Площадка-3. Четырехэтажный особняк, окна на Екатерининский парк. 6 page

Освещение вспыхнуло – и основное, и аварийное. Впрочем, последнее через секунду погасло, фотоэлементы вновь сработали надёжно. Из холла послышались голоса бойцов – причём на слух казалось, что они за несколько секунд умудрились дойти до последней стадии опьянения… Болезненные ощущения Лесника никуда не делись, разве что чуть ослабли. А может, он просто притерпелся. С обер-инквизитором тоже что-то было не так. Лесник едва узнал его голос – голос смертельно больного, чуть не умирающего человека. Но тяжело падающие слова, с большими, чем обычно, паузами, – могли принадлежать исключительно Юзефу: – Ну и что… что ты мне можешь показать… кроме мужского стриптиза? Щенок… С Копытом происходило странное. С побледневшего лица катил пот – и даже не капли – струйки. Оно, лицо, дёргалось – гримасы переходили одна в другую. Руки совершали непонятные движения – ломаные, незаконченные… – Щенок, – повторил обер-ишсвизитор. – Нажравшийся чужих мозгов… и возомнивший себя властелином мира… Юзеф медленным, старческим движением поднял руку. Показал лежащую на ладони маленькую плоскую коробочку. Несколько чёрных кнопочек, одна красная – но большая. Обер-инквизитор снизошёл до объяснения: – Ты что-нибудь слышал… о магнитно-резонансной томографии… Мессия недоделанный? На таких, как ты… она интересно… действует… Этот роддом получил три года назад подарок… томограф… якобы от разбогатевшего эмигранта, здесь родившегося… Тут стоит, за стеной… Не совсем обычный… я нажал кнопку – и все мы в сильнейшем поле… только на тебя оно… Как, нравится? Вот оно что. Неудивительно, что Юзеф так резко сдал. Тут и молодым-то… Маша-Диана шагнула вперёд. Упёрла «Генц» в диафрагму тенятника. Тот отшатнулся – угловато, неловко… Юзеф проинформировал: – Если сейчас в тебя попадёт пуля… будет больно… И ничего не зарастёт, не мечтай… Будет очень больно… как всем, кого ты убивал… и тем… кого убивали для тебя… Копыто стремительно рванулся вперёд, к пультику управления томографом. Вернее, он, наверное, думал – стремительно. Споткнулся, неуклюже упал. И не спешил подниматься. – Вставай… мразь… – сказал Юзеф. – Жить будешь… пока… Но на растительной диете… и сам – растительный… – Не надо так, Юзик, – тихо сказал Алексей Николаевич. – Все-таки он родился человеком. С искрой Божьей… Не стоит топтать павшего – с удовольствием. – Человеком он станет… когда Семаго-младший… трепанирует лобные доли… Полезным обществу… будет морковные грядки поливать… В Белоостровском скиту… И это все? – подумал Лесник. Столько крови, столько смертей, чтоб все кончилось – так? Нажатая кнопка – и занавес? Конец комедии? Через секунду он понял, что поспешил, что до занавеса ещё далеко. Понял, когда окно со звоном ввалилось в ординаторскую. Выстрелить в две влетевшие в окно тёмные фигуры Лесник не успел. Вернее, успел, – но Диана выстрелила раньше. В него. Нажала на спуск в буквальном смысле на лету, пересекая комнату длинным прыжком – траектория его завершилась возле близнецов – удар, удар, два неприятных звука слились в один. С таким хрустом ломаются шейные позвонки. Близнецов не стало… …Пуля каким-то чудом лишь царапнула пальцы, но выбила тяжёлый и неуклюжий СПП – стрела ушла в никуда – а в следующее мгновение короткий автомат пришельца упёрся в ребра Лесника, притиснул к стене. Второй – в шею Юзефа. Впрочем, сейчас обер-инквизитор не выглядел тем грозным бойцом, каким был сутки назад. Казалось, главная его забота – сделать очередной вдох. Грудь поднималась и опускалась с заметным глазу усилием… Пульт управления куда-то исчез. Маузер, так и не перезаряженный, пришелец небрежно смахнул со стола. Шансов не было. Незваные гости, затянутые в чёрные облегающие комбезы, держались на редкость профессионально. А Диана грамотно подстраховывала обоих на расстоянии, стоя над трупами близнецов. Лесник искал и не находил тот неуловимый момент, когда можно рискнуть, можно переломить ситуацию. К тому же соотношение сил вновь изменилось – и вновь не в их пользу. Следующая двойка – тоже сплошь чёрные, лишь глаза поблёскивают из-под масок-капюшонов, – появилась не так зрелищно. Без вылетающих стёкол – вылетать было нечему. Но тоже ловко скользнули в окно – и сразу в холл. Один на ходу отвесил хорошего пинка по рёбрам Копыту, вознамерившемуся на четвереньках покинуть место действия. Тот взвизгнул, забился в угол, не вставая. Метался взглядом по ординаторской, не зная, чего ждать дальше… Короткие звуки ударов – и пьяно мычащие голоса в холле смолкли. Третья двойка материализовалась за окном. О левитации, понятно, речь не шла – серое небо оконного проёма пересекали тонкие чёрные леера. И там же, за окном, зашумел-загрохотал какой-то механизм. Лесник мельком подумал, что Алексей Николаевич Соболев, скорее всего, не понимает, что произошло. Слов не было сказано, ни одного. Хотя иные слепцы весьма точно представляют, что творится вокруг – без всяких слов-объяснений, только на слух… …Очевидно, это задумывалось как эффектный выход на сцену: вы, дескать, тут все по уши в дерьме и крови, а я спускаюсь с небес, как Бог на машине, – воздать всем по заслугам. Весь в белом… Но техника, как оно часто бывает, подвела – что-то застряло, что-то скрежетало, стрела рывками раскачивалась – и стоявший в решётчатой кабинке на её конце человек оказался вынужден вцепиться руками в бортики, изрядно потеряв в авантажности… Впрочем, в белом он был. В изящнейшем белом костюме. Наконец все сработало, как надо. Человек шагнул на подоконник, спрыгнул в ординаторскую. И оказался субкомандором Беркутом, кандидатом в члены Капитула, и.о. начальника Северо-Западного филиала. Второй раз за сутки Лесник стоял под стволами «кипарисов». Ощущение дежа вю и заколдованного круга росло и крепло. – Что… за театральщина, Беркут? – прохрипел Юзеф. – Порхал мимо… решил передохнуть? Почистить пёрышки… поклевать зёрнышек?.. Извольте доложиться по всей форме, господин суб-командор! На последней фразе голос обер-инквизитора стал обычным – чеканно зазвенел. Правда, потом Юзеф долго и шумно переводил дыхание… Беркут докладывать по всей форме не спешил. Внимательно осмотрел диспозицию, выделил взглядом Копыто. Кивнул удовлетворённо. Его бойцы производили впечатление глухонемых, ловящих каждый жест начальства – один тут же нагнулся над тенятником, в руке мелькнул шприц-пистолет. Использованные карпулы покатились на пол. Копыто обмяк, затих. Миостагнатор, и прямо по точкам, догадался Лесник. Загнётся ведь от такой дозы – в магнитно-резонансном поле-то… Впрочем, им без разницы, у них приказ. А что без допроса – отпишутся, не впервой… После реплики обер-инквизитора стояла тишина. Юзеф ждал ответа, скрестив на груди руки. Отец Алексий переводил широко открытые глаза с одного участника немой сцены на другого – словно действительно их видел… Через секунду-другую Лесник понял, что обер-инквизитор тоже оценил опасность передозировки для третьего из Чёрной Троицы. И скрещённые на груди руки – не просто жест презрения. Магнитно-резонансное поле ослабло – это чувствовалось физически… Но полностью не исчезло. Замерший было Копыто заворочался, не приходя в сознание… Беркут жестом отправил троих бойцов в холл. Вынул пистолет без глушителя, чуть поразмыслил – и показал на холл четвёртому замаскированному. Плотно затворил за ним дверь. Намечается начальственная разборка, понял Лесник. Не для ушей рядового состава. Полевые агенты ещё куда ни шло (что Маша-Диана полевой агент, каким-то чудом ему не известный, Лесник уже не сомневался). Диана, кстати, после ухода замаскированных контролировала исключительно Лесника – грамотно, метров с четырех – никаких тыканий стволом с близких дистанций. Все правильно: и момент отобрать оружие не улучишь, и тебя, если что, убивать не будут, аккуратненько обездвижат… Одиннадцатимиллиметровая пуля «Генца» даже в конечность – сразу шок и потеря сознания… Диана встретилась с ним глазами. И не отвела взгляд. Смотрела внимательно, легонько показала куда-то стволом. Лесник проследил направление – его оцарапанные пальцы. Она изобразила короткую пантомиму: чуть кивнула, легонько покачала головой, подмигнула. Лесник истолковал это как утверждение, что именно такой результат выстрела – выбитое оружие при невредимом стрелке – Диана и планировала; и как предложение не пытать судьбу… Пока они обменивались взглядами, Беркут наконец заговорил. По всей форме, но весьма издевательски: – Господин пока обер-инквизитор! Вами и вашими людьми нарушены пункты второй, третий, четвёртый, шестой и седьмой последнего решения Капитула. До окончания служебного расследования объявляю вас задержанными. С тенятником будет поступлено согласно приказу – после основного и проверочного лабораторных СР-тестов. – Дурак ты, Беркут… – сказал Юзеф. Голос обер-инквизитора звучал несколько твёрже, но длинные паузы между словами сохранялись: – Дурак ты, Беркут… Тебе никто не говорил… что бегать впереди паровоза… чревато? В лепёшку раздавит… Ты что, получил… такие инструкции от Капитула?.. Нет. Выслужиться решил… Поднял личное звено… и давай геройствовать… В Капитул попасть не терпится… Пришёл, нашумел… изгадил операцию… окно вон выбил, сквозит… Не бывать тебе командором, Беркут… Будешь младшим агентом… в Нарьян-Маре… ждать: вдруг объявится… тенятник в тундре… Лесник не понимал: действительно ли у Юзефа ещё один туз в рукаве, или обер-инквизитор блефует, используя старый, как мир приём: разозлить противника, вывести из равновесия, заставить совершить ошибку. На всякий случай Лесник незаметно скользнул взглядом по полу. Попытался определить, куда отлетели СПП или «макарки» покойных близнецов… Не железная ведь Диана, в конце концов. Отвлечётся. Или что-то её отвлечёт. Беркут злобно посмотрел на обер-инквизитора, но никаких действий не предпринял. Не мальчик, чтобы на такие приёмы купиться. А в руке Юзефа оказался все тот же пультик. Именно в него обер-инквизитор сказал и повторил короткую фразу: – Вариант-два. Вариант-два! Продолжение блефа? Классическое: ты не видишь, кто за твоей спиной!? Или действительно коробочка по совместительству средство связи? А за холмом кавалерия наготове? Похоже, Беркута посетили те же сомнения. Покосился на коробочку, но к Юзефу не шагнул – мало ли какую комедию ломает тот с физической немощью. Сделал знак Диане, сам взял на прицел Лесника. Диана скользнула вперёд, к обер-инквизитору, мимо Беркута, и… Беркут резко согнулся. Пистолет его мелькнул серебристой рыбкой – к полу. Лесник нырнул вперёд и вправо. Подхватил оружие. Перекатился, вскинул. «Отставить!!!» – рык Юзефа. Лесник не выстрелил… Диана улыбалась – широко. Беркут немо ловил ртом воздух – не в силах разогнуться. Юзеф не изменил позы. Лесник поднялся, готовый стрелять при первом подозрительном движении. Никакой вариант-два в движение не пришёл. Очередной блеф? Или сигнал для Дианы, меняющей окраску со скоростью хамелеона? Не прощу, подумал Лесник, не прощу ей близнецов, хоть и были полными отмороз… Мысль его оборвалась. Близнецы, валявшиеся со сломанными шеями, поднялись – и отнюдь не напоминали восставшие трупы. Лесник недоуменно посмотрел на Диану. Что за буффонада? Ладно, ударить и вскользь можно, понарошку, – но он отлично слышал треск ломающихся позвонков. Маша-Диана поняла значение немого вопроса. Ответила так же, без слов. Резко взмахнула «Генцем». Губы её при этом чуть дёрнулись – раздался тот самый мерзкий звук… – Дурак ты, Беркут… – повторил Юзеф. – Стратег, бля… Подослал лже-курьера … с простеньким заданием – следить и стучать… С расчётом на её перевербовку… И с неизвлекаемой… и неизменимой управляющей гипнограммой… Я же у неё в мозгах не копался… глупая ты птица, Беркут… Я с ней просто поговорил… как с человеком… и все объяснил… до конца… И она сама внесла кое-какие коррективы… Похоже, тут все всё знают, и кого-то из себя изображают, подумал Лесник. Один я как Иванушка-дурачок. Сейчас близнецы окажутся замаскированными членами Капитула, а Копыто – инспектором, сыгравшим роль те-нятника для проверки боеготовности… Комедия дель арте. Итальянская комедия масок. Беркут молчал. С тоскливой надеждой смотрел на плотно закрытую дверь, где остались его люди. Там тоже что-то произошло – приглушённые звуки схватки, хлопки выстрелов, – но закончилось быстро. Кавалерия из-за холмов? Долго ждать ответа не пришлось. Дверь распахнулась. Знакомый голос: – Порядок, Юзеф-джан! Глупые люди – зачем стрелять, зачем драться? Говорят тебе: руки вверх! – руки поднимай, да? Теперь лечиться совсем будут… В ординаторскую вошёл Арарат Суренович Хачатрян. С автоматом в руках. И с супругой. Огромный живот Сусанны исчез – похоже, разродилась успешно и со скоростью, достойной книги Гиннеса. Разродилась двумя автоматами с глушителями (себе и мужу), комбинезоном и высокими шнурованными ботинками, сменившими на ней туфли без каблука и бесформенное платье для беременных. Движения её теперь напоминали Диану – казались отточенными до совершенства. Да и Арик двигался совсем по-другому. Ай да Юзеф-джан! – подумал Лесник с восхищением. Вот они, две креатуры издалека, – и высшего, двенадцатого уровня, сохранившие все черты личности, уверенные, что работают на тебя исключительно по убеждению. Операцию можно включать в учебники. Идеальная маскировка для агента – на самом виду, под самым светом лампы. Всем тут примелькавшийся, кое-кому даже надоевший Арарат Хачатрян… И его незаметно-тихая жена, каждый день добавляющая чуть-чуть наполнителя в имитатор беременности… Если кто и приглядывал за роддомом – появлению колоритной парочки в неурочный час не удивился, и в свои расчёты никак не включил. Коробочка-пульт оказалась средством связи без дураков, не для блефа. Пискнула – обер-инквизитор поднёс к уху, кивнул, слушая неразборчивое кваканье. Нажал кнопку – и Лесник почувствовал, что томограф отключился. Копыто на это никак не отреагировал, лошадиная доза миостагнатора сделала своё дело – и сейчас организм тенятника ничем не отличался от нормального, человеческого, пребывающего в глубокой коме. Магнитно-резонансное поле исчезло, но, похоже, Юзеф от полученного излучения так и не оправился. Он тяжело, медленно выбрался из-за стола. Подошёл к лежавшему у стены Копыту, нагнулся – долго что-то с ним делал, Лесник ничего не видел из-за массивной фигуры Юзефа… Знакомо щёлкнули наручники. Вот оно что. Первого настоящего гипера лично стреножил господин обер-инквизитор… Символично, как сказал бы… неважно кто. Беркут смотрел затравленным волком на три направленных на него ствола. К нему уже подбирался воскресший близнец-1, держа в отставленной руке шприц. …Обмякшего Беркута уложили рядом с его несостоявшейся жертвой – Копытом. Хачатрян все это время производил странные манипуляции под одеждой. Сусанна попыток помочь мужу не делала, стояла молча и неподвижно, автомат АКМ наготове. Лесник подумал, что в имитаторе беременности две таких пушки не протащишь, значит, были спрятаны здесь, в роддоме… Юзефом? Хачатряном? Уже неважно. Наконец груда силиконовой плоти заколыхалась на полу. – Вай, славно как, Юзеф-джан, целый год эту гадость таскал… Надоело, слушай. Хватит теперь, да? – Арик одёрнул пиджак, бесформенно обвисший на сухощавом теле. И добавил другим голосом, без следа армянского акцента: – И вообще хватит. Хватит тут Моню Мочидловера изобра… Конец фразы заглушила длинная очередь – по Диане, по близнецам… Последнее, что успел увидеть Лесник, был летящий ему в голову приклад автомата Сусанны… Дела минувших дней – XVIII
12 августа 1937 года. Бегство

Митинг на Щёлковском аэродроме закончился. Смолкли речи, славящие героев Арктики, прокладывающих в Америку первую в мире грузовую авиалинию через полюс. Отзвучали здравницы вождям, и их, вождей, приветственные телеграммы. Шла последняя подготовка – быстро, деловито, без суеты. Четырехмоторный гигант ДБ-А с номером Н-209 на огромных крыльях застыл на взлётной полосе. Леваневский стоял чуть поодаль, курил. Последний бензозаправщик отвалил от самолёта, и в предотлётных хлопотах наступила некоторая заминка. Одни говорили – ждут мешки с почтой для Нью-Йорка, другие – меха для лётчиков. Леваневский знал, кого он ждёт – и в глубине души надеялся не дождаться. …Человек шёл через аэродром – невысокий, стройный, в изящном сером костюме и мягкой шляпе, в руке – небольшой походный баул, перетянутый ремнями. Среди людей в форме и рабочих комбинезонах человек казался чужим. Посторонним. Но, странное дело, никто из многочисленной охраны не подошёл, не остановил, не спросил документы. На человека не смотрели, а случайно скользнув взглядом – тут же забывали. Человек шёл легко, уверенно, – тем не менее это было бегство. – Здравствуй, Сигизмунд, – приветствовал Леваневского пришедший. – Здравствуйте, Богдан Савельевич, – осторожно сказал тот. Хотел добавить: все-таки решили лететь? – но не стал. И так все ясно… – Все-таки я решил лететь, – сказал Богдан Буланский, словно прочитав мысли собеседника. А может – действительно прочитав, порой Леваневский всерьёз подозревал его в этом умении. – Вам придётся пролежать всю дорогу в спальном мешке. Иначе замёрзнете, пойдём на шести тысячах метров… Запасных комплектов мехового обмундирования нет. Запасная кислородная маска есть. – Ничего, Сигизмунд, долечу. Что холод ему не грозит и на большей высоте, Богдан говорить не стал. – Тогда… Извините, Богдан Савельевич, но сколько вы весите? Буланский не удивился вопросу. Любой лишний вес на борту, когда лететь тысячи и тысячи километров, необходимо учитывать. – С грузом – ровно пять пудов, тридцать четыре фунта и девять золотников… Леваневский наморщил лоб, переводя в килограммы. Однако… Тяжёлый получался баульчик у Богдана Савельевича… – Кастанаев! – командным голосом позвал Леваневский. – Слушаю, Сигизмунд Александрович, – подошёл второй пилот. Богдана он не заметил. – Над полюсом циклон, возьмём лишнюю сотню литров горючки. Выбросишь из НЗ… Богдан не слушал, что перечисляет Леваневский, думал о своём. Он не решал «все-таки полететь» – ситуация решила за него. Москва была зажата в стальное кольцо – мышь не проскочит. И кольцо сжималось. Богдан проскочил, уложив пришедших за ним аккуратными выстрелами из браунинга точно в сердце – но в затылок дышала погоня. Аресты шли днём и ночью – и эта на вид неприцельная стрельба по площадям достигла своей цели. Организации, которую Богдан Буланский двадцать лет создавал втайне от Конторы, – не стало. Бешеный пёс Юровский был жив – его болезнь и смерть в ЦКБ оказались гнусной комедией. Похороны, венки и речи, замурованная в кремлёвской стене урна – все фарс. Проклятый интриган ушёл в тень и готовил превентивный удар. Ничего, придёт время – сочтёмся за все. Сейчас главное – унести ноги… …На серый бетон аэродрома упали два свёрнутых спальника, несколько мешков с продовольствием. Леваневскому это не нравилось, но он не мог отказать человеку, которому был обязан всем. Не только и не просто жизнью – к своей и чужим жизням Сигизмунд Леваневский давно относился без излишнего трепета. Гораздо важней была слава – портреты с лицом, известным каждому в этой стране, школы и фабрики, носящие его имя – имя одного из первых Героев Советского Союза. Слава долго обходила Леваневского – и пришла к нему три года назад исключительно благодаря Богдану Савельевичу… Слава полярного орла, спасавшего от гибели челюскинцев. Но лётчиков в стране много, и орлами становятся не все. Важно в нужный момент оказаться в нужном месте. Иногда Леваневскому казалось, что его покровитель попросту заранее знал, где и когда будет раздавлен льдами «Челюскин»… …Через две минуты после того, как Н-209 тяжело, неохотно оторвался от взлётной полосы, на аэродром стремительно въехали два автомобиля. Из переднего выскочил человек в синей форме, с ромбами на петлицах. Поднял голову, посмотрел на исчезающий самолёт. Выругался. …В Нью-Йорк Н-209 не прилетел. В Фербэнкс – точку промежуточной посадки на Аляске – тоже. Леваневский последний раз вышел на связь через двадцать часов после старта – и навсегда замолчал. Самолёт и шестерых лётчиков искали советские и американские пилоты, искали даже спустя много лет после того, как весной 1938 года экипаж официально объявили погибшим… Искали ледоколы. Искали жители прибрежных районов Аляски. Не нашли. Искавшие не догадывались, что на борту Н-209 был пассажир – Богдан Буланский. И что в Америку он не собирался… Глава девятая

Сусанна своё дело знала. Быстрота движений у неё была феноменальная. Приклад раздробил череп, и острые осколки вошли в мозг, и было больно, и Лесник умер… На середине этой мысли он сообразил, что раз может так думать – то все не так плохо. С ним, по крайней мере. Голова раскалывается от боли, но на куски отнюдь не разбита, – сумел в последнюю долю секунды «снять» удар, перевести в скользящий… Но дела хреновые. Жёсткий пол давил на плечо и бок. Над головой звучали голоса – надоедливые звуки, болезненно отдающиеся в голове. Смысл слов от Лесника ускользал. Сомкнутые веки ощущали свет. Хотелось открыть глаза, поднять голову, осмотреться, проверить работоспособность мышц. Ничего этого Лесник не сделал. Не стоит тут радостно демонстрировать своё возвращение из мира мёртвых. А то живо вернут обратно – контрольным выстрелом или тем же прикладом. Ситуация поганая: похоже, в строю остался сам Лесник, не уверенный, что сможет работать, да Юзеф, с которым творится нечто странное… Немного – против двух убийц экстра-класса. Отца Алексия в расчёт можно не принимать. Диана и близнецы если и живы, то умирают, Лесник видел, как их троих отшвырнула очередь лже-Хачатряна – по несколько пуль в каждого. Лесник начал воспринимать речь псевдо-Арика с середины фразы. Голос звучал торжествующе: – … было просто смешно с тебя, Юровский, – когда ты вербовал меня в Степанакерте. Не узнал, не узнал… Потерял чутьё классовое. Вай, обрадовался Юзеф-джан, человек так много знает и умеет, – и никак не засвечен в Конторе! (кавказские нотки в голосе мелькнули и вновь исчезли). Та наша встреча планировалась за два года… У меня было достаточно времени с момента, как я задумался: а зачем это товарищ Юзеф строит в Швеции томограф за тридцать шесть миллионов долларов – который не совсем томограф? Кого это он лечить тут собрался, а? Я долго не мог поверить, что ты, именно ты, всерьёз готовишься к Последним Дням. А потом понял – это, судари мои, высшая степень материализма и атеизма: взять да и переломить Предначертание силовыми и техническими методами! Браво, бравис-симо! Ну и я тоже не стал сидеть сложа руки. Помог исполниться кое-чему из предначертанного. Раз суждено появиться Тёмному Мессии, пусть уж это будет товарищ надёжный, проверенный… – так ты любил когда-то выражаться, Юровский? Зачем нам Мессия-тенятник? Пусть лучше буду я. Голос отца Алексия, негромкий, спокойный: – Значит, Даня, башни Нового Вавилона – твоих рук дело? Богдан коротко хохотнул. Голос Юзефа (слова даются с трудом, но в тоне издёвка):. – Бедный Усама… Лихо ты развёл его со штатовцами… Слушать все это было интересно, но самого главного Лесник не понял. Где стоит Сусанна? Ни звука не свидетельствует о её местоположении… Ладно, пора аккуратненько открывать глаза и производить визуальную разведку. И он открыл – но один левый глаз. Правый был залит начавшей спекаться кровью. Разговор старых врагов не пестрел угрозами, резкими выражениями, вообще проявлениями крайних эмоций. Когда ненависти столько лет – из неё уходит все наносное и лишнее, появляется в ней благородно-коньячная выдержанность. Впрочем, третий участник разговора – отец Алексий – не считал своим врагом ни Богдана, ни Юзефа – не считал никогда, с самого начала их глухой взаимной неприязни, перешедшей в открытый конфликт и раскол Капитула. Алексей Николаевич их жалел – обоих. И молился за них… Говорил в основном Буланский. Сегодня был его день. – Я мог бы все сделать проще и быстрее. Я ведь ныне тоже не чураюсь техники – жизнь убедила… Ты видел, Юровский, как работает моя сушилка? За полсекунды, кстати… А мой шокер? Хорошая штучка? Я мог просеять этот городишко мелким ситом и найти трех латентных, о которых ты не имел понятия. И мог их активизировать и тихо-мирно прикончить где-нибудь в сторонке… А потом взорвать сие богоугодное заведение вместе со всем содержимым, и вместе с твоим дурацким томографом. Но грубо сработать не хотелось… С возрастом больше ценишь красоту исполнения, чем результат. Или, по крайней мере, одинаково ценишь. Я много лет мечтал прикончить черноивановское отродье своими руками – и не сделал этого. Обе погибли, считай, случайно. А когда организуешь для кого-то роковые случайности, чувствуешь себя богом… Но щенка я кончу у тебя на глазах, Юровский. Шлёпну изящно и красиво, без правок – финальную точку надо ставить своими руками. И я оставлю тебя жить, и тебя, Лёша, – тоже. Будете моей недремлющей совестью, – чтобы я не возгордился и не оторвался от народа… Комфортных условий содержания не гарантирую, но навестить иногда приду. – Ты действительно считаешь, Даня, что функция Тёмного Мессии – стать на триста лет диктатором над народами? – мягко спросил Алексей Николаевич. И сам ответил: – По-моему, ты ошибаешься. Суть мессианства – нести людям Откровение. Идею… В данном случае – Тёмную, ложную, губительную… У тебя она есть? – Я ничего не считаю. Я все знаю. Знаю, потому что сам все спланировал и подготовил. Любой Мессия – это власть. Власть над мозгами. Вы безнадёжно устарели со своими индивидуальными гипнограммами. А потуги на манипулирование массовым сознанием – и ваши, и всех других – просто смешны. Средства массовой информации для этого не подходят и никогда не подойдут – никакой избирательности, любой эффект нивелируется противоположенным – у другой части аудитории. Работать надо вживую, с коллективом людей, спаянным некими общими понятиями и принципами – при всей их, людей, внешней несхожести. С эргастулой? ^[13] Если бы вы знали, какие результаты может принести одна-единственная речь гнусавого и косноязычного депутата в Думе – выслушанная и вроде тут же забытая… Впрочем, узнаете. Сегодня. Хоть и на другом примере… – Переворот креатур? – уточнил Юзеф. – Сколько раз ведь пытались… и чем все кончалось?.. Ты, Буланский, маньяк… и авантюрист… – У меня получится. Завтра страна содрогнётся от того, что произойдёт здесь. В этом городе, в этом роддоме. И начнётся цепной процесс, на вид хаотичный, но в котором просчитано все. – И ты думаешь, Даня, что звезда зажглась в предсказанный час только для того, чтобы осветить этот твой путь? – спросил священник. – Или её зажёг тоже ты? А Порченные Радуги? Остановись, Даня… Пока не поздно. Ты считаешь себя дирижёром, но за кулисами стоит кто-то другой – и дёргает за ниточки… Твоя свобода выбора – фикция. Если все происходящее просчитал и спланировал именно ты и не кто иной – зачем тебе убивать этого мальчика? Твоему плану он никак не помешает и не поможет… Богдан Буланский ничего не ответил на слова отца Алексия. Поставил к стене автомат, вынул из кармана пиджака крохотный никелированный браунинг – все неторопливо, задумчиво. Лишь потом заговорил: – Знаешь, Лёша, отец одного моего друга детства не был сильно верующим. Но идя в синагогу – смотрел на небо и говорил: «Мне не жалко. Вдруг он есть?» Мне тоже не жалко – пули на этого придурка. А Откровение и Идея будут, не сомневайся. Крови не надо бояться, никогда. Тогда Идею мне придумают – такие, как вы. Вам без Идеи убивать невместно, судари мои… А с Идеей – вроде как и ничего. Ну что-с, приступим? Астрономическая полночь, если календари не врут, сегодня в половине второго… Сейчас вам будет немного больно, но недолго. Полежите, отдохнёте, проснётесь в новом мире… – Подожди, Буланский… Раз уж ты такой мастер… освети одно тёмное место в картине… Апокалипсисты – твоё детище?.. – Моё, моё… Но что о них вспоминать? Были и давно кончились. Твоими, кстати, молитвами. – Значит… Радецки не был их агентом… – слова Юзефа звучали не вопросом. Утверждением. – Конечно, не был. Якобы его цидульку, кстати, надиктовал девчонке я. Совсем не сложно. Употребить раз-другой словечко «символично», вспомнить пару минувших дел, – ты и купился. Поглядывал по сторонам в поисках мифических апокалипсистов… Твой меченый паренёк излишне рьяно копался в делах минувших дней. И раскопал то, что вспоминать никому не стоило. А я шепнул пару слов лабуху – кто к нему придёт и зачем. И как с пришельцем справиться. Да и с его дружком, между нами, у меня… Богдан неожиданно замолчал. Потом заговорил другим тоном: – Все. Время подходит, господа инквизиторы… Начнём. Лесник открыл левый глаз. Правый был залит кровью. Первым делом он увидел устремлённый на него взгляд Маши-Дианы. Живой взгляд. Она лежала на окровавленном полу, на вид мертво, хотя Лесник отсюда видел лишь одну рану – простреленное насквозь плечо. Он вспомнил очередь почти в упор, в живот и грудь, буквально впечатавшую девушку в стену – и подумал, что ошибается. Мертва, просто причуды освещения… Маша подмигнула ему. Однако… Броник скрытого ношения? Он мог и не заметить под просторным халатом, но… Обычный бронежилет с такого расстояния автоматные пули прошьют… Скрытого ношения ещё слабее. Значит, не простой, из Трех Китов… Ладно. Не важно. Главное – в нашем полку прибыло. Повоюем. Над головой продолжалась дискуссия об идейной сути Мессианства, Лесник особо не вникал. Его интересовало лишь одно из разговора – что и как будет делать бывший Хачатрян, ныне именуемый Буланским. А ещё Лесник хотел бы расписать партитуру с Дианой, но не мог придумать, как. Зрачки девушки дёрнулись в сторону. Снова упёрлись в Лесника. И ещё раз, и ещё. Рискуя заработать косоглазие, он проследил за её взглядом. Там, в полутора метрах от его головы, лежал СПП. На рукояти вмятина от пули, но на вид вполне работоспособен. Три стрелы ещё оставались в стволах. Уже лучше. Не придётся лезть с голыми руками на автоматы. Тут незримый фильтр, через который мозг пропускал звучащий в ординаторской разговор, подал сигнал: важно! Лесник прислушался… Так-так… Арик-джан собрался пристрелить Копыто и устроить бойню младенцам. Потом раздался интересный звук. Автомат? Автомат поставлен к стене? Думает прикончить тенятника из того самого браунинга? Хотелось поднять голову и убедиться. Но Лесник не стал зря рисковать. План созрел мгновенно. Юзефа и отца Алексия убивать сейчас, похоже, никто не собирается. Можно пожертвовать Копытом. Пусть хоть какая-то будет польза от гада… Дать его пристрелить – и пусть уходят отсюда. И аккуратно расстрелять лже-супругов на пути к детскому отделению. В спину. Не рыцарский турнир, в конце концов. Лесник посмотрел на Диану, раздумывая, как бы поделиться планом действий. Девушка яростно подмигивала ему. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять – это азбука Морзе. Алексей Николаевич шагнул вперёд. На пути его лежали мёртвые тела, но он как-то сумел пройти между ними, не задев и не наступив. Подошёл к Буланскому. – Остановись, Даня. Ещё есть шанс. Я знаю, душа для тебя – поповская выдумка, и ты не боишься потерять то, чего, по твоему мнению, нет. Подумай о другом. Ты сам знаешь, к чему приводит такая гекатомба невинных. Человеком после неё остаться невозможно – это ты тоже знаешь. Ты сам убил достаточно много нелюди, чтобы сомневаться. Ты стоишь на самой грани – и не стоит переступать её. Остановись. Пока ты человек – остановись. Ответ Буланского прозвучал тихо и даже тоскливо: – И это говоришь мне ты? Мне – ты? После всех лет, что мы вместе провели в Капитуле? И не говори, что твои руки чисты… Скажи, Лёша, со сколькими ровесниками ты перезваниваешься? Или переписываешься? Люди столько не живут, Лёша… Закончил он совсем иначе: – Начинаем, Сусанна. Всем этим (кивок на пол) – по контрольному. А для начала… Лязгнул затвор браунинга. Но начать Сусанна не успела. Буланский тоже. Первой начала Диана. Лесник рванулся к оружию. Скользнул по полу, как ныряющий пловец – руки вытянуты вперёд. Одна ещё смыкалась на рукояти – другая оттолкнулась, толчком переворачивая тело. Мгновенная картинка: Маша в воздухе, летит на Сусанну; Буланский вскидывает браунинг. Почти одновременно: Автоматная очередь. Щелчок браунинга. Два выстрела из СПП. Звук падающих тел. Хрип. И все кончилось. Вернее – застыло в неустойчивом равновесии. Лесник поднялся с колен, в вытянутой руке пистолет с последней стрелой. Женщины лежали неподвижно, Сусанна снизу, Маша сверху. Обе не шевелились; Копыто – тоже, над сердцем набухал красный кружок… Буланский – на ногах, правая рука висит плетью, браунинга в ней нет. Левая обхватила шею Алексея Николаевича – и в ней нож. Рядом с Лесником – Юзеф. Пошатывается, в руке ходуном ходит чей-то пистолет, вроде кого-то из близнецов. Пат. – Убей его, – глухо сказал Юзеф. – Стреляй, я не в форме… Богдан стоял не статично, двигался к двери крохотными шажками – к двери, ведущей на детское отделение (кружным, правда, путём). И ловко прикрывался телом священника. Попасть, не зацепив отца Алексия, было почти невозможно. Тем более из СПП – под водой целятся совсем по другому принципу. Тем более правой рукой – с ничего не видящим правым глазом… Пятясь, Богдан добрался до двери, прислонился к ней спиной. Лесник выжидал – сейчас противник хоть на секунду уберёт нож от горла пленника. Иначе одной рукой не управится, дверь открывается внутрь. Богдан тоже это понял – и замер. Снова пат. Лесник искоса глянул по сторонам. Юзеф привалился к стене, пистолет бессильно опущен. Диана? Нет, второй раз не воскреснет… Даже если броник вдруг выдержал – жестокая контузия с потерей сознания. Отец Алексий тоже не в счёт, даже не делает попыток вырваться… И что? Торг с этим убийцей? Буланский заговорил первым: – Забирай старика и дай мне выйти за дверь. Потом, если хочешь, продолжим. – Стреляй, – сказал Юзеф еле слышно, – не верь старому провокатору… – Стреляй, – сказал отец Алексий, – пусть сбудется предречённое… – Не вздумай, – сказал Буланский торопливо. – Сначала выслушайте меня – все. Я дам вам шанс спасти молокососов. Здесь заложена не одна мина, Юровский. Не только твой супертомограф. Моя тоже… Я говорил вам про работу с эргастулой? Так вот, весь персонал этой богадельни побывал на концерте известного сатирика в их актовом зале, и… Короче, они стали моей эргастулой. В каждом враче и медсестре сидит жёсткая программа. Сегодня она активирована, в астрономическую полночь сработает. Или раньше – если выдернуть чеку. Чека – мои альфа-ритмы, усилитель в кармане. Если я умру, медсёстры тут же станут кончать младенцев. Резать скальпелями, разбивать головы о стены. А если я уйду, у вас будет десять минут – перебить эргастулу или нейтрализовать… – Стреляй… – прохрипел Юзеф. – Блеф… гарантирую… – Стреляй, – сказал отец Алексий. – Вспомни пророчество… Лесник медлил, но не потому, что раздумывал – блефует старый интриган или нет. Он решал сложную баллистическую задачу – убить одного человека и не зацепить другого… Ничего не получалось. Задача не имела решения. – Без девяти полночь, – сказал Богдан. – Все зарезанные сосунки повиснут на тебе, и никог… Буланский дёрнулся – залитая кровью Диана медленно, толчками поднимала на него автомат. Лесник мгновенно выстрелил в открывшуюся щёлку. Прямо в сердце Богдану. И – рванул с высокого старта, не глядя на результаты выстрела. Он пронёсся через холл, задержавшись на долю секунды – подхватил валявшийся среди неподвижных тел «кипарис». И больше не задерживался нигде. Ворвался в коридор. Справа детское, слева родильное… – но выбирать не пришлось. Слева крик – истошный вопль женщины. И тут же – отчаянный писк ребёнка. Не блеф. Началось. Дверь выпала с петлями. Фигура в белом отлетела сбитой кеглей. Ещё дверь – открытая. Яркий свет. Он видел только ребёнка – в руках у человека в халате. И медсестру – занёсшую что-то острое, блестящее, страшное… Лесник вскинул оружие. Глава десятая

Автомат грохнулся об пол. Лесник очень хотел грохнуться рядом с ним, но остался стоять. У медсёстры-убийцы, повернувшейся на его топот, оказалось мужское лицо. Усатое. Знакомое… Врач тоже недовольно повернулся – седая шевелюра, седая эспаньолка, пенсне. Илья Модестович Семаго, которого старшее поколение Конторы по привычке зовёт Семаго-младший. Главный медицинский спец Трех Китов… Отовсюду надвинулись знакомые лица – в халатах врачей и медсестёр. Посмотрели на Лесника и вернулись на посты. Свой. Семаго осуждающе глянул на залитое кровью лицо и одежду. Младенец на его руках тоже осуждающе вякнул, хоть и сам выглядел не лучше – весь в чем-то кроваво-липком. Семаго показал его роженице: – Ну что, мамочка, кто у вас: мальчик или девочка? Та пролепетала что-то, Лесник не вслушивался, и так видно – мальчик. Семаго передал пацана в мускулистые руки медсёстры, вернее – медбрата. И сказал: – Да-а, батенька… Сорок лет не приходилось принимать родов, а тут вот за ночь – третьи… Вы как там, настрелялись? Можно сворачиваться? Лесник с трудом разлепил губы: – Настрелялись. Вдосталь. Больше не будем. Буланский был мёртв. Лежал на спине, залитый с ног до головы кровью. Не своей – пятнадцатисантиметровая стрела пробила сердце, почти не вызвав кровоизлияния. Кровью отца Алексия. В последнюю секунду своей жизни Богдан полоснул его по горлу – действуя, скорее всего, чисто на рефлексах… Спасти священника не успели. Лесник стоял в пропахшем больницей коридоре, прижавшись лбом к стеклу. За стеклом была серая полумгла, и кружился в ней кровавый хоровод живых и мёртвых, и Лесник не знал, с кем из них его место… Он опять не понимал ничего, хоть и видел все своими глазами. Что убило Буланского? Стрела или… И кто истолковал фразу: и был среди младенцев святой – как утверждение, что святой – тоже младенец? Кто? Сам отец Алексий? На его плечо легла рука. Он скосил глаза, оборачиваться не хотелось. Узкая, женская. Анна? Нет, Анна умерла… Диана? Она тоже… Нехотя Лесник обернулся. Это была Маша-Диана. Он вяло удивился – жива курилка, ну надо же… Маша оказалась не просто жива. Мокрые волосы, свежий халат без пятнышка крови… Приняла душ – тут же, в роддоме. Женщина всегда женщина, первое дело – почистить пёрышки. Однако бодро держится, после очереди-то в упор, пусть и в самом хитром бронике с самой хитрой ди-. намической защитой… – Послушай, Лесник, – сказала Диана слегка смущённо. – Знаешь… В общем, ещё в девяносто пятом я осталась без напарника, и работаю одна, и мне это надоело… Ты не хотел бы стать особым агентом? В паре со мной? Лесник округлил глаза. «Оса»… Вот кто она такая… О тщательно законспирированных «осах» и об их подвигах в Конторе ходили легенды. Теоретически, в распоряжении каждого начальника филиала должны были находиться по два особых агента. Но редко где штаты полностью укомплектованы – слишком большая редкость специалисты такого уровня… Многие рядовые бойцы даже считали «ос» мифическими персонажами… Лесник знал, что это не так. Но думал, что до особого агента раньше чем лет через десять не дослужится. А сейчас его чуть ли не уговаривали… – Тем более, что наследственность у тебя подходящая… Да и этот чёртов томограф все равно расшатал тебе всю СКД-блокаду… Он не понял. СКД-вакцинацию? Или, по-другому, СКД-активизацию?.. Она улыбнулась. Блокаду, Лесник, блокаду… У нас с тобой – блокаду. Он все ещё не понимал, а потом как резануло: она осталась одна в девяносто пятом, значит, значит… Она кивнула: да, мы почти ровесники… И распахнула халат жестом, напрочь лишённым эротизма. Он посмотрел на её грудь, казавшуюся грудью юной девушки – и понял. Понял, кто звал его в напарники… И то, что бронежилета на ней сегодня не было. Наверное, он сделал какой-то резкий, неконтролируемый жест, – потому что у неё блеснули слезы. У нас с тобой, повторил он. Знаешь, сказала она, человек – это не структура белков или генных цепочек, это что-то другое… А что, спросил он. Сама не знаю. Отец Алексий сказал бы – душа… Договорить им не дали. – Лесник! К господину обер-инквизитору! – в коридор высунулся молодой, незнакомый, чрезвычайно гордый – ну как же, обслуживает самого Юзефа, не шутка. Диана торопливо запахнула халат. Посмотрела на Лесника. В глазах ещё что-то поблёскивало… – Меня зовут Андрей, – тихо сказал он. Напарники всегда знают имена друг друга. – А меня Маша, – сказала она и улыбнулась. Улыбнулась так, что Лесник подумал: все она наврала, и жилет на ней был, и свежезажившие розовые шрамы она нарисовала… И вообще ей двадцать лет. Юзеф снова стал собой – уверенная речь, уверенная пластика. Начал без предисловий: – Сегодня Капитул приостановил свои полномочия. Добровольно. Объявлено военное положение. Дальше он объяснять не стал. Лесник и так знал – при военном положении автоматически вводилось единоначалие. И вся власть сосредотачивалась в руках обер-ин-квизитора. – Вот приказ, – кивнул на стол Юзеф, – временно назначающий тебя начальником Северо-Западного филиала… Подписывать? – Я уже получил предложение, – сказал Лесник. – И согласился. Предложение от… – Знаю, – перебил Юзеф. – Ничего, подождёт. Лесник нехорошо посмотрел на него. – Я вас не подслушиваю, – пожал плечами обер-инквизитор. – Я вас контролирую. Служба такая. А на филиал – ненадолго, не больше месяца. И работа будет не кабинетная. Займёмся креатурами и ставленниками Буланского… Подписывать? Лесник кивнул. Сунул руку в карман и осторожно, за самый кончик, протянул обер-инквизитору ручку, обвитую змеёй. Тест-полоска в ней была правильная. Юзеф хмыкнул. Взял тестер, размашисто расписался на пол-листа. Отдал приказ Леснику. А ручку убрал к себе в карман. – На память об историческом акте… Слушай первое задание: доставить в Питер Копытьева. Через сутки будет борт в Белоостровский скит. До взлёта глаз с него не спускать. – Копыто? Его ведь… – Как же… Вон, посмотри. Лесник посмотрел. Титановая пластина с две ладони, в центре – вмятина. Залита чем-то красным, но не кровью, судя по запаху… Понятно. Вот почему Юзеф так долго возился с поверженным тенятником… Пластина на сердце и пакетик театральной краски сверху. – Копыто был креатурой Буланского? – спросил Лесник. – Не думаю… Сдаётся мне, Богдан нашёл женщин – потомков Черноиванова – и какой-то комбинацией подвигнул их на переезд сюда, в Царское, – несколько лет назад. Чтобы убить в нужный момент. Причём – не своими руками. Во исполнение довольно смутной фразы пророчества: «и в самый длинный день истребилисъ они…» Он же, Буланский, притащил сюда Петракова после выхода из психушки – с двоякой целью. Во-первых, отвлёк наше внимание, время и силы на сторожа – в случайное пересечение двух ничем не связанных людоедов в одном городке мы поверить никак не должны были. Во-вторых, слил колдунье информацию о Петракове. Совершенно точно рассчитав, что она придёт именно к сторожу за материалом. И подготовил Соловья к схватке, сам бы тот Жозефину не осилил… Но Копытьев, похоже, был джокером и для Буланского. Иначе не объяснить художества в морге и попытку прикончить Де Лануа раньше срока… Богдан понял, что тенятник – Копыто, надо думать, почти одновременно с нами. И перекроил планы. При помощи своей «сушилки» – которую, нам, кстати, ещё искать придётся – вывел тенятника из-под удара на три последних часа перед атакой… – Если это экспромт – кого он высушил? Рост, волосы, одежда, украшения – в одну минуту такую обставу не организуешь… – Насколько я знал Богдана, высушил он Пашика-бармена – недаром тот исчез, как в воду канул. Любил Даня убивать одним выстрелом двух, а то и трех зайцев. Мы ведь до самого конца так и не скинули бармена со счётов… А с Копытом он, естественно, должен был пойти на контакт. Предположительно, после драки с нашими ребятами в квартире Де Лануа. Да он и начал говорить что-то такое, когда… – Подождите, Юзеф, – перебил Лесник. – Если Копытьев выскочил в последний момент, как чёртик из коробочки, то кого Буланский первоначально планировал на роль третьего из Чёрной Троицы? – Не терпится найти и уничтожить? Лесник промолчал. Время вопросов ещё придёт. Очень серьёзных вопросов – и к Юзефу, и к Семаго-младшему… Но сейчас надо закончить дело. Если верить Буланскому (а врать тому не было резона) – остальные его эргасмулы в полной боевой готовности, и ждут – сигнала? условленного срока? – люди-мины, фугасы с тикающими таймерами. И – не подозревающие, что им суждено взорваться… – В конце концов… все вышеизложенное – исключительно мои предположения, – сказал обер-инквизитор. – Даня мог знать Копытьева давно и спланировать все глубже – и морг, и Синявскую, и визит к Де Лануа… Впрочем, что гадать впустую, – скоро твой знакомец немного очухается – снимешь допрос по всей форме… А сейчас – собирайся и выезжай принимать филиал, время дорого.
На улице было прохладно. Восток набухал зарёй самой короткой ночи. Праздник закончился. Смолкло последнее шальное веселье. Город замер в предрассветной тишине. И сквозь неё – откуда-то издалека – доносились торжественные и печальные звуки не то флейты, не то флажолета. Лесник прислушался и удивился. «Марш Радецки…» Надо же, кто-то помнит. Он сам знал эту позабытую музыку только благодаря знакомству с Крокодилом. Это символично, Эдик… – подумал Лесник. Очень символично. Перед самым отъездом Лесник спросил напрямую: – Скажите, Юзеф… Я уже понял, что склока с Капитулом была показной. Во исполнение пророчества: «и сильные восстали друг на друга…» Но… Вы действительно просчитали всё? Что Буланский… Алексея Николаевича… и кровь… Вы знали, кто святой? – Ничего я не знал, – устало сказал Юровский. – Сказано ведь: «и смутились праведные, и не знали, в чем истина…» Хотя какой я праведный. Так, пострелять вышел… Эпилог
Лето 2002 года (счёт дней потерян). Остров Белый

Ты красивая, когда стоишь вот так – у самой кромки воды, а солнце ныряет в озеро, и вода превращается в кровь, и камни на берегу становятся нежно-розовые, как… Нет, не стоит об этом. Иначе опять не успеть. Я подхожу. Кладу руку на твоё плечо. Ты не оборачиваешься. Ты не хочешь смотреть мне в глаза. Обиделась. Наверное, я поспешил тогда, и все получилось не слишком здорово… Ничего. Все проходит, и это пройдёт. Мне печально, я стою, потупив глаза. Под ногами осколки валунов – тяжёлые, с острыми краями. Здесь очень тоскливое место, понимаешь? Мне нельзя здесь быть. Надо вырваться отсюда, и только ты мне можешь помочь… Рука гладит по мягкому плечу, ползёт к горлу, тоже мягкому… Вселенная мутнеет и распадается. Наташа исчезает. Я, наверное, тоже. На тонкой грани двух миров нет ничего, кроме щемящей, пронзительной тоски. Не успел, я опять не успел… – Да-а, батенька, опять неудача, – говорит Илья Модестович, отлепляя электроды от моей бритой макушки. – Жаль, жаль… Красота природы на вас не действует, а красивых женщин вы по-прежнему воспринимаете исключительно со специфичной точки зрения. Извините за выражение, но с гастрономической. Мне стыдно огорчать профессора. Хороший он мужик, не вредный… Я печально вздыхаю. Повинно склоняю голову к груди – совсем чуть-чуть, насколько позволяет ошейник. Это украшение появилось на кушетке недавно – после того, как я едва не дотянулся зубами до горла Ильи Модестовича. Обидно, второго такого шанса может не быть. – Попробую составить другую гипнограмму, – задумчиво говорит профессор, сматывая провода. Попробуй, попробуй… Пока ты пробуешь, я буду сидеть в крохотной, похожей на аквариум камере, ярко освещённой и днём, и ночью – если снаружи ещё остались дни и ночи. А проклятое излучение будет выворачивать меня наизнанку, растягивая секунды в годы и века… Но я буду радоваться этой боли, потому что видел других, лоботомированных, – ходячие мертвецы, растения с руками и ногами. – Что же ещё приготовить для вас, батенька? – в голосе профессора звучит сомнение. Сейчас он нажмёт кнопку, давая знак охране, и генератор врубят на полную мощность, и меня торжественно повезут на каталке в мой аквариум, потому что идти я не смогу… – Попробуем радость творческого труда? – рассуждает Илья Модестович сам с собой. – Хотя трудолюбием вы вроде не отличались… Ну что же, пришло время его удивить. – Ошибаетесь, херр профессор, – мой голос звучит хрипло и незнакомо. – Ошибаетесь, трудолюбием я отличаюсь с раннего детства… Удивил. Поразил. Шокировал. Это первые мои слова, которые он услышал. – Мне было двенадцать лет, когда мать наорала на меня – дескать, ни одного острого ножа в доме, – сообщаю я невозмутимо. – Я точил хлебный нож три часа. Она стала резать батон и рассекла палец до кости. Было смешно. Профессор забыл про кнопку. Метнулся за диктофоном. Отлично. Поговорим… – Вы до сих пор ненавидите мать? – торопливо спрашивает он. Боится, что я снова замолчу. Но в мои планы это не входит. Я говорю – охотно и много. А маленький кусочек стали режет, режет браслет, притягивающий к кушетке мою правую руку. Пальцы выгибаются до предела, обломок ножа грозит выпасть – но не выпадет, я держу крепко. В мою камеру невозможно пронести оружие – на себе. Я пронёс в себе. Застрявший в кости крохотный осколок клинка, некогда пришпилившего меня к стене… Илья Модестович задаёт вопросы, спешит узнать как можно больше, пока у меня не закончился приступ словоохотливости. Я отвечаю. Про детство, про юность, про бедолагу Марата с его застарелыми комплексами и желанием попробовать все на свете. Про то, как я впервые почувствовал свой дар, угостившись мозжечком одной толстой дурочки, решившей отдаться маэстро на его даче – и отдавшей больше, чем рассчитывала. Про то, как я убедил Фагота (не словами), что никакой другой мясной пищи его желудок не принимает. Мне нечего скрывать. Мягкость браслета обманчива, внутри он армирован волокнами металла, не менее прочного, чем сталь моего инструмента. Но мне кажется, что волокна потихонечку поддаются. Профессор меняет кассету в диктофоне, глаза блестят. Какой материал для монографии! Эксклюзив… А мне не жалко, мне нравится Илья Модестович Семаго – единственный человек среди этой своры бешеных псов. Но если монета ляжет орлом, если браслет все-таки уступит моим стараниям, я убью профессора первым. Потом – паренька, что сидит в соседней комнатушке, за пультом генератора… А потом… Я не знаю, что потом. Вернее, кого… Но здесь станет весело. Гарантирую.
– Послушай, Ди, давай все доверим судьбе, – сказал Славик. – Если орёл – махнём вечером на материк, в Кондопогу, – клуб, дискотека, все как положено. Если решка – ты просто приглашаешь меня в гости… – Доверим, – согласилась Диана. Положила на колени автомат-стреломет, подбросила монетку, проводила её взглядом. Монета образца девяносто седьмого года номиналом в один рубль взлетела в полном соответствии с законами физики, описывающими свободный полет тел. Но падала странно, замедленно, – и, опустившись на пульт управления магнитно-резонансного генератора, – закачалась на ребре. – Ну вот… Не судьба, извини, – улыбнулась Диана. Посмотрела на часы: – Что-то профессор сегодня задерживается. Пойду, проверю… Встала, вышла, автомат наготове. Он разочарованно смотрел на монетку, никак не желающую лечь, как полагается. Не везёт, так не везёт… Потом поднял взгляд. Над пультом висела фотография. Отец Алексий. Рамка тёмного, почти чёрного дерева, собственноручно вырезанная Славиком, слегка напоминала оклад иконы. Казалось, глаза священника говорят: «Не отчаивайся. Всё будет хорошо…» Славику хотелось надеяться, что так оно и будет. КОНЕЦ