для вас.

– О! – улыбнулась она. Легкий укол сомнения.

– Ведь вы не любите другого? Капитан Бастейбл… Дьявольский огонек промелькнул в ее глазах.

– Он джентльмен с превосходными манерами. И его осанка – такая военная выправка, – лицо ее оставалось серьезным, но в глазах был озорной блеск. – Пара, которую одобрила бы любая мать. Не будь я уже замужем, мне позавидовали бы в Бромли, но я замужем, конечно, за мистером Андервудом.

Катер приземлился по спирали среди благоухающих розовых клумб и декоративных горок, которые Джерек когда‑то создал для нее. Он спросил нервозно.

– Ваш муж сказал, что… «разделит» вас!

– Даст развод. Я должна появиться в суде – за миллион лет отсюда. Кажется (отвернувшись, чтобы он не мог увидеть ее лица), я никогда не буду свободной.

– Свободной? Свободной? Ни одна женщина не была когда‑либо более свободной. Вы попали в эпоху Триумфа Человечества – где исполняются все желания и нет врагов. Вы можете жить в свое удовольствие. Я – ваш покорный слуга. Ваши мечты станут моими, дражайшая Амелия!

– Но муки совести, – напомнила она. – Могу я быть свободной от этого?

Его лицо омрачилось.

– О, да, конечно, я совсем забыл про вашу совесть. Значит, вы не оставили ее там? В Эдеме? В раю?

– Там? Где я нуждалась в ней больше всего?

– Разве? Мне казалось, вы думаете иначе.

– Тогда прокляните меня как лицемерку. Все женщины таковы.

– Вы противоречите себе и явно без особого желания.

– Ха! – она первая покинула экипаж. – Вы отказываетесь обвинить меня, мистер Карнелиан? Не хотите играть в эту старую игру?

– Я не знал, что это была игра, Амелия. Вы расстроены? Ваши плечи выдают это. Простите.

Она обернулась к нему, и ее лицо смягчилось. Недоверие в глазах быстро исчезало.

– Это что, проверка на женственность? Я обвиняюсь в?…

– Все это бессмысленно.

– Почему? Здесь на Краю Времени есть какая‑то степень свободы, смешанной со всеми вашими жестокостями.

– Жестокостями?

– Вы держите рабов. Походя уничтожаете все, что наскучило вам. Разве у вас нет сочувствия к этим путешественникам во времени, вашим пленникам? Я тоже была в плену – и сидела в ваших питомниках. Меня выменяли на Юшариспа. Даже в моем девятнадцатом веке подобное варварство изжило себя!

Он принимал ее упреки, склонив голову.

– Значит вы должны научить меня, как будет лучше, – сказал он. – Это и есть «мораль»?

Она вдруг была ошеломлена степенью своей ответственности. Что она несет Парадизу – спасение или комплекс вины? Она колебалась.

– Мы обсудим это со временем, – она закрыла тему.

Парочка забавных попугаев приветственно высвистывала какую‑то мелодию, пока наши путники спускались к ранчо по извилистой мощеной тропинке между заборчиками из кустарника. Готическая красно‑кирпичная копия ее бромлейского дома возвышалась в ожидании хозяев.

– Дом такой, каким вы оставили его, – гордо сообщил Джерек. – Но в другом месте я построил для вас «Лондон», чтобы вы не тосковали по дому. Вам еще не разонравилось ранчо?

– Оно такое, каким я помню его.

По ее тону он понял, что она разочарована.

– Вы, наверное, сравниваете его сейчас с оригиналом? Оно вполне похоже на оригинал.

– Но остается жалкой копией, да? Покажите мне…

Она подошла к крыльцу, скользнула рукой по крашеным доскам, чуть коснулась лепестков цветущей розы (из которых ни одна не завяла с тех пор, как она исчезла).

– Боже, как давно это было! – прошептала она. – Тогда у меня была потребность в чем‑то знакомом. Я не могла без этого обойтись, как без воздуха.

– А сейчас можете?

– О, да. Я – человек. Я – женщина. Хотя, конечно, есть более важные вещи. В те дни я чувствовала, что я в аду – отверженная и презренная – в компании безумца. У меня не было выхода.

Джерек открыл дверь с мозаичными панелями. В сумерках холла темнели горшки с цветами, картины и персидские ковры.

– Если есть дополнения… – начал он.

– Дополнения! – она немного оживилась, осматривая холл недовольным взглядом. – Не нужно, я думаю.

– Слишком загромождено? Не хватает света? – закрыв дверь, Джерек занялся освещением.

– Дом мог бы быть больше. Больше окон, может быть, больше солнца, больше воздуха.

Он улыбнулся.

– Я могу убрать крышу…

– Вы в самом деле можете! – она вдохнула глубже. – Хотя здесь не так затхло, как я ожидала. Сколько времени вас здесь не было?

– Трудно сказать. Это можно узнать, только поговорив с нашими друзьями. Они знают. Мой диапазон запахов сильно расширился с тех пор, как я посетил 1896 год.

Я согласен, что был слаб в этой области. Но тот мой соломенный тюфяк так обогатил…

– О, все в порядке, мистер Карнелиан. Пока, во всяком случае.

– Скажите, что вас так тревожит? Она ласково посмотрела на него.

– Я никогда не подозревала в вас столько чуткости.

– Я люблю вас, – сказал Джерек просто, – и живу для вас.

Она покраснела.

– В моих комнатах все так же? Из гардероба ничего не пропало?

– Все на месте.

– Тогда мы увидимся за ленчем, – она начала подниматься по лестнице.

– Я приготовлю его для вас, – пообещал Джерек. Он вошел, пристально вглядываясь через окно в эту воображаемую Коллинз‑стрит, с ее плавными зелеными холмами, механическими коровами и овцами, ковбоями и пастухами – все было воспроизведено тщательно, чтобы она чувствовала себя как дома. Он признавал в душе, что ее реакция обескуражила его. Будто она потеряла вкус к тому, что когда‑то выбрала сама. Он вздохнул. Когда ее желания были ясными и определенными, Джереку было намного легче. Сейчас, когда Амелия сама не знала, чего хочет, он растерялся. Вся эта гармония разных салфеточек, конской обивки гарнитура, красных, черных и желтых ковриков и покрывал с геометрическими узорами, эти фотографии в рамках, растение с толстыми листьями – все, что раньше согревало ей душу и облегчало жизнь на чужбине – жгло ему глаза, потому что теперь она не одобряла этого. Джерек чувствовал себя грубым мужланом, который не мог доставить удовольствие женщине, не говоря уже о самой прекрасной из когда‑либо живших. Все еще в запачканных лохмотьях своего костюма девятнадцатого века, он опустился в кресло, положил голову на руки и задумался над иронией ситуации. Не так давно он сидел в этом самом доме с миссис Андервуд и предлагал различные улучшения. Она была против малейших перемен. Потом она исчезла, и все, что осталось от нее – был сам дом, который Джерек полюбил как память о ней. Он привязался к дому. Теперь она сама захотела перемен, которые когда‑то отвергала, и Джерек почувствовал глубокое нежелание переделывать что‑либо, касалось это простого пальмового горшка или буфета. Ностальгия по тем временам, когда он ухаживал за ней, и она пыталась привить ему тонкости добродетели, когда они пели ее гимны по вечерам (ведь это она настояла на часовом распорядке дня и ночи, которые были приняты в Бромли), переполнила его – и вместе с ностальгией пришло ощущение, что его надежды обречены. Всякий раз, когда она готова была отдать ему свое сердце, открыть душу и даровать себя, все рушилось, как карточный домик. Джерека не покидало чувство, что это Джеггед подсматривал каждый их жест и движение и беспардонно вмешивался в их жизнь. И все же легче было думать так, чем поверить в то, что против них, против их любви – вся Вселенная.

Он поднялся с кресла и, пренебрегая условностями и обычаями, соблюдения которых она всегда требовала от него, создал отверстие в потолке, через которое смог попасть в свою собственную комнату, излучающую прохладную негу белого, золотого и серебряного. Джерек восстановил пол и с помощью рубинового кольца избавил свое тело от толстого слоя палеозойской грязи. Облачившись в струящуюся мантию из белого паучьего меха, Джерек почувствовал необыкновенную легкость на душе – былое всемогущество (а значит, и былая неискушенность) вернулись в нему.

Он расслабился и весело рассмеялся. Познав цену всем милостям первобытных стихий, побывав в плену беспомощности и окунувшись в пучину безысходности, Джерек тем более остро почувствовал радость возвращения в свой мир, всю прелесть подлинной непринужденности. Он был полон сил и энергии, чтобы подарить благодарной публике новые невиданные развлечения. Он истосковался по шумной компании своих старых друзей, которым мог поведать о своих приключениях. Интересно, вернулась ли на Край Времени его мать, величественная Железная Орхидея? Помог ли опыт избавиться от пошлости Герцогу Квинскому? В Джереке вдруг проснулся живой интерес.

Его воздушная мантия покрылась белой зыбью волн, когда он, выйдя из комнаты, начал спускаться по извилистой лестнице, загроможденной маленькими китайскими статуэтками, китайскими вазами, китайскими цветами, китайскими безделушками. Его изумрудное Кольцо Власти воскресило изысканный букет ароматов девонских папоротников, улиц девятнадцатого столетия, океанов и лугов. С каждым шагом его походка становилась легче и невесомей.

– Все вещи яркие и красивые, – напевал он, – все создания, большие и малые…

Поворот янтарного кольца – и заструилась мелодия невидимого оркестра; аметиста – ив пышном переливе царственного оперения свита чопорных павлинов несла в клювах шлейф его мантии. Он прошел мимо вышитого изречения, которое все еще не мог прочитать, но она объяснила ему смысл (если смысл вообще был!): «Что значат эти тра‑ля‑ля‑камушки?» – промурлыкал он.

Его мантия из меха паутинки касалась узорчатых выступов по обеим сторонам лестницы. Не чувствуя никакой вины, он чуть‑чуть расширил ступеньки, чтобы проходить более свободно.

Столовая, темная, с тяжелыми шторами и коричневой мрачной мебелью, омрачила его настроение лишь на миг. Он помнил, как она однажды заказала частично обожженную плоть животного и какие‑то пресные овощи, но решил пренебречь этим. Раз она больше не диктовала своих пожеланий, он предложит ей снова что‑нибудь по своему собственному выбору.

От стола веяло экзотикой. Напоминание об их недавних приключениях – карамель‑скорпион – мерцал в центре стола. Рядом с ним разместились сразу два двух футовых инспектора Спрингера, воплощенных в прозрачном малиновом желе. У ног инспектора щипали травку два стада марципановых овечек и коров. Повсюду стол украшали желтые, голубые, розовые, белые, лиловые и пурпурные веточки нежного хвороста. Сервировка стола была несвойственна для Джерека – обычно доминировали оттенки лишь одного цвета, его можно было обвинить даже в безвкусице – но Джерек тешил себя надеждой, что Амелию позабавит буйство красок. Зеленые прудки соуса, золотистые горы горчицы, ванильный крем и пирожки дюжины оттенков радовали глаз. В голубом хрустальном кубке – кокаин, в серебряном – героин, в черном – сахар. Здесь были блюда на любой вкус. Джерек отошел, довольный своим творением. Стол был переполнен, но была во всем этом своя пикантность, и Джерек чувствовал, что миссис Андервуд оценит его старания.

Он ударил в висящий поблизости гонг. За дверью раздались шаги. Войдя в комнату, она воскликнула:

– О!

– Ленч, моя милая Амелия. Боюсь, все свалено в кучу, но вполне съедобно.

Она разглядывала маленьких марципановых животных. Джерек просиял.

– Я знал, что они понравятся вам. А инспектор Спрингер, не правда ли, забавный?

Она прижала пальцы к губам, подавляя восклицание. Грудь ее тяжело вздымалась, лицо покраснело почти так же, как желе.

– Амелия, я огорчил вас?

Она согнулась, задыхаясь. Он дико огляделся вокруг.

– Что нибудь ядовитое?

– О‑ха‑ха… – она выпрямилась, держа руки на бедрах. – О‑ха‑ха‑ха!

Он облегченно вздохнул.

– Вы смеетесь, – Джерек отодвинул назад ее кресло, как она раньше учила его делать. Миссис Андервуд опустилась в него, все еще трясясь от смеха, подняла ложку.

– О‑ха‑ха…

Он присоединился к ней.

– Ха‑ха‑ха‑ха…

Именно в этот момент, прежде, чем они положили хотя бы кусочек в рот, их застала Железная Орхидея. Они увидели ее в дверях спустя некоторое время. Она улыбалась. Она была блистательна.

– Дорогой Джерек, чудо моего чрева! Удивительная Амелия, несравненная предшественница! Вы прячетесь от нас? Или только что вернулись? Если так, вы последние. Все путешественники уже здесь, даже Монгров. Он возвратился из космоса мрачный, как никогда. Мы вспоминали о вас Джеггед был здесь – он сказал, что отправил вас сюда, но машина прибыла без пассажиров. Некоторые подумали, как Браннарт Морфейл, что вы затерялись в каком‑нибудь примитивном веке и погибли. Я знала, что этого не может быть. Хотели снарядить экспедицию, но из этого ничего не вышло. Сегодня Миледи Шарлотина сказала, что приборами Браннарта была зарегистрирована машина времени на секунду или две. Я знала, что это должны быть вы!

В качестве своего основного цвета она выбрала красный. Ее малиновые глаза сияли материнской радостью по поводу возвращения сына. Колечки красных волос обрамляли ее лицо макового цвета, плоть, казалось, вибрировала от удовольствия. При каждом ее движении пластиковое манто цвета пурпура немного потрескивало.

– Вы знаете, мы должны устроить праздник. Этакую вечеринку, чтобы услышать новости Монгрова. Он согласился прийти. И Герцог Квинский. Епископ Тауэр, Миледи Шарлотина – мы все будем там, чтобы поделиться впечатлениями о наших приключениях. А теперь ты и миссис Андервуд. Где вы были, бродяги? Скрывались здесь или искали приключений в толще истории?

Миссис Андервуд сказала.

– Мы утомились в дороге, миссис Карнелиан, и я думаю…

– Утомились? Миссис, что? Утомились? Я не вполне понимаю значения этого слова. Но миссис Карнелиан – это великолепно. Я никогда не думала… да, великолепно.

Я должна рассказать об этом Герцогу Квинскому, – она направилась к двери. – Не буду вам мешать. Кстати, темой праздника будет, конечно, 1896 год. И я знаю, что вы оба превзойдете себя! Прощайте!

Миссис Андервуд с мольбой обратилась к Джереку.

– Может, мы не пойдем?

– Мы должны!

– Разве нас кто‑нибудь ждет?

Он познал тайную радость от собственного хитроумия.

– О, действительно, ждут.

– Значит нужно идти.

Он оглядел ее накрахмаленное белое платье, заколотые каштановые волосы.

– Лучше всего, – посоветовал Джерек, – если вы пойдете как есть, чистота вашего облика затмит всех остальных.

Она отломила веточку от сахарного кустика.

Date: 2015-09-18; view: 248; Нарушение авторских прав