Ноябрь – декабрь 1989 года 3 page

– Это только начало. Может быть, теперь нам постоянно придется есть вне дома.

– Дурачок! – потянувшись через стол, она шутливо стукнула его.

Они были так поглощены друг другом, что едва ли ощущали вкус несравненных спагетти, хрустящего, только что из духовки, итальянского хлеба и превосходного красного вина. Глаза говорили, что сегодня их праздник.

Вернувшись в дом, они поднялись к Билли на второй этаж и распаковали фарфоровых собак.

– Поставьте их там, где вам нравится, – попросила Билли.

– Что, если здесь? – и он поставил их по краям массивной резной каминной доски. Затем, чуть поправив фигурки, он отступил на шаг, проверяя, симметричны ли они. Удовлетворившись, он вручил ей картонный тубус с редким оттиском рекламного плаката.

Билли непонимающе посмотрела на него.

– Я соврал, – улыбнувшись, признался Дункан. Я купил его не для офиса – для вас.

– О, док! Вы так добры ко мне! – не отрывая от него взгляда теплых синих глаз, тихо промолвила она, тронутая его щедростью. – Я бы хотела так же относиться к вам, – добавила она внезапно охрипшим голосом.

– Боже мой, это так и есть.

– Док?

– Не сейчас, Билли.

Обняв, он притянул ее к себе, нежно приподняв подбородок.

– Билли, моя Билли. – Губами она чувствовала его жаркое дыхание.

По телу пробежала приятная дрожь, когда он начал целовать ее лицо, раз, другой… нежные поцелуи любящего человека.

Билли охватила теплая волна незнакомого ранее чувства любви, и ей захотелось отдать себя на волю этой волне. Она нетерпеливо отвечала на поцелуи, обнимая его все крепче и крепче, пока не встретились их губы, так жадно искавшие друг друга.

Его губы и язык словно электризовали ее чувства, заставив закрыть глаза и крепче прижаться к нему. Этот приятный пожар разгорался все жарче. То грубое сексуальное насилие, через которое она прошла раньше, никогда не вызывало в ней такого чудесного ощущения. Почему она не встретила его раньше! Если бы все были такие, как док…

Он перестал целовать ее, и она открыла глаза. Что?.. Билли удивленно посмотрела на него: она хотела, нет – ей просто необходимо это упоительное головокружение, это неповторимое ощущение его ищущего языка… Они застыли, неотрывно глядя друг на друга.

Воздух в комнате вдруг стал осязаемым. Теплым и влажным, с мускусным благоуханием. Они словно оказались в только им видимом кольце тропических цветов, источающих этот пряный запах, круживший им головы.

Она осторожно погладила его губы.

– Я люблю тебя, Билли, – прошептал он.

– Если бы я могла сказать, как я люблю тебя! – прошептала она одними губами. Ее голова лежала у него на груди, и она слышала, как учащенно бьется его сердце… как пульсирует кровь в его теле. Казалось, она стала способной чувствовать каждой клеточкой.

– Билли, моя Билли…

Обняв его, она посмотрела ему прямо в глаза и в зрачках увидела свое отражение.

– Мой док, – прошептала она, не веря в происходящее чудо.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, и отражение стало еще больше; ее губы с готовностью раскрылись.

Этот поцелуй был долгим и сказал обоим многое. В нем были вожделение и страсть, еще больше накалившие ее чувства. С жадным наслаждением язык впитывал приятную влажность его рта, наполняя ее каким‑то ненасытным восторгом! Через одежду она почувствовала, как реагирует его тело, становясь напряженным и настойчивым.

У нее перехватило дыхание, и по телу пробежала дрожь, она закрыла глаза и еще теснее прижалась к нему.

От переполнявших ее чувств сердце готово было выскочить из груди. О, Боже! Какое изумительное ощущение! Как она любила его, и как он был нужен ей! Как…

Но вдруг в этот теплый поток, который уже закружил ее, вторглось другое. Немые вспышки прошлого, пробившиеся из глубин подсознания, закрыли все остальное.

Ей даже показалось, что она чувствует чужие, грубые руки, как когти, впивающиеся в тело…

Ощущение было настолько реальным, что у нее перехватило дыхание и она невольно дернулась.

Билли Дон стиснула зубы, не сознавая, что до крови прикусила губу Дункану. Она даже не слышала, как он вскрикнул. Образы прошлого, трассирующими пулями проносясь в сознании, не отпускали ее.

Бесчисленные руки… они тянутся к ней… жадно рвут тело…

… Большое потное плечо резко давит на лицо; толстые волосатые руки сжимают горло, душат, упираются в живот…

… Она задыхается..

… Она бессильна…

…А затем, грязные и потные, они один за другим, как животные, наваливаются на нее, словно разрывая на части, и она кричит…

Билли оцепенела, потеряв ощущение реальности. Ей стало трудно дышать. Воздух в комнате наполнился тяжелым запахом пива и потных немытых тел.

Она открыла глаза и, пытаясь оттолкнуть Дункана, начала колотить его по груди, по плечам… На лице застыл ужас.

– Нет! – пронзительно кричала она. – Нет! Пожалуйста… не надо! НЕ НАДО!

– Билли! – Его голос, мягкий, но настойчивый, пытался пробиться к ней. – Билли! – Несмотря на удары, он даже не старался удержать ее, просто прижал еще крепче. – Ради Бога, Билли! Это я! Дункан!

Дункан.

Док.

Ее док.

Руки застыли в воздухе, и выражение лица постепенно изменилось. Она нахмурилась.

– Док?..

– Да, это я. – Он старался говорить легко и весело. – Конечно, я, здесь больше никого нет.

От боли у него сжалось сердце, когда он увидел, с каким облегчением она взглянула на него. Ужас, исказивший ее лицо, прошел, и она тихо заплакала.

– Билли, – чуть слышно произнес он.

– Прости меня, – пролепетала она сквозь слезы. – О док, прости меня! – Она прижалась к нему и спрятала лицо у него на груди. – Просто с тех пор…

– Все хорошо, – шептал он, ласково гладя ее по голове. – Я понимаю. Тебе не за что извиняться.

Подняв голову, она посмотрела ему в глаза.

– Но я прошу прощения! – Щеки были мокрые от слез. – Разве ты не понимаешь? Я же люблю тебя! И я хочу быть твоей! Я хочу, чтобы у нас было все, что…

– Знаю, – нежно улыбнулся он.

– Меньше всего на свете я хочу разочаровать тебя. И ты это знаешь, док!

Он смотрел на нее. Все внутри переворачивалось от боли, словно он сам испытал те мучения, через которые пришлось пройти ей.

– Билли, пойми, что бы ты ни делала, ничто и никогда не заставит меня разлюбить тебя.

Она продолжала молча смотреть на него.

– Ты пережила ужасную травму, и физическую и моральную, а на выздоровление требуется время. То, что ты выстрадала, нельзя забыть просто так, это быстро не проходит. Может быть, для тебя – я известный косметолог, но я еще просто врач. – Его голос звучал хрипло, а глаза были полны понимания. – Я знаю, что это такое.

– Да, но ведь прошло уже столько времени… и мы никогда… – Она беспомощно развела руками.

– Забудь. Это может подождать. Со временем у нас все будет. Я знаю.

Он ободряюще улыбнулся, не подав виду, каких усилий ему стоило унять бешено колотящееся сердце и разгоревшуюся страсть. Обнял ее за плечи.

– И потом, почему бы не подождать еще немного? Когда любишь, время не имеет значения, разве ты не знала?

Они долго сидели молча, каждый думал о своем, но мысленно они рвались друг к другу. Его добрые слова, понимание частично сняли душевное напряжение, на губах появилась слабая улыбка.

– Ты говорил, как психиатр, – прервала молчание Билли.

– Ну что ж, буду считать это комплиментом. – Внимательно посмотрев на ее залитое слезами лицо, он нахмурился.

– Что такое? – забеспокоилась Билли.

– С этими слезами надо что‑то делать.

– Господи, я, наверное, ужасно выгляжу! – И она потянулась за носовым платком.

– Не надо! – Он мягко взял ее за руки. – Позволь мне.

Он наклонился к ней и, едва дотрагиваясь губами, стал нежно целовать ее щеки и глаза.

Прикосновение губ снова вызвало приятную дрожь.

– Ну вот, теперь намного лучше.

В глазах больше не было страха, но от такой нежности у нее опять навернулись слезы. Она до конца никак не могла поверить, что ее док, такой чуткий и необыкновенный, – это реальность!

Внезапная горечь заставила ее горло сжаться: ее прошлые отношения с мужчинами вряд ли вызывали радостные воспоминания. Сначала был брат Дэн, потом она чуть не попала в лапы этого сутенера на автовокзале, и, наконец, Змей… она была его подружкой и послушной бессловесной вещью… Змей, который швырнул ее насильникам.

Она опять напряглась. „Перестань думать об этом подонке! – приказала она себе. – Не позволяй ему и его бандитам разрушить твое счастье, твое и дока. Ты не можешь вечно оставаться бесчувственной. Как долго ты еще будешь заставлять его ждать?"

Но сама мысль добровольно отдаться мужчине, даже тому, кого любишь больше жизни, вызывала в ней физическое отвращение. Она уже чувствовала все признаки. Тошнота. Головокружение. Пот и паника.

Секса она боялась больше всего.

Ей хотелось ответить на его любовь. Ну почему я не могу отдаться ему? Неужели он просит так много?

Но ужас перекрывал все, он притаился глубоко и причинял боль и страдания.

Они молча сидели рядом.

„Все равно когда‑то придется преодолеть это. Я должна. Так почему не сейчас?"

– Док… – Кровь пульсировала в висках, и страх, словно ледяной вихрь, пронизал ее тело. В горле пересохло.

– Да, Билли?

Она помолчала, потом сделала глубокий вдох. Все в ней сопротивлялось.

– Я… я хочу, чтобы это произошло сейчас. Он с сомнением посмотрел на нее.

– Я уверена, – быстро сказала она. – Разве ты не видишь? Я хочу. Мне нужно это. Только ты можешь вылечить меня.

Он покачал головой.

– Я не могу тебя вылечить. Только ты сама. Она выдержала его взгляд.

– Именно это я и хочу сделать, – произнесла она со спокойной убежденностью.

Он не проронил ни слова.

– Я должна. – И быстро, словно боясь передумать, она встала и начала расстегивать блузку. Пальцы дрожали и движения были резкими. Сознание тонуло в водовороте противоречивых чувств. Сможет ли она пройти через это? И если да, то понравится ли это Дункану?

Она не знала. Но когда‑то нужно начать.

А что если она не выдержит? Как к этому отнесется Дункан? Поймет ли?

Да, конечно, она уверена, что поймет. Ее док не такой, как все. Он такой нежный… все понимает. Решительно сняв блузку, она бросила ее на пол, затем почти вызывающе подняла голову и расправила плечи.

– Дорогой мой, пожалуйста, я… – прошептала она. Но любовь Дункана была сильнее чувственных желаний.

– Я не хочу принуждать тебя. – При виде полуобнаженного тела и этой бравады у него сжалось сердце, он прекрасно представлял, сколько мужества и решительности ей потребовалось.

– Билли, знай, в любой момент, когда ты почувствуешь, что… – тихо начал он.

Она не дала ему договорить.

– Не говори так, док, – умоляюще прошептала она. – Хорошо? – На бледных щеках появился легкий румянец. Набрав воздуха, она сказала: – Обещай мне одну вещь, это все, о чем я прошу.

Он продолжал молча смотреть на нее. Внезапно голос ее окреп.

– Даже если я буду отбиваться, пожалуйста, не останавливайся.

Это потрясло его.

– Но, Билли…

– Пожалуйста, док! Ты должен сделать так, как я прошу. – В глазах у нее стояли слезы. – Это самый важный момент в моей жизни, – шепотом добавила она.

– Я знаю, любимая, но я не могу принуждать тебя. И никогда не смогу. Насилие – не любовь.

– Док, неужели ты не понимаешь? С твоей стороны это не насилие. Ты поможешь мне! – Она подошла к нему и обняла.

Дункан ощутил ее тепло, почувствовал, как сильно колотится сердце. Словно сладкая отрава, один запах ее тела опьянил его. Он вдруг вспомнил тот вечер… казалось, это было тысячу лет назад… но он помнил его, как будто это случилось только вчера… тот вечер, когда Олимпия привезла ее всю избитую, в крови…

– Док? – Она ждала ответа. Он долго‑долго смотрел на нее.

– Хорошо, раз ты уверена…

В глазах ее он прочел облегчение, и она прошептала чуть охрипшим голосом:

– Да, конечно. Спасибо, док. – Она поцеловала его, затем, отстранившись, отвернулась. – Ты разденешь меня?

Целуя ее в шею, он расстегнул бюстгальтер и ощутил, как у нее перехватило дыхание. Мягко и нежно он повернул ее к себе.

– Ты так прекрасна, – шептал он, медленно расстегивая молнию на юбке. Билли даже не заметила, как она упала на пол. Белье было телесного цвета и создавалось впечатление, что на ней ничего нет.

Он начал расстегивать рубашку, но теперь она остановила его.

– Нет, дай мне.

Он увидел, что губы ее приоткрылись, обнажив белоснежные зубы.

Расстегнув рубашку, она сняла ее.

– У тебя очень красивое тело, – тихо промолвила она, ласково проводя рукой по кудрявым волосам на груди. Сжала его соски.

– Тебе нравится, док?

– И ты спрашиваешь? – Он прижал ее.

– Подожди. – Она отвела его руки. Она хотела дать ему то же чудесное, постепенно нарастающее чувство, которое он вызвал в ней. Она целовала его грудь, в то время как руки, скользнув вниз, начали расстегивать пряжку ремня и молнию на брюках.

Плотные темно‑синие трусы не могли скрыть его возбужденную жаждущую плоть. Внезапно ее рука замерла, в глазах опять появился страх.

– Не торопись, – прошептал Дункан, едва касаясь ее.

Она молча кивнула, и он снова обнял ее. Целуя ее, он почувствовал, как напряжение постепенно уходит, уступая наплывающей страсти. Они покрывали друг друга жадными поцелуями – губы, лицо, шею… а его руки продолжали нежно ласкать ее грудь, сжимали соски, пока они не стали твердыми.

– Я не сделаю тебе больно, – сказали его губы.

– Да! – прошептала она, дрожа всем телом. Медленно, в последний раз его пальцы провели по груди и опустились ниже, лаская нежный плоский живот, затем провели по узким упругим бедрам. Не в силах оторвать глаз, она смотрела, как он опустился на колени и прижался к ней лицом, но, когда она ощутила прикосновение его влажного подвижного языка в чувствительной впадине в центре живота, от неожиданности ее тело конвульсивно изогнулось, словно через него прошел горячий поток.

Он услышал, как участилось ее дыхание – или она пыталась подавить стон отчаяния? Подняв голову, он старался заглянуть ей в глаза, но лицо запрокинулось и он ничего не увидел.

Осторожно прикусив ее трусики, он медленно стянул их вниз.

Теперь он видел ее всю.

Пальцы впились ему в плечи, и он услышал хриплый шепот:

– Помни, если я буду отбиваться…

– Я не остановлюсь, – пообещал он. Оставаясь на коленях, он поднял и опустил сначала одну ногу, потом другую. Теперь ему ничто не мешало, и она почувствовала, как жаркий огонь его языка поднимается вверх по ногам.

Вскоре его губы коснулись нежной кожи в низу живота, и он мягко, но настойчиво обхватил ее бедра. Его ноздри уловили опьяняющий запах ее женственности, исходящий от сладкого источника, сулившего ему пронзительное, восторженное полузабытье.

Стремление к нему было всепоглощающим. Коснувшись щекой мягких завитков, он жадно раскрыл губы навстречу этому источнику, встретившему его жаркой волной.

– Да! – простонала Билли. – О, как прекрасно, док! Как прекрасно!

Его пальцы и губы не переставали ласкать, вызывая в ней бурю чувственных эмоций.

Когда он остановился, она тут же открыла глаза и посмотрела на него удивленно и разочарованно.

– Не останавливайся! – шептала она. – Пожалуйста, док!

Он встал.

– Пойдем, – сказал он тихо и, взяв за руку, повел к постели.

Она посмотрела на него в ожидании чего‑то страшного, от этого замирало сердце. Она повернулась к нему, но ее широко раскрытые глаза встретили лишь исполненный любви взгляд. Глубоко вздохнув, словно собираясь прыгнуть в неизвестность, она легла. Мужество, молила она, мне нужно только мужество. Приподнявшись на локте, она смотрела, как он раздевается.

Вид его высвободившейся плоти вызвал в ней одновременно и любопытство и тревогу. Начинаясь от курчавых волос лобка, длинная и напряженная, она изгибалась, словно турецкая сабля; под ней два хранилища его силы и зрелости.

Мужество, повторяла она про себя. Мужество.

Очень осторожно, как будто перед ним была хрупкая ваза, которая может разбиться от неосторожного прикосновения, он лег рядом с ней. Зная, что она испугается еще больше, если все произойдет слишком быстро, он продолжал нежно целовать и ласкать ее, его пальцы гладили ее длинные руки, спину, плечи, бедра…

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он почувствовал, что она вновь успокоилась; тогда он совсем крепко прижался к ней и раздвинул ноги.

Она услышала, как он прошептал:

– Билли…

В тот момент, когда он приподнялся, мужество покинуло ее.

Охваченная дрожью, она смотрела, как он медленно опускается на нее.

– Я люблю тебя, – едва слышно произнес он. Но она не расслышала этих слов: кровь бешено пульсировала в висках, оглушающе отдаваясь в ушах. Она почувствовала, как, обхватив руками ее бедра, он приподнял их и начал входить в нее.

Как только он оказался в ней, ее охватила паника. Она тут же застыла и, уперевшись руками, попыталась освободиться из‑под навалившейся тяжести. Но его руки, его нежные руки крепко держали ее. Она отчаянно извивалась, дергалась, пытаясь сбросить его тело. Даже ее внутренние мускулы там, где он сейчас находился, пытались вытолкнуть его.

Но это сжатие, наоборот, делало его проникновение еще более вожделенным, доставляя ему опьяняющее, сладострастное удовольствие. Ему хотелось кричать, забыв обо всем на свете.

Но закричала она.

– Не‑е‑ет! – в тот момент, когда он медленно и настойчиво продвигался дальше. – Остановись! Пожалуйста… ты должен остановиться! – Кошмарные образы прошлого вновь ожили в сознании, проносясь все быстрее и быстрее по мере того, как прошлое сближалось с настоящим.

– Не‑е‑ет! – пронзительно кричала она. Голова билась о подушку, волосы разметались – Прекрати! Прекрати это! – Внезапно ее отчаянные мучения сменились ослепляющей яростью, и изо всей силы она начала бить Дункана кулаками по спине, по плечам, по груди. Она дергалась и брыкалась, даже ударяя пятками, пытаясь сбросить его. Когда она поняла, что ничего не получается, она попробовала укусить его, но не смогла дотянуться. В отчаянной попытке освободиться она старалась попасть ему коленом в лицо. Он вовремя отвернулся.

– Перестань! – По ее лицу текли слезы. – Я же сказала – перестань, пожалуйста, перестань! – всхлипывала она.

Именно слезы, а не крики и сопротивление, заставили Дункана замедлить свое движение. Он не мог причинять своей любимой такую боль и страдания. Он хотел любить ее, а не взять силой, как произошло в ее прошлом, из‑за чего она так мучилась. И он застыл в нерешительности.

„Обещай мне одну вещь… – она сказала это всего несколько минут назад, – если я буду сопротивляться, не останавливайся…"

Так она говорила, но думала ли так?

Что же делать: сдержать обещание или уступить ей?

Нет, я не могу принуждать ее, она так отчаянно сопротивляется…

Но в тот момент, когда Дункан был готов оставить ее, он вдруг понял, что уже не ощущает ударов, не слышит криков. Ее тело, вместо того чтобы сопротивляться, – о, неужели? возможно ли это? – прижималось навстречу, стараясь поглотить его.

– Док? – услышал он ее шепот. – Почему ты остановился?

Взглянув в ее глаза, он все понял. Вся ее женская страсть, сдерживаемая так долго, наконец вырвалась и захлестнула ее жарким потоком.

– Кто сказал, что я остановился? – И с этими слонами он вошел в нее до конца, всем своим существом чувствуя ее жаркое, ищущее нутро. Его движения были медленны и ритмичны.

– О, да! – Ее дыхание участилось, тело жадно вздымалось навстречу и опускалось, чтобы вновь принять его, не желая отпускать. – О, Боже, да!

Кошмары и страдания исчезли. Они навсегда отошли в прошлое и больше никогда не вернутся. Теперь была только всепоглощающая страсть и жажда любви, она желала давать и брать, утверждая свое женское начало и веру в мужчин, по крайней мере – в одного, утверждая навсегда.

Если еще совсем недавно она кричала от ужаса и отчаяния, то теперь стонала и вскрикивала от переполнявшего ее наслаждения; руки уже не отбивались, а притягивали и сжимали. Они погрузились в океан страсти, волны которого еще крепче соединяли их тела. У обоих одновременно перехватило дыхание: словно с высокого пенистого гребня они стремительно понеслись вниз и в следующую секунду, ослепленные тысячей молний, оказались наверху бушующей волны.

Тяжело дыша, обессиленные, они лежали рядом. Медленно возвращалась реальность, и, когда Билли открыла глаза, в них было радостное удивление. Приподнявшись на локте, она посмотрела на Дункана.

– О, док, док! – прошептала она, с трудом сдерживая слезы. – Ты сделал это! Ты сделал меня свободной! Ты вернул меня к жизни!

– Если это чья‑то заслуга, то только твоя.

– Нет, наша, – снова прошептала она. Он улыбнулся, видя ее как в тумане.

– Док?

– М‑м‑м? – Затем, сев, нежно провел пальцами по ее лицу.

– А мы можем все повторить? Сейчас?

– Как, уже? – выдохнул он, изображая отчаяние и притворяясь, что у него нет сил.

Она потрясла его за плечи.

– Ну ладно, док, – так же шутливо уговаривала она, накрывая горячей рукой его член. – У нас потеряно столько времени!..

Он притянул ее к себе и тихо сказал:

– В таком случае, давай повторим.

– Мам! Ну я не могу пойти одна! – ныла Аллилуйя, уставясь на мать огромными, умоляющими карими глазами.

Они говорили о вечеринке у подруги, и Аллилуйя стояла в дверях, готовая к решительным действиям.

Эдвина только что сбросила туфли от „Беннис‑Эдвардс" за четыреста долларов из желтой ткани с огромными пурпурными тюльпанами (глядя на них, даже сама Имельда Маркос позеленела бы от зависти), небрежно швырнула затянутый в талии жакет из желтой шотландки и наполовину расстегнула желтую же шелковую блузку. Затем, вздохнув с облегчением, растянулась на софе, словно надувная кукла, из которой выпустили воздух. Наконец‑то закончился ее одиннадцати‑ или двенадцати‑? часовой рабочий день, и она уже находилась в полной прострации.

– Ал, – простонала Эдвина, – дорогая моя, наидражайшая, пожалуйста. Не сейчас. Я при последнем издыхании, можно сказать – на предсмертном одре.

– Ну и что? У всех будут сопровождающие, а у меня – нет! – продолжала Аллилуйя, ходя взад и вперед перед софой. Остановившись, она воздела руки. – Ты поставишь меня в совершенно маразматическое положение!

– Тебя?! – Эдвина не в силах была подавить улыбку. – Это невозможно.

– Я серьезно, ма! И ты должна сказать „да"! Некогда спорить! Вечеринка… завтра!

– Да что за вечеринка‑то, в конце концов? Просто собираются отпрыски Одиноких Родителей?

– Будет ин‑те‑рес‑но. – И Аллилуйя закатила глаза.

– Ал, радость моя, дай время сообразить! Я только ввалилась, а ты знаешь, что в это время я могу воспринимать все только по очереди. Завтра, говоришь. Так, дай подумать… завтра… завтра… Наверняка у меня уже что‑то запланировано. Черт, не помню что! Надо посмотреть в книжке. – Эдвина глубоко вздохнула: все ее тело – от кончиков волос до пяток – разваливалось на куски, оно болело, оно растекалось. – Вот что. А почему бы тебе не подать своей измученной, обессиленной матери холодненького марти‑и‑ни, ну, как я люблю? А потом, пока я пью, ты бы сделала мне свой неповторимый ножной массаж, а? – И Эдвина, пошевелив пальцами, с надеждой посмотрела на нее. – Другими словами, верни меня к жизни, моя сладкая. Оживи меня.

– В последнее время ты всегда усталая, – буркнула та обиженно.

– Правильно, моя хорошая. Потому что твоя мать работает как проклятая, или ты не заметила?

– Да? – Склонив голову набок, Аллилуйя пристально взглянула на мать. – Именно поэтому ты не ведешь себя, как мать, когда я должна прийти с кем‑то из родителей?

Эдвина устало и виновато смотрела на нее. Беда в том, что надо столько успеть, а времени на все было так мало! Когда ведешь свое собственное дело, то невозможно срываться с работы ровно в пять да еще разыгрывать из себя Супермаму.

Она зевнула и почувствовала, что глаза у нее закрываются.

Аллилуйя стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу. Сам Господь Бог не смог бы столько ждать, сколько она, если ей это нужно. Обычно они с матерью хорошо понимали друг друга и у них не было проблем. Почти всегда они действовали как партнеры и у них это получалось лучше, чем у ее друзей и их родителей, но на этот раз все что‑то вышло из‑под контроля.

– Ну что? – снова спросила она. – Так ты будешь мамой, или мне тебя списывать со счетов?

– Придумала! С тобой пойдет Руби!

– Ма‑а‑ам! Руби же не мать!

– Ну тогда папа? – тут же предложила Эдвина. – Это замечательно – папа и дочка вместе.

– Я очень люблю папу, но в последнее время я везде была только с ним. И потом, завтра он занят.

– А что, если… если ты пойдешь одна? Я договорюсь, чтобы тебя отвезли на моей машине, подождали, пока не кончится вечеринка, а потом привезли домой!

– Ба‑а‑льшое спасибо, ма, – и она с мрачным видом принялась разглядывать свои черные кружевные перчатки без пальцев.

– Ну, сладкая моя! Я же не говорю, что ты не можешь пойти!

– Послушай, давай просто забудем это, ладно? О'кей? Будем считать, что у меня больше нет мамы, и все. Знаешь, она просто испарилась, как только появился этот Лео Флад. – Опустив голову, Аллилуйя с расстроенным видом медленно зашлепала по ковру, но ее лукавые глаза все время косили на мать.

– Ал! Подожди! Аллилуйя подавила улыбку.

– Да? – Она медленно повернулась – слишком уж она хитра, чтобы сразу показать свое торжество.

– Подойди сядь, – и Эдвина похлопала по софе рядом с собой. – Сядь со своей мамой, которую и так мучает совесть, и давай все обсудим по‑свойски.

Аллилуйя бросила на нее подозрительный взгляд.

– А чего обсуждать?

– Для начала расскажи мне об этой вечеринке. Ну, например, кто из друзей устраивает ее?

Аллилуйя чуть не лопнула от ярости.

– Что значит „кто" из друзей? Ma! Да теперь ты даже не знаешь моих друзей!

Заморгав, Эдвина тут же все поняла. Да, это правда! Она больше не знала друзей собственной дочери. Сколько времени прошло, когда она кого‑нибудь видела? Два месяца? Три? А сейчас у нее переломный возраст, и вообще кругом СПИД, подростковая беременность!.. Что с ней происходит? Если вдруг станут выдавать лицензии на материнство, то ей наверняка откажут.

– Сладкая моя, конечно, ты расстроена. И у тебя на это полное право.

Аллилуйя недоверчиво покосилась.

– Да?

– Так где будет вечеринка?

– В „Рэйнбоу Рум".

Эдвина даже закашлялась от смеха, и Аллилуйя встревожилась.

– Ma, с тобой все в порядке? Ты поперхнулась?

– Поправь, если я ошибаюсь, – выдавила она, с трудом переводя дыхание. – Ты действительно сказала „Рэйнбоу Рум"? Тот самый ресторан и ночной клуб, что на последнем этаже Рокфеллеровского центра?

– А что, есть какой‑нибудь еще?

– Но… но, Ал! Ты не можешь пойти туда! Аллилуйя прищурилась, что не предвещало ничего хорошего.

– Почему?

– Потому что… ну, как тебе сказать… – вздохнула Эдвина. Здесь начиналась, так сказать, „опасная зона", но деликатно объяснить это просто не получится. А сказать надо, и она начала торжественно и печально: – Заинька моя, тебя туда просто не пустят, и это факт.

– Но почему? – рассерженно воскликнула Аллилуйя.

– Посмотри на себя в зеркало! Допустим, что в определенном кругу молодежи, живущей в центре, то, как ты одеваешься, считается модным, твой наряд подойдет, чтобы даже пойти на концерт Мадонны в „Мэдисон сквер гарден", но боюсь, что для „Рэйнбоу Рум" он не годится.

Аллилуйя гордо вскинула голову.

– Ну и что? Значит, надену платье.

– Платье? Ты сказала „платье"? Я не ослышалась? Сон словно рукой сняло, и она села на софе. Уставясь в пол, Аллилуйя перебирала ногами.

– Да, надену платье.

– Э‑э‑э… подходящее? – Она смотрела на дочь с неподдельным удивлением.

– А что ты думаешь? Зачем тогда идти? Чтобы получить от ворот поворот? И вообще погоди, о'кей?

– Ну ладно, ладно. Мне тоже надо это переварить. Я уже почти оправилась от шока. Да, теперь относительно твоих волос.

– Моих воло‑о‑ос?

– Согласись, они выглядят так, как будто ты сунула палец в розетку.

– Не испытывай судьбу, ма. К твоему сведению, торчащие волосы сейчас в моде. Уж тебе‑то, как никому другому, следовало бы это знать. Ты же вращаешься в мире моды.

– Да, но светлые, фиолетовые и красные пряди? Несмотря на свое название, „Рэйнбоу Рум" все‑таки немного консервативен для такой радуги.

– Уф… ну, тогда придется быть серой мышью и завтра не пользоваться разноцветными спреями, вот и все.

Эдвина не могла поверить своим ушам. Неужели чудеса все еще продолжаются? Вскочив на ноги, она бросилась к дочери и обняла ее. Аллилуйя скорчила гримасу и стала отбиваться.