Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Острова Кабо‑Верде, 1548‑63 гг
Примерно в апреле 1548 г. Луиш де Карвайал‑и‑ла‑Куэва[370]прибыл из Португалии на острова Кабо‑Верде, расположенные у западного побережья Африки[371]. В то время ему было всего девять лет[372]. Многим островитянам прибытие Луиша должно было показаться странным. Для мальчика громады гор, поднимающиеся прямо из моря, не казались подходящим местом. Что же ему там делать? Разумеется, он станет одной из первых жертв ежегодной вспышки заболевания лихорадкой на островах Кабо‑Верде. Жизнь на островах, расположенных в тысяче миль от Европы, была трудной. Главный остров Сантьягу находится в 300 милях западнее побережья Африки. Столица этого владения Рибейра‑Гранди была «богаче деньгами, а не достоинствами», как сформулировал это епископ Баии сорок лет спустя[373]. Рибейра‑Гранди стала известным рассадником лихорадки[374]. Некоторые обвиняли африканцев в том, что «они портят воздух, как испортили свою землю»[375]. Каждый год сезон дождей в период между августом и октябрем уносил жизни многих поселенцев. Несколько лет спустя итальянский путешественник сказал об этом так: «Португальцы, мужчины и женщины, спотыкались на улицах на каждом шагу. Цвет кожи у них был мертвенно‑бледным, а правильнее сказать – настолько желтым, что они казались скорее мертвыми, чем живыми»[376]. И такое место должно было стать новым домом для ребенка. Это был главный африканский порт для вывоза рабов в течение всего XVI века. Сюда «постоянно прибывали корабли с товарами из разных стран», чтобы обменять их на «черную слоновую кость»[377]. Море всегда оказывалось превосходным стражем: стены островной тюрьмы выходили прямо к синей неприступности… Присутствие на острове Льюиса имело очень простое объяснение. Он был сыном Гашпара де Карвайала и Каталины де Лэан, которые продолжали находиться в заключении в инквизиторских тюрьмах в Эворе[378]. Мальчишка был в бегах, он проделал мучительное путешествие. Заключение в тюрьму его дяди представляло угрозу для всей семьи. Отец отправил Луиша из Португалии в Испанию. То, что это происходило во второй половине 1547 г., сразу после пожалования папой Павлом III всех полномочий португальской инквизиции, нельзя считать простым совпадением (см. гл. 2). Существовали опасения, что в первые годы своего существования португальская инквизиция обрушит на конверсос те же репрессии, которые уже пришлось испытать после введения инквизиции в Испании. Но Гашпар де Карвайал наделся обеспечить хорошее будущее своему маленькому сыну. Сначала они отправились в Сахагун в Испании. Здесь конверсос нанесли визит аббату монастыря, который приходился им родственником. Но затем Гашпар заболел в Саламанке, и Луиш должен был заботиться о себе сам. Гашпар пытался вернуться в Португалию, но умер в Бенавенте, так и не добравшись до границы[379]. Теперь юный Луиш оказался в опасном положении. Его отец умер, а семья матери сидела в тюрьме в Эворе. Не зная, что Альвару и Жоржи де Лэана инквизиция выпустит на свободу по общей амнистии, родственники Луиша боялись, что их тюремное заключение может привести к цепочке арестов, и это разрушит семью. Дядя Луиша Дуарте де Лэан (брат Альвару и Жоржи) был чиновником в Каса‑де‑Гуине в Лиссабоне – главном административном органе, занимавшимся делами торговли Португалии с Африкой. Это означало, что он отвечал за куплю‑продажу рабов и за счета. Дуарте провел много времени в Гуине, знал там многих людей[380]. Он приехал в Бенавенте, чтобы забрать сироту Луиша с собой в Лиссабон[381]. В те времена Лиссабон был самым африканским городом Европы. Пребывание там явилось превосходным вступлением в ту жизнь, которая начнется для мальчика на островах Кабо‑Верде. Ведь согласно оценкам, в 1551 г. в городе было 9950 рабов, примерно один на десять жителей[382]. Аукцион рабов проводили на Пелоринью‑Велью (у Старого Позорного Столба, это площадь, на которой наказывали преступников)[383]. Некоторых рабов, которым везло, покупали хозяева, одевавшие их в ливреи и отправлявшие бродить по узким мощеным улицам с поручениями по хозяйству. А тем, кому не повезло, приходилось носить своих хозяев в паланкинах вверх и вниз по холмам города, с которых открывался вид на реку Тежу и равнины на южном берегу[384]. Контора Каса‑де‑Гуине, где работал Дуарте де Лэан, находилась в районе города, который примыкал к берегу. Рядом располагались магазины Мина, заваленные североафриканскими тканями, коврами, медными кастрюлями, подносами, а также бусами из стекла, предназначенными для вывоза в Африку и обмена на золото и рабов[385]. Сразу за углом находился и дом для рабов[386]. Именно там в двух больших помещениях содержали африканцев, которых недавно привезли на кораблях работорговцев. Здесь их кормили перед аукционом. Дневной рацион состоял из риса, галет и оливкового масла[387]. Если африканцы умирали в этом доме, то тела уносили в яму около ворот Санта‑Катарины и бросали в общую могилу. Такова была их страшная судьба. Но все же это было лучше, чем оставить трупы разлагаться там, где умерли люди, что практиковалось до 1515 г.[388] Кроме рабов, около доков можно было увидеть многих африканцев, закованных в цепи. Они работали в порту, занимаясь погрузкой и разгрузкой мешков с древесным углем и соломой. Рабы привозили в город древесный уголь, который использовали для топки печей, солому для подстилок, полов и конюшен. Африканские женщины, которых в то время можно было встретить повсюду в городе, работали водоносами и прачками. Некоторые из них продавали рисовый пудинг, кускус и нут на площадях и перед портом; еду держали в большой глиняной посуде, которую носили на голове. А менее везучие убирали грязь и экскременты в домах богачей города, вынося испражнения в канастрах – плетеных корзинах с крышками, закрывающими емкости внутри[389]. В Лиссабоне Луиш провел три месяца. В то время в отдаленных городах во внутренней части Португалии, известных ему (например, в Могадору), африканцев было относительно немного. Так Луиш познакомился с обычаями и нравами людей, которых встретит на островах Кабо‑Верде[390]. У Дуарте имелись большие планы для своего юного племянника. Когда мальчик прибудет в Рибейра‑Гранди, дядя намеревался научить его бухгалтерии, чтобы позднее тот смог работать казначеем и счетоводом[391]. Однако с самого начала Луиш должен был увидеть на практике всю реальность работорговли, чтобы понять, как работают все механизмы этого бизнеса. К 1540‑м гг. работорговля уже превратилась в процесс, который оставался морально неразрешимым. Корабли выходили с островов Кабо‑Верде к берегам Сенегала с лошадями. Там продавали лошадей туземцам серер, живущим по берегам Сенегала. На том же корабле португальцы возвращались с рабами. Это первый этап процесса, в котором людей приравнивали к животным[392]. С островов Кабо‑Верде корабли уходили в Америку или в Лиссабон. Там рабов встречали люди, подобные Луишу, который быстро научился тому, как продолжить процесс торговли. Под руководством и при наставничестве своего дяди мальчик научился вносить имена рабов в журнал, проверять состояние их здоровья перед регистрацией для продажи. Он сопровождал должностных лиц на корабли, где они контролировали состояние зубов и конечностей невольников, заставляли их выполнить физические упражнения, записывая все отклонения или необычные отметины на теле, чтобы можно было установить личность раба[393]. Такое бесчеловечное обращение с африканцами после их прибытия задавало тон отношению к невольникам в Португалии. В 1576 г. в инквизицию поступил донос от Домингоша Гомеша, чернокожего жителя Лиссабона, на двух своих сотоварищей – Фернана Колладо и Антонио Родригеша. Гомеш наблюдал их в обнаженном виде, причем Колладо нес на спине крест, а Родригеш наносил по нему удары плетью[394]. Рабство привело к злоупотреблениям, которые люди должны были выразить в новых взрывах агрессии. Такая атмосфера не могла не иметь отношения к миру Луиша. Страх, учитывая угрозу инквизиции, сгущающуюся над его дядьями, а также из‑за смерти отца, сопровождал все существование подростка. В Лиссабоне Луиш научился тому, как переносить это состояние на других. Это процесс стал безотлагательным, поскольку родственники мальчика усвоили: люди, среди которых они жили, десятилетиями проходили психологическую подготовку по разжиганию кампании преследования в отношении конверсос. А конверсо был сам подросток. Для Дуарте де Лэана его статус в Каса‑де‑Гуине предоставлял передышку. Более того, для конверсос, подобных Лэан и его племяннику, Колумб открыл целый новый континент возможностей. Многие преследуемые, находясь под угрозой инквизиции в том месте, которое они столетиями называли своим домом, поняли: не осталось никакого выбора, придется бежать в неизвестность. В первом путешествии Колумба в Новый Свет принимали участие по меньшей мере пятеро конверсос[395]. Один из них, Родриго де Триана, стал первым матросом, который увидел землю. Второй, Луис де Торрес, оказался первым, кто ступил на землю Америки[396]. Жемчужные воды Карибского моря вскоре оживились испанскими кораблями, на борту которых везли поселенцев, скот, семена и саженцы. Плодородная экваториальная земля задышала большей жизнью… и смертью. Обстановка накалялась, требовался козел отпущения. Еще в 1506 г. епископ Пуэрто‑Рико сетовал, что иудейские купцы заполонили остров[397]. Эти жалобы повторил в 1510 г. его коллега на Кубе. К тому времени прокторы (чиновники) испанских колонистов уже жаловались, что еврейские учения развращают туземцев[398]. Безусловно, название главного порта Кубы могло вызвать подозрительность. Ведь три согласных в слове «Гавана» («Habana») при транслитерации на древнееврейский язык давали «הבנ» – «На B'Nei» – «племя». Эта диаспора конверсос быстро распространилась по всему миру. Инквизиция и принудительное обращение в христианство создавали угрозу в Иберии. Но существовали другие места, в которых следовало искать убежище. При взгляде на восток обнаруживали: в Гоа, на Цейлоне и в Индии к 1520 г. имелось много конверсос[399]. В Америке эта история повторялось. К 1550 г. приблизительно один из пяти европейцев в этих краях был конверсо[400]. К 1570 г. численность конверсос в два раза превышала численность христиан в Перу[401], а в Бразилии количество таких людей оказалось настолько огромным, что они занимали многие официальные посты, несмотря за королевские запреты[402]. Одного конверсо из влиятельной семьи Абоаб[403], Франсиско де Виториа, даже возвели в 1581 г. в сан епископа Тукуманского в Аргентине. Надо сказать, конверсос были хорошо представлены в испанской церкви в Америке[404]. Так превратилась в посмешище предполагаемая ересь, за которую их преследовали в Португалии и в Испании. Хотелось бы рассматривать бегство конверсос за Атлантический океан как романический эпизод истории. Но он стал брутальным. В бассейне Карибского моря силы, сопровождавшие реконкисту Испании и введение инквизиции, оказались направленными на новый объект – американских индейцев. Карибских женщин, как правило, насиловали заморские пришельцы, пока мужчин заставляли добывать золото в рудниках. Новорожденных детей вырывали из материнских рук. Их убивали, бросая на камни, выкидывали собакам на съеденье. Мужчины со связанными ногами и руками лежали под кроватями, на которых спали испанцы с индейскими женщинами. Американским индейцам часто калечили руки, носы, языки и грудь, а порой просто отсекали их[405]. Одним из основных чувств, проходящих через всю историю, является страх. Это замалчивают исторические документы и источники. Только немногие оказались настолько отважными, чтобы писать о страхе. Но все‑таки преследования и гонения имеют тенденцию возникать из множества различных потоков страха. Конверсос предавали инквизиции и вынужденно обращали в христианство. В Новом Свете опасности, подстерегавшие их в Иберии, оказалось возможным перенести на других. Оказавшись «белыми» в обществе, где преследования стали носить расистский характер, преследуемые смогли эмансипироваться. Пока это новое направление расширялось, оно обусловило сокращение преследований конверсос. Как гуманно, что они смогли бежать в такое место, где для агрессии уже существовали объекты – более приспособленные в качестве мишени, чем они сами[406]. Возможно, вызывало беспокойство лишь понимание того, что и агрессия, которая нашла выход в инквизиции, и внезапная экспансия империи в Америку стали двумя сторонами одной и той же медали. Подобные подводные течения определяли поведение португальских конверсос – например, Дуарте де Лэана и его юного племянника. Приключения Луиша де Карвайала, вероятно, являются типичными для многих выкрестов, которым удалось спастись таким необычным способом. При наличии целой армии еретиков, которых, по представлениям властей Португалии, среди конверсо было подавляющее большинство, а также инквизиции, введенной сосем недавно, трудно представить, что организацию преследования экспортируют в какое‑нибудь столь отдаленное место, как остова Кабо‑Верде. Безусловно, для них все складывалось благополучно. Дуарте де Лэан, контролируя многие административные посты в Рибейра‑Гранди, постарался держать лгунов‑доносчиков подальше, чтобы Луиш наконец‑то смог приступить к восстановлению своей жизни, своего детства. Здесь мальчик мог не опасаться преследования, расти и развиваться в надежных и безопасных условиях. Страх больше не должен становиться главным рефлексом. Таков, во всяком случае, был первоначальный план. Однако более внимательное отношение могло легко лишить Луиша ощущения безопасности. Гавань Рибейра‑Гранди была узкой, защищенной горами с востока. В ясный день с якорных стоянок открывался вид на вершину Фого на соседнем острове. Это конус действующего вулкана, возвышающийся подобного огнедышащему древнему Богу, если судить по периодическим извержениям. Временами тучи пепла, плывущие с Фого за океан, затмевали яркое тропическое солнце. Огнем и мраком вулкан предвещал всю серьезность последствий… Острова Кабо‑Верде в 1548 г. находились на вершине своего богатства. В Рибейра‑Гранди имелось 500 хозяйств, многие дома строили из камня и красили в белый цвет в португальском стиле[407]. В условиях развивающегося заселения Нового Света потребность в рабах постоянно увеличивалась. А большинство работорговых кораблей приходило на Кабо‑Верде. Из 252 судов, легально экспортировавших рабов за Атлантический океан в период с 1544 по 1550 гг., 247 шли через эти острова[408]. Рабов привозили с холодных нагорий острова Сантьягу, где их обучали основам христианства на виллах богатых хозяев[409], а потом продавали на площади Позорного Столба в Рибейра‑Гранди[410]. Свободные чернокожие на лодках транспортировали несчастных в тюрьмы на борту океанских кораблей, ожидающих невольников. Здесь часто размещали женщин на палубе, а мужчин в трюмах, чтобы женщины не подстрекали мужчин к мятежу[411]. В наши дни трудно представить подобную историю. Порт Рибейра‑Гранди известен как Сидаде‑Вьелья – Старый Город. Он представляет собой сонную деревню с песчаным побережьем и песчаными улицами, поднимающимися в горную долину. Река, на которой с самого начала возникло поселение, пересохла, но в долине, расположенной ниже охристого цвета пустыни, остались зеленые оазисы. Собор лежит в руинах, заполненных археологами из ближней современной столицы, Праи. Но рабский позорный столб сохранился на площади, спускающейся к побережью. Это воспоминание о былом и напоминание о мире, известном Луишу. Опыт, приобретенный мальчиком в Лиссабоне, подготовил его к тому, что он увидел в Рибейра‑Гранди после прибытия[412]. Но если африканцев в Лиссабоне было явное меньшинство, то на островах Кабо‑Верде в значительном меньшинстве оказались европейцы. Большинство людей восприняли африканские обычаи. Португальские поселенцы предпочитали жениться на местных женщинах[413]. Некоторые владельцы отсылали своих рабов из города во внутреннюю часть острова по долине, где располагались рощи апельсиновых, лаймовых, лимонных и финиковых деревьев[414]. Рабы направлялись к пересохшему плато, возвышающемуся перед горами с заоблачными вершинами. Здесь они ловили обезьян, которых учили танцевать и выполнять различные фокусы. Итальянец Карлетти заметил: «Мне доводилось видеть, как обезьян научили стоять на углу стола, за которым обедали люди. В руке каждой из них была свеча, предназначенная для освещения зала. Они демонстрировали чрезвычайную ловкость, не позволяя растопленному воску капать на стол»[415]. Как в Лиссабоне, роль, выпавшая на долю Луиша в Рибейра‑Гранди, оказалась связанной с торговлей людьми. По мере взросления мальчика круг его обязанностей расширялся. Дома так называемой фактории располагались рядом с позорным столбом на площади. Здесь, так как он уже прошел курс обучения, став бухгалтером и казначеем, работа Луиша сводилась к отслеживания уплаты соответствующего налога на купцов, отправляющих рабов через Атлантику. Луиш и капитаны кораблей подписывали совместную декларацию, в которой указывали число транспортируемых рабов и их происхождение: поступили они непосредственно из Африки, купила ли их фактория для короля Португалии, либо они привезены из внутренних районов Сантьягу. После покупки рабов, их содержали в двух помещениях, одно для мужчин, второе для женщин…
«Многие мужчины проявляли определенную деликатность по собственной инициативе, подвязывая член широкой лентой или плетями из травы и оттягивая его назад между бедрами, пряча так, что невозможно было определить, кем они были – мужчинами или женщинами. Другие прятали его, помещая в рог какого‑нибудь животного или морскую раковину. Но находились и такие, кто надевал на член костяные кольца или веночки, сплетенные из травы. Тогда он был прикрыт и украшен одновременно. Остальные раскрашивали его – точнее, обмазывали какой‑то смесью, чтобы сделать его красным, желтым или зеленым»[416].
Хотя Льюиса отправили за тысячи миль от дома в надежде на лучшую жизнь, он не был одинок. Еще один из его дядьев, Франсишку Жоржи (как Альваро и Жоржи де Лэан, он был братом Дуарте де Лэана и Каталины, матери Луиша), выбрал такой же путь. Франсишку Жоржи был фактором (чиновником) в континентальной Африке. У него имелся дом в поселении Бугуэндо на реке Сан‑Домингош (на современной территории Гвинеи‑Бисау)[417]. Здесь Жоржи торговал рабами с африканцами, а затем невольников переправляли на остров Сантьягу для экспорта в Новый Свет. Остальные родственники Луиша и Жоржи тоже приехали в Африку с помощью Лэана, чтобы вся семья смогла воспользоваться новой возможностью[418]. Для этой сплоченной группы из далекого уголка в холмах Португалии Западная Африка сделалась убежищем от инквизиции. Бугуэндо и острова Кабо‑Верде могли показаться очень далекими. Но инквизиция уже приступила к экспорту своей идеи преследований. В 1546 г., за два года до прибытия Луиша на Кабо‑Верде, в Португалию стали поступать просьбы о неотложном учреждении трибунала на аванпостах империи. Люди из элиты Сантьягу писали в трибунал в Эворе, сообщая: «Для Святой инквизиции накопилось слишком много дел на этом маленьком уголке земли. Поэтому было бы безнравственным откладывать ее учреждение в этом месте»[419]. Они объявили дом таможни в Рибейра‑Гранди рассадником ереси, утверждая: его чиновники обеспечили безопасный путь для беглеца от инквизиции, отца и брата которого сожгли в Лиссабоне. Когда обстановка в Рибейра‑Гранди накалилась, чиновники таможни отправили этого человека, обеспечив ему безопасность, на африканский берег[420]. Хуже того, как сообщили доносчики, в течение долгих двадцати лет до 200 конверсос жили на африканском берегу, совершая обряды по закону Моисея, а также проводя религиозные ритуалы различных племен Гвинеи[421]. Спустя пять лет португальская инквизиция наконец‑то обратила внимание на жалобы. В 1551 г. расширили полномочия трибунала в Лиссабоне, включив в его юрисдикцию колонии Португалии в Атлантическом океане. На трибунал возложили ответственность за Азорские острова, острова Мадейра, Кабо‑Верде и Сан‑Томе, за Анголу и Гвинею в материковой части Африки, а также за Бразилию[422]. Этот указ показывает поворот умонастроений инквизиции с перспективой на будущее. Полностью оперившейся португальской инквизиции было всего четыре года с момента ее учреждения. То обстоятельство, что палату, расположенную на Рошио в Лиссабоне, рассматривали в качестве лучшего места для надзора за религией в колониях Африки и Америки, свидетельствует, насколько безудержными стали фантазии о контроле. Но указ оказал непосредственное воздействие на Кабо‑Верде. В том же году инквизиторы назначили представителя для расследования деяний конверсос на островах[423]. В течение следующих 150 лет инквизиция никогда полностью не отсутствовала в этих местах. К 1700 г. было отправлено 442 осужденных с двух главных островов из группы Кабо‑Верде – Сантьягу и Фого[424]. Это составляет приблизительно три дела в год. В таком отдаленном месте, где численность населения не превышает 10 000 человек (из которых самое большее 800 жителей были настоящими европейцами), это говорит о том, насколько укоренилась и распространилась инквизиция. Не пропустили даже почти безлюдные скалы в Атлантическом океане – настолько далекие, что, как заметил в 1629 г. Жуан Родригеш Фрейр, один из обвиняемых, «их даже нельзя найти на карте мира»[425]. И даже в том случае, когда инквизиция фактически не могла доставить еретиков из Африки домой, она не выпускала их из своего поля зрения. В 1672 г. великий инквизитор отправил официальных представителей в порт Лиссабона, чтобы проследить за прибытием с островов Кабо‑Верде двух человек, известных трибуналу. Их схватили раньше, чем они сошли на землю, а затем бросили в инквизиторскую тюрьму[426].
* * *
Распространение инквизиции на острова Кабо‑Верде в 1550‑е гг. не стало чем‑то новым для иберийских колоний. За несколько десятилетий до того общеизвестное присутствие конверсос в Новом Свете вызвало еще в 1520‑х гг. несколько набегов инквизиции на высокогорья Мексики. Здесь в 1528 г. сожгли на костре в Мехико двух конкистадоров‑конверсос – Эрнандо де Алонсо и Гонсалеса де Моралеса. Они стали первыми жертвами трибуналов в Америке[427]. Может показаться странным, что в этот раз представители инквизиторских властей уделяли так много внимания действиям конверсос в Мексике. Жестокая фракционная борьба за власть раздирала конкистадоров, американские индейцы умирали в рудниках. Но моральным оправданием конкисты стала религия. Следовательно, крайне важной оказалась сохранность чистоты веры. Преследования в Мексике быстро распространились с конверсос на американских индейцев. К 1530 г. возбудили гору дел против аборигенов в Мексике – за поклонение идолам, за убийство кур каждые двадцать дней и разбрызгивание их крови в костер, а также за разрешение заключения браков в соответствие с обрядами, принятыми до испанского завоевания[428]. Кульминацией этого процесса стал суд под председательством священника епископальной инквизиции Хуана де Симарраги в Мексике над доном Карлосом Чичимекатекухтли, главой Текскоко, важного города Мексики. Чичимекатекухтли пытали и сожгли в 1539 г. за поощрение местных верований[429]. Однако в равной степени важной оказалась его враждебность испанской конкисте. Говорят, что он заявил: «Должен сообщить вам, что мой отец и мой дед были великими пророками. Они оказались способны видеть многое из того, что происходило в прошлом, а также из того, что случится в будущем. Но они ничего не говорили о том… Кто такие эти люди, которые уничтожают и мешают нам, выживают нас, ломают наши спины?!»[430] Сожжение Чичимекатекухтли на костре предполагали сделать образцово показательным. Но, учитывая зверства, допущенные в отношении американских индейцев в те годы, воздействие этого акта не стало таким суровым, как было задумано. Более того, местные власти поняли: их обращение с индейцами чрезмерно жестоко, так как статус аборигенов еще продолжает рассматриваться испанскими законами. Эпизод с сожжением привел в 1543 г. к отставке Симарраги с поста главного инквизитора. Несмотря на судьбу, постигшую Симаррагу, эти события продемонстрировали португальским инквизиторам, с какой легкость может распространяться это учреждение. С момента прибытия на острова представителя инквизиции в 1551 г. стало понятно: Кабо‑Верде – одна из опытных площадок для такого распространения трибуналов. В те первые годы кое‑кто, возможно, рассматривал инквизицию, как нечто особенно уместное, учитывая роль островов в работорговле. Здесь власти действовали в духе Аристотеля и Томмазо, последователя Фомы Аквинского, утверждавших: одна часть человечества создана, чтобы стать рабами на службе у своих хозяев, и эти рабы должны полагаться на выбор, сделанный владельцами для них[431]. Существуют прирожденные рабы и прирожденные хозяева, а наличие рабства предоставляет преимущества обоим. При моральном оправдании работорговли, основанном на таких поразительно неубедительных идеях, чистота веры оказывалась особенно важной в местах, подобных островам Кабо‑Верде. Но Луиш, безусловно, по шею погрузился в этот мир. По мере развития в 1550‑е гг. он стал активным звеном системы[432]. Подобное оправдание негуманного отношения человека к человеку наверняка привлекало его. Оно позволяло приходить к богатству и власти с разрешения Господа. Идеология одерживала победу, и на островах Кабо‑Верде, где роль конверсос в Португалии переносилась на других людей, Луиш понял, что он на правильной стороне. Но идеологию принесла инквизиция. И это в будущем стало причиной его гибели… Беды начались в 1562 г. В рождественский сочельник в Бугуэндо, в доме Франсишку Жоржи, дяди Луиша, собралось несколько молодых конверсос. Они заранее распространили среди жителей города приглашения прийти и посмотреть. (А в Бугуэндо, небольшом африканском городе, находилось около сорока европейцев)[433]. Пришедшие были в масках и в костюмах. Когда в доме Жоржи уже собрались все гости, появился «совершенно отвратительный» конверсо, которого звали Местре Диогу[434]. Диогу был переодет женщиной. На его голове красовался огромный тюрбан, словно он собрался за водой к колодцу. Он сел на корточки на земляной пол дома и начал кричать, что его зовут Мария, и что у него начались родовые муки. Фарс набирал темп, некоторые призывали его: «Мария, рожай! Мария, рожай!» Иные спрашивали, действительно ли она рожает. Им отвечали, что она действительно рожает «нашего Спасителя, который собирается спасти нас». – Так мальчик или девочка? – Мальчик, мальчик! – Где же она родила? – В Вифлееме! – Нет, прямо здесь, в Гвинее, в Бугуэндо…[435] Опыт, приобретенный в Испании и Португалии, предполагал: насмешка над христианскими доктринами была обычным делом среди многих конверсос, особенно в том случае, если им удалось бежать из Иберии. Но пародия редко становилась такой острой или такой провоцирующей, как эта рождественская сцена в Бугуэндо. В любом другом месте, кроме Африки, конверсос пришлось бы дорого заплатить за такое. В дополнение к подстрекательству к бунту против религии, фарс Местре Диогу бросал еще один вызов инквизиции. Трансвестизм тоже нарушал табу, притом – крайне угрожающим образом. Переодевание было характерно для жизни в XVI веке. Довольно часто людям приходилось отвечать перед инквизицией за это. В 1581 г. Мануэл Пиреш покаялся в Эворе, что за несколько месяцев до того он встретил персону, одетую в женские одеяния, которая была похожа на женщину. Было темно, он не задавал слишком много вопросов – особенно, когда она начала заигрывать с ним. Они уже собрались заняться любовью, но женщина вытащила свой пенис и предложила заняться анальным сексом. Только когда Пиреш стал твердо настаивать на своем первоначальном плане, а она упорно сопротивлялась, он понял, что женщина в действительности оказалась мужчиной[436]. Мануэл Пиреш, будучи лояльным христианином, пришел покаяться. Ведь было известно, что «нечистый грех содомии» карался инквизицией в особых случаях сожжением на костре[437]. Иногда самих трансвеститов наказывала инквизиция. В 1556 г., всего за несколько лет перед событиями в Бугуэндо, раб по имени Антониу прибыл на Азорские острова из Бенина – мощного города‑государства, расположенного там, где в настоящее время существует Нигерия. Антониу отказался носить одежду, предложенную ему хозяином Паулу Манрикешем. Он продолжал одеваться как женщина, облачаясь в белый жилет, застегивающийся на пуговицы спереди, а также плотно обматывая тканью голову. Поэтому его поселили вместе с женщинами‑рабынями. Он работал проституткой, получив имя Витория. Антониу (Витория) прогуливался, понимающе подмигивая, словно женщина. Но, снимая свой головной убор, он раскланивался по‑мужски. Такое сочетание пользовалось огромным успехом. Иногда к нему выстраивалась очередь из семи или восьми мужчин. Но избежать публичного скандала оказалось невозможно. На него донесли в инквизицию, и с Азорских островов отправили обратно в Лиссабон. Там Антониу (Витория) сообщил инквизиторам, что он на самом деле женщина и имеет лоно. Антонио осмотрели, лона не обнаружилось. Его отправили рабом на галеры[438]. Точка зрения инквизиции на этот «грех» была сложной. Обычно гомосексуалисты вступали в сексуальную связь по общему согласию. Но в Африке и Новом Свете вещи часто принимали более мрачный оборот. Хозяева и члены религиозных орденов то и дело злоупотребляли своим правами в отношении рабов‑мужчин, как только покупали их[439]. Это не мешало инквизиции преследовать тех, над кем надругались таким способом. Когда в 1703 г. ангольского раба по имени Жозе изнасиловал его хозяин Жуан Карвалью де Баррош. В Баие (Бразилия) его пытали в инквизиции, признали виновным, высекли и приговорили к пяти годам галер[440]. В соответствии с инквизиторской юриспруденцией вину за гомосексуализм делили поровну между партнерами, невзирая даже на то, происходило ли насилие[441]. Людей «освобождали» за то, что они были пассивными партнерами. Так происходило в 1574 г. в Валенсии[442], а в 1612 г. – в Гоа[443]. Хотя активные партнеры часто наказывались более сурово, отношение некоторых деятелей инквизиторской иерархии к гомосексуализму проиллюстрировал Диего де Симанкас в своей автобиографии в разделе, посвященном этому вопросу. «В Риме мне сообщили, что в настоящее время невозможно исправить этот отвратительный грех содомии в Италии или наказать за него. Я ответил, что мне так не кажется, если обеспечить (и выполнить) правило, чтобы испорченный мальчишка доносил о том, что происходило, в течение дня, когда было совершено изнасилование. Если он не сделает этого, то его должно сжечь»[444]. Поэтому провокация лицедейства со стороны Диогу в Бугуэндо оказалась двойной – и с точки зрения секса, и с точки зрения доктрины. Табу существуют для того, чтобы их нарушать, но преднамеренное богохульство всегда очень опасно. Конверсос думали, что могут делать это безнаказанно в Африке, но они не приняли в расчет епископа островов Кабо‑Верде Франсишку да Круза. Как только слухи о скандале дошли до острова Сантьягу, Круз немедленно начал искать свидетелей. Это оказалось очень легким делом, так как «многие люди видели это событие, и все считали его весьма скверным»[445]. Местре Диогу арестовали, доставили на корабле обратно на острова Кабо‑Верде и бросили в тюрьму в Рибейра‑Гранди. Он даже не старался отрицать, что этот эпизод имел место. Диогу утверждал, что они «танцевали» в честь рождения Христа[446]. Отговорка казалась неубедительной, и арестант знал это. Достаточно быстро его отправили на борту корабля в Лиссабон, где, как и Антониу из Бенина до того, отправили в застенки инквизиции[447]. Вскоре дела у Франсишку Жоржи и его родственников осложнились. Находясь уже в Лиссабоне, Диогу заявил: в ночь перед Рождеством его позвал в свой дом Жоржи, который спросил конверсо, подготовлено ли ими что‑нибудь для этой ночи. Он сказал, что в представлении, которое вызвало весь этот скандал, одним из участников был Антониу Фернандеш, племянник Жоржи (возможно, кузен Луиша)[448]. На островах Кабо‑Верде выяснилось, что еще одним человеком, который участвовал в «шоу», был Антониу Дуарте, который тоже являлся родственником Жоржи[449]. Между тем Франсишку да Круз в своем донесении инквизиторам в Лиссабон упомянул: сам Жоржи подозревается в совершении обрядов иудаизма, как и те, кто упомянут в обвинениях[450]. Хотя Местре Диогу находился в крайне опасной ситуации, положение Луиша де Карвайала и остальных из круга Жоржи еще не стало безнадежным. Но острова Кабо‑Верде больше не казались безопасной гаванью, которой они некогда были. Луиш покинул острова в 1563 г., как только подготовили все материалы для суда. Так поступил и его дядя Франсишку[451]. Жоржи бежал в Мексику и стал монахом, Луиш вернулся в Европу и переехал в Севилью[452]. Настала пора завести дом и жениться. Пришло время избавиться от страха перед тенью инквизиции, преследовавшей его с самого раннего детства…
Date: 2015-09-02; view: 315; Нарушение авторских прав |