Ноябрь – декабрь 1989 года 4 page

– Ма‑а! Да ну тебя! Отпусти! А я‑то думала, что ты действительно устала! – И она вынырнула у нее из под руки.

– Да, малышка, была усталой! Но как я могу оставаться усталой, если ты опять возвращаешься к человеческому облику? – И, отступив на шаг и держа дочь за руки, она с любовью посмотрела на нее. – И я говорю тебе „да"! Завтра я отправлюсь с тобой на вечеринку, пойду с огромным удовольствием!

– Правда?

– Больше того: завтра мы даже пойдем покупать тебе новое платье. И не одно, два. Нет – три.

– Э‑э, погоди! Тебя заносит.

– Нет, честное слово. Клянусь чем угодно, вот увидишь.

– А‑атлично! – И теперь уже она радостно набросилась на мать, причем это получилось так неожиданно и стремительно, что Эдвина едва справилась с навернувшимися слезами.

– Пап?.. – Лесли Шеклбери громко откашлялся. – Можно, сэр?

Он стоял в дверях кабинета Р.Л. в Нью‑Йорке, в то время как тот сидел за письменным столом, погрузившись в деловые отчеты.

Комнату освещала только настольная лампа под зеленым абажуром, отбрасывая желтоватый свет на глянцевые листы и нетронутый бокал с бренди. Остальное пространство, стены, сплоить закрытые книжными стеллажами, и худое лицо отца тонули в глубокой тени.

– Да, сын? – Р.Л. посмотрел на него поверх очков.

– Мы завтра еще не уезжаем, нет?

– Не‑а, в Бостон поедем только в пятницу, как запланировано.

– А‑а… – Он был разочарован, и тут же удушливой волной накатила паника. Черт! Теперь уже не выпутаться. – Я хочу сказать, хорошо. И еще… – Он снова откашлялся. Очки сползали на нос, но он не поправлял их и даже спрятал руки за спину, чтобы те не выдали его.

Он не понимал, откуда появилось это ощущение вины, но ничего не мог с этим поделать, так же, как не мог справиться с бешено колотящимся сердцем и перестать потеть. В отличие от Ал, для которой замыслить и разработать какой‑то план было естественным состоянием ее изворотливого ума, любая „интрига" для него оборачивалась проблемой. Ему трудно было даже произнести невинную ложь, чтобы тут же не покраснеть, а это сразу же выдавало его с головой, поэтому очки в любом затруднительном положении служили просто спасением.

– Сын? – В голосе Р.Л. прозвучала озабоченность – Что‑то не так?

– Нет, сэр, – и Лесли, изобразив небрежную улыбку, попятился к двери, – если… если это неудобно…

Р.Л. нахмурился и снял очки.

– Иди сюда и садись.

Лесли неохотно подошел к столу и из предосторожности сел на обе руки: а то наверняка начнет хрустеть пальцами.

– А теперь выкладывай, что у тебя на уме. – Р.Л. отодвинул бумаги и, сплетя пальцы и чуть наклонившись, ободряюще улыбнулся.

Не отрывая глаз от книжных корешков позади отца, Лесли сглотнул и произнес:

– Это насчет завтра, папа. Мой приятель… устраивает небольшую вечеринку. – Уши у него начали пылать, и он возблагодарил полумрак, царивший в комнате.

– Понимаю, – серьезно ответил Р.Л. – И ты нервничаешь, потому что это девушка? Поэтому? – Он понимающе прикрыл глаза.

Лесли энергично замотал головой.

– Нет! Нет, просто… я знаю, что ты занят, но… – И он замолк.

– Но что?

– У меня должен быть сопровождающий! – выпалив это, мальчик быстро отвернулся.

Ну вот. Сказал.

Он затаил дыхание, но отец просто рассмеялся.

– Ну и прекрасно, можешь на меня рассчитывать. Скажи мне, когда и где, и я с удовольствием пойду.

– Правда?

– Конечно!

– Здорово, спасибо, папа! – И, быстро вскочив со стула, вылетел из кабинета, пока за ним было последнее слово, не рассчитывая, что смог бы ответить на возможные вопросы.

Ура! Перескакивая через две ступеньки, он взлетел на второй этаж. Аллилуйя была права: это оказалось легко!

Вбежав к себе в комнату, он закрыл дверь и направился к телефону.

– Да? – лениво и протяжно раздалось на другом конце.

– Это… это Лесли.

– Лес! Ну что? Ты все завалил, или что?

– Нет. – Он был слишком доволен собой, чтобы обидеться. – Все прошло как по маслу.

– Класс! Что я тебе говорила? А?

– А твоя мама? Она придет?

– Конечно, – ответила она быстро, не распространяясь о компромиссах и уговорах тому предшествовавших. – Тогда увидимся завтра!

– Э‑э‑э… да…

Лесли медленно положил трубку и задумчиво пожевал губу. Теперь оставалось одно маленькое препятствие: как его папа и мама Аллилуйи отнесутся к тому, что их подставили.

– Мы называем это „Продавать Отношение", – произнес директор фирмы „Карлайл‑Петроун ассошиэйтс" Джек Петроун. Он говорил ровно и спокойно, но в нем чувствовалась ковбойская готовность отреагировать в любой момент.

– А это значит, что вы продаете не только одежду. Ну да, конечно, вы производите одежду, ладно, ладно. Но на самом деле вы создаете и продаете Отношение. Отношение с большой буквы.

– Мне приятно слышать, что мы что‑то продаем, – сухо вставила Эдвина.

Он улыбнулся ей, показав удивительно крепкие белые зубы.

– Подождите, позвольте мне продемонстрировать. – И, стремительно встав со стула, он подошел к вращающейся стойке с образцами у дальней стены.

Эдвина следила за его упругими движениями с каменным выражением лица. Этот смуглый, красивый совладелец рекламного агентства пришел к ней преподать устный урок своего профессионального искусства.

Молодому человеку с кудрявыми волосами было 34 года, и он считался ветераном своего дела, проработав до этого в трех ведущих рекламных агентствах; через два года они с Питером Карлайлом открыли собственное и получили четыре премии „Клио" за рекламу, что в этом деле – случай беспрецедентный. По сравнению с гигантами Мэдисон‑авеню их фирма была небольшой, но чрезвычайно эффективно представляла интересы всего шести клиентов. „Карлайл‑Петроун" достигла потрясающих результатов: все шесть клиентов сообщили, что объем их ежегодных продаж увеличился поистине феноменально – на 20–43 процента.

Сейчас, подойдя к стойке, Джек взял первое попавшееся платье, снял его с вешалки и поднял на вытянутую руку. Это было короткое белое облегающее платье с большими вытянутыми треугольниками из цветного материала по горловине.

– Представьте, что вы покупатель. Что говорит вам это платье? – Он улыбнулся терпеливой улыбкой учителя.

– Ну… Думаю, вот что: „Меня сделала какая‑то чокнутая, она либо не различает цветов, либо страдает запором или еще чем‑то, потому что прицепила на меня игрушки своих детей, – отчаявшись, выпалила Эдвина, и затем, всплеснув руками – ее уже начинала раздражать такая манера, – добавила: – О чем еще, скажите на милость, оно может говорить?

– Вот вы мне и скажите!

– Ага. – Она задумалась. – Я бы хотела, чтобы оно говорило: „Купи меня!" – Эдвина вопросительно взглянула на Джека Петроуна.

– Попробуйте еще раз, – улыбнулся тот.

– Нет, Джек, теперь вы попробуйте, – возразила она довольно резко. – Вы специалист, вот вы и объясните мне, что должно говорить это несчастное платье! – В ее серых глазах появился холодный серебристый блеск. – В конце концов, разве не для этого вы сюда и пришли?

– Вы всегда такая?

– Всегда. Так скорее добьешься желаемого. Поэтому – может, перестанете ходить вокруг да около? И прежде всего давайте прекратим эту угадайку!

Он немного смутился.

– О'кей. М‑м. Прекрасно. Вот, как МНЕ кажется, то, что оно говорит на самом деле: „Купи мой ОБРАЗ". Понимаете, покупатели, которые увидят рекламу вашего товара, не должны думать: „Я хочу это платье". Такая реклама была бы абсолютно неверна.

– О Господи, что же тогда они должны думать? Вновь оказавшись на знакомой территории, он усмехнулся.

– О, это просто. – И с этими словами он повесил платье на вешалку, но так, чтобы его было видно, и отступил на шаг. – Надо, чтобы, глядя на манекенщицу в вашем платье, они думали: „Я тоже хочу так выглядеть", или: „Она получает удовольствие от того, что на ней платье от „Эдвины Джи", я тоже хочу получать удовольствие". – Произнося эти слова, он показывал то на платье, то на себя.

– Поправьте, если не согласны, мистер Петроун, но… Быстро подойдя к ней, он выбросил вперед указательный палец.

– Джек. Мы обращаемся друг к другу по имени. Забыли?

– Конечно, нет. Итак, поправьте, если я ошибаюсь, Джек, но у меня почему‑то такое ощущение, причем вполне четкое, что на протяжении последних десятилетий реклама продавала именно образы.

Быстро подойдя к дивану напротив, он сел.

– Вы неправы. Этого не было, – уперевшись локтями в колени и сжав пальцы, он с жаром продолжал: – Дело в том, что вы смешиваете такие понятия, как убеждение и отношение. Раньше реклама старалась убедить покупателя купить тот или иной товар. И большая часть рекламы до сих пор делает это. Но наше агентство прежде всего старается продать образ. Концепция сама по себе не так нова. Например, Ральф Лорен. Его десяти‑четырнадцатистраничные рекламные развороты, которые вы теперь видите во всех журналах.

Эдвина кивнула.

– Такую рекламу мы, профессионалы, называем рекламой стиля жизни, и она является частью ПРОДАЖИ ОТНОШЕНИЯ. Как джинсы „Гесс" или парфюмерия Кэлвина Кляйна.

– Другими словами, реклама этих товаров говорит о том, что товары эти преходящи, они меняются, – медленно сказала она, начиная что‑то понимать.

– О нет, товары не преходящи по большому счету. Но товары того же Ральфа Лорена продаются не из‑за самих товаров, а благодаря определенному ОБРАЗУ, который они в себе заключают. Задумайтесь над этим.

Ну много ли можно в действительности сказать о голубых джинсах? Тогда почему люди больше покупают джинсы „Джордах", а не „Гесс"? Есть ли между ними какая‑нибудь разница?

– Небольшая, если вообще есть, – согласилась Эдвина.

– Правильно. Вы можете не отдавать себе в этом отчет, но возьмите одежду на той вешалке. – И он указал на стойку.

– А что такое? – спросила она с подозрением, не отводя от него взгляда.

– Вы должны смотреть на нее так, как я, вот и все. Видеть в ней больше, чем просто одежду. Потому что это больше, чем просто одежда. Эти вещи отражают ваше видение беззаботного, совершенного стиля жизни молодых. Такие вещи созданы для того, чтобы красиво путешествовать, со вкусом жить везде, они говорят о романтической, чувственной жизни, о настоящем, неподдельном удовольствии! Не сомневайтесь: их купят именно поэтому. И я предлагаю именно такое направление рекламы для товара „Эдвины Джи". – Он откинулся на спинку и выжидающе посмотрел на нее.

Эдвина задумалась, затем, потерев подбородок, мечтательно вздохнула.

– Наверное, вы правы. Платья с цветными матерчатыми треугольниками или шелковыми розами вообще‑то не являются жизненной необходимостью, не так ли?

– Нет, но они интересны! Эксцентричны и бросаются в глаза!

– Нужно ли говорить, что этого я и добивалась?

– Да это просто здорово! Их купят! Знаете, если создать нужный образ, то я не удивлюсь, что вам придется только успевать поворачиваться, чтобы удовлетворить спрос. Да фактически вещи „Эдвины Джи" могут стать самой большой прихотью со времен часов „Своч"!

– Джек?

Он вопросительно посмотрел на нее.

– Вы сделаете мне одолжение?

– Какое?

– Не надо больше продавать мне мои собственные модели, я знаю их, знаю, что они могут сделать. Давайте лучше начнем продавать их!

В „Рэйнбоу Рум" Эдвина не была с тех пор, как она вновь открылась с большой помпой после реконструкции, обошедшейся в многие миллионы долларов. Выйдя из лифта на 65‑м этаже, она все еще не могла отделаться от неприятного ощущения в ушах; едва ступив в зал, она мгновенно поняла, что вся шумиха того стоила. То, что пресса назвала „существенной реконструкцией", характеризовало произошедшие изменения слишком сдержанно.

К тому, что она увидела, больше всего подходили слова роскошь и мягкость. Музыка. Ковры. Освещение. Даже слегка размытый, словно написанный акварелью, закат. С этой захватывающей дух высоты, через огромные, почти во всю стену окна, открывался потрясающий вид на город, и металлическая окантовка углов Эмпайр стэйт билдинг, отражающая последние отблески заходящего солнца, усиливала это фантастическое зрелище. И где‑то вдали, на острой оконечности Манхэттена, из дымки, окутывавшей город, неясно проступали очертания двух башен Всемирного торгового центра.

В просторном зале за столиками уже сидели люди – группы из двух, шести, восьми человек; они пили коктейль и любовались великолепным видом. В зале слышался приглушенный шум голосов, тихое позвякивание серебра и тонкого фарфора, оркестр негромко играл спокойную мелодию 60‑х, уже ставшую классикой, но блестящая поверхность паркета для танцев пока пустовала. Позже, конечно, здесь будут танцевать, но не под бешено грохочущую музыку модных дискотек, площадка заполнится более изысканными звуками фокстротов и вальсов, может, прозвучат несколько танго и быстрый ритм ча‑ча‑ча.

Ожидая, пока метрдотель проводит к столику пожилую пару, Эдвина с удовольствием разглядывала Аллилуйю.

– Я знала, что под этой неряшливостью и разноцветными гелями скрывается очень, очень хорошенькая девушка, – заявила Эдвина, ласково потрепав дочь по подбородку. – Разве не так, сладкая моя?

– Уже сто раз, или сейчас будет сто первый? – И Аллилуйя закатила глаза. В ответ мать лишь улыбнулась.

– Все равно ты очень хорошенькая.

– Да? Тогда почему я чувствую себя так странно?

– Трудно сказать, детка. Ты выглядишь потрясающе. На ней были черные колготки, черный кожаный жакетик и резко контрастирующая с ними розовая кожаная мини‑юбка. Наряд дополняли пластиковый ремень ядовито‑зеленого цвета и пластиковые же, по нескольку штук в каждом ухе, круглые серьги чистых компьютерных цветов. Что касается волос, то они, по крайней мере, по мнению Эдвины, приняли почти сносный вид и были высоко стянуты в тугой короткий хвост. Вскоре вернулся метрдотель и, официально поздоровавшись, вопросительно посмотрел на Эдвину. Та, в свою очередь, посмотрела на дочь.

– Столик на фамилию Танкрэй, – под этим вымышленным именем она сделала заказ по телефону Танкрэй – джин с мартини – был любимым напитком ее матери, поэтому она и сказала первое, что пришло на ум.

– Танкрэй? Какая странная фамилия, – пробормотала Эдвина.

Метрдотель поклонился.

– Пожалуйста, следуйте за мной. Остальные приглашенные уже ждут, – и он повел их, буквально паря над ковром.

Аллилуйя замыкала шествие, затем, повернув голову, залюбовалась видом, открывающимся из огромных окон, и практически не видела, куда идет. И, когда, не доходя двух шагов до столика, к которому вел их метрдотель, Эдвина вдруг резко остановилась, Аллилуйя буквально наткнулась на нее.

– Ma! Ну что ты так… – но тут же осеклась, увидев, как Р.Л. и Лесли, будучи истинными джентльменами, встают со своих мест.

– Ого‑го, сейчас начнется, – прошептала она и, нервно облизав губы и втянув голову в плечи, быстро прикрыла глаза, стараясь все же следить за тем, как будут развиваться события.

Простояв в позе снежной королевы добрую минуту, Эдвина, положив руки на бедра, медленно повернулась к Аллилуйе.

– А‑а‑аля… – рыкнула она, и румянец, всегда служащий признаком сокрушающего гнева, пятнами проступил сквозь искусно наложенные румяна.

Аллилуйя решила, что в данной ситуации лучше всего будет побыстрее пройти прямо к столику, что незамедлительно и сделала. Оказавшись на безопасном расстоянии, она повернулась, сжав руками спинку стоящего позади стула, и сделала слабую попытку изобразить невинную улыбку.

– Да‑а?

Эдвина очень плавно подошла и остановилась.

– Ну хорошо, милая леди! – Едва сдерживаясь, чтобы не заорать, она яростно грозила пальцем. – Думаю, тебе немедленно следует дать объяснение и извиниться. Это заговор. Ты намеренно, втайне замыслила…

– Ma, я хотела, как лучше для тебя! Разве не так, Лес? – и Аллилуйя посмотрела через плечо, ожидая подтверждения и поддержки.

Лесли, словно пластиковая кукла на присоске в заднем окне автомобиля, энергично затряс головой.

– Вот видишь?

Нервно поправляя сползающие очки, Лесли чуть подался вперед.

– Это я виноват, – выпалил он, вставая рядом с Аллилуйей и таким образом прося подкрепления. – Правда, Ал?

– Это МЫ виноваты, – поправила Аллилуйя, беря его за руку. – Мы оба затеяли это, помнишь?

С несчастным видом Лесли кивнул.

Эдвина глубоко вдохнула и шумно выдохнула. Затем перевела взгляд на Р.Л. и, увидев его так близко, слегка вздрогнула. Тут же забыв, что сердита, она наклонилась ближе.

– А с тобой что случилось? У тебя все лицо поцарапано!

– Ах, это… Да так, ерунда, – рассмеялся он. – Лесли всегда хотел котенка, а я как‑то проходил мимо зоомагазина. Ты не поверишь, но там я увидел самого прелестного котенка, по‑моему, бенгальской породы. Они вывели такую расцветку, что он выглядит, как маленький леопард: весь золотисто‑желтый с пятнышками. И он, черт возьми, сразу же невзлюбил меня. Вырвался из рук и вцепился в лицо.

Эдвина прищурилась. Именно так мне и надо было сделать, причем давно, подумала она. Но, несмотря на царапины, РЛ. все равно красив, этого она не могла отрицать. Слишком красив. Слишком хорошо одет. Слишком в своей тарелке. Слишком все.

Метрдотель деликатно кашлянул.

Все посмотрели на него: он все еще держал стул для Эдвины.

Она колебалась. Она уже настроилась схватить Аллилуйю за руку, вывести из ресторана и дома задать хорошую взбучку, но поскольку она уже здесь, то обидеться и уйти было бы по‑детски. Можно и остаться. Ненадолго. Чтобы выпить бокал вина. И она с достоинством опустилась на стул, услужливо пододвинутый метрдотелем.

Постояв еще секунду, Аллилуйя откашлялась и ляпнула:

– Эй, послушайте, мы с Лесом сейчас уходим, о'кей? Эдвина остолбенела.

– Вы сейчас что?

– Ну, наверное, пойдем в кино или еще куда‑нибудь. Знаешь, эта тусовка не для нас.

– Ал…

– Ma, да ты просто развлекайся, ладно? Да, а Лес переночует у нас. Руби все знает и будет ждать. Это на тот случай, если… ну сама знаешь. А вы решите, продолжите ли вы у НЕГО или нет.

– Ал! – Эдвина была шокирована. – Как ты смеешь так говорить?

– Мам! У нас что, 1989 год? Мне ведь уже тринадцать, правда?

– Да, но…

– Поэтому с‑е‑к‑с не является таким уж большим секретом, понятно? Давай, Лес, отваливаем. Я с ума схожу в этом прикиде!

И они ушли.

Эдвина повернулась к Р.Л. и в недоумении покачала головой.

– Ты представляешь?.. Меня использовали.

– Похоже, нас обоих использовали.

– Ал заслуживает хорошей взбучки.

– А Лесли следует запереть на год.

– Они испорченные дети.

– Да, испорченные и несносные.

– Уж лучше бы я пила таблетки.

– Вазектомия – неплохая мысль. И вдруг оба разразились хохотом.

Р.Л. заказал омара, а Эдвина – голубя на вертеле. Сейчас они допивали уже вторую бутылку шампанского.

– А я скучал по тебе, – вымолвил он, выдержав ее взгляд. – Черт меня возьми, но я рад тебя видеть!

Взглянув на него поверх бокала, она тут же опустила глаза и сделала еще глоток, чтобы не сказать то же самое.

Она не находила себе места. Что происходит? Почему ей не хочется расцарапать ему лицо за все страдания, что он причинил ей? Вместо этого она вся размякла, изнутри поднимаются тепло и дрожь.

Ну посмотри правде в лицо, Эдс. Одна из причин, по которой ты с такой сумасшедшей одержимостью окунулась в создание „Эдвины Джи", состоит в том, что ты старалась забыть Р.Л. Потому что он заставляет тебя хотеть его. И ты прекрасно знаешь, что уже давно простила ему тот необдуманный поступок. И потом вы же не жили как муж и жена, вы оба были свободны. Значит, либо веди себя, как взрослая женщина и будь счастлива, либо…

Она поставила бокал.

Если она потеряет голову, он снова войдет в ее жизнь, а она не хотела какой‑то постоянной связи. Ни за что. Она любила свою свободу.

Так ли уж?

Может быть, во всем было виновато шампанское.

Или медленная музыка, под которую они танцевали, но и то, и другое распалило их.

Не важно, в чем была причина, но, еще не успев закрыть дверь, он уже обнял ее.

– Подожди, – шептала она, пытаясь оттолкнуть его ищущие губы и руки. – Поднимись наверх, может быть, пришел Лесли.

– Нет, – тихо ответил он, беря в ладони ее лицо. – Ты же слышала, что сказала Ал: они переночуют у тебя.

– Да, но…

– Замолчи, – в шутку прикрикнул он. Своими сильными пальцами он раскрыл ей рот. Эдвина вздрогнула, и ее наполнил внезапный жар. Медленно она стала всасывать его пальцы. Ноги задрожали, и ее охватило странное возбуждение.

Он ласкал ее рот, не отрывая взгляда от жадных губ, затем еще шире раздвинул их и стал целовать.

Его руки ласкали плечи, медленно опускаясь и нежно сжимая упругую грудь.

Эти легкие прикосновения сводили ее с ума, и она прижалась к нему еще крепче.

– Сильнее, Р.Л.! Я хочу чувствовать тебя. Вот так. Это так хорошо!

Ее охватило какое‑то восторженное забытье, пульсирующий жар разлился по всему телу, и его руки, скользнув ниже, почувствовали это. Содрогаясь всем телом, она простонала:

– Да, Р.Л.! О Боже!

Древняя как мир страсть вспыхнула в нем с новой силой.

Она не отпускала его, крепко сжав ноги и тоже продолжая возбуждать его плоть, затем расстегнула молнию на брюках.

Внезапно поняв, что не в силах выносить эту медленную пытку, они как‑то добрались до гостиной, но подняться наверх в спальню были уже не в состоянии. Обхватив друг друга, они срывали одежду.

– Полегче, – хрипло шепнула она, когда от резкого движения оторвались пуговицы на блузке, покатившись по полу. Но он лишь жадно припал к ее губам.

Сама того не замечая, она продолжала срывать с него одежду с такой же бездумной поспешностью, с какой это делал он. Они набросились друг на друга, как голодающие на долгожданную пищу. Она вскрикивала, ощущая его губы там, где она больше всего ждала их, а он стонал от ее прикосновений, уже не в состоянии сдержать себя. И он вошел в нее, медленно и нежно.

Закрыв глаза, она полностью отдалась чувственному наслаждению. Она парила высоко в бездонной голубизне, не ощущая собственного тела. Непонятная сила переносила ее с одного облака на другое, пока она вдруг не поняла, что движется лишь к одному небольшому облачку, и затем, легко взлетев, поплыла к нему и, достигнув и обхватив его, начала плавно вращаться, подбрасывая его, как воздушный шар. У нее было такое ощущение, словно она вкушает какой‑то сладкий запретный плод. Затем послышались раскаты грома, и, подхваченное налетевшим ветром, облако рассыпалось на куски. Вспыхнул яркий свет, похожий на молнию, и она поняла, что больше не может парить, а стремительно падает вниз. Свистящий воздух бьет в лицо, а изнутри разрывает какая‑то пульсирующая сила. Затем словно огромные крылья сомкнулись на ней, и вот они уже, яростно обхватив друг друга, неудержимо мчатся, нет, падают в бездну. С головокружительной высоты они падают, падают, падают в гигантский засасывающий кратер.

– Я сейчас умру, умру… – кричала она, хватая воздух.

Затем все пришло в движение, и, словно в неслышном взрыве, она провалилась в темноту.

Обессиленные, тяжело дыша, они лежали там, где их застал взрыв.

Эдвина открыла глаза, все еще пребывая в полумраке охватившего ее экстаза, чувствуя – и это было так прекрасно! – что он все еще в ней.

С этим осознанием начали вновь пробуждаться желания. Почему все должно кончиться? Почему эта страсть не может длиться вечно? Разве жизнь не состоит в этом?

И, словно прочтя ее мысли, он осторожно, чтобы ничего не нарушить, слегка приподнялся.

Она смотрела ему в лицо и улыбалась.

Наклонив голову, он поцеловал ее шею сначала с одной стороны, потом – с другой и тихо сказал:

– А теперь, когда мы отдали то, что давно надо было отдать, можно заняться любовью серьезно и не торопясь.

И она почувствовала, как его лишь задремавшая внутри нее сила вновь возвращается к жизни, порождая в ней новый жар. От одной мысли, что опять начнется этот безумный взлет, а затем вожделенное падение, сулящее всепожирающий экстаз, огонь желания вспыхнул еще сильнее.

– Но не слишком торопясь! – И она прижала его к себе, ощутив, как пульсирующий жаркий таран, вернувший ее к жизни, пришел в движение.

В доме была только женщина, которая приходила убирать дважды в неделю.

– Иду, иду, – откликнулась она на звонок в дверь, проходя через холл.

Эрмина Жанно была слишком невозмутимой, чтобы побежать или хотя бы ускорить шаг.

Звонок повторился. Настойчиво. Но это отнюдь не прибавило ей скорости. Она привыкла делать все в своем темпе, может, в этом виновато безжалостное тропическое солнце, а может, и влажный климат, в котором прошла большая часть ее жизни.

Эрмина была статной, ширококостной женщиной с пышной грудью, она страдала плоскостопием, что явно чувствовалось в походке. Кожа ее цвета хорошего молочного шоколада слегка блестела, равно как и большие очки с золотой буковкой Е, приклеенной в нижнем углу левого стекла.

Подойдя к двери, она сперва подозрительно уставилась в глазок. То, что она увидела, заставило ее нахмуриться: на площадке стоял полицейский офицер в форме, в больших, как у летчика, зеркальных темных очках и низко надвинутой на лоб фуражке с козырьком. Еще она разглядела его усы.

Реакция, которую он у нее вызвал, была не из приятных. Эрмина жила в районе Бруклина, где обитали ее соплеменники с Ямайки, Гаити и Гренады; в большой недорогой квартире вместе с ней жили еще шесть ее родственников, один из которых, как она знала, промышлял наркотиками. Да в общем, и не наркотиками, поскольку марихуану она за таковую не считала.

Накинув цепочку, она приоткрыла дверь.

– Да, мистер? – мрачно спросила она. – Чего нужно?

– Мисс Билли Дон дома, мэм? – вежливо поинтересовался тот.

– А зачем она вам?

– Извините, но говорить не положено.

– Ее нет. Она на работе.

– Не знаете, когда она вернется? Может, я подожду в доме?

Почувствовав облегчение, что это не насчет ее кузена, она пожала плечами. А коли так, ей все равно, что ему надо и где он будет ждать, если, конечно, не будет болтаться по дому и нарушать порядок.

Она закрыла дверь, сняла цепочку и вновь распахнула ее.

– Только не курить, – хмуро буркнула она. – Еще не хватало мне пепла и вони, я только убрала.

– Да, мэм, – и прошел в дом.

Все эти дома похожи друг на друга, подумал он, оглядываясь.

Несмотря на все устрашающие меры безопасности – узорная стальная решетка на окнах первого этажа, массивная дубовая входная дверь, суперсовременная сигнализация от взломщиков и две стальные с замками двери, изнутри соединяющие дом с клиникой Купера, – проникнуть сюда оказалось легко.

Форма полицейского и не слишком подозрительная уборщица – вот и все.

Арочным коридором Эрмина провела его в гостиную.

– Я уже убрала здесь, так что ничего не трогайте. – Подбоченясь, она указала на белый диван с огромными подушками в прошивках, как от удара каратэ. – Сюда не садитесь, понятно?

– Хорошо, мэм. Кто‑нибудь еще есть в доме? С кем можно было бы поговорить? – спросил он тихо.

– Нет. Доктор в клинике.

– Он может прийти?

– Откуда мне знать? Иногда приходит, иногда – нет. Все зависит от того, сколько у него бывает операций.

Склонив голову набок, она постояла еще минутку, с сомнением разглядывая его. Странно, но что‑то в его внешности показалось необычным… но это „что‑то" ускользало. Может, это из‑за фуражки, очков и усов, мешавших рассмотреть его лицо? Или из‑за чуточку длинноватых волос? Нет, не то. У всех полицейских теперь волосы закрывают уши, некоторые даже носят серьгу.

Она было повернулась, чтобы выйти, но что‑то привлекло ее внимание.

У него были гладкие руки. Слишком гладкие. Серовато‑белые, как у трупа. Кожа не бывает такого цвета.

На нем перчатки.

Не обычные перчатки.

Она пригляделась и тут же узнала их. Днем она убирала квартиры, а по ночам иногда подрабатывала в других местах. Иногда по вызову своего агентства она отправлялась в больницы, чтобы помочь с уборкой.

Это хирургические перчатки.

Полицейские не носят хирургические перчатки. Их надевают хирурги. Врачи.

И преступники, которые не хотят оставлять отпечатков пальцев.

Но не полицейские.

Внезапно Эрмина покрылась холодным потом. Она знала, что должна притвориться, будто выходит из комнаты по делам, не показывать беспокойства. Но она не могла сдвинуться с места. Она просто оцепенела от страха.

– Что‑нибудь не так? – тихо спросил человек, медленно наступая на нее.

По лбу крупными каплями катился пот, волосы у нее стали дыбом. Она открыла рот, чтобы закричать, но не смогла.

Только смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Эрмина не видела лезвия, но услышала, как оно раскрылось. Прежде чем она поняла, что происходит, он уже одной рукой обхватил ее за шею, а другой приставил холодное острое лезвие ножа к горлу, прямо под подбородком.

Date: 2015-08-24; view: 322; Нарушение авторских прав