Глава 44

Старая деревянная лестница была окутана темнотой. Присев на корточки на лестничной площадке, Леопольдина с тревогой прислушивалась к шумам в хранилище. Она отчетливо слышала скрежет ящика, который тащили по полу. Затаив дыхание, она спустилась на несколько ступенек. Луч света струился через приоткрытую дверь. Глухой звук упавшего металлического предмета заставил ее подскочить. Леопольдина попыталась успокоиться, и приглушенное ругательство привело ее в оцепенение. Однако надо было выяснить, кто там. Неслышным шагом она сошла вниз и тихонько толкнула дверь.

В полумраке среди чучел животных и старой мебели кто‑то, согнувшись, тащил металлический чемодан, который скрежетал по бетону. Леопольдина сделала несколько шагов по залу, освещенному пыльными лампочками, подошла к полке, где стояли мраморные бюсты, которые она увидела накануне, в том числе изуродованный бюст Дарвина. На полу валялись старые географические карты.

Человек наклонился, и она услышала резкий стук. Леопольдина мгновенно поняла, что происходит, и бросилась в ту сторону. Слишком поздно: незнакомец уже вовсю орудовал молотком.

Несколько ударов – и единственный в мире известный экземпляр синантропа исчез с лица земли. Леопольдина бросилась на осквернителя, но тот оттолкнул ее и резко выпрямился. Лицо его было страшно – возбужденное, демоническое. Дышал он прерывисто.

– Подумать только, он торчал у меня перед глазами… Довольно думать о Дарвине! Об этом негодном безбожнике Дарвине! Кому пришла в голову мысль положить старые географические карты на этот чемодан, Леопольдина? Странные вещи происходят в «Мюзеуме», вы не находите?

Леопольдина в ужасе отшатнулась. Полубезумный человек, что стоял перед ней, был Иоганн Кирхер.

Его смокинг был покрыт пылью, «бабочка» болталась на шее, его руки лихорадочно сжимали молоток и зубило.

– Они ничего не смогут доказать, Леопольдина, – сказал он, немного успокоившись. – От костей синантропа осталась одна пыль. Такова воля Бога: «Ибо прах ты, и в прах возвратишься».[68]Я лишь выполнил Его волю.

– Это Бог велел вам толкнуть Алана в клетку хищников?

– Этот несчастный парень… настоящее оскорбление мирозданию. Но он все же оказал мне большую услугу.

– Теперь я вспоминаю… Вы были в зверинце… Вы слышали угрозы Норбера Бюссона…

– Еще один нечестивый. Он получил то, что заслуживал.

– И вы этим воспользовались, чтобы избавиться от Алана?

– Вовсе нет, Леопольдина. Я всего лишь инструмент Божьего замысла. Нужно было навести небольшой порядок в «Мюзеуме». Установить истину. Вернуть Богу то, что Ему принадлежит.

– А Серван? Он инструмент Бога или ваш?

С удрученным видом Кирхер положил молоток и зубило на полку, между бюстами знаменитых ученых.

– Серван… Он убивал для нас, но он всех нас обманул в конце концов. Он утверждал, что работает для нас, мы финансировали его работы. Он должен был постоянно противодействовать всем продвижениям вперед этих дарвинистов. А на деле он не уважал путь Бога! Он вообразил себе, что дополняет замысел нашего Создателя генетикой. Он утверждал, что может доказать абсолютное совершенство Божественного мироздания. Но он лишь пытался стать на место Бога, чтобы создать сверхчеловека. Он присвоил себе право жизни и смерти человека! А этим правом обладает только Бог! – Кирхер прокричал последнюю фразу в каком‑то отчаянии. Он сделал шаг к Леопольдине, но она отшатнулась от него. – А ведь это благодаря вам, милая Леопольдина, я понял, что Серван нас обманывает. Вы вспоминаете?

– Труд по алхимии Ньютона…

– Да… «Ученик чародея»… Это ваши слова, Леопольдина. Без вас я не понял бы… Серван был чудовищем…

– А вы, кто тогда вы? Вы толкнули его совершить эти убийства, чтобы утолить свою мстительность, Кирхер… Или, скорее, я должна называть вас Жаном Оствальдом?

Он усмехнулся:

– Анита Эльбер получила то, что заслуживала. Отказавшись утвердить мою диссертацию, она оскорбила Бога. Тогда на мою защиту встал один Серван. Я поклялся когда‑нибудь вернуться сюда и восстановить истину. Подчинившись воле своего отца, я отправился в Соединенные Штаты. Братья по вере меня приняли, финансировали мои исследования, я взял фамилию своей матери – Кирхер – и терпеливо ждал, когда придет мой час. Я знал, что он придет, мой Спаситель заботится обо мне. И вот, когда я получил это назначение в «Мюзеум», я узнал, что мой Спаситель возложил на меня миссию: вернуть Ему Его место в центре мироздания. Еретики отобрали его у Него, а я его вернул Ему и наказал виновников, всех этих негодяев, которые мнят себя христианами и предают своего Создателя во имя науки, этих Хо Ван Ксана, Делма, Эмбер… Этих гнусных людей, которые утверждают, что почитают Бога, а раболепствуют перед статуей Дарвина, своего учителя… Я наказал нечестивцев, особенно эту самую Аниту Эльбер, я ненавидел ее больше всех на свете… Серван согласился помочь мне, у него с ней тоже были свои счеты. Я же должен был тем временем уничтожить все коллекции «Мюзеума», которые могли вести людей к ошибке. Этот метеорит – естественно, с помощью другого брата. И эти останки синантропа, – я никогда не догадался бы об их существовании, если бы вы не сказали мне о них. Я благодарю вас, Леопольдина. Теперь все люди должны раскрыть глаза: Бог – хозяин мироздания, больше ничто и никто не может опровергнуть эту очевидность.

– Вы сумасшедший!

На лице Кирхера отразилось полное непонимание.

– Почему нас, христианских братьев, всегда называют сумасшедшими, в то время как мы довольствуемся лишь тем, что служим нашему Богу? Мы всегда будем объектом презренных атак со стороны нехристей, мы это знаем. Но мы посвятили себя нашему делу и, чего бы это нам ни стоило, готовим возвращение Бога на Землю. Мы готовы пойти на высшие жертвы перед лицом Христа, нашего Спасителя!

– Даже убивая невиновных?

– Невиновных нет, Леопольдина. Мы все ответственны за Грех. Зло живет в нас с рождения. Мы должны искупить его, все. Я грешник, я должен искупить грех. Уничтожая этих паразитов, которые оскорбляют Бога, я искупаю свой грех, Леопольдина. Я благодарю Бога.

Казалось, Кирхер сейчас расплачется. Он сделал два шага к ней и взял ее за руку.

– Я вас любил, Леопольдина, – добавил он, глядя ей в глаза. – Я вас любил, я никогда не думал, что так полюблю земное создание. Но я не смел поддаться такому чувству.

Моя миссия запрещала мне это. Я посвятил себя Богу.

– Оставьте меня! Дайте мне уйти!

Он вытащил из кармана револьвер.

– Я не могу, Леопольдина. Моя миссия не закончена.

Гости не верили своим глазам. Труп Сервана, скрюченный, словно какой‑то чудовищный утробный плод, лежал в бочке с алкоголем. Полиция быстро отвела в сторону собравшихся, оттеснила толпу фотографов и кинооператоров.

О празднике напоминали лишь пустые столы и перевернутые стулья.

Питер Осмонд пытался пробиться сквозь эту охваченную паникой толпу. Кирхера нигде не было видно. Осмонд снова попытался найти Леопольдину, но тщетно. Неожиданно его окликнул знакомый голос:

– Питер!

У двери библиотеки ему махал рукой отец Маньяни. Он ринулся к нему, за ним – Вуазен и Коммерсон.

– Я шел за ним, он вошел сюда, – сказал отец Маньяни. – Но мой магнитный пропуск остался в кармане куртки.

Осмонд достал свой и открыл дверь. Они осмотрели этаж за этажом, открывая все двери, прислушиваясь к малейшим звукам. И вдруг:

– Отпустите меня!

Леопольдина! Это могла быть только она!

Четверо мужчин ворвались в помещение запасника и увидели две фигуры, которые направлялись к противоположному выходу, ведущему на Большую галерею эволюции. Они бросились за ними и оказались в полной темноте.

Они знали, что помещение, в которое они вошли, огромное. Эхо их шагов по паркету гулко звучало в пустоте.

Неожиданно Большая галерея эволюции ярко осветилась. Роскошные сосуды из дерева и металла ожили, демонстрируя вереницу набитых соломой животных и разноцветные витрины. В невесомости колыхались скелеты китов; поражали необыкновенные цвета шкур млекопитающих, бесконечное разнообразие строения тела. Homo sapiens казался совсем ничтожным по сравнению с этим невероятным разнообразием форм животных. Поглощенные погоней, Осмонд, отец Маньяни и двое полицейских не осознали, что они воссоздают извечную борьбу вида против вида.

На первом этаже комиссар Руссель кричал в мегафон:

– Сдавайтесь, Кирхер! У вас нет иного выхода! Отпустите ее!

Иоганн Кирхер держал револьверу виска Леопольдины, вид у него был совершенно потерянный. Осмонд и Вуазен с одной стороны, отец Маньяни и Коммерсон с другой образовали своего рода клещи, тесня беглеца в угол Большой галереи.

И тогда они увидели. Три чучела обезьян, три бонобо, цепляющиеся за ветви какого‑то тропического дерева, являли собой очень живописную группу. Из всех приматов бонобо известны тем, что они наиболее похожи на людей. Они обладают исключительной способностью к обучению и проявляют совокупность весьма отработанного социального поведения. Некоторые ученые без колебаний утверждают, что они самые непосредственные предшественники Homo sapiens.

Одно из чучел выглядело просто ужасно: на торс чучела примата была надета голова Эрика Годовски. Для Иоганна Кирхера и его сподвижников демонстрация, таким образом, была полной, полный цикл эволюции завершился самым вероломным способом.

Полицейские тем временем сбежались со всех сторон и оттеснили Кирхера и Леопольдину в угол. Над их головами оказалась надпись: «Зал исчезнувших видов». Кирхер все еще держал на прицеле Леопольдину.

Похититель и его жертва сосредоточенно посмотрели друг на друга. К своему удивлению, Леопольдина вдруг почувствовала к нему глубокую жалость.

– Зачем вы это делаете? – спросила она.

– Мне так приказал Бог, – пробормотал Кирхер. – Я всего лишь подчиняюсь Ему.

– И Он потребовал от вас убивать в воскресенье? Я думала, что воскресенье – священный день. День прошения. Надо прощать, Жан. Бог дает жизнь, а не смерть.

Кирхер не знал, что ответить. Он снова стал тем соискателем, Жаном Оствальдом, тем немного растерянным молодым человеком, подавленным слишком суровым воспитанием и наверняка никогда не познавшим любви. Леопольдина почувствовала, что его решимость поколеблена, что его наконец начинает одолевать сомнение. Теперь она почти умоляла его:

– Вы же видите, что все кончено! Сдавайтесь! Спасите хотя бы свою жизнь!

Кирхер опустил оружие.

– Свою жизнь? А что такое моя жизнь? Ничто. Дуновение в руках Бога…

Раздался резкий звук выстрела. Подкожный шприц вонзился Кирхеру в плечо. Алекс, который незаметно проник в Большую галерею и устроился на спине чучела верблюда, чтобы удобнее было стрелять, как всегда, оказался меток.

Кирхер, морщась от боли, поднес ладонь к плечу. Он знал, что не больше чем через тридцать секунд наркотик подействует. Он собрался с последними силами и поднял руку с револьвером.

– Я вас любил, Леопольдина, – прошептал он. И вдруг, словно это было его завещание, громко закричал: – Я не животное!

Потом решительно вложил дуло револьвера в рот и нажал на курок.

ЭПИЛОГ

Развалясь в кресле и положив обе ноги на свой рюкзак, несколько странный путешественник в помятой одежде читал последний выпуск «Монд», не обращая ни малейшего внимания на суету в зоне посадки. Группа итальянцев собралась у терминала, с насмешкой показывая пальцами на лохматого бродягу, погруженного в чтение газеты.

Питер Осмонд поспешил обрести наконец покой в своем кабинете в Гарварде. В эту ночь он поспал совсем немного и, чтобы избежать церемонии прощания, втихую покинул свою гостиницу. Он долго гулял по улицам Парижа, умиротворенный, снова и снова восторгаясь роскошью архитектуры и особенной красотой игры света. Но на сердце у него было тяжело: он знал, что никогда больше не вернется сюда. Слишком тяжелые, душераздирающие воспоминания отныне связаны с этим городом, который он некогда так любил.

Заметка на восьмой странице коротко информировала о вчерашнем приеме в Ботаническом саду и мрачно сообщала, что главный подозреваемый в убийствах, которые омрачили Национальный музей естественной истории, был изобличен, но покончил с собой до ареста. Власти хранили абсолютное молчание. Судя по всему, полиция получила указание предельно ограничить разглашение нежелательной информации. Что касается дирекции «Мюзеума», то она ограничилась коммюнике, в котором сообщала, что следила за расследованиями правоохранительных органов с крайним вниманием. Короче, протечет много воды под мостами, прежде чем публика узнает последнее слово в этой истории. В этом Кирхер и правда все проиграл: символическая значимость его заговора останется пустым звуком. Американец мог только поздравить себя с этим. Со смиренным вздохом он сложил газету. Сколько смертей, сколько насилия, сколько ненависти из‑за ничего…

Рядом прошла женщина с ребенком на руках. Малыш уставился на нашего палеонтолога, словно на какое‑то необыкновенное создание, какого он никогда еще не видел. Питер сначала не реагировал на него, потом заулыбался. Он был счастлив, просто счастлив видеть этого несмышленыша, этого маленького человека, для которого жизнь только начинается, которому предстоит сделать столько замечательных открытий. Женщина удалилась, но Осмонд успел заметить, что малыш улыбнулся ему в ответ.

– О, какой сюрприз!

Осмонд обернулся: Марчелло Маньяни, в сутане, с чемоданом в руке направлялся к нему. Американец пообещал ему позвонить, чтобы попрощаться, потом передумал, не зная, что говорить. Может быть, он просто побоялся пылких заверений в верности или дружеских излияний. В таких случаях он всегда чувствовал себя неловко. Отец Маньяни, похоже, тоже был смущен. Он остановился передним, неловко переминаясь с ноги на ногу и подыскивая подходящие слова.

Осмонд посмотрел в широкое окно. На летном поле в реве моторов взлетал самолет.

– Ну вот, – сказал он, – вы возвращаетесь в Рим…

– Да, – ответил священник, показывая свой билет, – и я уже опаздываю. Я звонил вам в гостиницу, там сказали, что вы уже выбыли, и мне не оставалось ничего другого, как отправиться в аэропорт. И вот – мне повезло, я вас нашел.

– Нами руководит случай, – лукаво сказал Осмонд.

– Случай… или необходимость, Питер. Вы знаете, я не откажусь так легко от мысли убедить вас!

Они обменялись улыбками: в конце концов, у них было гораздо больше общего, чем они думали.

– Итак, вы хотите вернуться к своим исследованиям? – спросил Осмонд.

– Больше, чем когда либо, – ответил священник. – Надеюсь, что на этот раз я кое‑что обнаружу. – Марчелло Маньяни явно подыскивал слова, потом выпалил: – Опыты этой недели имели для меня огромное значение. Со всех точек зрения. Мне кажется, что я немного лучше понимаю человеческое существо и еще – смысл своего занятия. И этим я обязан немного и вам, Питер, и я хотел поблагодарить вас.

Сладкий голос в последний раз объявил о посадке на рейс на Рим. Священник махнул рукой служащей на контроле.

– Ладно, на этот раз, пожалуй, они больше не станут ждать меня. До свидания. И удачи вам.

Два друга долго жали друг другу руки. И, глядя вслед человеку в черной сутане, который уходил навсегда, Осмонд подумал, что таким братским рукопожатием он никогда ни с кем не обменивался.

Он долго смотрел, как самолет «Алиталии» покидал летное поле: неторопливо выехал на взлетную полосу и взмыл в небо.

Он посидел перед широким оконным проемом, глядя на взлетающие и приземляющиеся самолеты, на что‑то надеясь, сам не зная на что. Может, это уже была ностальгия. Наконец тот же сладкий голос в репродукторе объявил о рейсе на Нью‑Йорк. Осмонд взял свой рюкзак.

И тогда, словно по счастливому случаю, – но действительно ли это был случай или стечение неизбежных обстоятельств? – произошло то, на что он надеялся и вместе с тем чего страшился.

– Питер! – послышался возглас, который проник ему прямо в сердце.

Леопольдина и Алекс стояли за барьером посадочной зоны и махали ему руками. Осмонд мог бы довольствоваться лишь тем, что тоже помахал бы им в ответ, не подвергая себя разрыву отношений, потому что именно этого он хотел избежать. Но он не мог позволить себе расстаться с Леопольдиной таким образом, так грубо. Расталкивая пассажиров, которые шли на посадку, он в радостном порыве бросился назад.

– Алекс гнал вовсю, – сказала Леопольдина, задыхаясь. – Мы раз десять избежали смерти.

– И вовсе нет, – недовольно откликнулся Алекс. – Я всегда контролирую ситуацию.

– Ты уже улетаешь? – спросила она.

– Да, – смущенно ответил Осмонд. – Я же говорил тебе, что у меня был заказан билет на сегодня. Вот я и улетаю.

– Не попрощавшись со мной?

Он опустил глаза. Не говорить же, что он умирал от желания увидеть ее, не переставал думать о ней, когда бесцельно бродил по улицам Парижа, но решил, что, пожалуй, лучше расстаться так, без слов. Он не создан для высокопарных излияний, он всего лишь ученый, не поэт.

– Well… Может, мы еще увидимся.

В эту минуту ему хотелось бы не быть больше Питером Осмондом, всемирно известным ученым, профессором Гарварда и главным редактором журнала «Новое в эволюции», он хотел бы, чтобы у него не было иных обязательств, кроме как остаться рядом с этой женщиной… неповторимой женщиной.

Она протянула ему листок бумаги:

– Возьми, это мой электронный адрес. Ты напишешь мне?

Схватив листок кончиками пальцев, он взволнованно кивнул, а потом сдавленным голосом с трудом проговорил:

– Ну… до свидания.

И поскольку законы биологии таковы, каковы они есть, иными словами, неспособны объяснить, почему человеческие существа испытывают иногда настолько сильное физиологическое влечение друг к другу, что вынуждены проявлять его поступками, не поддающимися элементарному разумному объяснению, и это случается в самые неподходящие минуты, Питер Осмонд перегнулся через барьер и прильнул к губам Леопольдины Девэр в долгом поцелуе. Потом прощально махнул Алексу и, не оборачиваясь, твердым шагом направился к терминалу.

Автор этих строк оставит читателю возможность определить, случайное ли стечение обстоятельств или необходимость свели вместе Питера Осмонда, отца Маньяни и Леопольдину Девэр. Он лишь отметит, что крыло здания на улице Кювье, где находилась лаборатория астрофизика Хо Ван Ксана, поврежденное взрывом, находится в стадии реконструкции и что через несколько месяцев от пожара не останется ни малейшего следа.

Что касается выставки алмазов, то она имела большой успех. Интерес многочисленной и восторженной публики не иссякал – к великому удовлетворению компании «Оливер», в значительной мере приумножившей свою известность. Активность средств массовой информации, которая сопровождала ужасные события в «Мюзеуме», довольно быстро спала из‑за других трагедий, переключивших их внимание. Любопытные, которые заполоняли аллеи Ботанического сада в поисках сильных ощущений, постепенно уступили место мирным жителям с детьми, которые бегали друг за другом.

Загон для хищников, расположенный в самом центре зверинца, сейчас закрыт на ремонт. Хищники на время распределены между разными зоологическими садами Европы. Тем не менее через шесть месяцев после вышеописанных событий его открытие пока не запланировано.

Инвестиционный фонд «Истинные ценности» решил увеличить свое участие в финансировании Европейского центра биогенетических исследований в Лозанне. Фонд «Истинные ценности» теперь владеет большей частью акций этого центра, имеющего научные цели и весьма скрытые ресурсы. Профессор Жак Руайе тихо ушел в отставку с поста президента Научного общества, пойдя в этом по стопам бывшего профессора Иоганна Кирхера по Остинскому университету Ива Матиоле, который поличным мотивам покинул свой пост советника Комиссии по разработке школьных программ.

Питер Осмонд снова начал читать лекции в Гарвардском университете. Он читал палеонтологию, биологию и историю науки перед внимательной аудиторией и начал курс публичных лекций об отношениях между фундаментальными исследованиями и религиозной верой. Эти публичные лекции будут опубликованы и посвящены профессору Мишелю Делма. Леопольдина Девэр, возможно, воспользуется ближайшим отпуском, чтобы познакомиться с Нью‑Йорком.

Отец Маньяни тоже обрел душевный покой в своей лаборатории в Риме. В покое и размышлениях, в которых текли его дни, он разработал теорию, названную «асимптотической траекторией», в которой движение небесных тел проанализировано в зависимости от турбулентности магнитных полей. Перед озадаченными высшими сановниками Ватикана он высказал мысль, что, возможно, жизнь существовала где‑то до того, как она возникла на Земле. Его мысли получили широкий отклик в международной прессе. Скромный отец Маньяни признал, что эта идея родилась у него в содружестве с профессором Питером Осмондом из Гарвардского университета, о чем он не упускает случая упомянуть во всех своих публикациях.

Что касается Леопольдины Девэр, то она продолжает совершать ежедневные пробежки по Ботаническому саду. У нее по‑прежнему нет своего кабинета, и она носится из одного края «Мюзеума» в другой, чтобы хоть немного держать в порядке все возрастающий поток научных публикаций, которые заполняют библиотеки, и продолжает опись архивов Центральной библиотеки. Она подсчитала, что при таком ритме она сможет закончить эту работу через триста семьдесят восемь лет. Она подготовила монографию об обнаруженных ею записках отца Тейяра де Шардена, которые она спрятала в служебном шкафчике своего друга Алекса, единственном месте в «Мюзеуме», где эти пока еще секретные первоисточники не рискуют затеряться. Она собирается посвятить свою книгу памяти Норбера Бюссона.

Она попыталась убедить Алекса тоже совершать по утрам пробежки, но очень скоро стало ясно, что эта затея была полной утопией. Молодой человек упорно утверждает, что его физическая форма в полном порядке и что его устойчивость к алкоголю и к другим вызывающим эйфорию субстанциям служит прекрасным доказательством этого.

Наконец. Леопольдина стала ревностной читательницей работ Питера Осмонда. Она регулярно пишет ему, чтобы прояснить те или иные вопросы. Она хочет во что бы то ни стало владеть передовыми научными знаниями, когда весной нанесет ему визит. Кроме того, она решила одеваться как можно более элегантно.

В Соединенных Штатах группа фундаменталистов затеяла процесс в штате Канзас, чтобы обязать общеобразовательные школы ввести изучение теорий креационистов наряду с дарвинизмом. Вердикт суда должен быть вынесен через несколько недель. В Пенсильвании, в суде Харрисбурга, сторонники «разумного замысла», оспаривавшие теорию эволюции, были полностью разгромлены. Федеральный судья Джон Е. Джонес объявил 20 декабря 2005 года, что, поскольку Церковь отделена от государства, «неконституционно изучать „разумный замысел“ как альтернативу эволюции на занятиях по естествознанию в общеобразовательной школе». Его решение, которое с нетерпением ожидали в течение шести недель процесса, явилось пространной аргументированной критикой теории «разумного замысла» и ее сторонников («Монд», 22 декабря 2005). Ассоциация родителей тем не менее до сих пор устраивает ежедневные манифестации перед зданием суда, требуя преподавания, защищающего христианские моральные ценности. Их ходатайство вряд ли будет удовлетворено и в Канзасе, и в Пенсильвании. Как бы то ни было, но господин Морган Найтингел, адвокат фундаменталистов, уже заявил, что подаст апелляцию.

Невозмутимый профессор Флорю продолжает считать делом чести трудиться в «Мюзеуме» каждый день, летом и зимой. Приходя первым и уходя последним, он неуклонно ведет свою работу по естествознанию и пополнению документальных фондов отдела ботаники. В минуты отдыха он продолжает наблюдать в свой бинокль, не происходит ли за окном что‑нибудь подозрительно необычное. Он ведет, как вы только сейчас прочли, подробную хронику жизни «Мюзеума».

Порадуемся же вместе с ним тому, что хотя человеческое общество и оказывается частенько на грани хаоса, оно по примеру растений или животных всегда находит точку равновесия.

Внимательный наблюдатель сезонных циклов, профессор Флорю продолжает день за днем доискиваться до самых незначительных находок, которые могли бы обогатить его знания. Вот, к примеру, недавно ему прислали незнакомую дотоле разновидность крылатого норичника, и эта посылка озарила ему целую неделю. В одиночестве своей лаборатории, приложив к глазу лупу, он осторожно крутил небольшой стебелек этого растения между пальцами, тщательно изучая его, подробно рассматривая каждую прожилку, каждый оттенок кармина на лепестках.

Но в суровом взгляде вопрошающего мир исследователя, как и всегда, светился маленький огонек: это вечное сияние глаз ребенка, поглощенного познанием Вселенной.