Итог: стремление к социально признанному достижению 1 page

Забегая вперед, мы должны предупредить, что основной вывод нашего труда – это существование гигантских резервных возможностей, гигантских по­тенций «нормального» человеческого мозга. Потенций, которые нуждаются в развитии, волевой стимуляции и возможностях реализации для того, чтобы тво­рить очень талантливые и даже гениальные дела.

Не только не отрицая важность социальных факторов, но даже кон­кретизируя, какие из них, как и когда играют главенствующую роль, мы пы­таемся доказать важность специальной и организованной системы раннего отбора и развития потенциально высоких талантов и гениев.

2. Многообразие характера гениальности

Характерологически гении неисчерпаемо многообразны и зачастую представляют собой совершенно противоположные типы личностей. Не­сколько примеров.

Г.Дэви, получив дворянство и женившись на богатой вдове, начал ру­ководствоваться ценностными критериями высшего общества, а свою науч­ную работу свел к решению чисто прикладных задач (впрочем, достаточно важных).

М.Фарадей в 40 лет, после своего эпохального открытия явления электромагнитной индукции, устояв против соблазна уйти в промышленность ради крупных заработков, довольствуется пятью фунтами стерлингов в неде­лю и остается лабораторным исследователем, занимаясь чистой наукой.

Уильям Томсон (лорд Кельвин) обладает поразительной творческой энергией, и даже на смертном одре продолжает работать над завершением последней научной статьи. Он стал президентом Королевского общества, пэ­ром Англии, его состояние к смерти оценивалось в 162 тысячи фунтов стер­лингов, но он непрестанно работал. Его творческая деятельность не прекра­щалась никогда, он работал всегда – даже окруженный детьми, в гостях…

Существует особый вид практической, абсолютно реалистической, чуждой абстрактности гениальности, которая идет нога в ногу с потребностя­ми времени, не уходя от них вперед.

Дельбрюк (1936) приводит характерный ответ Кромвеля: «Я могу вам сказать, чего я не хочу, но никак не могу сказать, чего я хочу, потому что я это буду знать только тогда, когда это станет необходимым».

Но основной особенностью гения действительно всегда оказывается способность к неимоверному труду, абсолютная одержимость и стремление к абсолютному совершенству.

Изложение мыслей Гогена (И.Стоун): «Напряженная работа, чтобы согласовать шесть основных цветов, глубочайшая сосредоточенность, тонкий расчет, умение решить тысячу вопросов в какие-нибудь полчаса – да тут не­обходим самый здоровый ум! И притом абсолютно трезвый… Когда я пишу солнце, я хочу, чтобы зрители почувствовали, что оно вращается с ужасаю­щей быстротой, излучает свет и жаркие волны колоссальной мощи! Когда я нишу поле пшеницы, я хочу, чтобы люди ощутили, как каждый атом в ее ко­лосьях стремится наружу, хочет дать новый побег, раскрыться. Когда я пишу яблоко, мне нужно, чтобы зритель почувствовал, как под его кожурой бродит и стучится сок, как из его сердцевины хочет вырваться и найти себе почву семя».

А.Хок (НосkА., 1960) приводит по этому вопросу столько данных, что мы можем привести лишь наугад выхваченные иллюстрации.

Флобер, чтобы изучить окружение, в котором жила Саламбо, проделал небезопасную в те времена поездку в Триполи и Карфаген.

Бальзак тратил половину гонорара на исправление корректур (как, впрочем, и Л.Толстой).

Специалист по Гейне написал, что ему никогда не приходилось ви­деть рукописей с такой массой исправлений, как «Атта Троль» в Берлинской Академии. Гейне вообще постоянно переделывал каждую строчку.

Лаплас однажды обнаружил, что всякий раз, когда он начинал фразу словом «Очевидно», оказывалось, что за этим словом скрывался проделанный им предварительно многочасовой упорный труд.

Известно, что сильнейшие физики и математики тратили месяцы тру­да, чтобы разобраться в действиях, которые нужно было произвести для по­следовательного вывода тех восьми–десяти формул, которые Эйнштейн обо­значал словами «отсюда следует…».

Иными словами, основной особенностью гения действительно оказы­вается способность к неимоверному труду, абсолютная одержимость и стрем­ление к абсолютному совершенству.

Может возникнуть сомнение – а как же «легкомысленный гений»? Откуда же этот титул – «гуляка праздный» – у Моцарта? Надо признать, что при ближайшем рассмотрении оказалось: Моцарт в действительности при необычайно раннем начале творчества был этим творчеством одержим. Но он творил непрерывно и беспрестанно, всегда и везде, и во время прогулок, и в частых длительных поездках.

3. Загадка появления гения

Нет ли внутреннего противоречия в ожидании повышения частоты появления гениев? Если за всю историю человечества было всего около 400 гениев, то как же можно рассчитывать на такое чудо, как их дополнительное появление, или в 10–100 раз более частое появление замечательных талантов? Закономерный вопрос.

Поэтому сразу же необходимо сказать, что существуют две гигантские пропасти и лежат они на одной и той же тропе. Во-первых, пропасть между гениями (и замечательными талантами) потенциальными, рождающимися и – гениями развивающимися. Во-вторых, не менее глубокая пропасть между гениями развившимися и – гениями реализовавшимися.

Что касается частоты появления (рождения) гениев, то рассмотрим одну простую выкладку. Подобно тому, как нет ни малейшего основания считать одну расу или нацию превосходящей другие расы или нации в отно­шении наследственной одаренности, нет никаких оснований считать, что ка­кие-либо нации в прошлом, в Древние или в Средние века превосходили нынешние в плане той же наследственной одаренности.

Приходится обратить внимание на то, что гении и замечательные та­ланты почти всегда появлялись вспышками, группами, но именно в те пе­риоды, когда им предоставлялись оптимальные возможности развития и реа­лизации. Одной из таких оптимальных эпох был век знаменитого полководца Кимона и историка Фукидида – «Золотой век» Афин эпохи Перикла. У Перикла за столом собирались гении мирового ранга: Анаксагор, Зенон, Протагор, Софокл, Сократ, Платон, Фидий – почти все они были коренными гражданами Афин, свободное население которых едва ли превышало 100 000 человек. Бертран Рассел в «Истории западной философии» указывает, что в Афинах в период расцвета, около 430 г. до н.э., насчитывалось около 230 000 человек населения, включая рабов, а окружающая территория сельской Атти­ки, вероятно, имела значительно меньшее число обитателей.

Если принять во внимание, что творчество музыкальных гениев Древ­ней Греции не дошло до нас, и что гении естественнонаучные, математиче­ские и технические не могли ни развиться, ни реализоваться, поскольку по­читались только полководцы, политики, ораторы, драматурги, философы и скульпторы, то ясно, что и в ту эпоху в Афинах могла развиться и реализо­ваться едва ли десятая доля свободнорожденных потенциальных гениев. В Афинах вовсе не собирались величайшие умы эллинского мира. Афинское гражданство давалось нелегко, только уроженцы города и дети от брака афи­нянина с афинянкой получали это гражданство, дети от брака афинянина с неафинянкой не считались гражданами Афин. Гении «круга Перикла» сфор­мировались на месте, в результате социальной преемственности, общения друг с другом, благодаря тому, что понимание и «спрос» их творчество встре­чало не только в кругу ценителей, но и со стороны народа.

Никакие генетические данные не позволяют появиться даже мысли о том, что афиняне наследственно превосходили окружающие их тогда или со­временные народы. Секрет «вспышки гениальности» целиком и полностью заключался именно в стимулирующей среде. Но если такая «вспышка» про­изошла однажды, следовательно, она воспроизводима! Более того, сегодня вспышки гениев давали бы в десятки раз большее число имен, поскольку в сотни раз расширился спектр дарований, которые требуются современному обществу.

Имеется немало других примеров, когда весьма малочисленная про­слойка, имеющая, однако, возможности развития и реализации своих дарова­ний, а зачастую так или иначе узурпировавшая эти максимальные возможно­сти, выделяла по сравнению с другими прослойками очень много исключи­тельно одаренных людей. Так произошло в Англии в эпоху Елизаветы, когда быстро выделилось множество талантливейших людей, начиная с династии Сесилей-Берли и Бэконов, кончая Дрейком, Ралеем, Уолсингемом, Марлоу и Шекспиром. Так было во Франции в период энциклопедистов, революции и наполеоновских войн.

Эпоха Ренессанса стала временем массового устремления к культуре, знаниям, искусству. Эта была эпоха массового спроса на живопись не только со стороны меценатов, но и со стороны «толпы», народного зрителя. Во множестве мастерских одаренные ученики, соревнуясь, обсуждая, критикуя, учась, создавали ту «микроноосферу», ту циркуляцию идей, ту «критическую массу», при которой начинается цепная реакция творчества. Просто невоз­можно дать сколько-нибудь обоснованное представление о численности тех слоев населения, из которых выходили художники, поэты, мыслители, вы­дающиеся папы римские и кондотьеры. Это была эпоха гигантских социаль­ных перемен, взламывания барьеров, преодоления средневекового уклада…

Но в истории, вероятно, трудно найти какую-либо эпоху взламывания кастовых, классовых и иных ограничений, которая не сопровождалась бы по­явлением множества талантливейших людей в самых разных областях. Хотя, конечно, и в промежутках между такими освобождающими пути развития и реализации социальными сдвигами, то тут, то там возникают «микро­ноосферы с критическими массами».

Карл Великий специально рассылал людей во все концы своей импе­рии, чтобы они выискивали даровитых юношей. Результат – «Каролингское возрождение».

В Царскосельский лицей отобрали способных мальчиков, дали им возможность развиваться с хорошими видами на последующую реализацию – и возникло то, что мы называем теперь «эффект лицея».

Термин «дворянский период русской литературы» давно вошел в офи­циальное употребление. Но прослеживая судьбу деятелей этого периода, мы видим, что почти все они были, что называется, если не с детства, то с юности «знакомы домами». Как это определяло цели, ценности, направленность усилий, можно только с трудом представить, несмотря на все работы пушки­нистов и других историков литературы. Необычайно высокая частота замеча­тельных талантов и гениев в тех немногих родах, представители которых и создали этот период, объясняется, разумеется, прежде всего тем, что у членов этих родов, как правило, были очень хорошие возможности для самореализа­ции.

Может быть, преждевременно и нецелесообразно вводить термин вро­де «эпоха купеческого меценатства», но, пожалуй, трудно себе представить развитие русской живописи, скульптуры, музыки и театра без Алексеева (Станиславского), без Третьякова, Щукина, Морозова, без Абрамцевского кружка (вокруг Мамонтова в Абрамцево собираются Врубель, Серов, Васне­цов, Шаляпин, Чехов, Левитан). А ведь эти «купцы-меценаты» зачастую бы­ли соседями, были тоже «знакомы домами».

Необычайно отдаточной оказалась прослойка высшей русской интел­лигенции, образовавшая самостимулирующийся, «знакомый домами» коллек­тив, из которого вышло множество ярчайших представителей русской культу­ры и науки: вышел Блок и Белый, вышли династии Ляпуновых и Бекетовых, вышли Струве и Крыловы… Никто не усомнится в том, что одной лишь на­следственности было бы совершенно недостаточно – требовалась наиблаго­приятнейшая социальная преемственность.

Ждут еще своего историка старомосковские и петербургские гимназии и реальные училища с их совершенно неравномерными и наверняка не слу­чайными сгустками талантов в решительно всех областях культуры.

Притягиваются друг к другу и создают «критическую массу» в своей «микроноосфере» прерафаэлиты и барбизонцы, «одесская школа» русской литературы и витебский кружок художников… Примеров можно приводить множество.

4. Частота появления потенциальных, развившихся и реализовавшихся гениев

Итак, можно быть уверенным в том, что частота зарождения потенци­альных гениев и замечательных талантов почти одинакова у всех народностей и народов. Частота зарождения, исходя из реализации в исторически обозри­мые периоды (в оптимально развивающихся прослойках) определяется циф­рой порядка 1:1000. Частота потенциальных гениев, развившихся настолько, чтобы так или иначе обратить на себя внимание в качестве потенциальных талантов, вероятно, исчисляется цифрами порядка 1:100 000. Частота же ге­ниев, реализовавшихся до уровня признания их творений и деяний гениаль­ными, вероятно, даже в век почти поголовного среднего и очень часто выс­шего образования, исчисляется цифрой 1:10 000 000, что предполагает нали­чие в середине XX века приблизительно сотни гениев на миллиард жителей цивилизованных и не страдающих от всеподавляющей нужды стран.

Порядок исходных величин определяется историческими прецедента­ми: частотой появления подлинных гениев в Афинах эпохи Перикла; в век Елизаветы – в ориентированных на военно-политическую инициативу ари­стократических родах Англии; в ориентированных на литературно-поэтическое творчество родах русской аристократии и т.д. Естественно, мы не утверждаем, что человечество в третьей четверти XX века действительно располагает целой сотней признанных реализовавшихся гениев. Мы не мо­жем доказать с цифрами в руках, сколько конкретно родившихся в наше вре­мя гениев успешно преодолевает обе пропасти, лежащие у них на пути. Веро­ятно, хотя мы и не настаиваем, из тысячи потенциальных гениев 999 гасится именно из-за недоразвития, а из 1000 развившихся 999 гасится на этапе реа­лизации. Для нас существенны приблизительные порядки потерь. Для нас существенно, что даже небольшая страна, например, с 5 миллионами жите­лей, но добившаяся развития и реализации 10% своих потенциальных гениев и талантов, за полвека опередит в своем движении любую другую, пусть даже в 100 раз более многочисленную страну, которая сохранит в силе существую­щие барьеры, препятствующие полному развитию и реализации своих потен­циально выдающихся людей.

Но как часто потенциальный гений оказывается нереализовавшимся! Как часто он лишен даже малейшей возможности воплотить свое творчество в нечто осязаемое! В одном из рассказов Марка Твена некто, попавший в загробный мир, просит показать ему величайшего полководца всех времен и народов. В показанном ему человеке он узнает сапожника, жившего на улице по соседству от него и умершего недавно. Но все правильно – сапожник действительно был бы величайшим полководцем, был бы военным гением, но ему не довелось командовать даже ротой… А великие победители мировой истории были, «по гамбургскому счету», по сравнению с этим сапожником, лишь более или менее способными, но отнюдь не величайшими.

5. Общественный спрос

Насколько мощными бывают социальные преграды, рассказывает, на­пример, Андикс (АпdixН.,1974): в XIX веке австрийскому правительству предлагали свои замечательные изобретения многие выдающиеся инженеры. Все эти изобретения не были пущены в дело – ни автомобиль с электромаг­нитным зажиганием и четырехтактным двигателем, сконструированный Зиг­фридом Маркусом (проехавший по улицам Вены 15 км), ни первая швейная машина, ни печатная машинка (сделанная, правда, не из металла, а из дере­ва), ни велосипед, ни подводная лодка, ни пароходный винт, испытанный в Триесте.

Достаточно вспомнить далекие от житейских успехов биографии тех людей, которым принадлежали эти изобретения: Вильгельма Бауэра, изобре­тателя подводной лодки, О.Лилиенталя – изобретателя самолета, К.Драйса – изобретателя велосипеда, И.Расселя (пароходный винт), Ф.Рейса (телефон), И.Мадершпергера (швейная машинка), П.Миттергофера (пишущая машин-, ка), Р.Тревитика (локомотив), З.Маркуса. Все они не были ни безвольными мечтателями, спотыкавшимися при первых жизненных трудностях, ни пара­ноиками, оторванными от мира. Наоборот, личностно они были необычайно работоспособными, настойчивыми людьми, энергичными, достаточно прони­цательными и изворотливыми не только при преодолении технических труд­ностей, но и при претворении своих идей в «работающее» изобретение. И тем не менее терпели неудачу за неудачей.

Автомобиль Маркуса был запрещен венской полицией, так как езда на нем «производила много шума». Впоследствии специалисты по истории техники с большим трудом докопались до некогда существовавшего изобре­тения, на десятилетия опередившего появление автомашин Форда и Бенца, и показавшегося бы просто легендарным, если бы в Венском музее техники не сохранилась подлинная первая автомашина…

То же самое с подводной лодкой: официальной датой ее рождения считается 1888 год, а ее изобретателем – Александр Густав Цеде, хотя первая подводная лодка была изобретена Вильгельмом Бауэром и испытана в 1853 году…

Но пожалуй, разительнее всего история ружья, заряжаемого не через дуло, а посредством затвора. В Австрии очередной «высококомпетентный гофкригсрат» отклонил изобретение, потому что вооруженные таким ружьем солдаты «слишком быстро бы расстреливали патроны». Впрочем, отвергнутое ружье приняла на вооружение Пруссия, и австрийской армии, наглядно убе­дившейся в превосходстве прусских ружей, но не сделавшей никаких выво­дов, пришлось расплачиваться в 1866 году.

Гении всегда и везде были и есть – но Вена ценила гениев музыкаль­ных, а технические гении и изобретатели не ценились. В результате (в итоге очень сложных процессов) Вена стала музыкальной столицей мира, но Авст­рия оказалась технически отсталой страной. Чудеса германской и англо­американской промышленности второй половины XIX и начала XX веков объясняются созданием массы общедоступных технических училищ, неуто­мимым, настойчивым спросом на изобретения, высокой престижностью ин­женерных разработок и, соответственно, высоким социальным статусом изо­бретателей.

Может показаться совершенно невероятным, что из-за глупости «экспертов» могущественная австрийская монархия была легко и быстро по­беждена, и вынуждена была уступить руководство всей Германией – Прус­сии. Но глупцы зачастую оказываются экспертами и вершителями судеб не совсем случайно, а вполне социально закономерно.

Личностный фактор и механизмы социального подъема срабатывают и более злые шутки. В критический для России год Первой мировой войны ее премьером оказался Штюрмер, просто знаменитый своей глупостью и старче­ским маразмом. Как?

Будучи губернатором Ярославля, Штюрмер привлек к себе внимание Александра III, Плеве и Святейшего Синода всеподданнейшими отчетами и памятными записками, которые заставили говорить о Штюрмере, как о вы­дающемся администраторе, знатоке истории, мыслителе. А все эти отчеты и памятные записки составлял за Штюрмера приват-доцент Ярославского Де­мидовского лицея Гурлянд, которого Штюрмер, перебравшись в Петербург, перетащил с собой. В премьеры же Штюрмер попал по рекомендации и дея­тельной поддержке Г.Распутина, которого должным образом уважал, а может быть и уважил (после Распутина осталось хорошее состояние, по крайней ме­ре в 300 тыс. руб.).

В сложившихся условиях царскую Россию не смогли спасти ни гений Витте, Макарова и Брусилова, ни монархизм Достоевского («имя Белого Ца­ря должно быть превыше ханов и эмиров, превыше Индийской императри­цы, превыше даже калифова имени. Вот какое убеждение надо чтобы утвер­дилось»), ни решительность Столыпина, ни энергия флотоводца Колчака.

Что мог поделать командующий фронтом Брусилов, взявший сотни тысяч пленных в своем потрясшем мир разгроме Австрии, если командующий другим фронтом, генерал Эверт, вопреки всем планам и договоренностям в наступление не пошел, не желая, как он выразился, "работать на Брусилова". Фронт Куропаткина тоже не двинулся, и немцы смогли перебросить войска во фланг Брусилову…

Еще один пример из истории. Незадолго до отплытия Великой Армады к берегам Англии умер опытнейший флотоводец Испании маркиз де Санта-Крус. На его место Филипп II властно назначил командующим эскадр знатнейшего герцога – Медина-Сидониа, решительно ничего в морских делах не понимавшего.

Герцог писал Филиппу II: «Будем надеяться, что нам в нашем прав деле поможет Бог, потому что ни на что иное нам надеяться нечего». Когда Медина-Сидониа вернулся в Испанию с остатками Великой Армады, Филипп II встретил его простыми словами: «Я посылал Вас бороться с англичанами, а не с грозами и бурями».

Можно полагать, что и Санта-Крусу не удалось бы победить Англию. Но, вероятно, он бы хоть прорвался на соединение с армией Александр Фарнезе, и тогда восставшим Нидерландам пришел бы конец, и север Европы еще долго оставался бы под испанским ярмом. Атлантика еще долго считалась бы Испанским морем, американское золото и серебро беспрепятственно текли бы в Испанию. Но уже на следующий год после гибели Великой Армады очередному конвою пришлось в страхе перед английскими корсар ми переждать благоприятный сезон в испано-американских гаванях, а когда бури прогнали англичан, то эти же бури пустили на дно большую часть страстно ожидаемых в Испании сокровищ. В результате у мировой империи оказались дырявые карманы. Это – лишь один из примеров того, как сказывается на истории восхождение на вершину социальной пирамиды «не того» человека…

Примеров, когда исход исторических событий и процессов определялся появлением у «кнопки» гения или тупицы, в последующем изложении будет предостаточно.

Мы не случайно пополнили наше введение описанием немногих, но достаточно ярких примеров «тотальной» глупости или бессилия. Нам представляется целесообразным не только, пользуясь методом контрастов, подчеркнуть социальное значение личностного фактора. Необходимо отдать себе полный отчет в том, что за каждым неверным, неполноценным решение крупного вопроса или проблемы, за каждым отсутствующим, либо отложенным решением срочной дилеммы стоит конкретная личность. Более того, совершённая глупость или совершённая ошибка указывает не столько на то, что человек, эту глупость совершивший, занимает не свое место, сколько на то, что где-то существует «недоразвившийся» или "недореализовавшийся" талант, гений, решительный человек, «человек дела», которому не дано было выправить положение, причем в силу ли закона Паркинсона, либо на основании принципа Питера… Но чаще всего ошибки и просчеты происходят потому, что у рычага, «у кнопки» оказываются некомпетентные личности, поднявшиеся по лестнице социального отбора.

Продемонстрируем один из совсем немногих позитивных примеров того, что означает «общественный спрос», на что способно общество, осоз­навшее необходимость перемен в том, что касается развития и реализации одаренной и талантливой молодежи.

Практичные янки ответили на полеты советских спутников не только развитием своей космической индустрии, но и программой «Merit» – тем, что «поставили на конвейер» отыскание (посредством разрабатываемых в те­чение 70 лет тестов!) и максимальное развитие 35 000 одареннейших старше­классников (ежегодный отбор!), ассигнуя около полутора миллиардов долла­ров (также ежегодно!) на помощь и этим одаренным детям персонально, и тем колледжам, в которых эти дети получают высшее образование. Американцы тратят, по существу, совершенно неисчислимые (впрочем, с лихвой окупающиеся) суммы на быстрое выдвижение одаренных молодых людей по всем направлениям и иерархиям, соответствующим их дарованиям.

Напомним, что одно из принципиальных отличий тестирующих мето­дов от экзаменационных заключается в том, что тесты почти целиком ориен­тированы на сообразительность, в то время как экзамены проверяют объем того, что удалось запомнить (довольно часто – только на кратчайший срок). Вероятно, большинство людей с высшим образованием были и будут наибо­лее знающими ко времени окончания института или сдачи государственных экзаменов. После этого, забыв большую часть того, что они знали, они со­храняют в памяти только то, что необходимо в ходе их постоянной работы, и (может быть, к счастью) вузовские знания вытесняются новыми, постоянно нужными для практической деятельности.

Таким образом, система образования, нацеленная преимущественно на постоянную тренировку памяти, не так уж сильно отличается по этому признаку от системы классического образования, при которой необходимо было запомнить пару древних языков. Более того, она не так уж сильно от­личается в этой акцентировке и тренировке памяти от старо-китайской сис­темы образования и экзаменов, которая давала возможность запомнившему большой объем текстов занять, соответственно сданному объему текста, тот или иной пост чиновника и даже мандарина, а в случае сдачи очень трудных экзаменов – даже мандарина высокого ранга. Конечно, помимо тренировки памяти, современная система образования дает возможность ученику выбрать себе любимое занятие, найти то, к чему он наиболее способен, но главным все же остается усвоение материала.

Тесты нацелены меньше всего на память. Знания как таковые, сло­варный запас, знание математических формул и теорем почти никакой роли не играют. К примеру, тестируемому на бланке теста даются фразы с пропус­ком одного слова, и из 4-5 приведенных тут же, на бланке слов нужно вы­брать то, которое точнее всего подходит к фразе, придает ей наибольшее со­держание.

При тестировании математических способностей на предлагаемом бланке имеются все формулы, необходимые для решения задачи. Тестируе­мому вовсе не надо держать их в голове (как на экзамене), но он должен со­образить, как имеющуюся формулу использовать. Несомненно, и это посто­янно подчеркивалось подавляющим большинством исследователей, тесты из­меряют не генотипический, а фенотипический уровень способностей, уро­вень их развития. В силу этого, например. Американское общество генетики человека большинством 96% против 4% решительно высказалось против по­пыток методами тестирования устанавливать генетическое превосходство од­ной группы людей над другой или другими, в соответствии, кстати, с Эдин­бургским генетическим манифестом 1939 года.

Дж.Сталнакер (J.Stalnaker.М.,1969) прямо пишет: «Власть, распознаю­щая талант и развивающая его до стадии продуктивности, качественно и ко­личественно имеет наивысшие шансы выиграть гонку». В конкурсах про­граммы «Merit» участвуют 15 000 школ, в которых занимается 85% обучаю­щихся в средних учебных заведениях США. Тестируется ежегодно около 600 000 старшеклассников, из которых как раз и отбираются те 35 000, кото­рым обеспечивается «зеленая улица» для получения высшего образования и занятия достойных мест в системе науки, техники и управления.

Разумеется «деловому миру» приходится основательно потесниться, чтобы дать в своих рядах место этим талантам, в количестве примерно около 30 000 ежегодно вливающихся в «высшее общество» США: приходится отре­шаться от былой замкнутости и кастовости.

По своему значению программа «Merit» в некоторой мере эквивалент­на той системе резко прогрессирующего подоходного обложения налогами, которую в 1932 г. ввел Ф.Рузвельт, лишив капиталистов возможности произ­вольно распоряжаться своими доходами и вынудив их, по существу, обращать часть доходов на необлагаемые налогами пожертвования в пользу науки, ис­кусства, либо на умеренное расширение числа рабочих мест, или, наконец, на усовершенствование производства. Это налоговое законодательство, не­смотря на все лазейки, привело, например, к такому анекдотическому факту, что знаменитый чикагский убийца Аль Капоне, выехав за пределы своей «юрисдикции» в другой штат, попал на 10 лет в тюрьму вовсе не за свои убийства, а за сокрытие доходов от налогового обложения.

Как бы то ни было, это законодательство Ф.Рузвельта очень способст­вовало выходу США из экономического кризиса 1930–1939 годов. Будущее покажет, что программа «Мерит» принесет Америке, сможет ли она спасти ее от новых кризисов, но перестройка общественного сознания, в любом случае, вдет.

По сообщению журнала «Ма1иге» (1977,270,№5637), в Китайской На­родной республике, пережившей «культурную революцию», вновь за посту­пающими в институты непосредственно из школы забронировано 30% мест, вновь введены конкурсные экзамены, старая профессура полностью восста­новлена в правах, и, следовательно, эта страна тоже переходит, хоть частич­но, на мобилизацию наиболее знающих. Что, впрочем, не тождественно из­влечению их из общей массы наиболее одаренных.

О.Дункан (Dипсап О. В.,1968) утверждает: «Ввиду слабой связи между общим коэффициентом интеллекта (Щ) и социальным классом, в США, по-видимому, одной из самых конструктивных функций измерения способно­стей при помощи теста интеллекта является то, что оно служит как бы свое­образной силой, подбрасывающей многих людей к достижениям, поднимая их на существенное расстояние от их прирожденного социального класса. Коэффициент интеллекта в обществе, ориентированном на достижения, яв­ляется важнейшей мерой, предупреждающей затвердение классов в касты». Подходя к проблеме с точки зрения борьбы между социалистической и капиталистической системами, можно отметить и нельзя недооценить то, что с помощью раннего тестирования капиталистические прослойки многих западных стран (и Японии) научились извлекать и рано втягивать в свою среду почти все одаренное из любых классов. Конечно, на показателях тестов сильно сказываются начитанность, интеллектуальные навыки, привычка к решению задач вообще, развитие мышления. Повторим – тесты измеряют не генотип, а фенотип, оставляя «за бортом» потомство очень обездоленных классов и национальных меньшинств, а также и тех, чьему умственному раз­витию в детстве не уделялось достаточного внимания. Однако тесты, вероят­но, «экстрагируют» даровитых юных людей не менее чем из половины стар­шеклассников школ США и устраняют с их последующего пути почти все препятствия как для развития, так и для реализации индивидуального даро­вания.

Значение именно ранних воздействий, развивающих интеллект, ясно из работы Бергинса (ВеrginsA,1971), который показывает, что 20% будущего интеллекта приобретается к концу 1-го года жизни, 50% – к 4-м годам, 80% – к 8 годам, 92% – до 13 лет. Очевидно, что уже в этом возрасте может быть достигнута высокая предсказуемость «потолка» будущих достижений.