Карпаччо из яичек в Сточном Экспрессе

Допуск в салон первого класса в самолете — третье в списке самого прекрасного после увеличения груди на два размера и вторичной влюбленности в отца собственного ребенка. Переложить часть ответственности за Мерлина на чьи-то плечи — будто банковская ошибка в мою пользу. Рождество, Новый год и январь в смысле погоды были так же невзрачны, как «Грозовой перевал», и холоднее Пиповой Эстеллы[117], но мне было вполне уютно.

12 февраля было обведено у меня в календаре кружком — Торговая палата Западной Англии устраивала банкет, где Джереми предстояло быть главой торжества. Счастливо угнездившись у него под боком, я последние шесть недель практически не разговаривала со своим враждующим семейством, но надеялась, что оно явится отпраздновать успехи Джереми.

Его лосьон после бритья проник в бар палаты общин первым. Я обернулась и увидела, как Джереми направляется ко мне, как бы скользя на незримых беговых лыжах. Шикарный костюм, идеально повязанный галстук, безупречная стрижка — ничего удивительного, что пресса окрестила его «Черно-бурым лисом». Мозговитый, властный, харизматичный — вылитый Кэри Грант или даже Клинтон, шаловливый, но милый. Он поцеловал мне руку, блеснув отполированными до фарфорового блеска ногтями.

— А где Мерлин? — спросила я, заглядывая ему за плечо. — Он мне сказал, что ты его заберешь из школы.

— А мне он сказал, что ты заберешь. — Джереми поцокал языком. — Ну и ну. Пожалуйста, не говори мне, что он опять удрал. Только не сегодня, — медоточивейше вздохнул он.

Рука об руку мы прошествовали по мятно-зеленому мраморному полу и отделанной дубом лестнице на террасу. Люди, как обычно, пожимали Джереми руку и хлопали его по спине — в знак уважения к его метеорному взлету в коалиции.

Губы-то я растягивать в улыбке кое-как могла, но в голове у меня был сумбур. Что на сей раз стряслось с Мерлином? Ясно одно: я породила мыльную оперу. Сердце выстукивало панические ритмы. Не накручивай, убеждала я себя степенно. Но медленный, темный, липкий ужас подкрадывался из глубин моего нутра к горлу, когда бы мой сын ни исчезал из виду. Торжества были в разгаре; знаменитостей сюда, кажется, заказали метрическими тоннами. Я забилась в угол, изо всех сил стараясь подавить звериный страх, охватывавший меня. Вибрируя голосом, я инстинктивно позвонила сначала Фиби (та уже ехала на наш праздник), а потом маме (у той было в разгаре заседание книжного клуба). Несмотря на мою отчужденность в последнее время, обе тут же изменили планы и ринулись обыскивать любимые заведения Мерлина. Я себе все папилляры стерла, тыкая в горячую кнопку с Мерлиновым номером, мысленно заклиная его снять трубку. Набирала и набирала, кажется, пока на указательном пальце не показалась кость. Я нервно заглатывала целую тарелку закусок, проплывшую мимо, когда вдруг завопил телефон. Я приняла звонок, и мне в ухо гавкнул неожиданный голос:

— Весь мир пусть думает обо мне, что я потасканный, спесивый, брошенный выродок…

— Это неправда, Арчи. Еще не весь мир разделил радость твоего общества, — с издевкой ответила я.

— Эй, знать меня — это любить меня[118], — протяжно ответил он.

— Я не могу говорить. Мерлин потерялся.

— Так я это и пытаюсь тебе сказать, если ты чуток придержишь свой третьесортный сарказм. Весь мир пусть думает обо мне, что я потасканный, спесивый, брошенный выродок… но не твой сын. Он здесь, со мной, в пабе.

— Слава тебе господи! — Меня чуть не сдуло от облегчения. — А почему он с тобой?

Мама говорила мне, что Арчи переехал в комнату над одним из кэмденских «задрипанных, буколически зачумленных, но очаровательных» пабов.

— Сдается мне, ты лучше у него самого спросишь.

— Арчи, я понимаю, что многого прошу после того, как я с тобой обошлась, но не мог бы ты его привезти? Я сама не могу уехать. Я в Вестминстерском дворце. У Джереми большое событие. Я тебя впишу в список гостей. Возьми с собой удостоверение личности, паспорт, права или что-нибудь еще, ладно?

Я быстро сбросила звонок — надо было отозвать семейных гончих. Оставила маме и Фиби сообщения на автоответчиках: «Мерлин нашелся», добавила имя Арчи в список гостей, после чего нырнула в бокал с шампанским.

Когда минут через сорок на террасу бочком пробрался Арчи, фасонно совершенно не уместный в «стетсоне», ковбойских сапогах и черных джинсах, я вперилась в пространство за его спиной. Увидев плетущегося за ним Мерлина, я антилопой понеслась через весь зал и со всей силы прижала сына к себе. Его волосы пахли светом дня. Злилась я жутко, но любовь застила мне мир. Все еще пребывая в глубинах Мерлинленда, я вдруг учуяла острый, необузданный, теплый запах пота, смешанный с густым духом бензина и сигарет, — Арчи. Меня поразил скорбный аккорд, который издали струны моего сердца. Я списала его на несварение от перебора с закусками.

— Загорелая какая, — промурлыкал Арчи.

— Серьезно? — изумленно спросила я.

— Ага. Видно, отраженный свет славы твоего бывшего.

— Ха-ха.

Я бы, может, потрепалась еще, но тут Джереми выбрался из толпы трепетных обожателей и приобнял Мерлина за плечи:

— Мерлин, мы за тебя изволновались все до чертиков. Ты как, старина?

Мерлин улыбнулся, но взгляд его не расслабился. Он метался по залу. Джинсовая куртка на нем выглядела так, будто она его носит, а не наоборот.

— Так зачем ты поехал к Арчи? — продолжал Джереми. И мрачно: — Он тебя заманил?

Бешенство Арчи было сдержанным, но монументальным. Хоть оба и были вне себя от ярости друг на друга, из-за кишевших вокруг журналистов беседа продолжилась в ровных тонах.

— Пацану был нужен отцовский совет, — произнес Арчи вполголоса — тяжело и устало-озлобленно.

— Хочешь сказать, я плохой отец? — прошипел Джереми в ответ. — Мой сын очень счастлив.

— Ага… Ты сам пока не нанес ему вреда, но с чего он тогда сам себе вредит, ума не приложу, — саркастически парировал Арчи.

— Это низко — использовать ребенка, чтобы опять влезть в жизнь и душу Люси. — Джереми вскипел.

— Правда? — переспросил Арчи со спокойной задумчивостью.

— Правда? — переспросила я Арчи подозрительно, не зная, что и думать.

Водянистый февральский свет посверкивал в окнах, смотревших на реку, и ложился мозаикой пятен и бликов на лицо Арчи. Я никак не могла прочесть, что на нем написано.

— Думаю, твоей маме есть что на это сказать, Люси.

— Ты говорил с моей мамой? — Я снова удивленно пригляделась к нему.

— Я позвонил ей сообщить, что с Мерлином все в порядке. Она сейчас приедет. Да вот же она.

Прибыла моя мама в малиновых шароварах, пробралась к нам сквозь море серого и полосатого. С торжествующим видом, не говоря ни слова, сунула мне в руки какую-то брошюру. Мне понадобилась пара мгновений, чтобы сфокусироваться, — и вот наконец фотография приобрела четкость. Джереми, Мерлин и я. Из тех снимков, которые Джереми сделал перед Рождеством у себя в гостиной. Из тех, которые он желал разместить у себя на столе и в личном альбоме.

— Один мой приятель из Национального треста прислал мне это из твоего избирательного округа, Джереми. Ты, видимо, думал, что мы этого никогда не увидим. Позвольте прочесть заголовок. «Дела семейные. Куда без семьи?» Может, для начала — в почтовые ящики чужих людей. — Мама буквально выла от насмешливого презрения. — «У моего сына — особые нужды, и это делает его еще более особым, — продолжала она. — Это моя работа — заботиться о маленьком народе».

Я с сомнением уставилась на Джереми:

— Почему ты не обсудил это со мной?

— Ой, Люси, прости, пожалуйста. Я правда собирался, милая. Но так жутко был занят, что вылетело из головы. Фотографии получились такие обаятельные, что нашему партийному политтехнологу страшно захотелось их использовать. Ты посмотри, какой красавец Мерлин! Я хотел показать нашему сыну, как я им горжусь. — И он вновь возложил уверенную руку на Мерлиновы напряженные плечи.

— Заебись как трогательно, — встрял Арчи. — Оно, понятно, не имеет никакой связи с тем фактом, что бездетный политик популярен в народе примерно так же, как японский китобой.

— Не трать на него силы, — сказала Арчи моя мама. — Политика ни пристыдить, ни унизить. Это раньше говорили «стыд и срам», а теперь — «политический вес».

В наш кружок со всей изящностью океанского лайнера, налетающего на айсберг, вторглась мать Джереми с бокалом шампанского.

— Ах, как прекрасно вернуться в родные пенаты! — воскликнула она. — Я только что слышала — премьер точно заглянет!

Мамина улыбка воинственно и осуждающе сузилась. Она взмахнула брошюрой и сунула ее Веронике в подогретое алкоголем лицо:

— Вы знали об этом, Вероника?

Вероника огладила свою твидовую юбку, как непослушную зверушку.

— Конечно. Я сама это предложила. Политикам необходимо разыгрывать карту семьи, желательно — вызывать сочувствие, это очень импонирует среднему классу. Это делает наш имидж более… — она поискала подходящее слово, и слово это было ей явно чужеродным, — человечным.

— Но что может быть менее человечным, чем обсуждать проблемы собственного ребенка с посторонними людьми ради политической выгоды? — Мама окинула семейство Бофор взглядом тонкогубого осуждения.

Вероникин натянутый выговор в лучших традициях рождественского приветствия королевы стал еще более выраженным.

— Многие опросы населения показывают, что Джереми недостает сострадательности. Партийный политтехнолог предложил сделать фотосъемку с его участием в местной спецшколе. «Есть идея куда лучше, — сказала я ему. — У нас есть спецребенок!!!» — Она метнулась к проходящему официанту и стащила куриный шашлычок. — У Сары Пейлин дочка-подросток беременная. У Кэмерона был ребенок-инвалид, он умер… — Предмет разговора так ее воодушевил, что она принялась дирижировать незримым оркестром, размахивая кебабом, совершенно не обращая внимания на обалделых нас. — У Джо Байдена жена погибла в автокатастрофе, по-моему[119]…

— Но моей целью не было вызвать сострадание у избирателей, — прервал ее Джереми, и лицо у него перешло в режим дипломатического контроля выражения. — Мерлин — мой сын, и я хотел показать его миру, потому что я люблю его, — выговорил он на одной ноте, что никак не сочеталось с явной радостью.

Я снова глянула на фотографию. Джереми склонялся к Мерлину так, что я вдруг вспомнила какой-то документальный фильм про ночных хищников Калахари.

— Ну и мы все обсудили с Мерлином заранее, правда, Мерлин? Ты же рад попасть на страницы папиного буклета, верно?

Коленки у Мерлина ходили ходуном, будто он качал невидимую помпу.

— Мерлин хочет помочь в достижении более широкого общественного понимания особых нужд.

Арчи был в таком бешенстве, что топтался с ноги на ногу, как танцор или боксер.

— Знаешь, есть две вещи, которые я всегда в тебе не любил, Бофор.

— Да? И какие же?

— Твоя рожа, — прорычал Арчи.

— Мерлин, дорогой, папа действительно тебе все заранее рассказал?

Мерлин посмотрел на меня задумчиво. Взгляд у него был стеклянный, как у плюшевого медведя. Плечи он поджал до самых ушей. Ментальный снимок того дня, когда нас фотографировали, всплыл у меня в голове. «У Меня Все Совершенно Прекрасно», — сказал он тогда, но каждое слово произнес с жутковатой заглавной буквы.

— Милый, ты чего притих? — мягко спросила я.

Он стоял очень неподвижно, будто был до краев налит вином и боялся расплескать себя.

— Оттого и притих, что твой выблядок бывший сказал Мерлину, что вы расстались из-за него. — Арчи заговорил голосом, каким Моисей в свое время повелел Мертвому морю расступиться. — А еще он сказал бедному мальчишке, что если тот хочет, чтобы вы опять были вместе, — то должен делать все, что ему Джереми скажет, включая интервью и фото для прессы. И тебе ничего обо всем этом говорить не должен. Вот он и пришел сказать все это мне.

Я затрясла головой так, будто мне в уши налилась вода, — не в силах поверить в то, что слышала.

— Ты сказал Мерлину, что наш развод — его вина? Джереми! Как ты мог сказать это ребенку, у которого такая тревожность и такая низкая самооценка?

— Я, конечно же, ничего подобного не говорил. Это нелепо. — Голос Джереми, который я всегда любила, вдруг заскрежетал, будто несмазанный и неисправный. От него заломило в ушах.

На лице у Мерлина расплывалось растерянное недоумение. Сейчас он больше всего походил на автополигонный манекен. Мой сын зажал уши руками и стал раскачиваться взад-вперед.

— Если с рук не сходит — ври-завирайся. — Арчи презрительно хмыкнул и глянул мне прямо в глаза. — Мерлин не умеет заливать. Ты же знаешь.

— Да, не умеет. Зато мог не так понять. — Джереми провел рукой по волосам отрепетированным, позерским жестом, доведенным до совершенства перед сотней зеркал, и выдал расчетливую улыбку кукловода, который точно знает, как дергать за нитки. — Я пытался объяснить Мерлину, как правильно мы делаем, обнародуя его ситуацию. Вначале — да, пожалуй, я страдал из-за утраты сына, которого мне никогда не увидеть. Ничто не утолит разочарования в мирозданье и богах. Но потом осознаешь, что таковы карты, которые тебе сдала судьба, и ими нужно играть.

Мерлин уныло пялился на свои ноги. Он был похож на остолбеневшее ночное существо, которое вдруг поймали при свете дня.

Во мне вскипела ярость.

— Мерлин — не «плохая карта». Он изобретателен, оригинален, уникален.

— Разумеется! Это мы и хотим показать всему миру!

Джереми раскачивался на пятках и улыбался — как шулер, который точно знает, что именно произойдет дальше. Но одного — непредсказуемости Мерлина — он предсказать не мог.

— Ну что ж, Полярный Медведь, скоро все наладится, потому что следующий медвежонок у тебя будет нормальный, — произнес Мерлин анемичным полушепотом.

Голова Джереми дернулась, как у змеи, напуганной зеркалом.

Мерлин глянул на отца и проговорил тихо и вдумчиво:

— Когда я последний раз был у тебя в медвежьем логове, я подслушал вас с бабушкой. Ты сказал бабушке, что твоя девушка «залетела». Арчи говорит, это означает, что у нее будет ребенок. Но я слышал еще, что ты сказал бабушке, что не женишься на Одри, пока не убедишься, что эмбрион нормален.

Что-то у меня в животе заворочалось и скрутилось. Можно ли быть одновременно ошарашенным и при этом нисколечко не удивленным?

— Это правда? — спросила я не своими губами.

— Конечно же, нет! — залопотал Джереми. — Ты же знаешь, как Мерлин все перетолковывает.

Я знала и то, как Мерлину удавалось подслушивать и подкрадываться, а потом попугайничать целые беседы дословно.

— Что бы ты ни услышал, Мерлин, ты явно все понял шиворот-навыворот и наоборот, мой мальчик. Идемте! Выпьем! Минут через десять у меня речь… Люси, дорогая, это все сплошное недоразумение. — Лицо у Джереми слегка поблескивало и лишь этим выдавало хоть какую-то брешь в его самообладании. — Мы со всем разберемся чуть погодя.

Я обалдевала так же, как в первый день знакомства с алгеброй. Уговаривала себя, что, очевидно, это все недоразумение, хотя доводы Джереми были столь же бесхитростны, как Элтон Джон в балетной пачке. Но почему же я все-таки блюду его презумпцию невиновности? Может, всего лишь потому, что не в силах слышать, как шипит спущенное колесо фортуны? Лица вокруг смазались, словно все мы были под водой. Поэтому мне потребовалось как-то собрать внимание, когда толпа расступилась и явила Фиби, вцепившуюся в Пудри Хепберн. Я близоруко сморгнула. Ум отказывался воспринимать то, что глаза теперь видели так ясно. Одри. Минимум на четвертом месяце.

— Я, пока искала Мерлина, объездила всю округу, — пыхтела Фиби. — У тебя дома, у мамы, ну и, наконец, у Джереми. И ты посмотри, кто мне дверь открыл! Только что из Парижа, уволилась с работы, судя по всему. Тут я получила твое сообщение, что Мерлин нашелся, и поехала на праздник. Ну и Одри тоже стало интересно, что за вечеринку такую Джереми ведет, а ее не позвал.

У Джереми был вид покерного игрока, перегнувшего с блефом. Под мышками расплылись темные полумесяцы. Мать и сын обменялись испуганными взглядами.

— Ты, главное, не прыгай от радости, что меня увидел, — выговорила Одри, бравируя ярко-красной помадой. — Это ж надо! Устроил вечеринку, а нас не позвал. — Она укоризненно похлопала себя по округлившемуся животу. — Хорошо еще охранник меня опознал, я смогла пробиться внутрь. Мне ты сказал, что сегодня работаешь допоздна.

Мы все смотрели на нее — безмолвные, как геометрия.

Вероника первой взяла власть над голосовыми связками.

— Ну да. Как видим, — выбрехала она на одной ноте, будто обращаясь к собранию глухих эскимосов, — Одри, похоже, беременна.

— Ха! Еще как! — Одри с негодованием вскинула брови. — Джерри меня бросил только потому, что я не хотела создавать семью. — Тут она собралась было фирменным жестом взбить груди, но осознала, что из-за беременности они у нее стали таких размеров, что взбивать их нет нужды. Вместо этого похлопала ресницами. — Прости, муся, — сказала она мне, — но тебя он использовал как наживку, чтобы вернуть меня. И ты глянь! — Она погладила себя по животу. — Я на крючке!

Я содрогалась и сжималась от ее слов, как от ударов. Джереми вернулся ко мне с клятвами вечной любви в сентябре. Теперь февраль. Не надо быть Стивеном Хокингом, чтобы произвести нехитрые вычисления. Человек, которого, мне думалось, я любила, излучал полную безмятежность, но открой он рот пошире, зубы там наверняка уже стерты до корней.

— И ты… ты — отец? — заикаясь, спросила я.

— Ну, мы, конечно, еще закажем тест ДНК, — встряла моя бывшая свекровь тоном уязвленной доброты. — И надо поглядеть на результаты амниоанализов. Сама понимаешь, запасной наследник не повредит. Тут надо подходить прагматически.

— Какое самомнение, — пробормотала, отшатываясь, моя мама. — Какая спесивость жеста…

Всем стало ясно, что Вероника — главная в Международном Союзе Манипулятивных Матерей.

— Шикарный комический дуэт, — изумилась Фиби, порываясь пожать Веронике руку. — Глаз не отвесть, как марионетка Джереми произносит речь, а вы тем временем водичку попиваете.

— Да, Дерек как-то недотягивал, а? — сделала вывод моя мама. — До верха не дотянул. А с Джереми-то вы точно до самого дома № 10[120]доберетесь.

Я открывала и закрывала рот в немом остолбенении. Голова моя от всех этих открытий гудела камертоном. Пронзала боль. Я не сомневалась: посмотри я на происходящее еще хоть чуть-чуть — у меня сетчатка отслоится. От потрясений я уже не могла плакать, лишь повесила голову и обнимала себя за талию. Казалось, я участвую в каком-то злобном реалити-шоу, но никак не могла сама себя из него исключить. Вязкая, густая жижа предательства переполняла мне живот. Я, наверное, раскачивалась из стороны в сторону, потому что Джереми взял меня за руку.

— Люси, любовь моя, — закурлыкал он тихо, чтобы не услышала Одри, — то был мгновенный порыв. Ребенок, может, вообще не мой. Я тебе все объясню…

— Премьер приехал! — зашипела вдруг Вероника.

Джереми мгновенно стряхнул меня, как моль. И тут правда ознобом вцепилась в меня. Он меня использовал. Как, как я допустила, чтобы он еще раз ранил меня — пулей в форме сердечка. Он же как нож в кухонной раковине — весь в мыльной пене, его сначала не видишь, а потом уж поздно.

— Би-би-си. — В наш тесный кружок вклинилась журналистка и сунула мне в лицо микрофон: — Что вы думаете о стремительном политическом взлете вашего бывшего мужа? (Я почти могла укусить диктофон, так он был близко к моим зубам.) Поговаривают, он в премьеры метит.

— Ой, лучше не спрашивайте, что я думаю. Мой муж утверждает: женщина если что умное и может взять в голову — так это елду у Эйнштейна.

Если бы Вероника была ядерным реактором, у нее бы сейчас поплавились стержни. Уик-энды в премьерской загородной резиденции Чекерз вдруг оказались под угрозой. Глаза Джереми впились в меня, а улыбка стала острее бритвы.

— Люси! — рявкнул он, как иностранец, но быстро взял себя в руки. — Ты явно перебрала, дорогая. — Он мило рассмеялся, улыбнулся журналистке и, как по́том, весь залился банальностями.

Я прервала его выступление:

— Мой бывший муж богат на харизму и обаяние такой обезоруживающей силы, что это легко принять за здравомыслие, — продолжила я. — Разве нет, Джереми? Или, может, стоит спросить мистера «Дела семейные», чего ради он бросил своего трехлетнего сына, когда у того обнаружили аутизм? — Я сунула ей буклет. — И почему сейчас он дожидается анализов — убедиться, что ребенок его любовницы нормален, и только тогда на ней женится?

— Что?! — Одри налетела на Джереми, и ее знаменитое лицо слиплось в багровую гримасу горгульи. — Ты так сказал? — Казалось, что вот сейчас-то у Одри случится первое неутолимое желание беременного организма — карпаччо из яичек. — Ах ты двуличный ебаный трудяга!

Джереми булькал, как засорившаяся раковина.

— Ну, что теперь скажешь, хорек-говноед? — с издевкой проговорил Арчи.

Джереми не ответил, и тогда Арчи врезал ему по физиономии. Официальные лица ударились врассыпную, как разбитое стекло. Недостаток артикуляции Джереми с лихвой возместил кровотечением. Безупречный костюм ему залило юшкой — и тут его пригласили на сцену. Приветствовать премьер-министра.

Не сходя с места я раз и навсегда натянула на наш брак простынку и объявила время смерти.