Жульство, содомство, мошенство

Чудесная штука жизненный опыт: позволяет опознать собственную ошибку, когда совершаешь ее по второму разу. Об этом-то я и думала, несясь по эскалатору через две ступеньки. Серая и унылая Лестер-сквер. Вдали цветущим фингалом набрякли тучи. Личный помощник Джереми сообщил мне, что тот обедает в клубе «Гэррик» — это такое место, где обретаются взрощенные на жульстве и содомстве Старые Итонцы и прочие ничтожества в крахмальных воротничках. Я протопала по зеленым прожилкам мраморных ступеней в пещеристое фойе и метнулась к массивной дубовой лестнице. Украшенный эполетами швейцар преградил мне путь.

— Чем помочь, мадам? — Он презрительно оглядел мои джинсы. — С кем у вас встреча?

— С Джереми Бофором.

— Меня не предупреждали, что ожидаются дамы, — произнес он, заглянув в список гостей.

— Ну, он меня не то чтобы ожидает…

Он властно взял меня за локоток.

— Этот клуб — исключительно мужской, мадам.

— Да ладно? У меня все хорошо с тестостероном. Я не только чрезвычайно авторитарна и самодостаточна, — огрызнулась я, — у меня еще и волосы на подбородке растут. — С этими словами я отпихнула его в сторону и рванула в обеденный зал первого этажа.

Заплесневелые затхлые мужчины бурчали и ворчали над портвейном и отбивными. Я тут же увидела Джереми — он обедал с кучкой людей, расфасованных в полосатое. В паре я угадала министров кабинета.

— Как ты можешь состоять в клубе, куда не допускают женщин? — налетела я. — Неудивительно, почему так мало женщин добивается высших юридических или политических постов — их исключают из таких вот уютненьких кулуарных междусобойчиков. Ты хоть и не вступил в отцову партию, но все равно в него превратился.

Джереми оторопело вскинул голову.

— Что-то случилось? — спросил он, встревоженно вскакивая на ноги.

Я подобрала на столе нож.

— Ну, скажем так, если в бульварном сценарии кто-то кидается с мясным ножом на возлюбленного, обычно это не оттого, что все зашибись как прекрасно, верно?

Группа гунявых старейшин тори, втиснутых в кожаные кресла не по размеру, ахнула от ужаса.

— Простите за вмешательство, но мне нужно похоронить бывшего мужа, — сказала им я. — Задачка слегка усложняется по одной досадной причине: он еще не умер.

У меня за спиной астматически запыхтел антикварный привратник. Джереми извинился, сгреб меня в охапку, выволок в фойе, а оттуда, перекинувшись парой слов с охранниками, — в укромную комнату, заставленную книгами и вопившую имперским пафосом из всех углов. Джереми разоружил меня, и я наконец осознала, что схватилась за какой-то жалкий нож для масла. Ну и ладно, могла бы вымазать его до смерти маргарином или горчицей.

— Люси, что, во имя всего святого, тебя так взбесило?

Я отпрянула от него, будто он русский шпион, груженный плутонием.

— Я сейчас могу наговорить мерзостей, это все оттого, что мне мерзко! — Я так орала, что витражные стекла в окнах чуть не выскакивали. Между нами символически простирался огромный стол красного дерева. — Ты, похоже, и впрямь считаешь, что университет — это место, куда женщины ходят, пока не начнут получать алименты? Потому что именно это мне сообщила твоя подруга!

— Моя подруга? — Он упер руки в стол и наклонился ко мне: — Ты о чем вообще, Люс?

— Когда ты заявил, что выкладываешь все карты на стол, надо было проверить твои рукава — нет, штанины! И я бы тогда нашла там Одри.

— Одри?

— Да. Она тут ко мне заглянула.

Всего несколько месяцев прошло, как я снова себе позволила быть счастливой и жизнерадостной. Но теперь недоверие так и било из меня косыми лучами, видимыми невооруженным глазом.

— Судя по всему, ты заявлял все это время о своей бессмертной любви ко мне и нашему сыну, а сам встречался с ней в Париже. Поразительно, как пожарники не закрыли твою кровать для посещений — там слишком много народу.

Недоумение на лице моего бывшего мужа растворилось, и Джереми одарил меня улыбкой надзирателя за капризными детьми.

— И ты ей поверила? Люси, эта женщина бредит. Она мне оставила кучу блажных записок. Очевидно, у нее не сложилось с поваром-любовником, после чего блендер-примадонна осознала, что утеряла кормильца. — Он подобрал нож для масла и рассмеялся: — Неудивительно, что тебе вдруг вздумалось мясо разделывать.

Он обошел стол и притянул меня к себе, крепко обнял. Как героиня викторианского сериала, я чуточку посопротивлялась, но тут обволакивающая сладость его экваториальных объятий затопила меня. Джереми был и оставался неугасимым огнем. Стоило пошевелить угли — и мои чувства к нему послушно разгорелись.

— Я хочу тебе верить, — сказала я и собрала в кучу все силы, чтобы оттолкнуть его. — Но почему тогда ты не сообщил ей, что вернулся к нам? Она сказала, что узнала об этом из твоей почты.

— Что? — От негодования брови у него столкнулись. — Она взломала мне почту? Это уголовное преступление. Ее накажут, я прослежу. Господи! Как я умудрился вестись на нее так долго? Впору усомниться в собственном здравомыслии, — проговорил он с отвращением к себе. — Бросить тебя ради этого существа было величайшей ошибкой всей моей жизни, — повторил он. — Я вообще всегда любил только тебя. Вы с Мерлином — мое все.

— Мерлину сейчас очень трудно, Джереми, и совсем не хотелось бы, чтоб нас преследовала какая-то бестолковая телка-яйцерезка.

— Я добьюсь ордера на арест, если что. Позвоню в полицию, прямо сейчас. Где она? Летит небось к «Евростару», чтобы не успели арестовать.

Я сникла, как вчерашнее суфле.

— Прости, я переборщила. Переживаю за Мерлина, все из-за этого. Как пошел в новую школу, ведет себя все хуже и хуже. Руки моет постоянно. И все эти его пунктики на удаче, фатуме, ритуалах — и чтоб все замки были закрыты. Все ему нужно делать в одно и то же время, одинаково, чтоб все померяно, посчитано, проверено… К микроволновке и близко не подходит — боится, что у него загорится мозг. Костяшки пальцев к уху не подносит — боится оглохнуть. Чтобы вытащить его в школу, мне нужно накачаться кофе так, что я потом всех на дороге обгоняю — даже когда не на машине.

Джереми с огромной нежностью поцеловал меня в макушку.

— Знаешь что? А пусть Мерлин приедет на несколько дней ко мне? Если захочет, конечно. А ты съездишь в спа, расслабишься. Возьми маму с сестрой. Я приглашаю. Моя секретарша все организует. Получишь представление, каково это — быть ФУ, Феей Удовольствий, — расшифровал он. — Я бы тоже пошел, но тут столько работы. Полномочия передавать — это для троечников, — подмигнул он. — Пусть другие этим занимаются.

Я попыталась улыбнуться этой его шуточке, но вышло кривовато, будто ее выкрало на лету какое-то незримое чувство. День пошел наперекосяк. За огромными стеклами эркеров, как в стиральной машине, болтались серые и белые облака. Они мне напомнили о делах домашних и о том, насколько не хочется ими заниматься. Спа — другое дело, очень заманчиво. Не бывать для матерей-одиночек декларации независимости, для матери ребенка с особыми нуждами — и подавно. Но почему бы время от времени не поддаться стремлению к Жизни, Свободе и Халяве?

— Я подумаю, — ответила я.