Ложь мыслью по авве Дорофею

В чем именно состоит "ложь мыслью", авва Дорофей раскрыва­ет на двух примерах. Первый - из его собственной жизни, когда в на­чале иноческого пути у него вдруг появилось искушение "по движе­ниям и по походке человека заключать о его душевном устроении". Но он вовремя получил вразумление от старца: "Никогда не верь своим догадкам, ибо кривое правило и прямое делает кривым". Дей­ствительно, если сама человеческая природа повреждена грехом, то ей опасно доверять. "Мнения людей (т.е. те заключения о других, ко­торые могут быть сделаны только на основании собственного опы­та) ложны и вредят тому, кто предается им" — эту мысль святого старца авва Дорофей усво­ил сам и передал ученикам.

Другой пример показы­вает, как далеко может зай­ти любой человек, если ув­лечется собственной спо­собностью "провидеть" то, что у людей на душе, преж­де всего - дурное, особен­но, если у него появится уверенность в непогреши­мости своей проницатель­ности. Одному из братьев монастыря, который стра­дал таким самомнением, - рассказывает авва Доро­фей, - просто-напросто привиделось, что другой брат ворует из сада спелые смоквы (плоды инжира). Потерпеть такое он, конеч­но, не мог и поспешил до­ложить игумену. Разбира­тельство, однако, выявило, что подозреваемый брат вовсе отсутствовал в то ут­ро в монастыре. "Ничто, - заключает авва Дорофей, -так не удаляет человека от Бога и от внимания к своим грехам и не побуждает его всегда любопытствовать о неполезном ему, как сия страсть".

С некоторой долей юмора авва Дорофей пока­зывает, в чем проявляется состояние подозрительно­сти, как теперь иногда го­ворят, "закомплексованно­го" человека, которому ка­жется, что все на него смо­трят или потихоньку над ним посмеиваются. "Такой, когда видит, что кто-нибудь беседует с братом своим, делает свои догадки и гово­рит: он обо мне беседует. Если прекращают беседу, он опять предпо­лагает, что ради него прекратили беседу. Если кто скажет слово, то он подозревает, что оно сказано для оскорбления его. Вообще, в ка­ждом деле он постоянно, таким образом, замечает за ближним, гово­ря: он ради меня это сделал, он ради меня это сказал, он это сделал для того-то. Таковой лжет мыслею, ибо он ничего истинного не го­ворит, но все по одному подозрению, а от сего происходят: любо­пытство, злословие, подслушивания, вражда, осуждения".

Понятно, что подобное обостренное восприятие событий через призму собственной персоны - плохой советчик в любых делах. Но несчастный, замкнувшийся на себе человек может этого не понимать и принимать все свои фантазии за чистую монету. Авва Дорофей рассматривает и такую ситуацию, когда новоначальный инок свою болезненную зависимость от мнения всех и каждого пытается использовать для самоконтроля. Это тоже не приводит ни к чему хо­рошему. «Бывает, что иной (...) желая, как он говорит, исправлять себя, уже постоянно (за всем) замечает, думая: если кто-нибудь гово­рит обо мне, то мне надобно знать, какое мое согрешение, за кото­рое он меня осуждает, и я буду исправляться. Во-первых, уже и нача­ло сего от лукавого, ибо он начал ложью: не зная подлинно, приду­мал то, чего не знал; а как "может древо зло плоды добры творити "? (Мф. 7, 18)».

Если уж действительно искать средства своего исправления, -заключает преподобный, - то для этого есть прямые пути. "А гово­рить: я верю своим догадкам для исправления себя, и с этой целью подслушивать и любопытствовать, - это есть самооправдание, вну­шаемое диаволом, который желает строить нам козни".

Необходимость критического отношения к любому своему сло­жившемуся мнению авва Дорофей подчеркивает полушутливой ги­перболой: "И так с тех пор, когда помысл говорил мне о солнце, что это солнце, или о тьме, что это тьма, я не верил ему...". Но этим он лишь еще раз обращает внимание на то, сколь серьезна опасность "действительно видеть вещи, коих нет и быть не может". Безусловно и то, что у аввы Дорофея речь все время идет об опасности оши­биться не в физических, а в нравственных вещах. Поэтому и здесь, когда он говорит о "тьме" и "солнце", то прежде всего имеет в виду обычное для библейско-христианской символики обозначение под этими понятиями зла и добра.

Подозрительность - причина самообмана или самообман - подозрительности?

Задумаемся над тем, чего, собственно, хотел добиться брат, ко­торого привел как пример авва Дорофей, объясняя, что такое "ложь мыслью". Этот брат "однажды, вошедши в сад, высматривал, - ибо он всегда подсматривал и подслушивал", - характеризует его рас­сказчик. В чем он всех подозревал? о чем были его догадки? в каких предположениях он был настолько уверен, что "ему казалось, что дело происходит непременно так, как представляет ему помысл его, и не может быть иначе"? Войдя в пустой сад, он очень хотел встре­тить "нарушителя" монастырского устава, который бы там тайком ел смоквы. И он увидел то, что хотел...

Почему ему так нужно было кого-то уличить в грехе? Ответ простой: в тот момент весь смысл своего существования он видел в изобличении порока. Ясно, что в его сознании когда-то произошла трагическая подмена ложным пониманием подлинного ощущения се­бя, своих взаимоотношений с Богом и людьми. Его стремление к правде и справедливости уродливо обернулось присвоением себе ро­ли судьи над чужими грехами, причем судьи отнюдь не бесстрастно­го, но жаждущего карать и наказывать.

Мы вполне можем допустить противоположную ситуацию в том же монастырском саду. Игумен (или сам авва Дорофей) мог и в са­мом деле застать не мнимого, а реального "нарушителя", соблазнив­шегося спелыми плодами. Как бы он поступил? Не пускаясь в небезопасные догадки, можно предположить все же, что его решение бы­ло бы основано на сострадании к человеческой слабости и на трез­вой оценке размеров "преступления" и всех возможных путей его последующего осознания.

Во всяком случае, авва Дорофей дает нам пример подобного игуменского решения. Но на этот раз, правда, "виновником" оказал­ся не "похититель смокв", а тот самый брат, одержимый страстью подозрительности. Игумен, "созвав всю братию, по окончании ли­тургии, со слезами рассказал им о случившемся и обличил брата пред всеми, (желая) достигнуть сим троякой пользы: (во-первых) по­срамить диавола и обличить сеющего такие подозрения; во-вторых, чтобы чрез сие посрамление был прощен грех брата и чтобы он по­лучил от Бога помощь на будущее время, и в-третьих, чтобы утвер­дить братию - никогда не верить своим мнениям".

Эта троякая цель игумена содержит ответ на главный вопрос: как освобождаться от подозрительности?

Посрамить диавола значит - раскрыть обман "отца лжи" (Ин. 8, 44). Обличить его - это и означает сорвать личину, скрыва­ющую его демоническую сущность, т.е. выявить действительные ис­токи подозрительности - ведь сам-то брат, увлеченный поиском "преступников", был уверен в полной своей правоте. То, что брат обманулся в саду, - результат всей его настроенности на подозри­тельность. Однако, в свою очередь, ее причина - в подмене подлин­ного предстояния перед Богом ложными целями, когда вся жизнь человека сузилась до изобличения порока в других. Так что получа­ется: подозрительность - и причина, и следствие лжи и самообма­на. Это - порочный замкнутый круг.

Посрамить диавола, поэтому, означает разорвать этот круг, да­бы все, и в первую очередь брат, более других пострадавший от диа-вольского обольщения, осознали смысл происшедшего. И тогда при­дет и покаяние, и прощение, и помощь Божия.

И последний практический вывод - третья цель игумена в его наставлении братии: для того, чтобы не попасть в заколдованный круг самообмана и подозрительности, надо быть предельно осто­рожными со своими выводами о ком бы то ни было. И, тем более, никогда нельзя до конца доверяться индивидуальному опыту людей.