Вальядолид, 1558‑59 гг

6 июня 1554 г. Карл V составил завещание в Брюсселе. Его правление Священной Римской империей захлебывалось в войнах в Германии и Голландии с повстанцами‑протестантами. Он чувствовал, что не сможет в течение длительного времени удерживать твердой рукой власть в обширных владениях. Его сын Филипп уже правил в Испании, вскоре он станет королем Филиппом II.

В эти последние годы Карла волновали многие вопросы. Но самым главным из них была настоятельная необходимость расправиться с протестантской угрозой. Он сформулировал это в своем завещании так: «В силу своей великой отеческой любви, которую питаю к своему дражайшему и возлюбленному сыну, его светлости принцу Филиппу, а еще потому, что желаю по возможности большего увеличения его достоинств и спасения его души… приказываю и требую от него с любовью, чтобы он, будучи самым католическим принцем, соблюдающим все заповеди Господа, всегда помнил о делах, касающихся его чести и службы, и повиновался приказам Святой Матери‑Церкви. В частности, я требую, чтобы он благоволил и оказывал все почести Святой инквизиции»[549].

Филипп родился в мае 1527 г. У него были большие голубые глаза, густые брови, выступающая нижняя губа, он имел сходство со своим отцом Карлом – например, в форме подбородка. Принц придерживался мясной диеты, отказываясь есть рыбу «и все остальные продукты, которые не считались питательными». Он любил элегантно одеваться, обычно носил перья на головном уборе, был сладкоежкой.

Хотя новый монарх хотел распространить в испанском обществе трезвость, но, будучи молодым человеком, Филипп испытывал влечение к женщинам. Он любил бродить в переодетом виде по ночному городу даже при самой серьезной ситуации с государственными делами[550].

Когда его отец удалился в монастырь в Юсте в Эстремадуре в начале 1557 г., Филипп II был готов облачиться в мантию борца за веру. Спустя два следующих года у него быстро появились возможности завоевать славу борца с протестантской угрозой.

31 мая в тот год, когда умер кардинал Толедо и примас Испании Силисео, самый важный церковный пост в Испании оказался свободным. Филипп II, находившийся в то время во Фландрии, решил назначить на эту должность доминиканского монаха, проповедника и теолога Бартоломе де Карранцу. Этот акт был самым важным из всех, которые он совершил после ухода отца. Филипп хорошо узнал Карранцу в Англии, когда сам находился там, будучи мужем Марии Тюдор. Карранца стал одним из главных союзников Испании против протестантов Англии[551].

Карранцу выбрали для миссии в Англию отчасти оттого, что у него имелся огромный инквизиторский опыт. В течение тридцати лет он выполнял различные поручения инквизиции, по его собственным словам, «постоянно преследуя еретиков»[552]. В Англии Карранца настоял в 1556 г. на сожжении архиепископа Кентерберийского протестанта Кренмера. В страхе из страны бежало более 30 000 человек[553].

В 1556 г. Карранца посетил Оксфорд, а в 1557 г. – Кембридж. Там он приказал публично сжечь еретические книги и Библии на английском языке[554]. Рвение испанца было таково, что англичане вскоре стали называть этого человека «черным монахом»[555]. Произошло много попыток заказного убийства Карранцы[556].

Этот благочестивый доминиканец предпочитал верить во все, что ему говорили, чем сомневаться в людях. Монах стал символом скромности.

Был он лысым и большеголовым, однако лицо Карранцы все же не обошлось без растительности. Брови его почти сходились, как у Филиппа II.

Безусловно, этот человек был наименее вероятным объектом инквизиции из всех, какие можно вообразить[557]. Но одержимость скрытыми врагами и страх перед грядущим, от которого содрогалось испанское общество, оказались такими, что любая рьяная деятельность против протестантов не могла показаться достаточной в деле защиты государства.

Проблемы Карранцы оказались неизбежными из‑за соперничества, существовавшего между ним и великим инквизитором Фернандо Вальдесом.

Вальдес стал кем‑то вроде талисмана для инквизиции. Бесспорно, в истории трибуналов он оказался самым знаменитым после Торквемады великим инквизитором. Нарушить его волю было нелегко. Он не собирался беспристрастно наблюдать из своего орлиного инквизиторского гнезда за выборами соперника (Карранцы) на пост в Толедо.

Но у Вальдеса имелся свой «скелет в шкафу»: он стал отцом незаконнорожденного ребенка, будучи еще молодым человеком[558]. В 1516 г. это не помешало служителю церкви в возрасте 33 лет присоединиться к свите Синероса. А оттуда началось гладкое восхождение. В 1524 г. великий инквизитор Манрике назначил его в высший совет (Супрему). В 1535 г. Вальдес стал президентом канцелярии в Вальядолиде, в 1546 г. – архиепископом Севильи, а в 1547 г. – великим инквизитором[559].

Но такие превосходные политические умения и навыки в разработке хитроумных замыслов не сопровождались мягкостью темперамента и добродетельностью. Вальдес значительно опередил время, отвергая истории о ведьмах и считая их фантазиями[560]. Однако это могло быть связано с тем, что выдумывать демонов не имелось никакого смысла. Ведь их можно спокойно найти среди своих противников.

Сразу после того, как Вальдес стал великим инквизитором, он сделал ряд назначений. Его племянник Менендо стал инквизитором Вальядолида; другие родственники (Диего де Вальдес и Диего Мелендес) были назначены на посты в инквизиции Мурсии и Гранады. Один из ближайших доверенных людей, Хартуно де Ибаргуэн, стал секретарем Супремы, брат Ибаргуэна Хуан – приемщиком конфискованного имущества в Астурии, Кастилии и Галисии.

Вальдес способствовал своему племяннику Хуану в продвижении по служебной лестнице. Ко времени смерти дяди в 1566 г. Хуан уже стал инквизитором Сарагосы[561].

Подобная манипуляция инквизиторской бюрократией отнимала у Вальдеса так много времени, что он провел всего четырнадцать месяцев в Севилье из двадцати лет, когда был ее архиепископом[562]. Это станет одним из главных источников ненависти к Карранце. Перед своим назначением архиепископом Толедо Карранца заявил: епископы обязаны пребывать в своих епархиях, их нельзя назначать президентами королевских дворов (аудиенций).

Вальдес был мозгом Севильи и президентом нескольких аудиенций. Поэтому маловероятно, что он остался доволен подобным предложением[563]. Великий инквизитор почти не видел разницы между частным и общественным, о чем свидетельствует его непотизм (кумовство). Этим человеком правили страсти и ненависть[564].

Вальдес, способный воспользоваться огромной властью, которую держал в руках, решил расправиться с примасом Испании с помощью инквизиции.

Каковы же были настроения в центральной Испании в этот решительный момент? В Вальядолиде, ставшим местопребыванием испанского двора, высший совет (Супрема) находился в своем дворце, почти изолированном своей мрачностью от садов и равнин за городскими стенами. От Вальядолида плато простиралось на юг и затем переваливало через лесистые склоны гор Гредос.

За холмами находилась основная часть плато, простирающего свои безводные просторы к провинции, которой управлял Карранца, новый архиепископ. Непосредственное соседство территорий двух соперников добавляло драматизма в их конфликт.

Приняв назначение в епархию Толедо, Карранца немедленно отправился в Испанию. Однако в это же время в 1558 г. он опубликовал в Антверпене свои «Комментарии к христианскому катехизису» («Commentarios del Catechismo Cristiano») – книгу, предназначенную для исправления невежества духовенства Нидерландов, дабы положить конец распространению протестантских учений[565]. Несмотря на все благородные и католические цели, эта книга оказалось той самой, которую выбрали в качестве причины гибели автора.

Вальдес, услышав о «Комментариях», немедленно задал себе вопрос: разве это не шанс уничтожить нового архиепископа, который еще даже не прибыл в страну?! Хотя экземпляры книги были в Испании редкостью, великий инквизитор достал один, а затем приступил в своих апартаментах к консультациям относительно этой работы.

Однажды в дом Вальдеса прибыл доминиканец и богослов Мельхиор Кано. На столе он увидел «Комментарии» Карранцы[566].

Кано оказался давним врагом Карранцы, как его аттестовали многие свидетели в последовавших судебных разбирательствах[567].

Карранца был старше, ниже по происхождению и, бесспорно, успешнее. Кано, зная, что великий инквизитор тоже не жалует нового архиепископа, почуял свой шанс. Увидев книгу, которая там лежала, он сказал Вальдесу: «В этой книге масса вещей, которые нельзя позволить читать народу».

Вальдес обрадовался, попросил Кано показать ему, где именно они напечатаны и решил здесь и сейчас дать эту книгу собеседнику, дабы тот просмотрел ее со строгих позиций ортодоксальности[568].

Перед тем как взяться за работу в апартаментах Вальдеса, Кано просмотрел экземпляр от корки до корки. Он настолько отчаянно старался найти в ней ересь и почувствовать праведный гнев, что однажды вечером даже бросил в застенок монаха монастыря св. Павла и конфисковал сундук, в котором находился экземпляр книги[569]. Это отчаяние сочеталось с предвзятым убеждением в том, что книга была еретической.

И в самом деле, он сообщил одному из друзей Карранцы, Антонио де Салазару: «Так как Карранца не хотел написать это ради моей пользы, а также ради главы ордена и папы, я прочитал его „Комментарии“ с большим любопытством и вниманием»[570].

Естественно, что не стоило и ждать от такой персоны объективного мнения. Но это нисколько не беспокоило Вальдеса. Последний быстро причислил Кано к кругу своих доверенных лиц.

Вскоре Кано отправился в город Лагуна на мулах Вальдеса и в сопровождении одного из его слуг. Все расходы взял на себя высший совет (Супрема)[571].

Ко времени прибытия Карранцы в Вальядолид из Нидерландов в августе 1558 г. он уже знал: собирается буря. Дважды примас писал Вальдесу, предлагая последовать совету великого инквизитора и внести в «Комментарии» все поправки, которые тот сочтет необходимыми. Дважды его проигнорировали.

После этого Карранца продолжил свое путешествие на юг по северным холмам Эстремадуры к Юсте, где доживал последние дни Карл V. 13 сентября епископ встретился с Мельхиором Кано в городе Сан‑Леонардо‑де‑Альба. Кано был на пути к Вальядолиду, чтобы приступить к цензуре «Комментариев».

Когда Карранца спросил Кано о том интересе, который к нему проявляет инквизиция, Кано благочестиво ответил, что ничего не может сказать ему в силу секретности Святой палаты[572]. Спустя восемь дней, 21 сентября 1558 г., в Юсте скончался Карл V. Карранца присутствовал там. По словам его компаньона, монаха Диего де Хименеса, вел он себя крайне достойно[573]. Однако в период пребывания в Юсте новый примас быстро разделался с духовником Карла Хуаном де Реглой. Поэтому, когда в декабре Регла прибыл в Вальядолид, он доложил: Карранца перед смертным одром императора произносил фразы, которые «звучали по‑лютерански»[574].

Реальность была такова: в том состоянии, в которое погружалась Испания, любая фраза могла прозвучать как лютеранская, если ее значительно изменить.

Так что личная враждебность и паранойя были теми двумя вещами, которые лишили Карранцу милости и привели к окончательному падению. Пока инквизиция в Вальядолиде терпеливо собирала доказательства, Мельхиор Кано изо всех сил трудился над цензурой «Комментариев к катехизису» Карранцы. В своем заключении он написал: «Многие выражения в книге – лютеранские, хотя это и не входило в намерения автора»[575]. Кано процитировал из книги 141 отрывок, требовавший цензуры[576].

Точка зрения цензора заключалась в том, «что вера и знание Христа Искупителя, являющиеся ключом христианской доктрины» имели «лютеранский аромат, если не лютеранский смысл». Кано продолжал интерпретировать «Катехизис» в такой тенденциозной манере, что квалифицировал некоторые отрывки из книги Карранцы как лютеранские, хотя в работе приводились дословные цитаты из Евангелия[577]. Каждая фраза и каждая персона могли быть использованы для манипуляций.

Заключение Кано стало музыкой для слуха Вальдеса. Цензор сказал патрону то, что тот хотел услышать. Когда остальные теологи представили свои заключения, утверждая, что с «Комментариями» все в порядке, великий инквизитор проигнорировал их[578]. Один из них, Хуан де Лa Пена, указал: сам св. Августин говорил, что только одна вера может спасти человечество. Лишь на этом одном основании нельзя обвинять Карранцу в ереси. И сам возражавший тут же стал объектом подозрений. К нему в келью ворвались, похитили его бумаги[579]. А когда в мае 1559 г. Вальдес услышал, что теологи университета Алькалы планируют единодушно одобрить «Комментарии к катехизису», то приказал комиссару (местному представителю) инквизиции в Алькале издать приказ: всем ученым университета запрещается публиковать теологические заключения о любых книгах вообще[580].

Свою жертву Вальдес не собирался выпустить из когтей. Хотя Кано заявил Карранце, что не может сказать ему ничего из‑за тайны расследований, великий инквизитор с удовольствием нарушал тот же код секретности, готовя общественную атмосферу для самого сенсационного ареста[581]. Пусть кто‑то осуждает остальных за лицемерие, но это совершенно не означает, что нужно полностью воздерживаться от него, если оно поспособствует инквизиторскому процессу!

Среди всего этого двурушничества агенты Вальдеса упорно добивались в Риме папского бреве, которое разрешало бы инквизиции вести дела против епископов. То, что теперь одного подозрения было достаточно, чтобы продемонстрировать виновность, стало понятно, когда один из них заявил в курии: «Почему ваше превосходительство беспокоит, где его сожгут, здесь или там? В конце концов, он все равно должен умереть!»[582]

9 января 1559 г. папа выдал желаемое бреве. Как один из прислужников великого инквизитора рассказывал об этом, «весь дом праздновал событие, словно Вальдеса произвели в кардиналы»[583].

Карранца по возможности сделал все, чтобы продолжать работу. Не обращая внимания на слухи, он добрался до своей епархии и приступил к обязанностям архиепископа. Согласно его биографу, в течение десяти месяцев и девяти дней, проведенных им в епархии, новый архиепископ потратил более 80 000 дукатов на приданое сиротам, на поддержку вдов, на содержание для бедных студентов, а также на улучшение условий в больницах и в тюрьмах[584]. Проявленный непримиримый пыл, характерный для его деятельности, говорил, что этот человек обладает массой нерастраченной энергии. Но, несмотря на прозрачность его добрых дел, 6 мая 1559 г. прокурор инквизиции в Вальядолиде выдал ордер на арест Карранцы, обвиняя его в распространении лютеранских заблуждений[585]. 26 июня ордер утвердил Филипп II[586].

Начались дискуссии относительно того, как заставить Карранцу прибыть в Вальядолид. В начале августа архиепископ, находившийся в университетском городе Алькала, получил письмо от регента дона Хуана, требовавшего его присутствия в Вальядолиде во время прибытия Филиппа II из Фландрии[587]. Тем временем инквизиция направила дона Родриго де Кастро, будущего архиепископа Севильи, для сопровождения Карранцы, дабы не спускать с него глаз. При этом Родриго считался едва ли не его другом[588].

9 августа де Кастро прибыл в Алькалу. Они вместе с Карранца 18 августа отправились в путешествие по епархии архиепископа по пути в Вальядолид.

Вскоре в городе Фуэнте‑де‑Сал Карранца встретился со своим другом Фелипе де Менесесом, который сообщил ему: в Вальядолиде всем известно, что инквизиция собирается арестовать архиепископа[589].

В воскресенье 20 августа 1559 г. архиепископ Толедо прибыл в небольшой город Торрелагуна. Там все было подготовлено для разоблачения.

Спустя два дня после прибытия Карранцы и де Кастро в Торрелагуну, инквизитор Вальядолида Диего Рамирес находился уже в двух милях от города. Его сопровождали сто человек, которые скрывались в лесах по берегам реки Малакуэра.

Де Кастро отправился на консультацию с Рамиресом. Они решили арестовать Карранцу тем же вечером.

В течение двух ночей Родриго де Кастро разрабатывал свой замысел вместе с судебным приставом инквизиции Эрнандо Берсозой, находившемся в переодетом виде в Торрелагуне уже четыре дня. Де Кастро и Берсоза выбрали двенадцать жителей города, работавших шпионами инквизиции (будучи местными чиновниками, они помогали при арестах и в сборе доказательств). Все готовились действовать[590].

Той ночью Рамирес прибыл в Торрелагуну и направился в апартаменты Карранцы. В дверях и на лестнице поставили охрану. Рамирес, де Кастро и Берсоза в сопровождении приблизительно десятка шпионов инквизиции и постучали в дверь палаты Карранцы. Его служитель, монах Антонио Санчес, спросил: «Кто там?»

Люди, находившиеся снаружи, отвечали: «Открывайте инквизиции!»

Архиепископ поспешно закрыл штору. Голова Карранцы покоилась на подушке, когда ворвались его противники и схватили архиепископа при свете свечей[591].

Бежать из Торрелагуны оказалось невозможно. Карранцу доставили в Вальядолид под вооруженной охраной, где он предстал перед своим заклятым врагом Фернандо де Вальдесом на одном из самых противоречивых процессов, когда‑либо проведенных инквизицией.

Последовала любопытная реакция. Вальядолид, место, где пребывал королевский двор, был и центральным пунктом для угроз испанской империи. Правящая элита оказалась под прицелом! Куда ни повернись, повсюду враг! Такова была его вездесущность, что не вызвало бы удивления, если бы сам дьявол появился в одеждах этих проклятых конверсос, морисков и лютеран!

Несмотря на трудности, вызванные морисками и тайными иудеями Мурсии, реальная угроза исходила от протестантов. В конце концов, всегда было очевидно, что евреи и мусульмане вызывают сомнения. Но протестантская угроза исходила из самого сердца христианства. Все это вызывало опасные разногласия среди людей в Нидерландах и Германии.

Дела становились все мрачнее и мрачнее. В 1557 г. монахов‑иеронимитов из монастыря Сан‑Исидоро в Севилье подозревали в протестантизме. Они бежали в Германию, хотя инквизиция арестовала в Севилье восьмерых из них.

Весной 1558 г. обнаружилось: лютеранские заблуждения проповедовали по всей Кастилии. Более того, эти ереси, как писал великий инквизитор Вальдес папе Павлу IV 9 сентября 1558 г., «принимали форму подстрекательства к бунту и мятежу среди знатной аристократии, клира и владельцев собственности». Это, как сообщал Вальдес папе, означало: инквизиция не могла использовать милосердные процедуры, которые обычно использовались при рассмотрении дел тайных иудеев и морисков[592].

Письмо демонстрирует, насколько тщательно круги инквизиции продумывали путь к кострам. Разумеется, следует помнить: приблизительно в это время провели ужасающую процедуру «очищения» от протестантов в Англии во время правления королевы Марии, а также во Франции во время правления Генриха II. Вероятно, в годы, последовавшие после 1558 г., в Англии и во Франции погибло больше протестантов, чем в Испании[593]. Но сбор доказательств и уничтожение жертв Вальдесом является хладнокровной демонстрацией метода, с помощью которого учреждения сыска и гонений столь часто добивались успеха в получении требуемых им жертв.

Одновременно с явным появлением лютеранской «пятой колонны» в 1557 г. в Севилье, в Вальядолиде обнаружились первые признаки тайного заговора. Однажды вечером жена золотых дел мастера Хуана Гарсии решительно поднялась с постели, в которую уже улеглась на ночь, и последовала за своим мужем, зная, что он, как правило, куда‑то уходил после того, как она ложилась спать. Женщина наблюдала за ним и увидела, что муж вошел в какой‑то дом. Подозревая супружескую измену, она тоже зашла в этот дом и затаилась перед дверью комнаты, чтобы подслушать, о чем там будут говорить.

Вскоре она услышала, как разговор перешел на тему, которая показалась ей лютеранской. Этого для ее тонкого слуха оказалось вполне достаточно…

Возможно, в те далекие восприимчивые времена супружескую измену считали чем‑то вроде ереси. Не вызывает сомнений, что в течение какого‑то времени женщина уже чувствовала, что брак приближается к кризису. А ересь оказалась последней соломинкой. И донна Гарсия решила распрощаться с семейной жизнью и ощущением взаимной ответственности. Она ушла.

На следующий день женщина донесла на мужа в инквизицию. Спустя два года золотых дел мастера Гарсию «освободили», передав светским властям…[594]

Цепочка доносов быстро распространилась на аристократию. В апреле 1558 г. Анна Энрикес (известная как «прекрасная дева»), дочь маркизы Алканисес, сказала инквизитору Гульельмо, что монах‑доминиканец Доминго де Рохас принес ей книгу в саду ее матери. Книга была написана Лютером. Монах заявил, что его доктрины священны. Рохас убедил в том монахинь монастыря Белен, они начали читать работы Лютера.

Говорилось, что слуга маркизы Алканисес Кристобаль де Падилья был таким же важным догматиком, как итальянец Карлос де Сесо. Ходили слухи, что за распространением лютеранских доктрин стоит каноник Саламанки Августин де Касалья, что тайные сторонники лютеранской ереси встречаются в доме матери Касальи Лианор де Виберо. Следующей благородной дамой, вовлеченной в лютеранство, оказалась Франсиска де Сунига, дочь королевского счетовода (бухгалтера) Алонсо де Баэзы…[595]

Сеть связей, контактов, совращений постоянно разрасталась. Все еретики общались друг с другом. Конспирация достигла небывалого уровня, который ранее считали просто невозможным. К 1558 г. инквизиторские тюрьмы оказались переполнены заключенными. Великий инквизитор Вальдес заметил: «Каждый день прибывают новые свидетели… Некоторых подозреваемых еще не арестовали, так как нет камер, их негде содержать»[596]. Террор в Вальядолиде набирал темпы. Доминиканец Доминго де Рохас был обвинен не только «прекрасной девой», но и другими в том, что утверждал, будто ада не существует, а крещеный человек не может согрешить. Он просил совета у Франсиско де Тордесильяса, друга‑монаха из монастыря св. Павла в Вальядолиде: «Отец, если меня обвиняют перед инквизицией в том, что я говорил по ошибке, а также во многих других заблуждениях, которые я никогда не совершал, что мне делать, чтобы исправить сложившееся положение?»

Тордесильяс ответил, что надо пойти к инквизиторам и покаяться во всем.

«А понимая ложь и правду, которую заявили обо мне, если доказано, что я говорил то, что не говорил никогда, а не могу связаться со свидетелями, которые выступали против меня, мне не будет прощенья?»

Тордесильяс ответил: в таком случае не останется никакого выбора. Придется умирать за истину.

Рохас сформулировал это следующим образом: «Понимая, что обо мне говорили ложь, я почувствовал полную растерянность».

Он попытался бежать во Фландрию, но его арестовали. А в качестве доказательства его вины (а вовсе не страха) воспользовались тем, что он пытался бежать.

Дело итальянца Карлоса де Сесо оказалось еще более драматичным. Сесо родился в Вероне, а к 1554 г. стал главой магистрата города Торо. Сомнений в том, что он набрался ряда противоречивых идей в Италии и начал обсуждать их в небольшом кружке среди единомышленников, не имелось. Но это еще не означало, что он был лютеранином.

Сесо приговорили к сожжению на аутодафе 8 октября 1559 г. Вечером накануне казни он сделал следующее заявление: «Я верую в то, во что веровали апостолы, а также в доктрины Святой Матери‑Церкви, католической и апостольской».

Он умирал, говорил Сесо, поскольку утверждал, что «Иисус Христос, наш Господь, спас Своих избранных Страстями Господними и Своей смертью. Он – единственный, кто мог примирить Бога и нас».

На следующий день, как рассказывают, когда его гнали по улицам Вальядолида, Сесо увидел Филиппа II и спросил его, как можно допустить, чтобы его сожгли. На это король ответил: «Я сам принес бы дрова, чтобы сжечь собственного сына, если он оказался бы настолько же плохим, как ты»[597].

В 1559 г. в Вальядолиде состоялось два аутодафе, на которых были «освобождены» двадцать пять лютеран. Им вынесли приговор, хотя они признались и покаялись (в противоположность обычной процедуре инквизиции). На это поступило особое папское соизволение, затребованное Вальдесом[598].

За восемь дней перед первым аутодафе, состоявшимся 21 мая, проповедник объявил: на церемонии обязаны присутствовать все. Народ стекался со всей Испании, на площадях скопилось более 100 000 человек, люди выглядывали из окон и со специально сооруженных подмостков. Все смотрели на это ужасающее зрелище[599]. Численность зрителей оказалась настолько огромной, что за два дня до аутодафе по улицам невозможно было пройти. А когда четырнадцать приговоренных заключенных вели на казнь из города, их охранял отряд из 400 солдат[600]. На аутодафе 8 октября присутствовало, как сообщалось, 300 000 человек – население, собравшееся с сорока лиг (около 125 миль) вокруг Вальядолида. Это действительно было «ранее невиданное зрелище»[601].

Между прочим, в Севилье в 1559 и 1560 гг. были «освобождены» тридцать два лютеранина[602]. Еще восемнадцать «освободили» в 1562 г. (когда погибли трое морисков), а шестнадцать сожгли символически (в изображении)[603]. Шесть человек уничтожены в 1563 г.[604], а следующие шестеро – в 1564 г.[605]Позднее, в 1577 г., «освободили» троих человек (двое из них были англичанами). К семи из девяти лютеран, которых судили в том году, применялись пытки.

Некоторое представление об атмосфере постоянной угрозы, нависшей над Испанией в ходе этих лет, можно получить из списка заключенных в тюрьме инквизиции Севильи в 1580 г.

Англичане, обвиненные в заговоре – 19.

Шотландцы, обвиненные в заговоре – 23.

Мориски, обвиненные в заговоре – 6.

Мориски, обвиненные в другом заговоре – 12.

Мориски, обвиненные в совсем ином заговоре – 3.

Мориски, обвиненные еще в одном заговоре – 3.

Мориски, обвиненные в следующем заговоре – 2.

Дела заключенных, не обвиненных в заговоре – 32[606].

Все это напоминает язык общества, которое ощущает угрозу со всех сторон.

Сосредоточенность террора в 1558 и в 1559 гг. оказалась закономерной. Филипп II, новый король, должен был продемонстрировать: вакуума власти не существует, на троне оказался достойный преемник своего отца[607]. Не возникает вопроса, что некоторые люди из числа заключенных в тюрьму или казненных исповедовали веру, расходящуюся с католической доктриной. Но не вызывает сомнений и другое: эти отклонения были преувеличены инквизиторской процедурой, о чем свидетельствуют показания Доминго де Рохаса. На самом деле, многое из того, что, согласно утверждениям этих людей, считалось истиной, очень немногим отличалось от старых убеждений Эразма[608]. Более того, костры инквизиции вместо искоренения ереси зачастую поддерживали ее. Многие люди, вынужденные бежать из Севильи в 1560‑е гг. в Северную Европу, выжили, став новообращенными протестантами. Они распространяли ужасающие истории о католической Испании[609]. Следовательно, параноидальный католицизм создавал объекты, которых он же искренне боялся.

Самые достоверные доказательства подобного создания врага среди своих пришли из Португалии. Там не было причины считать, что в страну происходит меньшее проникновение лютеранства, чем в Испанию. Но здесь произошло значительно меньше судов над лютеранами в то время (не считая одного или двух показательных процессов, подобных суду над королевским летописцем Дамианом де Гоэсом)[610].

Это объясняется не тем, что опасность протестантизма в Испании оказалась больше, чем в Португалии. Просто в Португалии, где инквизиция была создана совсем недавно, преследования все еще направлялись на первую главную цель – на конверсос.

Необходимости создавать «лютеранскую угрозу» не имелось, пока разбирались с первоначальным врагом – конверсос…

Арест Карранцы, так тщательно инсценированный Вальдесом, был непосредственно связан с событиями в Вальядолиде. В какой‑то период в 1550‑е гг. Карранца однажды встречался с Карлосом де Сесо. Во время этой встречи он настойчиво пытался убедить Сесо, что тот заблуждается в своих убеждениях, но он не выдал его инквизиции[611].

Это было воспринято прокурором инквизиции в качестве признака вины архиепископа, хотя Карранца, имевший огромный опыт работы в инквизиции, должен был понимать, когда уместно разоблачение. Более того, несчастного Доминго де Рохаса, который некогда был слугой у Карранцы, призвали к ответу в пыточной камере 10 апреля 1559 г. Он отчаянно искал любое средство, чтобы выжить, и заявил: Карранца воспринял некоторые идеи, которые, по его словам, распространились[612].

Подобное заявление оказалось решающим в аресте архиепископа.

Неудивительно, что архиепископ Толедо впал в депрессию, когда его заключили в тюремную камеру в Вальядолиде. Он страдал хронической бессонницей, не спал в течение девятнадцати дней[613]. Затем Карранца начал доказывать, что великий инквизитор Вальдес был его врагом, поэтому нельзя полагаться на то, что его суд может оказаться объективным. По меньшей мере, в этом ему повезло: Вальдеса отстранили от ответственности за это дело. Но ничто не могло ускорить суд.

Карранца провел годы тюремного заключения в Испании в ужасающих условиях. Он сидел в камере, которая была настолько отрезанной от внешнего мира, что когда 21 сентября 1561 г. в Вальядолиде вспыхнул пожар, опустошивший город, уничтоживший 400 домов и продолжавшийся полтора дня, заключенный ничего не слышал об этом. Он смог узнать о пожаре только через несколько лет, когда оказался в Риме[614]. В его камере не имелось вентиляции, Карранца и его слуги должны были отправлять все функции тела здесь же. Это означало, что все они заболели. В камере было так темно, что иногда архиепископу приходилось зажигать свечи в девять часов утра. Более того, надсмотрщиком стал инквизитор Диего Гонсалес, который арестовал его в Торрелагуне. Гонсалес унижал его, принося еду на битых тарелках, а фрукты – на обложках книг. Архиепископа заставляли использовать свои простыни в качестве скатертей[615].

После более семи лет тюремного заключения в Вальядолиде Карранцу перевели в Рим по настоянию нового папы Пия V. Здесь огромное количество документов нужно было перевести на итальянский язык, чтобы продолжить судебные заседания, что завершили только к 1570 г.

Но даже тогда тяжелые испытания Карранцы не закончились. Пий V умер, его преемник Григорий XIII попал под огромное влияние Филиппа II и объявил Карранцу виновным. 14 апреля 1576 г., почти через семнадцать лет после своего первого ареста, архиепископа Толедо приговорили к отречению от ереси по шестнадцати положениям лютеранства, в которых его подозревали[616].

В то время, когда в Ватикане ему зачитывали приговор, архиепископ заливался слезами. Он умер спустя восемнадцать дней в результате непереносимости воды[617].

Круг репрессий замкнулся.

Возможно, нашлись люди, которым, помня о рвении Карранцы при сожжении протестантов в Англии, оказалось трудно сочувствовать такому человеку. Но следует помнить: тот период стал временем религиозных войн. Дело архиепископа демонстрирует, что оно стало не столько исправлением заблудших еретиков, сколько способом, с помощью которого власть меняла повестку дня, которая полностью принадлежала ей самой.

Вальдес использовал лицемерие, ложь и пытки, чтобы уничтожить человека, который по стандартам того времени считался священной персоной. Если примаса всей Испании оказалось можно обвинить в ереси, то никто не мог чувствовать себя вне подозрений[618]. Страх пожинал свой горький урожай среди всех сословий Испании.

Идеология, которая торжествовала в таких условиях, отличалась консерватизмом, иерархичностью и догматизмом, боясь любой новизны. Мельхиор Кано, проповедовавший на аутодафе 21 мая 1559 г. в Вальядолиде, заявляя о своем положении при новом порядке, утверждал: великие опасности при переводе Библии (Священного Писания) с латыни можно наблюдать «в среде женщин и идиотов»[619]. Таинства веры безопасны только среди мудрых мужчин – фактически, подобных Кано.

Но изоляция и преследования врага среди своих не противоречили «золотому веку» Испании. Все это самыми различными путями согласовывалось с имперским предназначением страны, став контрапунктом глобальному могуществу, характерному для нее в XVI веке. Враги сделались точкой для объединения, а также и для насилия. Это происходило и в Америке, и в Европе. Цели оказались легко идентифицируемыми «иными» – тайными иудеями и морисками.

Такая тактика работала великолепно, Испания наступала. Но жесткие меры против врага‑протестанта из числа своих сделались поворотной точкой. Когда Филипп II продолжил политику своего отца, распространяя инквизицию на Голландию, где не существовало «проблемы» евреев и мавров, это привело к восстанию. Соединенные Провинции Голландии откололись от империи. Так возникла одна из главных угроз испанскому могуществу в конце XVI и начале XVII вв.[620]

Таким образом, взяв на себя слишком много и распространяя концепцию врага, чтобы ее потенциал охватывал всех и каждого, инквизиция и инквизиторские умонастроения помогли посеять семена восстаний. А они поглотили испанское могущество и его роль в мире.

Но институт инквизиции не смог правильно оценить саморазрушение, поскольку происходящее было необходимым условием его собственного существования. Даже когда голландцы начали свое первое восстание против испанцев в конце 1560‑х гг., было принято решение экспортировать инквизицию в Америку.

В условиях страха, преследующего людей со всех сторон в своей стране (и никогда не побежденного), он с неизбежностью станет преследовать людей и за ее рубежами.

Date: 2015-09-02; view: 402; Нарушение авторских прав