Площадка-3. Четырехэтажный особняк, окна на Екатерининский парк. 1 page

Раньше в здании располагалось нечто вроде элитной гостиницы без вывески – для размещения пребывавших в Царское Село важных особ и делегаций. В последние годы назначение здания не изменилось, лишь вместо партийно-правительственных шишек в нем ныне квартировали большей частью бизнесмены высокого полёта. Оборудование апартаментов – оргтехника, компьютеры, средства связи – позволяли капитанам экономики легко разворачивать здесь временные офисы. Юзеф развернул временный штаб. Было, правда, одно неудобство – количество послушивающе-подглядывающей аппаратуры в несколько раз превышало все предельно-допустимые нормы. Но обер-инквизитора такие пустяки не смущали. Часть «жучков» его подчинённые изъяли, часть заглушили, а замаскированная над широченной кроватью камера транслировала теперь бесконечно-слезливую мелодраму «Сумерки страха» с видеомагнитофона, работающего в режиме «нон-стоп». Впрочем, действуй пресловутая камера в штатном режиме, – особой радости установившим её это бы не доставило. Обер-инквизитор до постели сегодня так и не добрался. Сидел в кабинете и изучал документы, предоставленные Канюченко. Общество с ограниченной ответственностью «Разряд» было зарегистрировано решением Регистрационной Палаты 15 июня 2001 года и являлось, если верить Уставу, юридическим лицом, созданным с целью извлечения прибыли. Продекларированные тем же документом виды деятельности (в количестве аж двадцати восьми) Юзеф пролистал, не читая. Отношение к делу имел лишь один из них: создание развлекательно-досуговых комплексов. Обер-инквизитор сразу перешёл к статье четвёртой Устава, поведавшей миру об учредителях пресловутого общества. И мир вообще, и Юзеф в частности не слишком удивились, узнав, что первым учредителем оказался гражданин РФ Иванов Марат Сергеевич. Паспортные данные Фагота тоже никаких Америк не открыли. А вот второй владелец интернет-клуба заинтересовал обер-инквизитора. Копытьев Сергей Анатольевич, 1972 года рождения. В миру Сергей Анатольевич носил вполне логичное прозвище Копыто… Картина получалась интересная. Совладелец клуба оказывался замешанным во многих непонятностях последних двух дней. Но ни в чем не участвовал прямо, все время находясь на периферии событий. В тени… Даже в собственном заведении числился не директором, но всего скромным менеджером. Генеральным директором «Разряда» согласно учредительных документов был Павел Арсентьевич Сухов. Иначе говоря, Пашик-бармен. А наш друг Копыто вроде как и не при делах. Маленький вопрос: какого рожна этот фактический директор разыгрывал сироту казанскую перед Лесником? Просился на работу? Пусть не в Инквизицию, пусть в гипотетическую силовую структуру? Правдивый паренёк – сам сообщил, что персик прошёл через его руки. Сообщил информацию, которая так или иначе бы всплыла. И тут же – просьба о трудоустройстве. А Лесник не лопоухий мальчик, чтоб его молодые менеджеры кололи на счёт два. Гораздо логичней для Копыта было предположить, что в клубе буянил считающий себя крутым владелец автомобильной аппаратуры, а не агент непонятной спецслужбы. Кстати, о молодости. Лесник оценил возраст паренька года в двадцать два, плюс-минус год. А глаз у него намётанный. По документам – тридцать. Сверстник Фагота… И одной этой странной моложавости достаточно, чтобы взять Копыто в плотный оборот. Ты так хотел попасть в Контору, парень? Попадёшь. Вторую папку, полчаса назад доставленную спецкурьером, следовало изучить более внимательно. Выцветшие чернила, «яти» и твёрдые знаки. 1909 год. Дело Черноиванова (Де Лануа). «Совершенно секретно, выдаче в другие производства не подлежит». Юзеф сорвал печать, медленно потянул за ветхие завязки. Сейчас многие из нынешних загадок, корни коих уходят глубоко в прошлое, станут яснее… Не стали. Пухлая папка была набита газетами. «Правда» за июль и август 1937 года. Обер-инквизитор пересмотрел все пожелтевшие экземпляры. Внимательно изучил сорванную печать. Вышел в приёмную. Курьер дремал вполглаза, прислонившись к стене. Вернее – дремала. Девушка, лет двадцать с небольшим, высокая, худощавая, короткая стрижка… Кошачьи шаги начальника услышала мгновенно, вскочила, вытянулась. Пластика выдавала бывалую рукопашницу, глаз у Юзефа в этом плане был намётан. – Имя? – Младший агент Диана, личный номер… – Имя?! – оборвал её Юзеф страшно и яростно. – М-маша… Мария… Она пыталась и не могла отвести взгляд от бездонных зрачков обер-инквизитора. Все блоки, противодействующие суггестии, посыпались прахом. – Пойдём, Мария, – тяжело сказал Юзеф. – Поговорим.
– Встать! Боец встал. – Лечь! Лёг. – Десять отжиманий на правом кулаке! Отжался. – Встать! Пять шагов вперёд! Поднять с пола падаль! Сожрать!! Татуированная рука ухватила обезглавленную тушку ворона, рот широко раскрылся… – Отставить! Гера подошёл, заглянул в глаза – пустые, безжизненные. Все ясно… Никакой повышенной сопротивляемости внушению. Пилюли Юзефа – фальшивка. Но не просто же так дал их обер-инквизитор? Не только для поднятия боевого духа? Зачем? Гере казалось, что он знает ответ. – Проснись! Боец недоуменно заморгал глазами, подозрительно посмотрел на стиснутый в руке комок перьев. – Ты че тут выдумал, а? – Все в порядке, – задумчиво сказал Гера. – Так, проверка на вшивость… – Себя проверь, дешевле выйдет. Обезглавленный птичий труп просвистел через будуар, ударился в обтянутую шёлком стену. – Ладно, проехали, – сказал Гера, вертя в руках тубу с пилюлями. Осенью он собирался держать экзамен на звание полевого агента, а на оперативную работу перешёл из Трех Китов, где служил лаборантом – и знал несколько больше, чем обычный младший агент.
Вкатив Игнату инъекцию снотворного, инквизиторы исходили из наработанных методик. Определили на глазок вес парня, рассчитали время пробуждения и необходимую дозу – Юзеф хотел, чтобы с охранником побеседовал Канюченко в первой и основной своей ипостаси. Они сделали все правильно. Но ошиблись. Не учли природной крепости пациента, выросшего на свежем воздухе и домашних продуктах. Не знали о наследственных факторах: покойный папаша Игната мог опростать за вечер четверть мутноватой картофельной самогонки и остаться на ногах и в сознании – сын унаследовал эти отцовские достоинства. Наконец, понятия не имели о деревенском упрямстве парня – обстоятельном и несокрушимом, хотя и чуть туповатом упрямстве, с которым Игнат всегда выполнял то, что считал своим долгом. …Ему казалось, что он опять в армии, что спит – в последние сладкие секунды перед подъёмом, щека давит жёсткую, набитую поролоном подушку, сверху лежит колючее одеяло, и над ухом вопит противный голос старшины, отчего-то решившего выгнать на зарядку «дедушек», обычно просыпающих это мероприятие… «Встать!» – гнусно орал старшина. Игнат разлепил веки. «Лечь!» Игнат удивился. Приказ был нелогичный, поскольку он и так лежал. Потом морок развеялся – исчезла казарма, исчезла двухъярусная железная койка. Командный голос, впрочем, остался: «Десять отжиманий…» Несколько секунд потребовались, чтобы определиться с местоположением. Резные ножки какой-то мебели; ковёр на стене, доходящий до пола… Квартира хозяйки, дальняя комната, служившая ему спальней… Он лежал на полу, ребра давил жёсткий паркет. Ныло все тело, особенно шея – повернуть голову и осмотреться Игнат не смог. Хотя болью это чувство назвать было трудно – лёгкое покалывание, словно от слабеньких электроразрядов. Почти даже приятно. Он полежал неподвижно, пытаясь понять по звуку, есть ли кто рядом. Вроде никого. Лишь из соседней комнаты доносились напомнившие службу команды… Чужие. Чужие в доме… Резкие команды за дверью смолкли. Послышался разговор – тоже достаточно резкий. Игнат скрипнул зубами. Чужие в доме. Вышибли дверь и отрубили его первым же ударом… Хозяйка… Что они сделали с хозяйкой, пока он тут валяется, как куль с дерьмом? Мысли ворочались тяжело, как сонный медведь в берлоге. Хотелось закрыть глаза и отключиться. Вместо этого Игнат попытался встать. Ничего не вышло. Тело упрямо не желало выполнять команды мозга. Казалось, что он умудрился отлежать все мышцы разом. Он подтащил к себе руку – непослушная, она тянулась по полу бесчувственным протезом. Вцепился зубами в запястье. Боль появилась где-то далеко, за тридевять земель, лёгкая, ненастоящая… Игнат стиснул челюсти изо всех оставшихся сил. Во рту засолонело. Боль резанула по нервам, злость – по мозгу. В висках застучал пульс. Адреналин рванул в кровь. Игнат перевернулся на живот – с третьей попытки. Пополз, оставляя кровавый след на паркете. До дальней стены – три метра. Он преодолевал их медленно, сантиметр за сантиметром. Всплеск адреналина утих, вперёд толкало лишь упрямство… …Палец долго давил неприметный сучок на лакированном дереве. Давил и не мог нажать с достаточной силой. Наконец кусок плинтуса отскочил с лёгким щелчком. Негнущиеся пальцы вытащили свёрток в промасленной бумаге, развернули. Игнат дышал, как после пятнадцати километров с полной выкладкой. Прижался лбом к холодной воронёной стали, как будто хотел почерпнуть часть таившейся в мёртвом металле силы… Немного передохнул и стал навинчивать на ствол глушитель. Дела минувших дней – XII
Декабрь 1916 – февраль 1917 года. Крушение

Ответ на казнь Распутина оказался сокрушительным. Император и его супруга хорошо понимали, что эти два князя, эти два опереточных заговорщика – Юсупов и Дмитрий Павлович – отнюдь не главные пружины дела. Примазавшийся к заговору думский шут Пуришкевич тоже никак не мог свалить фигуру такого калибра, как Распутин. И – кары на похваляющихся своей доблестью убийц тенятника обрушились смехотворные. Резолюция императора «Никому не позволено убивать» и ссылка, по сути спасшая всю компанию от грянувших год спустя расправ озверелой матросни. Но на истинных виновных – тех, кто спланировал и просчитал акцию – обрушилась вся без исключения мощь карающего аппарата Российской Империи. Обрушилась на Инквизицию. Судов не было. Официальных обвинений не было. Воздавали оком за око – по инквизиторам катилась беспощадная волна вроде как естественных смертей, и таинственных убийств, и не менее таинственных исчезновений, и беспричинных самоубийств… За два месяца состав столоначальников десятого присутствия Св. Синода (под такой официальной вывеской действовала Инквизиция к концу 1916 года) сменился трижды. Смертность среди живших под прикрытиями инквизиторов была ещё выше. Работа по германским шпионам оказалась заброшена. Рапорты о растущей активности агитаторов-социалистов ложились под сукно. Фактически, вся громадная структура Министерства внутренних дел Российской Империи в последние два с половиной месяца её существования была нацелена на выполнение одной задачи – уничтожить Инквизицию. На зреющие в Петрограде волнения никто не обратил внимания и меры своевременно не принял. Да и не стоили того распускаемые ложные слухи о голоде, запасов муки в столице хватало… Малой части направленных против Инквизиции сил достало бы, дабы задавить на корню зачатки стихийного голодного бунта… Но отвлечь эти силы от курируемого лично императорской четой направления никто не позволил. Жандармы и полицейские старой школы умели работать. Задачу они выполнили блестяще. Через два месяца после казни Распутина Инквизиции не стало. В очередной раз не стало. Заодно не стало Российской Империи. Глава тринадцатая

На площадку перед мемориалом въехали три машины. На передней – разноцветные ленты, переплетённые кольца. Свадьба. Жених с невестой выгрузились из мерса не первой свежести, из жигулей повалили гости. Новобрачные с цветами двинулись к обелиску. Щёлкали фотокамеры, хлопали пробки шампанского. – Пойдём отсюда, – сказал Лесник. Они перешли шоссе, ворота обсерватории были гостеприимно распахнуты – и никакой охраны. Кого ныне интересуют звезды – далёкие светила не приватизируешь и за границу не продашь. Старинный парк производил грустное впечатление – запущенный, неухоженный. На дорожках гнили кучи срезанных ветвей – судя по всему, не первый год. Нигде ни души… – У тебя быстро заживают раны? – повторил свой вопрос Лесник, когда они проходили мимо прудика, подёрнутого ряской. – Не знаю, – сказала Анна. – Серьёзных ран не было, а на царапины как-то внимания не обращаешь… Может, ты мне все-таки скажешь: в чем дело? Ты подозреваешь, что я убила Эдика? И расчленила? Боюсь, ты меня переоцениваешь… – В этом я тебя не подозреваю. Но не ясна причина убийства. И я хочу услышать все, что ты знаешь о его последних днях. Постарайся ничего не пропустить. – Он пришёл в понедельник, в библиотеку… Со списком литературы. Сказал, что командированный, спросил: можно ли временно записаться и взять эти книги на дом? А издания оказались достаточно редкие… Причём недавно поступившие, дар какого-то разбогатевшего бывшего студента. Не совсем по профилю, но грех от подарков отказываться. От кого-то Эдик про них узнал… Я ответила – мы обслуживаем лишь студентов и преподавателей, посторонних – лишь с письменного разрешения ректора. Но можно поработать здесь, в читальном зале. Ему это не подошло – ректор в отъезде, будет через неделю, а время для работы у Эдика якобы есть только поздно вечером… И выдвинул встречное предложение: сделать для него реферат, вернее, компиляцию по нескольким источникам. Тему ты знаешь – военно-полевые суды начала века… Я согласилась. – Скажи… Как тебе показалось – этот реферат был лишь поводом для знакомства? Или действительно интересовал Эдика? – Не знаю. Он подождал меня после работы, пригласил в кафе, начал банально ухаживать, про мою работу и не вспоминал. И я тогда решила, что весь заказ – просто предлог… Но зачем так сложно? Он был мужчина вполне обаятельный, пусть и не в моем вкусе. Хотя на следующий день, вечером, принимая работу, он казался другим – жёстким, собранным. Просмотрел все внимательно, задавал конкретные вопросы. Попросил дополнительно осветить некоторые моменты. – Какие? – Военно-полевые суды в девятьсот пятом году в западных губерниях России. Другие случаи внесудебных расправ – тогда же и там же. Все упоминания о том, как относилась к этому церковь, а в особенности – Святейший Синод. И я подумала, что это, пожалуй, не предлог… Может, хотел совместить приятное с полезным? – О чем он ещё с тобой говорил? Кроме реферата? – Да о том же, о чем и ты. Городил всякую чушь… Вас в одном месте учили знакомиться с девушками? – она улыбнулась слабо, неуверенно. Впервые за сегодняшнее утро. – Нас учили другому, – жёстко отрезал Лесник. Улыбка погасла. Он подумал, что такие слова и тон вполне могли бы принадлежать Юзефу… И сказал значительно мягче: – Извини. Что-то не до шуток сегодня… И чушь городить нет настроения. – Ну вот… В кои веки нашёлся романтичный кавалер, вытащил на свидание таким романтичным способом. А оказалось – он на работе… Что это за камень? – неожиданно сменила она тему. Массивный обелиск высился прямо из густой травы. И напоминал могильный камень. – Это начало всех начал, – сказал Лесник. – Пулковский меридиан. От этого камня отсчитывают географические координаты в России. Как глубины и высоты – от Кронштадского футштока. – Передвинем? То-то неразбериха начнётся… – шутка прозвучала неуверенно. Почти жалобно. Какая она тенятница… Простая девчонка, то наблюдательная и сообразительная, то озорная и ребячливая… Ладонь Анны легла на гладкой гранит. Лесник тут же вспомнил про гадательный столик Де Лануа… Кто сказал, что мадам работала без ассистентки? Разными бывают тенятницы – порой молодыми и обаятельными. Перед глазами встала картина шестилетней давности: судорога, изгибающая тело девочки-ликантропа, мышцы, наливающиеся буквально на глазах, испуганное лицо, превращающееся в морду с оскаленной пастью… Он шагнул к Анне. Привлёк к себе. Она не отстранилась, но Лесник почувствовал сквозь тонкую ткань, как её тело на мгновение напряглось – и тут же обмякло… Губы ласкали губы, и на несколько секунд он забыл обо всем… Потом его ладонь скользнула снизу под блузку. Под ней ничего не было надето, но Лесника интересовало отнюдь не наличие или отсутствие нижнего белья… Следов от пуль на спине Анны не оказалось.
Солнце ударило в щель между шторами. Резануло по глазам. Подло и исподтишка. Я сделал шаг назад. В тень. Тёмные очки остались где-то на дне Колонички… Что-то не то творится со зрением. И с кожей. Я всегда недолюбливал летнее солнце, но сейчас… Такой эффект – через стекло, в помещении… Странно. Расплата? Расплата за прогулки под водой без акваланга и за пули, выходящие из тела, как занозы? Значит – опять в тень? Нацепить чёрные очки и не выходить в полуденную жару? Ну нет. Я избран – не понять это сейчас может лишь полный кретин. Избран и отмечен. И не для того, чтобы выманивать деньги у глупых ротозеев и заставлять кривляться под свою дудку десяток недоносков. Не затем, чтобы прикидываться законопослушным придурком. Хватит. К дьяволу тень. Закон – это я. Послушными будут другие. Крючки карниза затрещали, шторы полетели на пол. Окно распахнулось. Лучи проклятой балдохи резали, как скальпели, раскалённые добела. И выжигали – что могли. Оставалось – настоящее. Ну что? Чья взяла? Я широко раскрыл глаза и посмотрел на эту надраенную жестянку. Тёмные пятна на ней плясали странный танец. А ведь я могу погасить гадину. Наверняка могу… Нет ничего невозможного – для меня. Теперь – нет. Надо только понять – как. И я пойму. Очень скоро. Есть отличные советчики – недоделки, устроившие на меня охоту. Уж они-то знают, что к чему. Недаром пытались наложить на меня лапу… Вот и поделятся. Расскажут всё – перед смертью. А потом в этом городе наступит интересная жизнь. И в этой стране. И в этом мире. Моем мире. Чего уж проще – нанесу дружественный визит на телестудию и обращусь с короткой речью к своему народу – и он сразу поймёт, что от него надо… Меня обычно хорошо понимают. И начнётся веселье.
Курьер Маша, она же младший агент Диана, оказалась ни при чем. Получила папку с делом в архиве с соблюдением всех формальностей и доставила в Питер, затем в Царское Село, строжайше соблюдая инструкции по перевозке… Юзеф и не ждал иного. Похоже, все материалы из папки исчезли давно. В тридцать седьмом году. Тогда же исчез Богдан Буланский.
Дыев нож беззвучно вышел из ножен и лёг на стол. Простой деревянный черенок заканчивался кольцом из потемневшего серебра. На серебре можно было разглядеть полустёртые руны. Гера медленно поворачивал кольцо, пока руна «иде-гран» не совместилась с крохотной щербинкой на дереве. Потом кончиком шариковой ручки надавил ещё на три руны – в строгой последовательности. Клинок выскочил из рукояти с лёгким щелчком. Хвостовик его оказался довольно сложной конструкции, напоминающей шприц-дозатор. Единственное отличие: массивный поршень приводился в движение собственной инерцией – в тот момент, когда устремлённый к цели клинок наталкивался на преграду… …В полевые агенты Конторы редко попадали люди с пытливым, до всего стремящимся докопаться умом. А попав – не задерживались. Слишком со странными и страшными вещами приходилось иметь дело. Полевые агенты обычно не задумывались, почему именно Дыев нож способен убивать неуязвимых для другого оружия врагов. Убивает – и хорошо. Успей ударить первым – останешься жить. Гера был из другого теста. Но остаться жить хотел ничуть не меньше. … Он аккуратно срезал верхушку с капсулы, выданной Юзефом. Внутри – не порошок, жидкость… Зарядил её вместо вылитой из дозатора. Собрал нож и тут же, без паузы, бросил в стену. Метание ножей было любимым коньком Геры. Подошёл, выдернул клинок из деревянной панели. Внимательно осмотрел след от броска. Все в порядке, видны крохотные капли жидкости, выброшенные из микроскопических отверстий на зазубринах. Вот так. Они сыграют в игру, предложенную начальником, – но своими картами. Главное – сразу попасть в пару жизненно важных точек. Зацепить тань-чжун, она же точка живота, или ци-мень – точка силы. (Полвека назад выяснилось, что известные со времён Яня Вышатича уязвимые места тенятников идеально совпадают с точками, используемыми в китайской мануальной терапии – с тех пор китайские названия прижились и закрепились.) Гера стал перезаряжать второй нож…
– Это тоже входит в твои служебные обязанности? – спросила Анна тихо. Он молчал. Сказать было нечего. Свой служебный долг полевой агент Лесник представлял сейчас из рук вон плохо. Если следовать букве Устава, он должен доставить Анну пред светлые очи непосредственного начальника, руководящего операцией… То есть Юзефа. Если же следовать духу упомянутого документа – необходимо, выполняя решение Капитула, немедленно уничтожить подозреваемую в тенятничестве и отправиться в Северо-Западный филиал с подробным докладом об измене обер-инквизитора. – Тебе грозит опасность, – наконец сказал Лесник. – Надо уехать, отсидеться, пока мы не распутаем весь узел. Анна молчала. Не стала спрашивать, от кого грозит опасность и почему. И кто такие «мы» – тоже не спросила. Словно чувствовала, что Лесник не ответит. – Но сначала давай проясним историю с Эдиком – до конца. Он расспрашивал тебя о Де Лануа? Или подводил разговор к ней исподволь? – Нет. Её мы не упоминали. Но о другом человеке… действительно, мы говорили довольно много. Затронули его вроде невзначай, но сейчас мне… Да. На эту тему навёл Эдик… – Кто? – спросил Лесник, догадываясь, о ком речь. – Марат, мой сосед. Он же Фагот… – И что ты ему рассказала? – Так, ничего особенного. Эдик прочитал о нем статью в каком-то молодёжном журнале, и выспрашивал: что там было правдой, а что журналисты безбожно наврали. – Что его конкретно заинтересовало? – Ну, например, действительно ли Марат убеждённый вегетарианец. Я сказала, что все это рекламный трюк – на людях Фагот был травоядным, а дома уплетал мясо за обе щеки. Сама видела. Он остановился (они медленно шли к выходу из парка обсерватории). – Где видела? Когда? – его голос звучал куда тревожней, чем Леснику хотелось. Анна по-своему истолковала его реакцию: – Ничего серьёзного, зазвал как-то вечером в гости, к тому же мы были не одни… – И что? – Полный стол мяса – во всех видах. И наш вегетарианец трескал его за милую душу. – Кто там был ещё? – Его приятель, оба оказались навеселе, я посидела немного и ушла… – Ты встречала этого приятеля до того? Или после? Она задумалась. Поперёк лба пролегла морщинка. – Не помню. Странно… По-моему… Нет, не помню. Действительно, странно. Для девушки, запомнившей, как подавал ей шариковую ручку малознакомый человек – странно. – Ладно. Ты можешь описать внешность этого приятеля? – Он… по-моему, он тогда показался мне очень симпатичным… И остроумным. А вот лицо… нет, не вспоминается… Хотя все было недавно… Это был след. Горячий след… Сотрапезник Фагота, умеющий располагать к себе, но не позволяющий себя запомнить. Оставался один вопрос. Главный. – Ты что-нибудь там съела? – Марат уговорил. Утверждал, что такого блюда я в жизни не попробую. Действительно, оказалось вкусно… – Что это было? – Леснику показалось, что вопрос задал не он, что чужой и незнакомый голос прозвучал откуда-то со стороны. – Мозги. Жареные телячьи мозги с картофелем фри и зелёным горошком. Ничего особенного, по большому счёту. Лесник поворачивался к ней целую вечность – и всю эту вечность он не дышал, и не билось сердце, и мир вокруг застыл черно-белым снимком… Дыев нож сам собой прыгнул в руку. Ножу нравилось убивать. Его хозяину – не очень. Лесник замолчал. И молчал до самых ворот обсерватории. Механически переставлял ноги. Жареные мозги… Телячьи? Хм… Прионы выдерживают температуру до трехсот градусов, не теряя своих качеств. Способности у неё уже были… Значит… Ничего это не значит! Ничего… – Фагот тоже убит, – сказал он в воротах. – Следующей можешь оказаться ты. Сейчас садимся в машину и уезжаем. Едем в область, выберем райцентр, где ни ты, ни я никогда не бывали. Снимем тебе квартиру или дом – без агентств, письменных договоров и временных регистрации. Закупим продуктов на неделю. На работу напишешь записку, я пе… Лесник осёкся. Возле его машины стояли трое – двое в серой милицейской форме, один в камуфляже – и изучали «ниву» самым придирчивым образом.
В мастерских политехнического лицея было прохладно и безлюдно. И тихо. Многочисленные токарные, фрезерные, сверлильные, шлифовальные станки, циркулярные и рамные пилы, электрорубанки не перекрывали своим гулом, рёвом и скрежетом гомон лицеистов-пэтэушников. Застыли в мрачном молчании. Впрочем, один человек здесь был. И один агрегат работал. …Нож гильотины падал с неотвратимостью судьбы. Фатума. Рока. Казалось, его не сможет остановить ничто – ни камень, ни металл. И уж тем более – жалкий комок органики. Так и вышло. Нож завершил свой путь. Во все стороны брызнуло красным… Сторож Петраков вытер со лба долетевшую каплю, страдальчески сморщился. Получилось плохо, некрасиво. Неровно. Станок-гильотина предназначен для рубки металла. И ни для чего другого, увы. Положенный под нож спелый помидор оказался скорее раздавлен, чем разрезан. Сторож вздохнул и стал вытирать загаженный станок. Закончив – выключил питание и прошёл в соседнее помещение. В деревообрабатывающую мастерскую. Петраков любил бывать здесь, в учебно-производственном корпусе – в выходные или вечером, в тишине и одиночестве. Любил рассматривать застывшие режущие, сверлящие, пилящие и долбящие механизмы. Любил мечтать, как они вгрызаются в… В общем, любил представлять, как работает вся эта машинерия. Включить что-либо он попробовал сегодня в первый раз, сам до конца не понимая, откуда взялось такое желание… …Он запустил циркулярную пилу с верхней подачей, на местном жаргоне – «Пеликана». Диск засвистел, раскручиваясь, длинные зубья слились от быстрого движения. Петраков положил на станину парниковый огурец, взялся за ручку… Диск опустился и снова поднялся. И ещё, и ещё… В металлический поддон падали нарезанные огуречные ломти. Ровные. Одинаковые.
Механизм поиска, набиравший обороты в Царском Селе, Капитулу никак не подчинялся – только и исключительно Юзефу. Впрочем, никто из многочисленных задействованных людей-винтиков не имел понятия о существовании Конторы, и её коллегиального органа управления, и лично обер-инквизитора. Креатуры, стоящие на ключевых постах в силовых структурах, под действием гипнограмм отдавали приказания – чтобы тут же позабыть о них. Агенты влияния действовали более осознанно – но не догадывались, на кого работают. Вернее, догадывались, – основания для догадок были, тщательно сфабрикованные и подсунутые в своё время Юзефом. Для каждого из агентов свои – и уводящие далеко в сторону от Инквизиции. Исполнители низшего звена не имели ни гипнограмм, ни правдоподобных легенд – просто делали, что приказано. Результаты не обнадёживали. Никто из подозреваемых не ночевал этой ночью дома и нигде не засветился утром. Никто не угодил в густую сеть, расставленную на въездах-выездах из города. В учреждения здравоохранения тоже никто не обращался с травмами, хотя бы отдалённо напоминающими два пулевых ранения. Поиск продолжался. Люди, не имеющие понятия, зачем и для кого они это делают, просеивали архивы самых разных организаций. Всех подряд. Юзеф хорошо помнил, как на след одного матёрого тенятника навела жалоба старушки-кошатницы об исчезновении нескольких любимцев – положенная под сукно в ЖЭКе… Поиск продолжался – результатов не было. Обер-инквизитора это не расстраивало, другого он не ждал. Возможно, в глубине души Юзеф надеялся: все так и кончится, тенятник либо тенятники испугались, забились в глубокую щель, вообще унесли ноги из города… И пророчество не сбудется. Но готовился он худшему. К тому, что враг напомнит о себе. Напомнит скоро и страшно. Курьера Диану, ввиду катастрофической нехватки посвящённого личного состава, Юзеф оставил при себе. Девчонка с боевым опытом, пригодится. Закрепили за ней машину из резерва, выдали пистолет, способный при осмотре сойти за газовый (бутафорская перемычка в стволе вылетает при первом выстреле, пули утоплены в гильзы и прикрыты пластмассовыми заглушками). Именно Диана-Маша и подняла тревогу: – Внимание! Машина, к нам. И непростая… Двое бойцов – охрана штаба – приготовили оружие. Обер-инквизитор вышел из кабинета, взглянул на монитор наружного наблюдения. – Все в порядке. Наши. Ушлая Маша, подумал Юзеф. Сразу засекла, что рессоры «Чероки», хоть и усиленные, проседают куда ниже, чем положено. Нечего ей в курьерской службе делать, грех зарывать таланты… Ну ладно, все в порядке, Алексей добрался без эксцессов. Юзеф вернулся в кабинет, бросив на ходу: – Сейчас прибудет человек. Сразу – ко мне. Уселся в огромное вращающееся кресло, сделанное на заказ и привезённое с собой. Окинул взглядом документы, приготовленные для этого разговора. Диаграммы количества раскрытых тенятников – прирост в последние годы шёл по экспоненте. Результаты экспертиз, выявлявших неизвестные ранее свойства у продуктов теневой эволюции. Карта с нанесёнными местами их обнаружения – значки на ней расходились от центра, как круги от брошенного в воду камня. Центром оказалось Царское Село. Напоследок Юзеф оглянулся – за спиной висела авторская копия картины Васнецова, тоже привезённая с собой. «Княгиня Ольга». Он любил разговаривать со священниками, имея за спиной это полотно, написанное в виде иконы (хотя РПЦ никогда не признала бы её за таковую). Святая и равноапостольная княгиня смотрела хищно, скривив губы в жестокой усмешке. Картина была немым упрёком другим. Немым оправданием Юзефу. Дверь раскрылась. Человек остановился на пороге. Худощавый, невысокий, в простой чёрной рясе. Выглядел он гораздо старше Юзефа, хотя был почти его ровесником. – Я приехал, Юзик, – сказал человек и неуверенно шагнул вперёд. Обер-инквизитор понял, что графики, диаграммы и карты не потребуются. Что картина привезена зря. Человек был слеп. Дела минувших дней – XIII
12 апреля 1918 года. Птица Феникс

В Москве стреляли. Ленивый перебрех винтовок, нечастые пулемётные очереди. Совсем уж редко бухала трехдюймовка. Потом, годы спустя, в этот день над Москвой часто будет греметь канонада, отмечая полет к звёздам улыбчивого и фотогеничного русского паренька. Но нынешняя пальба не была провозвестницей тех праздничных залпов. Просто в этот день большевики размежевались с очередным временным попутчиком. С анархистами. Остались левые эсеры – последние союзники, с кем можно было поделиться ответственностью за октябрьский переворот и его последствия. Этим союзникам история и ВЧК отпустили ещё почти три месяца… Но один невидимый миру праздник начал свой отсчёт дат именно с того дня, под звуки пальбы из особняков, зачищаемых от братишек-анархистов. В этот день рождалась Новая Инквизиция. Уничтожение анархистских логовищ было первым её реальным делом. В притонах чернорубашечников свершались самые богохульные действа, а два месяца назад похищенные из патриаршей ризницы намеленные иконы и освещённая утварь были кощунственно использованы для чёрной мессы необычайной силы – и замершую после Октября в тревожном ожидании страну скрутила судорога гражданской войны… …Трое ждали одного. Неприметный дом в Свечном переулке, самая обычная квартира, стол в гостиной, лампа с абажуром. Двое курили, Алексей Николаевич не употреблял. Он, священник, законоучитель Ржевской семинарии, был самым мирным и наивно-доброжелательным из собравшейся троицы – однако именно его скромные труды послужили толчком к созданию Новой Инквизиции. С 1912 года Алексей Николаевич Соболев подвизался во Владимирской учёной архивной комиссии. Темы работ о. Алексия были достаточно безобидны: пережитки язычества в христианстве; дохристианские представления о жизни и смерти, о загробном мире; обряды владимирских крестьян, сакральный смысл коих давно утратился… Мало-помалу картина перед молодым исследователем вставала страшноватая. Плачи и запевки, похоронные стенания и обряды прощания с землёй – все работало на одну задачу. Детские стихи – дразнилки и колядки, страшилки и игровые песни – тоже казались написанными той же, уверенной и сознающей свою цель рукой… Но самое главное, в чем с ужасом убедился Соболев – сохранившиеся по глухим углам пережитки логике вопреки не вымирали и не исчезали сами собой. Наоборот, крепли и развивались, выходили из тени. И стремились к одной цели. Алексей Николаевич все чаще задумывался: к какой? Ответ лежал на поверхности, но мозг слишком долго не хотел его воспринимать. В Армагеддон священник верил, но предполагал его как-то подальше, не в тверских и владимирских лесах. И как-то попозже. Не сегодня… Не сейчас… А потом все начало рушиться. С августа четырнадцатого все покатилось вниз, как камень с горы – быстро, разрушительно, неудержимо. Знамения уже не вставали – но сбывались. Мрачные пророчества исполнялись точно и в срок. Европа корчилась под копытами четвёрки коней, и четверо всадников собирали кровавую жатву. После пяти лет сомнений, терзаний и не высказанных никому подозрений о. Алексий обратился в Святейший Синод… Обратился в неудачное время – недавно прогремела «всенародная и бескровная» Февральская революция. Назначенный от Временного правительства демократическим обер-прокурором Синода кадет Львов ^[10] с трудом отличал стихарь от пономаря, но выслушал Алексея Николаевича внимательно. Покивал, посочувствовал, взял для изучения документы. Более того, через месяц, к Пасхе, Св. Синод пожаловал, о. Алексия камилавкой ^[11] … И все. Ещё через месяц Алексей Николаевич снова явился в Синод, почти двое суток прождал в приёмной демократического обер-прокурора, дождался, попытался на ходу напомнить тому о сути своего прошения – упёрся в недоуменное моргание и классическое «зайдите попозже»… А спустя несколько секунд Соболев ощутил на локте мягкое и дружеское пожатие. Обернулся – немолодой чиновник в вицмундире со споротыми нашивками. Пенсне, седеющая шевелюра, ухоженная эспаньолка… Два человека, знающих одно – надо что-то делать – встретились. Чиновник оказался коллежским советником Модестом Семёновичем Семаго, служившим по упразднённому ныне ведомству генерала Курлова. И курировавшим в означенном ведомстве именно те вопросы, даже существование которых демократически настроенные господа признавать не желали. Вопросы борьбы с сатанизмом. Февраль оставил коллежского советника не у дел. В «демократической милиции», где верховодили выпущенные из тюрем блатари, делать ему было нечего. Встреча с Соболевым оказалась знаком судьбы… Эрудит и умница, Семаго не нуждался в канувших архивах Инквизиции и жандармского корпуса – его безупречная память хранила тысячи имён и фактов, связанных с сектантами-дьяволопоклонниками, с ритуальными убийствами, со всевозможными кровавыми загадками, так до конца и не прояснёнными… Сейчас Семаго, яростно пыхтя папиросой, спорил о методах допроса ведьм с Буланским, третьим членом вновь создаваемого Капитула (назвали на западный манер, термин «Высший Совет» решили не восстанавливать – советы всех мастей и так вокруг были в избытке). – Вы, милейший Богдан Савельич, недооцениваете возможности современных методов! Ведьма, колдун, упырь, тенятник – по сути уже не люди. Времена калёного железа прошли – надо основываться на биохимических и психологических различиях. Новая Инквизиция должна и будет стоять на трех китах. Первый – фундаментальные естественные дисциплины: физика, математика, химия, медицина. Надо понять – что есть враг, и станет ясно – как его уничтожить. Второй – наука прикладная, коией надлежит вооружить нас самой совершённой техникой. Сколько можно махать заржавелыми Дыевыми ножами? И третий кит – это науки о психике – людской и не-людской, и о методах воздействия на ту и другую… – Не поползут ваши киты по суше, им другая стихия назначена, – гнул своё милейший Богдан Савельич. – Главное – крови не надо бояться… Богдана Буланского излишние теоретические познания не отягощали. Он был сугубым практиком – не знающим страха, сомнений и жалости, последним уцелевшим руководителем старой Инквизиции… Два года назад Буланский оказался невольной и косвенной причиной очередного разгрома Конторы – показал Распутину портрет Ирины Юсуповой, оказавшийся роковым для старца-тенятника. Но сумел спасти и вывести из-под удара значительное количество бойцов нижнего звена именно Богдан Буланский. Трое ждали одного. Одного, знакомого им заочно и призванного стать четвёртым членом Капитула. Тот запаздывал – зачистка Москвы от анархистов была его акцией. Впрочем, зачищали вчерашних соратников достаточно мягко – не желающим умирать под чёрными знамёнами давали уйти. Выкуренные из берлог братишки потянулись к югу – просвещать самостийных атаманов и батек идеями Бакунина и Кропоткина… …Когда четвёртый вошёл, рука Буланского невольно дёрнулась к браунингу, укрытому во внутреннем кармане пиджака – больно уж характерный облик был у пришельца. Чёрная кожа с ног до головы – сапоги, куртка, фуражка. Маузер в деревянном футляре. Давящий взгляд из-под кустистых бровей. Представился вновь прибывший тем самым псевдонимом, под которым его знала троица инквизиторов. – Здравствуйте. Меня зовут товарищ Юзеф. Глава четырнадцатая