ГЛАВА 34. Явно измученный, профессор Франсуа Серван сидел на стуле выпрямившись, скрестив руки, полный негодования

Явно измученный, профессор Франсуа Серван сидел на стуле выпрямившись, скрестив руки, полный негодования. Комиссар Руссель и лейтенант Коммерсон кружили вокруг него, словно желая понять, как велико сопротивление, в преодолении которого ни одному из них пока не удалось продвинуться ни на йоту. С самого утра, когда его вызвали в полицейский комиссариат квартала Мобер, ученый противопоставлял им лишь свое ледяное презрение.

– Вы знаете, что Лоранс Эмбер подала на вас жалобу в Наблюдательный совет? Она обвиняла вас в том, что вы мешаете нормальной работе ее отдела. Она также требовала права ознакомиться с вашими опытами.

Не отрывая взгляда от стенной панели перед ним. Серван соблаговолил бросить несколько фраз;

– Мне решительно плевать на это. Все, что исходило от Лоранс Эмбер, меня абсолютно не интересовало. Я никак не был связан с ней и при этом прекрасно себя чувствовал.

Лейтенант Коммерсон решил внести в разговор свою лепту;

– Однако один свидетель сказал, что застал вас в разгар вашей перебранки с мадам Эмбер, это было накануне ее смерти.

– Американец, я полагаю… Ну и что это доказывает? Особенно при том, что они были близко знакомы… Не исключено, что даже спали…

– Вы не можете отрицать, Серван, что мадам Эмбер заняла пост руководителя отдела биологии, в то время как на эту должность рассчитывали вы. А психологические травмы, как вы знаете… Вы даже попали в психиатрическую клинику…

Напоминание об этих событиях вывело Франсуа Сервана из себя, он потемневшим взглядом уставился на офицера полиции.

– Могу я попросить вас, лейтенант, кое о чем? Называйте меня «профессор». Профессор Серван. Вы лейтенант, я профессор. Благодарю вас.

Руссель счел нужным вмешаться:

– Согласны, профессор. Но между вами была некая вражда. Это всем известно.

На этот раз Серван счел за лучшее внести уточнения:

– И что? В течение многих лет мои исследования финансировались главным образом частными фондами. Знайте, что я имею особый статус: официально я не числюсь в штате «Мюзеума». У меня еще есть административные связи с институтом, но я не принадлежу ни к какому подразделению. И, следовательно, не зависел от Лоранс Эмбер и не поддерживал с ней больше ни малейших профессиональных отношений. Тогда зачем мне было убивать ее? Из мести? Но за что я должен был бы мстить такой дуре? Она сама достаточно подняла себя на смех своими невероятными теориями! Гармоничное притяжение! Если уж на то пошло, обвините меня и в том, что я толкнул служителя, этого дебила, в клетку хищников! Или запихнул этого дегенерата Делма в автоклав! Или убил старую клячу Эльбер, которая, несмотря ни на что, была одна из тех немногих, кто хоть что‑то понимает в генетике! Тогда где доказательства? Тем не менее я заявляю на всякий случай, что я находился на другом конце «Мюзеума», когда обнаружили тело Эмбер. Вы можете себе представить меня, прогуливающегося по Ботаническому саду с таким огородным пугалом?

Комиссар Руссель закурил сигарету, отметив про себя, что допрос наконец‑то сдвинулся с мертвой точки. Контакт установлен. Теперь нужно включать магнитофон. И для начала разрядить обстановку.

– Мы ни в чем не обвиняем вас, профессор Серван. Вы приглашены сюда как свидетель.

– Счастлив узнать это.

– Знаете, мы в чем‑то схожи с учеными: в своей работе мы не двигаемся вперед без доказательства.

– Этим вы обрадовали меня. Но теперь я спрашиваю: что я до сих пор делаю здесь?

– Я понимаю ваше удивление, – сказал с улыбкой Руссель, – но мы хотим прояснить некоторые темные места. Закрыть кое‑какие двери, как говорится на нашем жаргоне.

– Прекрасно, если вы намереваетесь закрыть двери, позвольте мне перед этим выйти. Я должен работать.

– А в чем, собственно, заключается палеонтология мозга? – спросил лейтенант Коммерсон.

Профессор Франсуа Серван с обреченным видом глубоко вдохнул. Он явно считал недостойным в таких условиях объяснять суть своих исследований такому болвану, как этот офицер полиции. Он посмотрел на него и ответил безразличным тоном:

– Палеонтология мозга изучает соотношение между размером, структурой и степенью эволюции мозговых полушарий. Вы понимаете?

– Я думаю, что мой мозг достаточно развит, – согласно кивнул лейтенант Коммерсон.

Серван не уловил искры юмора, юмор, – что верно, то верно, не входил в число понятий, которые он воспринимал.

– Но я сомневаюсь, что ваш мозг может оценить выводы, вытекающие из моих исследований.

Молодой офицер полиции немного обиделся, а комиссар Руссель перехватил эстафету. Нужно было отстранить мелочное личное самолюбие, чтобы любой ценой не утратить контакт.

– Вы имеете в виду последствия в биологическом смысле?

– Не только. Я опираюсь на духовное осознание. Видите ли, этот… криз, который вы сейчас вызвали… стал для меня источником настоящего ослепления. Я понял в эту минуту, что я владею ключом к достижению глобального и окончательного познания человека.

– Что же это за ключ? – спросил Коммерсон, явно заинтересовавшись.

– Генетика! Генетика разрешит все вопросы, которые мы задаем себе о человеке и его эволюции. И хотя я столкнулся с враждебным отношением большей части научного сообщества, и даже с настоящим бойкотом, если судить по назначению Эмбер на пост, который по праву заслуживал я, знаю, что теперь я на подступах к решающему открытию.

Полицейские быстро переглянулись. При внешнем спокойствии Сервана его речи обнаруживали признаки того, с чем они часто встречаются, когда имеют дело с параноиками и страдающими манией величия.

– Что вы подразумеваете под «решающим открытием»? – спросил комиссар Руссель.

Серван ответил не сразу. Он окинул своих собеседников пренебрежительным взглядом и самодовольно улыбнулся. Тем не менее его пристальный взгляд и сбивчивая речь выдавали его все возрастающую нервозность и то, что его психика подверглась сильному потрясению.

– Я вижу, вы принимаете меня за сумасшедшего, но, заверяю вас, все, что я вам говорю, – чистая правда.

– Мы охотно вам верим, – сказал комиссар. – Ноя не совсем понимаю, к чему вы клоните.

– Но это совсем просто, – начал Серван, буквально впиваясь в них взглядом. – То, что генетика поможет создать, станет завершением эволюции в ее окончательном понимании: сверхчеловек. Сверхчеловек как конкретизация божественного процесса, как решающее проявление его всесилия. Сверхчеловек всеведущий наподобие своего Создателя! – Это пророчество встречено было глухим молчанием. Но Серван на этом не остановился: – Благодаря генетике мы сможем изменить механизмы эволюции, потом увеличить их силу. Все в наших генах, понимаете? Это материальные источники нашего сознания, нашей памяти и знаний. Вот что я испытал в своем теле во время этого криза. Я только сейчас достиг состояния предельной ясности сознания, что есть признак человека в высшей стадии развития. Ген – это ценное средоточие, в котором происходит вся эволюция. Да, эволюционный процесс во всей своей полноте. И благодаря мне мы ускорим этот процесс с невообразимой быстротой. Способности мозга будут увеличены в тысячу, в миллион раз! Поймите меня правильно: раскрытие генетического потенциала завершено. Я буду создавать гениев по заказу. И все то, что Бог задумал для человека, предстоит реализовать мне, Франсуа Сервану.

Снова наступило молчание. Ученый смотрел на полицейских с надменным видом беспредельного превосходства. Комиссар Руссель выдохнул последний завиток дыма и, нахмурившись, притушил сигарету. Лейтенант Коммерсон знал, что означает этот жест; еще один полоумный, из него ничего не выудишь.

– Спасибо, профессор, – проговорил комиссар. – Если вы нам потребуетесь еще, мы вас пригласим.

Серван высокопарным тоном произнес;

– «Изменение тел в свете и света в теле полностью соответствует законам Природы, потому что Природа будет восхищена трансмутацией».

– Исаак Ньютон… – сказал лейтенант Коммерсон.

Комиссар Руссель взглянул на своего подчиненного с удивлением, в котором сквозило уважение. Профессор Серван кивком подтвердил слова лейтенанта и с достоинством покинул кабинет.

А в это время профессор Эрик Годовски обратился к мадам Жаклин Дюмулен с просьбой поработать в архивах. Он провел весь день в читальном зале Центральной библиотеки, просматривая каталожные карточки и регистрационные формуляры. В сильном волнении он возвратил документы библиотекарше в 17 часов 30 минут.

Нервозность профессора Годовски была вызвана, возможно, петицией, которая уже два дня ходила по лабораториям, требовавшей временного приостановления в «Мюзеуме» деятельности комиссий и консультативных советов до тех пор, пока не будет завершено судебное следствие. Мотивы этого были не совсем ясны, но кажется, что некоторые ученые воспользовались суматохой, вызванной недавними событиями, чтобы свести старые счеты и потребовать увольнения тех лиц, которые якобы вредят нормальной работе института. Судя по всему, Эрик Годовски фигурировал в этом списке первым. Яростные споры сталкивали лбами хулителей и защитников, число и тех, и других все росло. Группа ученых из разных отделов сплотилась, чтобы оказать твердую поддержку Годовски и его выступлению, пронизанному интеллектуальной честностью и уважением к светскому мировоззрению.

Тайные шушуканья уступили место настоящим баталиям, подкрепленным различными аргументами, достигнув высшей стадии в виде более или менее прямых обвинений. Теперь в коридорах слышались крики и угрозы, и не раз чуть было не дошло до того, чтобы некоторые известные ученые «Мюзеума» сцепились, припомнив старую интеллектуальную вражду или старые неприязненные отношения, связанные и с темными историями полученных незаконным путем кредитов.

В этой ядовитой атмосфере лишь немногие оказались среди тех, кто сохранил голову холодной и уклонялся от всяческих комментариев. Воспользуемся случаем, чтобы отдать дань уважения профессору Флорю, который из высокого окна своей лаборатории в бинокль наблюдал за этой борьбой всех со всеми. В связи с этим он обнаружил свои проницательность и прозорливость в психоанализе, которые, пожалуй, не осудил бы сам Чарлз Дарвин.

Date: 2015-09-02; view: 257; Нарушение авторских прав