ГЛАВА 41. Темно‑синий автомобиль «рено» двигался в сторону «Мюзеума»

Темно‑синий автомобиль «рено» двигался в сторону «Мюзеума». Лейтенант Коммерсон решил применить свои правила уличного движения, которые не одобрил бы, пожалуй, даже Алекс. К счастью, движение в этот воскресный предвечерний час было довольно спокойное. По пути Питер Осмонд позвонил Леопольдине и попросил ее как можно скорее присоединиться к ним. И молодая женщина пустилась в путь, сопровождаемая своим наконец‑то проснувшимся суровым телохранителем.

В преддверии открытия выставки ряды службы безопасности пополнились. В ближайших оранжереях и на террасах служащие в белых куртках устанавливали столы, ряды стульев, холодильники, наполненные бутылками с шампанским. Столпившись за веревочным ограждением, телеоператоры и зеваки смотрели на происходящее, терпеливо и упорно ожидая, что еще произойдет.

Комиссар Руссель, два лейтенанта, Питер Осмонд, отец Маньяни и Леопольдина собрались в подвале Большой галереи эволюции, в небольшом зале, где стоял широкий стол для набивки чучел. Коммерсон и Леопольдина подключили свои ноутбуки. Леопольдина еще в дверях потрясла картонным свитком с планами подземелий.

Осмонд заговорил властно, на что ему давал право его непререкаемый авторитет:

– Да, мы почти убеждены, что новое убийство будет совершено сегодня и что убийца уже указал нам свою ближайшую жертву. Проанализируем последнее преступление, чтобы обнаружить верный признак. Что знаем мы о Норбере Бюссоне?

– Что он был защитником природы и прав животных, – сказал комиссар Руссель. – И еще – рьяным борцом за экологию.

– Я сказала бы – воинствующим, – вмешалась Леопольдина. – Норбер утверждал, что все живые существа наделены сознанием, даже животные, и ко всем надо относиться с уважением.

– Возможно, мадемуазель, – возразил Руссель, – но он также был возмутителем спокойствия, осужденным за неправомерное использование исследовательской лаборатории…

– Он просто боролся за свои идеи! – негодующе воскликнула Леопольдина.

В ее словах словно крылась какая‑то угроза, и напряжение мгновенно усилилось. Осмонд счел своим долгом сдержать излишние эмоции.

– Please,[62]Лео, успокойся! Мы здесь для того, чтобы проанализировать реальные факты. Итак, мы пришли к выводу, что идеи Норбера Бюссона для убийцы были провокационны: делая животное равным человеку по правам, он низводил человека до животного. Чтобы его наказать, убийца низвел его самого в состояние животного. Но что означает инсценировка преступления? Лейтенант, вы можете показать нам фотографию?

Коммерсон вывел на экран своего ноутбука снимок страшно изуродованного тела. Потрясенные, все на какое‑то время застыли. Леопольдина не смогла удержать крик ужаса. Осмонд заставил ее отвернуться, тоже потрясенный этой апокалипсической картиной, однако заставил себя серьезно продумать увиденное.

– Эти цвета, красный и желтый, напоминают раскраску какой‑нибудь птицы. Птицы или рептилии… или, быть может, насекомого… – Все не спускали с него глаз. Неожиданно его лицо осветилось. – Да, насекомого. Я не энтомолог, но держу пари, что это так. Даже точно – жужелицы. Леопольдина, ты можешь найти в базах данных «Мюзеума» фотографию Brachinus?

Молодая женщина вышла на сайт «Мюзеума» и принялась лихорадочно нажимать на клавиши компьютера. И скоро на экране появилось изображение какого‑то жесткокрылого насекомого. Питер Осмонд хлопнул ладонью по столу:

– Я был прав! Brachinus cordicollis! Или его близкий сородич Brachinus cyanochromateus…

Лейтенант Коммерсон смиренно посмотрел на Осмонда:

– Неплохо для человека, не являющегося специалистом по насекомым…

– Здесь нет ни какой моей заслуги. Это так называемая жужелица‑бомбардир, она была использована креационистами, чтобы попытаться доказать существование некоего разумного замысла, а именно Божественное подтверждение Творения.

– Жужелица‑бомбардир? – с удивлением переспросил лейтенант Вуазен.

– Да, это жесткокрылое обладает одной довольно редкой особенностью: перед лицом хищника оно может выпустить из заднего конца брюшка защитную жидкость. – Взяв карандаш, Осмонд набросал рисунок. – Это довольно просто. Brachinus имеет две железы, выделяющие одна – гидрохинон, другая – перекись водорода, две сообщающиеся камеры заготовки и две – горения. А смесь гидрохинона и перекиси водорода взрывоопасна. Жужелица‑бомбардир в обычное время добавляет туда ингибитор,[63]чтобы сдержать взрыв. Но если хищник близко, она сразу выделяет антиингибитор, что позволяет ей выбросить свою «бомбу».

– И это вы называете простым? – спросил лейтенант Вуазен.

– По правде сказать, удивительно, что такой сложный механизм существует в таком элементарном организме. Для креационистов это знак, указывающий на «чудесный» характер мироздания.

– Понятно, – сказал Коммерсон. – Но если бы виды подчинялись естественному отбору, эта жужелица никогда не смогла бы выжить, потому что ей не хватило бы времени создать, этап за этапом, такой процесс защиты, как это утверждает дарвинизм.

Оба его коллеги переглянулись, пораженные его эрудицией. А Питер Осмонд продолжил не смутившись:

– Верно. То, что одно насекомое может производить две жидкости, создающие взрывчатую смесь, но само при этом не взрывается, в глазах креационистов отклонение от нормы, что нельзя объяснить без предположения о Божественном. Но они не имеют никакого понятия о сложности: что бы вы об этом ни думали, лейтенант, эволюция, этап за этапом, защищает себя.

Комиссар Руссель нетерпеливо вмешался:

– Все это очень интересно, но отнюдь не помогает нам определить следующую жертву.

Питер Осмонд начал размышлять вслух:

– Тело Норбера Бюссона было представлено словно насекомое, пришпиленное на витрине…

– Следовало бы узнать, кто в «Мюзеуме» занимается изучением этих насекомых, – сказал отец Маньяни, который выслушал довод Осмонда с величайшим вниманием.

Леопольдина принялась за работу. Через несколько минут она разочарованно помотала головой.

– Никто специально, – сказала она. – Есть один специалист по жужелицам Южной Америки, но он сейчас в Бразилии.

Наступило молчание. Питер Осмонд в раздражении стукнул кулаком:

– Мы идем по ложному пути! На этот раз наш эффективный метод ни к чему не ведет!

Несколько секунд слышалось только тяжелое дыхание шестерых человек. Потом в тишине раздался голос отца Маньяни:

– А если знак – это сама сцена преступления?

– Что вы хотите этим сказать? – спросил комиссар Руссель.

– Что место, где было обнаружено тело Норбера Бюссона, само по себе указывает след. Норбера нашли в зоотеке, среди птиц, а именно – попугаев… Леопольдина, в «Мюзеуме» есть специалист по попугаям?

Леопольдина вошла в различные базы данных на своем компьютере. И со своей обычной оперативностью отыскала ответ.

– Я нашла здесь множество статей по эволюции различных видов попугаев. И все они подписаны Эриком Годовски.

И каждый из присутствующих вспомнил в эту минуту записку, обнаруженную в кабинете Аниты Эльбер: «О. приехал в „Мюзеум“. Предупредить Годовски».

Годовски. Он тоже мог воссоздать логику событий, которые привели к убийству шестерых человек в ужасных условиях. Может быть, он владел, как и Анита Эльбер, неизвестной информацией об убийце. Во всяком случае, одно было ясно: он следующий в списке жертв.

Комиссар Руссель распорядился:

– Коммерсон, Вуазен, быстро в лабораторию Годовски. А к нему домой я направляю патруль.

– Я пойду с ними, – сказал Питер Осмонд. – Леопольдина, тебе удалось разобраться в планах?

– Я восстановила подземные ходы вплоть до зоотеки.

– Прекрасно. Постарайтесь вместе с отцом Маньяни проследить все пути, которые ведут в лабораторию Годовски.

Трое мужчин покинули Большую галерею эволюции, бегом проскочили улицу Бюффон и мгновенно оказались перед мрачным зданием, увитым плющом. Четверо полицейских в форме проследовали за ними.

Лейтенант Вуазен толкнул дверь и не спеша достал из кобуры револьвер. В коридорах стояла полная тишина. Слева дверь лаборатории Годовски была приоткрыта. Неслышным, нетвердым шагом Вуазен подошел к двери и резким движением толкнул ее свободной рукой, выставив вперед оружие.

В лаборатории царил ужасный хаос. Стопки книг и разбитые скелеты птиц валялись на полу, стулья были перевернуты, содержимое мусорной корзины вывернуто. Лейтенанты Вуазен и Коммерсон прошли вперед медленно, словно они боялись увидеть то, что ожидало их за массивным письменным столом. И действительно, густая полоса крови, местами уже свернувшейся, растеклась по полу. Вуазен, побледнев, в шоке опустил руки, едва удерживая тошноту.

Леопольдина показывала линию, петляющую под галереей палеонтологии.

– Это ответвление Бьевр, небольшой речки, которую закрыли в девятнадцатом веке.

– И все это, – уточнил отец Маньяни, ведя пальцем по разветвлениям линий, – все это галереи, которые проходят под Ботаническим садом?

– Да.

Опершись на широкий стол, комиссар Руссель склонился над планами Национального музея, которые он освещал светом настольной лампы.

– Теперь я понимаю, как убийца безнаказанно перемещался. Смотрите, есть выходы вот тут, около галереи ботаники, и тут, рядом с Большой галереей эволюции. Даже здесь, рядом с мусорным рвом. Неподалеку от лаборатории Годовски.

– И здесь, в зверинце, около вивариума, – заметил отец Маньяни.

– Ясно, – сказала Леопольдина, – тот, кто прошел по этим ходам, должен в совершенстве знать «Мюзеум» и его историю. Очень немногие подозревают о существовании этой подземной сети.

– Следовательно, – сделал вывод комиссар Руссель, – он знаком с «Мюзеумом» уже давно. И знает все его секреты.

– Конечно, – подтвердила Леопольдина.

– Но возможно, он просто ознакомился с этими планами? – рискнул предположить отец Маньяни.

– Нет, – сказала Леопольдина, помотав головой. – Я нашла их, покрытыми пылью, в шкафу в запаснике. К ним не прикасались как минимум пятьдесят лет.

– Но почему они оказались там? – удивился комиссар Руссель.

Она бессильно развела руками:

– Это пришлось бы долго объяснять, комиссар… В «Мюзеуме» размещение происходит весьма и весьма своеобразно…

Но кто же все‑таки убийца? Комиссар Руссель попытался высказать предположение:

– Я слышал, как говорили о ком‑то как о живой памяти «Мюзеума»…

Леопольдина испуганно взглянула на полицейского:

– Что? Вы имеете в виду профессора Флорю?

Комиссар молчанием подтвердил свои слова. Леопольдина энергично тряхнула головой, как в знак уверенности, так и из боязни быть опровергнутой.

– Нет, он не мог сделать это. Он самый добрый из людей. К тому же едва ходит. Нет, это невозможно.

Она погрузилась в раздумье. И вдруг мысли побежали одна задругой, воспламенившись, словно пороховой привод.

Ведь именно в лаборатории профессора Флорю она забыла книгу Ньютона…

Книга Ньютона…

Книга по алхимии…

Ученик чародея…

– Отец Маньяни, – сказала она возбужденно, – один из выходов ведет в зверинец, не правда ли?

– Да, – подтвердил священник, проведя пальцем по линии. – Вот здесь, около вивария.

Словно в вспышке молнии, она увидела Сервана, который вышел из запасника и направился в лабораторию…

– Это Серван! – крикнула она. – Серван, генетик! Смотрите, его лаборатория выходит на наружную лестницу. Нужно пройти всего несколько метров, чтобы войти в запасник, вот здесь. А отсюда можно пройти в любую точку «Мюзеума».

Комиссар Руссель включил свой телефон:

– Мне нужны для сопровождения три человека. Отправляйтесь в зверинец!