Итог: стремление к социально признанному достижению 7 page

Несомненно, что испанским евреям (и маранам, у которых земля го­рела под ногами, и множество которых впоследствии все же истребила ин­квизиция) необходимо было убежище. Ведь даже после изгнания 800 000 ев­реев около половины или даже трех четвертей оставшихся погибли, а уце­левшие прошли через страшные муки.

Также несомненно, что испанским евреям, которые вели большую международную торговлю, как и евреям других арабских стран и Средиземно­морья, было известно очень много географических данных, и любой корабль, проплывавший мимо Зеленого мыса, мог быть легко занесен бурей в область пассатных ветров и течений в сторону Карибского моря. Понятно, что все географические сведения, которые могли пригодиться в случае беды, должны были поступать к испанским маранам.

Таким образом, если отбросить недостаточно вероятную версию о карте португальского кормчего, на ее месте возникает версия о евреях и маранах, ищущих убежище и знающих, где оно находится.

Через полтысячелетия трудно разобраться в тех событиях, но несо­мненно еще одно обстоятельство: Колумбу было очень трудно укомплекто­вать экипажи для своих экспедиций. Вербовавшиеся в третью экспедицию освобождались даже от смертной казни и каторги (из-за таких «кадров» воз­никали потом бесчисленные неудачи). Однако строжайшим образом власти следили за тем, чтобы на корабли всех четырех экспедиций не попал ни один маран (единственное и абсолютное исключение – переводчик первой экспе­диции, знавший множество языков). Вот это-то обстоятельство, этот необы­чайное внимание правительства к этой стороне подготовки экспедиции – к запрету участвовать в ней евреям и маранам – указывает на то, что прави­тельство Испании во всей затее Колумба – открыть то ли новый путь в Ки­тай, то ли новые страны – видело также и какую-то затею маранов и испан­ских евреев, которую надо было предупредить с величайшей бдительностью. Но истина настолько глубоко захоронена, что мы не отваживаемся на какие-либо собственные суждения.

Я.Свет (1973), в соответствии с многими историческими источниками, отмечает: «В Арагоне с замыслом Колумба связывали определенные надежды члены некогда очень могущественной корпорации дельцов-маранов. Это бы­ли очень богатые сыновья и внуки богатых еврейских купцов, отпущенников и банкиров, крещеных в конце XIV и начале XV века. Из этой среды вышли влиятельные царедворцы короля Фердинанда – Луис де Сантанхиель и Габ­риэль Санчес. С 1480 г. положение маранов в Арагоне резко ухудшилось и лютым преследованиям они подверглись после того, как в 1485 году группа маранов убила в Сарагосе арагонского инквизитора Педро Арбуэса. В одной только Сарагосе репрессиям подверглось не менее двухсот человек. Инквизи­ция сознательно направляла свой гнев на богатейшие маранские семейства Арагона… Имущество казненных и бежавших маранов конфисковывалось и операция «Возмездие», проведенная инквизицией в 1485 году, принесла арагонской казне десятки миллионов мараведисов».

Луис де Сантахиель, хранитель арагонской казны, познакомился с Колумбом в 1486 г., но сошелся с ним позже, а в 1492 г. стал самым близким его другом. Родной дядя Сантахиеля был сожжен инквизицией, сам Луис спасся только из-за заступничества короля. В новые времена Луиса Санта­хиеля называли «Дизраэли Фердинанда и Изабеллы». «Альтер эго» Луиса – казначей арагонского королевства, Габриэль Санчес, был тесно связан с сарагосскими, барселонскими и валенсийскими маранами. Именно Габриэлю Санчесу и Луису Сантахиелю Колумб адресовал свое знаменитое письмо с первыми известиями о заокеанских землях. Большую близость Колумба с маранами постоянно отмечают все его биографы. Может быть, с этим и связана легенда о его еврейском происхож­дении. Но если мараны рассчитывали на заокеанские земли как на убежище от инквизиции, то эта надежда оказалась тщетной.

Нам приходится здесь, в нарушение географической и исторической последовательности, уделить место событиям и деятелям России. Следует предупредить, что в отношении выдающихся исторических лиц России сбор материала крайне затруднен тем, что труды о них публиковались, как правило, без указателей. И по одной этой чисто технической причине нам пришлось отказаться от изучения многих именно русских биографий. Однако полученные по русским деятелям данные, пусть единичные, представ­ляют, как нам кажется, достаточный интерес, чтобы побудить к гораздо бо­лее углубленной разработке патографий замечательных личностей русской истории.

Иван Иванович Молодой (1458-1490),

его отец Иван III Васильевич (1440-1505),

сводный брат Василий III Иванович (1479-1533)

и племянник Иван IV Васильевич Грозный (1530–1584)

Старший сын Ивана III от первой жены, Иван Иванович (или, как часто его именуют в исторических трудах – Иоанн Иоаннович), рано (в 1471 г.) стал соправителем своего отца, великого князя, собирателя земли русской, которого очень высоко ценил Карл Маркс, а западные историки считают од­ним из трех великих властителей России – в одном ряду с Петром Первым и Екатериной Второй.

Иван III перестал платить дан хану Ахмату, и тот в союзе с Литвой двинулся со всей Ордой на Русь (1480). Русское войско под предводительст­вом его двадцатидвухлетнего сына и соправителя, Ивана Ивановича Моло­дого, стало на Угре, сорвав таким образом переговоры об уплате дани и даль­нейшем подчинении Москвы. Хан, поджидая литовские войска, не решился на атаку, а когда выяснилось, что литовское войско не придет, уже начались морозы. Ордынцы, не подготовленные к зимней кампании, стали разбегаться. Таким образом Русь скинула с себя татаро-монгольское господство, вновь было утвердившееся, хотя и номинально, через несколько десятилетий после разгрома монголо-татар на Куликовом поле в 1380 г.

Через десять лет, в 1490 г., Иван Иванович, подававший самые бле­стящие надежды, умер от подагры («камчуги»). Эта ранняя подагра была поч­ти наверняка наследственной, и очень велики шансы на то, что Иван Ивано­вич Молодой унаследовал ее от отца, Ивана III, который, к тому же, обладал множеством психических особенностей чисто подагрического типа: несги­баемой целеустремленностью и выдержкой, трудолюбием и расчетливостью, систематичностью в преследовании и достижении намеченного.

«Терпеливость, медлительность, осторожность, сильное отвращение от мер решительных, которыми можно было много выиграть, но и потерять, и при этом стойкость в доведении до конца раз начатого, хладнокровие – вот отличительные черты деятельности Иоанна III», – так писал об Иване III историк С.Соловьев.

«В начале своего царствования Иван III все еще был татарским дан­ником, его власть все еще оспаривалась удельными князьями: Новгород, сто­явший во главе русских республик, господствовал на севере России; Поль­ско-Литовское государство стремилось к завоеванию Московии; наконец, ли­вонские рыцари еще не сложили оружия. К концу царствования мы видим Ивана III сидящим на вполне независимом троне рука об руку с дочерью византийского императора. Мы видим Казань у его ног. Мы видим, как остатки Золотой Орды толпятся у его дворца. Новгород и другие русские республики покорены. Литва уменьшилась в своих пределах, а ее король является по­слушным орудием в руках Ивана. Ливонские рыцари разбиты. Израненная Европа, в начале царствования Ивана III, едва ли даже подозревавшая о су­ществовании Московии, затиснутой между Литвой и татарами, была ошелом­лена внезапным появлением огромной империи на ее восточной границе. Сам султан Баязид, перед которым она трепетала, услышал впервые от мос­ковитов надменные речи» (К.Маркс. «Секретная дипломатия XVIII века»).

Как известно, Иван III женился в 1472 г. на Софье Палеолог, пле­мяннице последнего византийского императора Константина XI, имел от нее сына Василия, царствовавшего вслед за ним, и внука Ивана IV, вошедшего в историю под именем «Грозного». По преданиям, Иван Грозный лечился от подагры укусами пчел. Таким образом, есть некоторые (безусловно заслужи­вающие проверки) основания предполагать, что Иван Грозный мог унаследо­вать свою подагру от деда. Однако, как пишут историки, о здоровье Ивана III, человека, от взгляда которого женщины падали в обморок, ничего не из­вестно. Неизвестно даже, отчего он умер.

Для нас существенна возможность, отнюдь не доказанная, династиче­ской передачи подагры у последних Рюриковичей. Что у Ивана Грозного влияние подагры, если она была, перекрывалось паранойей, профессиональ­ной болезнью всех тиранов, – несомненно.

Борис Годунов (1551-1605)

В русскую историю и литературу, в наше сознание – благодаря исто­рикам Щербатову и Карамзину, благодаря Пушкину (монолог Пимена), опе­ре Мусоргского, трилогии А.К.Толстого – Борис Годунов вошел как умный, бесконечно жестокий и ловкий изверг, любыми, самыми бессовестными средствами пробиравшийся к власти, как предтеча и причина Смутного вре­мени.

Примерно такими же чертами наделил своего Ричарда III Шекспир. Позднее английские историки в очень большой мере реабилитировали Ричарда от приписываемых ему злодеяний, установив, что это был умный, дельный, храбрый правитель, а версия Шекспира – это лишь выполнение социального заказа Тюдоров, свергших Ричарда и заинтересованных в том, чтобы англичане знали, от какого исчадия ада Генрих VII Тюдор избавил страну.

«Горе побежденному, ибо его историю напишет враг»…Несомненно, что это произошло и с Борисом Годуновым, которому лишь в слабой мере воздал часть должного А.К.Толстой в «Князе Серебряном». Борис Годунов относится к тому типу исторических деятелей, которые наделялись энергией, умом и целеустремленностью, а главное – целым комплексом особенностей, которые мы теперь называем «характерологическими особенностями гениев подагрического типа», особенностей, описанных Эллисом. Комплексом этих особенностей мы прониклись, изучая подагрических гениев мировой истории и культуры. Бросались в глаза следующие связанные между собой обстоятельства: обвинение Годунова в убийстве царевича Дмитрия, то есть в устранении возможного претендента на престол; возведение Дмитрия в великомученики церковью романовского периода и разительное несоответствие исторической летописи фактам.

Борис Годунов прошел через все царствование Ивана Грозного почти незапятнанным (если не считать его женитьбы на дочери Малюты Скуратова-Бельского). Несовместимым с версией о его преступном стремлении к владычеству и престолу является тот факт, что он во время ссоры Ивана Грозного с сыном Иваном пытался спасти царевича. Борис при этом был тяжело ранен. Он несомненно рисковал навлечь на себя жесточайшую, непрощавшую ненависть царя Ивана Грозного. Стремиться к царской власти – и с огромным риском для себя пытаться спасти наследника (по-видимому, столь же злобного, жестокого и неблагодарного, как отец)! Мало сочетающиеся стремления.

Подозрительными и малоубедительными кажутся нам и угрызения со­вести, якобы испытываемые Борисом Годуновым («мальчики кровавые в гла­зах»). Высокопоставленные убийцы, находясь у власти, угрызений совести, как показывает история, не испытывают. А если верить официальной рома­новской истории и последовавшей за ней литературе, Борис Годунов именно угрызениями совести и был сломлен. Конечно, подагрический комплекс от­нюдь не исключает жестокости, но не жестокостью выдвигается Борис Году­нов в царствование Ивана Грозного, во время правления царя Федора Иоановича и в свое собственное правление.

Обратимся к объективным свидетельствам деятельности Бориса Году­нова как при царе Федоре, так и во времена его собственного царствования.

Вменявшаяся ему в вину отмена Юрьева дня произошла не при нем. Но при нем были построены и заселены Самара, Саратов, Царицын – круп­нейшие города на Волге; построена каменная крепость в Астрахани. Таким образом, именно при Борисе Годунове, благодаря его целеустремленной ко­лонизаторской политике, Волга стала от Казани до Астрахани русской рекой.

Строительством Яицка (Оренбурга) закреплена была за Россией река Урал и прикрыто от кочевников Нижнее Поволжье, а строительство и засе­ление Цивильска, Уржума, Царёва закрепили за Россией Черемисию.

Строительство Тюмени, Тобольска, Томска, Березова, Сургута, Тары, Нарыма восстановило и закрепило за Россией утраченное с гибелью Ермака господство над Сибирью. Это создало мощную базу для продвижения на Вос­ток.

Строительство каменной крепости в Смоленске сделало этот город твердыней, защищавшей Россию от ударов с запада, и этой крепости суждена была большая роль в истории…

Но два мероприятия особенно свидетельствуют о величайшей мудро­сти и предусмотрительности Годунова. Одним из них является построение, целого пояса городов-крепостей на юге, надежно прикрывавших Россию от набегов крымских татар и создавших возможность продвижения на юг, объе­динения с украинским казачеством. Это – восстановление Курска, строи­тельство Ливен, Кром, Воронежа, Оскола, Валуек. Южная граница страны была отодвинута далеко на юг. А ведь при Иване Грозном татары подошли к Москве, подожгли ее, и только от этого пожара погибло 200 000 человек… А сколько было угнано в рабство? Сколько погибло? Миллионы?

Огромный размах деятельности Годунова на благо страны, громадное строительство городов и крепостей, а главное – решительное продвижение страны на юг, строительство множества крепостей прекратили навсегда на­беги татар на Россию и тем отняли главный источник доходов Крымского ханства – угон в рабство.

Второе «мероприятие», инициатором которого стал Борис Годунов, – это отмена опричнины. Надо отметить необычайную ловкость, с которой он побудил царя Ивана Грозного на это решение. Если верить некоторым ис­точникам, то Годунов убедил царя, что отменой опричнины тот усилит рас­положение к себе польского панства и повысит шансы на свое избрание польским королем (конечно, польская шляхта «только и мечтала» заполучить себе в короли этого изверга)… Но так или иначе, и это зло Годунову удалось устранить.

Все реально совершенные при Годунове дела, осуществленные рус­ским народом под его неутомимым, мудрым руководством, должны были бы обеспечить ему бессмертную, вечную славу, особенно если принять во вни­мание то состояние, в котором Годунов принял страну… В России после Грозного пало всякое доверие людей друг к другу, пришли в упадок промыш­ленность и торговля, купечество и крестьянство были разорены опричниной, всеобщим произволом, неудачными войнами, бессудными казнями… Разуме­ется, Бориса ненавидело боярство:

«Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,

Зять палача и сам в душе палач

Возьмет бразды и бармы Мономаха»…

Мы, разумеется, понимаем, что голод и моровые болезни, омрачив­шие последние годы царствования Бориса (он правил с 1598 г.), отнюдь не были «Божьей карой за убийство царевича Дмитрия». Это было следствием естественных событий, причем Борис Годунов сделал все от него зависящее, чтобы ослабить голод, например – раздавал хлеб нуждающимся. И не его вина, а его беда в том, что все стихийные несчастья бояре и их челядь, агити­руя среди народа, приписывали этой самой «Божьей каре»… Борис конечно же не мог оставить эту злостную клевету безнаказанной и должен был всту­пить в жестокую борьбу с боярством.

Годунов враждовал с домом Романовых. Он заточил в монастырь будущего патриарха Филарета, а в отместку царевич Дмитрий был провозглашен великомучеником. Тот самый Дмитрий, которого Борису никакой надобности убивать не было… Да еще и убивать так «топорно». К.Валишевский (1913) упоминает о том, что Карамзин располагал документами, устанавли­вавшими невинность Бориса Годунова, но вмешательство «сверху» и церковная версия вынудили его держаться традиции. Любопытно свидетельство H.M.Погодина (1868): «Пишучи, я был уверен в невинности Бориса, как был уверен в ней и Карамзин во время своей молодости… Теперь это убеждение, увы, несколько поколебалось»…

То, что царствование Ивана Грозного оставило после себя массу деклассированных элементов и совершенно растленное боярство – несомненно. Лжедмитрий, поклявшийся подчинить Россию Польше и ввести в ней католичество, был поддержан боярством… И этот факт характеризует боярство достаточно точно…

Но рассмотрим все же личностные источники величия и гибели Бориса Годунова…

Западный историк К.Грюнвальд (GrunwaldС.,1961) характеризует Бориса Годунова следующим образом: «Это оригинальная личность, воплощение ума и энергии, о котором все современники единодушно отзываются как о человеке исключительно даровитом… Изумительный человек, с умом сильным и проницательным, благочестивый, красноречивый, сострадательный к бедным, целиком преданный своему делу… Если в Москве и были даровитые администраторы, то по уму они все же были лишь бледной тенью Бориса»… Другой историк пишет, что «во всей стране не было равного ему по уму и мудрости».

С.Грэхем (Graham S.,1933) утверждает, что Годунову чрезвычайно не повезло, потому что его историю писали при Романовых, врагах Бориса: «Ранние русские историки, как например, Карамзин и Щербатов, слишком предвзято относятся к нему, и их мнение не имеет значения для оценки его личности. Соловьев немногим лучше, но у него отсутствует вдохновение. Лекции Ключевского по русской истории тоже не помогают, так как основ­ные факты сомнительны, а Ключевский не рассматривает их критически».

Для нас остаются незыблемыми лишь исторические факты: залечивание многих ран, нанесенных России Иваном Грозным; колоссальное расши­рение страны; строительство массы городов-крепостей на окраинах страны; прекращение татарских набегов.

И еще один, решающий факт: Бориса Годунова сломили не угрызения совести, а тяжелейшая подагра. О подагре Годунова упоминают и Грехэм, и Грюнвальд: «В 1598 г. он располнел, его волосы поседели, приступы подагры сделали для него ходьбу мучением… Известно, что еще раньше он должен был провожать на кладбище свою сестру не пешком, по обычаю, а в санях – из-за подагры».

И никаких «мальчиков кровавых в глазах»!

Мы можем констатировать, что почти через четыре века медицина и генетика помогают раскрыть истинный облик великого деятеля русской ис­тории и показать, что подняла Бориса Годунова на огромную высоту подаг­рическая стимуляция его интеллекта. Но именно она, в виде тяжелейшей бо­лезни, да к тому же интриги боярства и циничная измена, а вовсе не мнимые угрызения совести, разрушили его дело, его жизнь… Четыреста лет клеветы необходимо отмести!

У историка С.Б.Веселовского (1969) мы находим ряд данных, под­тверждающих наш взгляд на неверность общепринятой (в частности, разрабо­танной и А.С.Пушкиным) оценки Бориса Годунова: «… Оценка режима царя Бориса в пушкинской драме целиком взята у Карамзина, который не жалел красок, чтобы очернить Бориса Годунова… Со времени падения Бориса Го­дунова и избрания в 1614 году на царство Михаила Федоровича Романова в нашей историографии было принято всячески чернить память «самоохотного рабоцаря», «цареубийцу» и «святоубийцу» Бориса Годунова и прославлять избрание на царство Романовых как возрождение России после бедствий Смутного времени и как начало главной эры в истории… Но в нашей исто­риографии после Карамзина появилось много существенных поправок: уча­стие и виновность Бориса Годунова в деле смерти царевича Дмитрия остается под большим сомнением, Борис не был основоположником закрепощения крестьян, так как первые заповедные указы, лишавшие крестьян исконного права перехода в Юрьев день, были отданы не царем Борисом и не царем Федором по наущению Бориса, а Иваном Грозным; что касается тирании ца­ря Бориса, подобной опричнине царя Ивана Грозного, то со времени избра­ния на царство Михаила Романова, это было исторической клеветой, своего рода традицией, обязательной как для летописцев и повествователей XVII века, так и для позднейших историков, включая современников А.С.Пушкина… В самом деле, у Пушкина Борис Годунов выступает как царе­убийца, как основоположник крепостной зависимости, как тиран… Мы вынуждены были так подробно документировать деятельность и истинный облик Бориса Годунова, потому что нет-нет, да и возникают реци­дивы романовской, явно ложной трактовки, опорочивается избрание Годуно­ва царем, и на Годунова сваливают все беды Смутного времени, порожден­ные в действительности тем, что Иван Грозный начисто вырвал у всего наро­да представление о том, что такое добро и зло, право и справедливость, честь, совесть, долг.

Кристиан П Злой (1481-1559)

Кристиан II, король Дании, Норвегии и Швеции, фигурирующий в нескольких перечнях подагриков, проявил себя впервые в возрасте двадцати одного года несомненно талантливым правителем в качестве вице-короля Дании. Став в 1513 году королем Дании и Норвегии, он с 1517 года начал править авторитарно. В это время его основная забота – поддержка городов и купечества страны. Вскоре Кристиан начал войну за шведский престол и а после неудач 1517–1518 гг. одержал победу в 1520 г. Шведскую корону Кристиан получил 4 ноября 1520 года, а уже через четыре дня коварно устроил знаменитую «Стокгольмскую кровавую баню», во время которой было перебито около 60 самых видных вельмож, епископов, дворян и горожан Швеции. Эта резня вскоре привела к восстанию шведов под командованием Густава Вазы (который потерял во время Стокгольмской резни отца и двух дядей). В результате, после длительной войны Швеция освободилась и Густав Ваза стал королем.

Но в самой Дании Кристиан Злой провел ряд крупных реформ, обеспечивших торговые права городов, гарантировавших крестьянам свободу и освободивших датскую церковь от власти римского папы. Но и в Дании Кристиан был свергнут с престола из-за враждебного отношения к нему дворянства. Последние годы жизни он провел в заключе­нии.

Историками Кристиан Злой характеризуется как человек, подвластный сменам настроения, временами очень деятельный и энергичный, временами безвольный и вялый, подверженный приступам подозрительности и жестокости, но неизменно умный и проницательный. О его подагре упоминает Г.Вьеро (Vierordt H.) в 1910 году.

Мартин Лютер (1483-1546)

Начало цепного процесса в ходе исторических событий установить, как правило, очень трудно, особенно ежели оно, по существу, многоканально. Не может быть, чтобы и в «тихие периоды истории», под покровом всеобщего благочестия и преклонения перед святой римской католической церковью не бушевало внутреннее, тайное негодование, направленное зачастую против паразитизма церкви, папы римского, прелатов, священников, мона­хов. Лишь иногда это глубоко скрытое возмущение могло прорываться восстаниями морисков, альбигойскими войнами, «жакериями», гуситскими войнами, формулироваться и выражаться отдельными проповедниками. Может быть, о силе ересей, о страхе, которые они внушали духовным и мирским владыкам, лучше всего говорит грандиозный аппарат инквизиции или число монахов и священников в Испании. Власть церкви прочно сцеплялась с властью феодалов и со светской властью вообще («Если Бога нет, то какой же я капитан, и вся иерархия рушится…»).

Этот жернов многим европейским народам не удавалось сбросить с шеи доброе тысячелетие. Бунты против церкви подавлялись войсками мир­ских князей… Надо считаться с тем, что конный отряд профессиональных воинов-латников в бою стоил больше, чем десятикратное количество необу­ченных крестьян, а победы длинного лука англичан или таборов гуситов бы­ли все же исключениями… Главное – у Реформации не было организации, не было флага…

Нельзя утверждать, что папы римские все поголовно не видели над­вигавшейся угрозы. Но у них были другие заботы, и, кроме того, существова­ло замечательное неписанное правило – выбирать в папы наиболее старых и дряхлых, потому что на выборах кардиналы требовали от кандидатов большие взятки и им было выгодно, следовательно, почаще иметь возможность эти взятки получать. Некоторые папы пытались что-то сделать. Так, Иннокентий VI десять лет пытался реформировать католическую церковь «сверху», борол­ся против продажности курии. Ему, «лучшему папе Авиньонского пленения», удалось отвоевать часть городов папской области. Кстати, есть упоминания в литературе, что этот деятельный папа был подагриком.

Одним из толчков, запустивших цепной процесс Реформации, был тот факт, что ни в Бога, ни в черта не верившие папа Юлий II и папы-медичисы Лев Х и Климент VII в своем властолюбии, меценатстве и прочих недешево казне стоивших занятиях настолько эту папскую казну истощили, что като­лической церкви пришлось заняться чересчур уж откровенной торговлей «небесными благами» – продажей индульгенций.

Как бы то ни было, нашелся в Германии монах, не только неутомимо трудолюбивый, не только безгранично смелый, но и обладавший, как и по­ложено циклотимику, далеко не абстрактным, а весьма конкретным мышле­нием. Объективно говоря, только один перевод Библии на немецкий язык, сочетавшийся с процессом создания самого языка – единого, объединяю­щего всех «немцев», – являлся актом титанической силы.

О Мартине Лютере мы будем говорить в другом месте книги более подробно, поскольку он не только страдал подагрой и мочекаменной болез­нью, но и был выраженным гипоманиакально-депрессивньм титаном. Кроме того, его деятельность общеизвестна, с ней легко ознакомиться по любому труду по истории Реформации. Но все же приведем здесь краткую справку.

Лютер, зная, что его почти наверняка ждет участь Гуса, оставался всегда непоколебимо преданным идее… Рыцарь, стоящий у входа в собор, добродушно сказал Лютеру: «Ну, монашек, я побывал во многих жарких де­лах, но то, что тебе предстоит, куда жарче»…

Именно в тот период, когда церковь захватила слишком много бо­гатств, когда, по выражению Перл Бак, «богатые стали слишком богатыми, а бедные слишком бедными», а император Максимилиан и Карл V целиком увязли во внешних войнах (под Веной, в Италии и Нидерландах), – именно в это время Мартин Лютер «ударил церковь в солнечное сплетение». Он об­ратился к светским владыкам: «Вы узнаете, сколько сотен тысяч золотых мо­нет монахи и им подобные имеют на малом клочке Вашей земли»! Почему-то история не очень тщательно подсчитала, какие суммы, какие богатства полу­чили светские владыки от секуляризации церковных богатств, и какую мате­риальную базу подвел Лютер под дело Реформации…

Но по всему северу Европы прошел вихрь. Конечно, крушение одних авторитетов привело и к крушению других: началась крестьянская война, на­чались погромы, вспыхнуло иконоборчество… Общеизвестно, как бесстраш­ный Лютер отнесся к крестьянскому восстанию… Но часть дела была сделана. Возникло нечто не менее важное, чем лозунг «Свобода. Равенство. Братство», начертанный на знамени революции 1789 года – возник неугасимый, полы­хающий и поныне костер – Свобода Совести…

Среди всех болезней Мартина Лютера на первом месте стоит камен­ная болезнь. Первый приступ он испытал в 1526 году, повторно об этом не­дуге упоминается в 1535, 1536, затем в 1546 году. В 1547 г. она тоже прояви­лась и, казалось, что он умрет. Вьеро (Vierordt H.,1910) упоминает, что «аскетический образ жизни монаха-августинца Лютера известен», при этом замечает об одном из приступов подагры: «камней выделилось всего шесть, самый крупный был размером с боб». Он же пишет: «Нужно особенно под­черкнуть, что физически очень страдающий, при том душевно часто и тяжело расстроенный человек оставался верным до конца своей великой задаче с почти необычайным трудолюбием».

Замечательно, что другой великий реформатор – И.Кальвин – тоже страдал подагрой. Но его роль и следствия его деятельности – протест про­тив бессмысленности, безыдейности, бездеятельности современного ему ка­толичества, признание высшего закона справедливости – встретил большое сочувствие и среди горожан, и среди небогатых дворян Западной Европы.

Быть может, когда-нибудь удастся установить внутренний механизм того волевого, творческого напряжения, которое управляло действиями и третьего великого реформатора – Ульриха Цвингли (1484–1531), погибшего в войне между католическими и протестантскими швейцарскими кантонами.

Что касается Англии, то идея, по которой церковное имущество и на­значения должны принадлежать вовсе не папе, а королю, естественно, очень пришлась ко двору Генриха VIII, унаследовавшего настолько окрепшее коро­левство, что он уже мог обойтись и без папы римского.

Фридрих III Мудрый (1463-1525), курфюрст Саксонский

Хотя курфюршество Саксонское имело всего около миллиона жителей, Фридриху III Мудрому, как его прозвали не только в Германии, но и за ее пределами, пришлось сыграть очень важную роль в эпоху Реформации. Он заслужил это прозвище не только своим миролюбием, миром, сохраненным им для Саксонии, когда кругом бушевали междоусобицы; не только отказом от императорского престола ради сохранения мира; не только своим покро­вительством искусствам, но и поразительной выдержкой.

После смерти императора Священной Римской империи Максими­лиана (1459–1519) выяснилось, что основным претендентом на трон импера­тора Священной Римской империи является Карл Габсбург, король Испании, скупивший голоса нескольких курфюрстов. В таком случае создалась бы надгерманская универсальная монархия. В этой обстановке и была выдвинута кандидатура Фридриха III Саксонского. Папа Лев Х обещал ему поддержку. Швейцарцы обязались дать ему в помощь войска. Ему обещал деньги и во­енный союз король Франциск I. За Фридриха III проголосовали три курфюрста, что с его собственным голосом дало ему большинство, и он был избран императором Священной Римской империи, но через три часа… отказался от императорской короны. Стало ясно, что корону придется защищать оружием против испано-бургундской партии, что вспыхнет война. Фридрих III, кото­рому было 56 лет, не пожелал кровопролития и отдал корону Карлу V.