ГЛАВА 37. Комиссар Руссель в двадцатый раз задал один и тот же вопрос:

Комиссар Руссель в двадцатый раз задал один и тот же вопрос:

– Никто не видел вас, когда вы шли к строительной площадке? Ни одного свидетеля?

Отец Маньяни сгорбился на стуле в полицейском комиссариате Мобер. Смотрел на стены с официальными объявлениями и открытками с видами природы рядом с календарем с эротическими фотографиями. И в двадцатый раз ответил «нет».

– Как вы объясняете то, что мы не обнаружили ни малейшего следа напавшего на профессора Осмонда?

– У меня нет объяснения.

– А мадемуазель Девэр? Где она?

– Повторяю: я этого не знаю. Я непричастен к ее исчезновению.

– Это много, святой отец. Много темных пятен для одного человека.

Марчелло Маньяни поднял голову. Он явно был потрясен.

– Что вам надо еще? Я сказал правду. Если вы мне не верите, бросьте меня в тюрьму. Больше мне сказать нечего.

Комиссар Руссель направил свет настольной лампы в лицо священника – старый способ вывести из равновесия подозреваемого, это всегда срабатывало – и сделал вид, будто что‑то записывает. Потом вздохнул.

– А дубинка в вашем кармане? Это вы можете мне объяснить? В Риме все священники разгуливают с дубинками?

Отец Маньяни не ответил. Слышалось только, как в кабинете тикают стенные часы.

Именно в это самое время Леопольдина в белом халате, с застывшим взглядом, одержимая одной‑единственной мыслью, которую безуспешно пыталась прогнать, механически открывала все ящики и шкафы в хранилище «Мюзеума».

Она все еще спрашивала себя, что на нее нашло, что за паника охватила ее сегодня утром. Когда отец Маньяни обнаружил записку на столе в зале Теодора Моно, он побледнел и торопливо вышел. Леопольдина уже совсем перестала понимать, что происходит в «Мюзеуме», почему люди ведут себя так нелогично. Она уже не могла больше никому верить, даже священнику, и в панике спрятала блокноты там, где никому в голову не придет искать их. Она выкрутится сама. Но сначала непременно надо отыскать этот проклятый чемодан, присланный из Пекина примерно шестьдесят пять лет назад. Потом добыть старые планы «Мюзеума». Затем… О дальнейшем она не хотела думать, предпочитая сосредоточиться сейчас лишь на одном деле. Это должно помочь ей не сойти с ума.

Леопольдина вздрогнула: ей послышался какой‑то шум. Некоторое время она прислушивалась, но, поскольку больше ничего не последовало, вновь неистово принялась за работу.

Внезапно у полки, где в ряд стоял и бюсты известных ученых, она споткнулась о коробку, заваленную старыми географическими картами. И застыла от удивления на месте: лицо одного из них, разбитое ударами зубила, было неузнаваемо.

На медной табличке внизу она прочла: «Чарлз Дарвин, 1809–1882».

Питер Осмонд принимал душ в своем номере гостиницы. Вода струилась по его телу, и он, запрокинув назад голову, наслаждался невероятным ощущением жизни. Шишка на голове еще доставляла ему страдания, но что за важность? Пусть болит, значит, он жив. Жив…

Он припоминал все, что произошло за эти несколько дней. Снова увидел себя в траншее, почти погребенным под землей. Перед его глазами раскачивался золотой крест… К нему тянулась рука… Все это было так абсурдно…

И все же в этом есть какая‑то логика. И эту логику он начинает постигать…

– Следовательно, у вас нет ни одного свидетеля?

Теперь уже вопросы задавай лейтенант Вуазен. Комиссар Руссель смотрел на завитки дыма, поднимающиеся от его сигареты. Иногда этот трюк имел успех, особенно с некурящими, выводил их из равновесия, они не выносили запаха табака и признавались, чтобы поскорее со всем покончить.

– Святой отец, вы не ответили на мой вопрос, – настаивал лейтенант Вуазен.

Отец Маньяни ушел в себя. Опустив глаза, сложив на коленях руки, он несколько минут сидел недвижно. Наверное, молился. Но, думал комиссар, прежде чем взывать к божественному правосудию, надо бы ответить правосудию людскому.

В соседней комнате зазвонил телефон.

– А что вы сделали с Леопольдиной Девэр? – спросил Руссель.

По коридору кто‑то бежал. Дернул дверь. Лейтенант Коммерсон просунул голову в приоткрытую дверь:

– Кончайте всё! В «Мюзеуме» новое преступление!

Полицейские машины с зажженными фарами и воющими сиренами ворвались на территорию «Мюзеума» и, скрипнув шинами на гравии освещенной холодным светом прожекторов эспланады около Большой галереи эволюции, остановились. Словно рой саранчи к ним бросились репортеры, но их на почтительном расстоянии сдерживал кордон службы безопасности. Эти люди, в униформе или в гражданской одежде, вели себя с неописуемой активностью.

А комиссар Руссель, широко размахивая руками, уже кричал, отдавая приказы;

– Вызовите ко мне дирекцию и всех руководителей отделов! «Мюзеум» закрыт! И префекта! Все закрыто, пока дело не будет закончено!

Посреди этого бурлящего обезумевшего муравейника один невысокий мужчина, одетый в черное, словно посторонний на сцене, стоял почти с отсутствующим видом, казалось, все еще погруженный в свои мысли. Простодушным взглядом он смотрел на действия сил правопорядка с удивлением и некоторым смирением. Молодой полицейский в форме подошел к нему:

– Святой отец, мне приказали сходить за вами… Пожалуйста, пойдемте со мной…

Священник ответил ему слабой улыбкой и последовал за ним. Они направились к началу эспланады, а именно к грузовому лифту. Полицейский нажал на кнопку «вниз». Они опускались в чрево «Мюзеума», в сердце его самой секретной и наиболее защищенной части: в Зоологический музей, который располагался на трех уровнях, собрав все известные образцы животных. Только незначительная коллекция была выставлена в Большой галерее эволюции. Остальное, иными словами, несметное количество экземпляров насекомых, рыб, птиц, млекопитающих, огромный набор всего того, что за века было обнаружено в царстве животного мира, ревниво было собрано там, вдали от посторонних взглядов, в настоящих бункерах, соединенных галереями и защищенных системой безопасности, достойной ядерного центра. Только двадцать человек имели доступ в эти хранилища, охраняемые днем и ночью. В принципе в уик‑энд эти коллекции вообще были недоступны, но убийца обходил все кордоны с озадачивающей легкостью.

Грузовой лифт остановился на третьем этаже подвала. И тогда отец Маньяни заметил, как побледнел сопровождавший его молодой полицейский.

– Что произошло?

– Предупреждаю вас, святой отец, это просто невообразимо. Я никогда не видел ничего подобного. Такая гнусность!

Они прошли по белоснежному коридору. Отец Маньяни дрожал от холода: чтобы предохранить чучела животных от насекомых, температура там поддерживалась на уровне 15 °C. Миновав несколько дверей с магнитными замками, они вошли наконец в просторный стерильный зал. На передвижных этажерках тысячи набитых соломой птиц смотрели на вошедших мужчин застывшими невыразительными глазами. Специальные лампы, предназначенные для защиты окраски оперения от ультрафиолетовых лучей, излучали тусклый свет.

На уровне верхней галереи группа полицейских в штатском и сотрудников научного отдела полиции толпилась перед сотнями разноцветных попугаев. Ошеломленный отец Маньяни, приблизившись, увидел труп обнаженного мужчины с повернутой набок головой, привязанными к полке руками, как бы изображающий распятие. Струйка крови вытекала из его груди, в которой торчал металлический штырь, она струилась по ногам и капля за каплей падала на пол, где ширилась красная лужа. И последняя деталь, какая‑то карнавальная и зловещая одновременно: тело было выкрашено красной краской от головы до пупка и желтой – от бедер до ступней ног.

– Жертва – Норбер Бюссон, – тихо проговорил лейтенант Коммерсон, очень бледный, повернувшись к отцу Маньяни. – Он работал в «Мюзеуме» над докторской диссертацией. Тревогу поднял сторож, увидев свет в коридорах. По моему мнению, смерть наступила меньше часа назад.

– Он умер не сразу, – подтвердил судебно‑медицинский эксперт. – Просто истек кровью.

Священник застыл от ужаса. Кто осмелился противостоять Создателю? Какой злобный сумасшедший осмелился так пародировать распятие Христа с единственной целью продемонстрировать свое всемогущество и презрение к человеческой жизни?

Если только…

Если только его убеждения в конечном счете всего лишь ложь? Если человек способен был подвергнуть такому своего собрата, значит, у него нет ни грана страха перед Божьим Судом. А Суд Божий будет…

Отец Маньяни с трудом нашел в себе силы поднять дрожащую руку, чтобы осенить крестом тело несчастного. Потом, опустив голову, молча удалился.

Едва узнав о новости, Лоик Эрван предупредил Питера Осмонда, который находился в своей гостинице. Американец тотчас же, не теряя ни секунды, поспешил в «Мюзеум», но стоявшие на посту полицейские не разрешили ему пройти к месту преступления. Он увидел комиссара Русселя, который, опершись о крышу своей машины, пытался связаться с префектом.

– Комиссар! – крикнул он. – Я должен увидеть, что произошло! Это важно!

– Послушайте, Осмонд. – недовольно проворчал комиссар, подходя к нему, – право, сейчас не время организовывать экскурсии. Там суматохи и так достаточно.

– Я понял его логику! Логику убийцы!

– Вы можете мне сказать, кто он?

– Нет, пока еще нет, но…

– В таком случае это меня не интересует…

Осмонд положил руку на плечо полицейского.

– Комиссар, мне надо верить. Эти убийства подчиняются одному закону! Закону бредовому, но все же закону. Все зависит от оперативности. Я знаю, что напал на верный след.

Комиссар Руссель с недоверием оглядел его. Не в его обычае было позволять диктовать ему условия. Расследование ведет он и относится к нему как к своему личному делу. Да и как этот лохматый тип, несмотря на всю свою ученость, способен распутать все обстоятельства этой безумной истории?

– Если вы мне потребуетесь, я вас вызову, – отрезал Руссель.

– Выслушайте хотя бы мои доводы! – крикнул Осмонд. – Маньяни невиновен!

– Об этом мы уже догадались, – ядовито ответил комиссар, направляясь к своей машине. – Если вы хотели мне сказать об этом, можете взять билет в Соединенные Штаты… Алло? Господин префект? Мое почтение…

Комиссар погрузился в долгий разговор.

Осмонд в ярости отвернулся. Низкорослый мужчина, который явно искал кого‑то в толпе, бросился к нему.

– Вы не видели Лео? – спросил Алекс.

– Леопольдину? Она еще в «Мюзеуме»?

– Да. Она должна была закончить работу и сразу позвонить мне. Но с середины дня от нее никаких вестей.

Американец едва сдержал ругательство.

– God… Надо найти ее. Может быть, она в опасности.

Питеру Осмонду не пришлось долго искать. Леопольдина сидела в саду одна, в темноте, под огромным многовековым кедром Жюссьё. Сжавшись и замерев, она пыталась согреться. Питер Осмонд подбежал к ней, тронул за плечо. Черт возьми, он так испугался, что с ней что‑нибудь случилось… Под ее внешней уверенностью он угадывал ее такую хрупкость, такую уязвимость…

Леопольдина постепенно вернулась к реальности. Она посмотрела на Осмонда, поежилась под его рукой.

– Не надо сидеть здесь, Леопольдина. Это неразумно, – тихо сказал он.

Она со смирением глубоко вздохнула.

– Норбер… Это ужасно… Все эти смерти… Кто станет следующим?

– Мужайся. Я убежден, что мы его схватим, поверь мне. И пойдем отсюда. Давай.

Он заставил ее встать. И тут заметил большой бумажный рулон, стоящий рядом.

– Это планы «Мюзеума», – объяснила Леопольдина. – По крайней мере самые старые, которые я смогла отыскать. Они датированы тысяча восемьсот восемьдесят девятым годом.

Питер Осмонд взял ее за плечи и с восхищением посмотрел на нее.

– Леопольдина… ты… как это говорят? Ты… восхитительна.

Они медленно прошли к эспланаде, где их поджидал Алекс. По дороге она рассказала ему о своем визите в «Оливер».

– Они делают вид, что не знают, кто такой на самом деле Тоби Паркер, но я убеждена, что они закрывают глаза на его деятельность.

– Я тоже. Готов держать пари, что Паркер хочет воспользоваться Научным обществом для пропаганды своих идей.

– А компания «Оливер», наверное, служит ему ширмой?

– Right. И хочу заверить тебя, что он нашел людей, которые будут говорить от его имени. – Питер взял руки Леопольдины в свои и ласково сказал ей: – А теперь ты вернешься домой и отдохнешь. Завтра ты мне потребуешься. А ты, Алекс, – обратился он к служителю, – не оставляй ее весь вечер. Идет?

Алекс согласно кивнул. Приосанившись, он оттолкнул фотографов, которые осаждали их со всех сторон, и повел Леопольдину к выходу на улицу Бюффон, где припарковал свой черный «седан».

– Нужно закрыть «Мюзеум»! – кричал комиссар Руссель. – Иначе нам никогда не поймать этого безумца! – Он шагал по кабинету Иоганна Кирхера. Руководители всех отделов были срочно вызваны и теперь внимали офицеру полиции. – Я не желаю идти на риск и получить еще одно убийство! Это, по‑моему, ясно!

Иоганн Кирхер сделал успокаивающий жест.

– Я понимаю вас, комиссар. Но все же мой долг информировать вас о том, что открытие нашей выставки состоится завтра вечером. В садах и оранжереях предусмотрен большой прием. Не может быть и речи об отмене.

– Не говоря уже о том, что среди приглашенных много важных персон, – добавил Бертран Ле Геннек, отвечающий в «Мюзеуме» за внешние связи. – Ожидается посол Соединенных Штатов, а также члены королевской семьи из Саудовской Аравии и, главное, представители стран, которые предоставили экспонаты из своих коллекций.

Разъяренный комиссар Руссель повернулся к Кирхеру:

– Почему вы решили, что меня интересует ваша вечеринка? Я сейчас сказал вам, что главное лично для меня: напасть на след. Тот, кто совершил эти преступления, не упорхнул как птичка, черт возьми! Вы это можете понять, я полагаю? Следовательно, закрываем объект.

– Я согласен с комиссаром, – сказал Маршан, глава отдела науки о Земле. – В данных условиях расследование важнее всего.

– Это было бы ужасным проявлением слабости! – воскликнул Ильефф из отдела ботаники. – Нам надо продемонстрировать нашу волю и любой ценой продолжать свою деятельность! Этот безумец должен понять, что мы не сдадимся!

– Я согласен с Маршаном, – вмешался Марке, глава отдела зоологии. – Пока это дело не будет раскрыто, мы не сможем работать спокойно.

– Это трусость! – крикнул Ильефф.

– А вы, вы безответственный человек! – с негодованием ответил Марке. – Можно подумать, что вы покровительствуете убийце!

– Уж не дойдете ли вы до того, чтобы заявить, будто эти преступления совершил я?

– А почему нет? – вмешался Маршан, о неприязни которого к Ильеффу ходили легенды. – Нельзя исключить ни одну гипотезу!

– Я знаю, что вам недавно урезали финансирование, и это обязывает вас смотреть правде в лицо, но это не повод нести черт знает что! – явно нервничая, заявил Ильефф и поднялся, чтобы уйти.

В силу своего положения Иоганн Кирхер попытался утихомирить противников и жестом пригласил Ильеффа вернуться на свое место.

– Господа, давайте сохранять спокойствие. Я понимаю ваш гнев и ваше беспокойство, но мы не должны забывать, что эта выставка является важным вложением в доброе имя «Мюзеума». Необычайно ценные камни будут представлены публике. Отмена открытия станет губительным для образа нашей страны. Газеты не перестают печатать тревожные информации о событиях этих последних дней. Иностранная пресса даже срочно прислала своих специальных корреспондентов. Что будут говорить, если мы все отменим? Нам не останется ничего другого, кроме как отослать алмазы обратно их владельцам и поставить крест на престиже нашего института…

– Мало того, это нанесет огромный ущерб финансовому плану, – добавил Жан Кайо, глава Большой галереи эволюции, который после гибели Делма также исполнял обязанности директора ad interium.[61]Эта выставка – удачная приманка для посещения «Мюзеума».

– Никто не пойдет сюда после того, что здесь произошло в последние дни, это очевидно! – взорвался Маршан.

– Мы должны рискнуть, – ответил Кайо. – Готов держать пари, что после событий сегодняшнего вечера убийца не осмелится высунуть нос.

– Хотел бы я разделить ваш оптимизм, – вмешался комиссар Руссель. – Но, право, не вижу, что позволяет вам прийти к такому выводу. Разве только я поставлю своих людей за спиной каждого приглашенного…

– Вот что я вам предлагаю, – заговорил выждавший момент Кирхер. – Территория «Мюзеума» будет закрыта для посетителей. Персонал поступит в ваше распоряжение на все время расследования, сколько вы сочтете необходимым. Вечером гостей будут встречать между половиной седьмого и девятью часами, и исключительно в садах. Начиная с понедельника, если вы желаете, мы снова закроем все отделы «Мюзеума», кроме первого этажа галереи минералогии, где находится выставка. Доступ публики, естественно, будет регламентирован. Каждого посетителя проверят, а его вещи будут просмотрены охранниками. Я думаю, что так мы придем к общему мнению.

Дипломатический дар главного хранителя снова возымел успех. Комиссар Руссель задумался, такое решение вопроса он, вероятно, не исключал.

Все закивали с большим или меньшим энтузиазмом, ожидая решения комиссара. А он скрестил руки, в последний раз все взвесил и пожал плечами:

– Если префект даст добро… но если что‑нибудь произойдет во время приема, я умываю руки.

Несмотря на драматический характер того, что происходило на этом военном совете, каждый немного расслабился, но все же не стал смотреть на соседа с меньшей злобностью.

Убийца делал свое дело последовательно в каждый из дней недели. И, если только это не было чистым суеверием, можно было надеяться, что он, возможно, с уважением отнесется к воскресному дню отдыха.

Date: 2015-09-02; view: 287; Нарушение авторских прав