Бал Выживших

Дорога

Они уже три дня ехали вместе в машине Джаспера, когда впереди показалось темное горло туннеля, ведущего во фьорд Милфорд‑Саунд. Серена что‑то рассказывала. Что Джаспер узнал о ней за эти три дня? Что у нее аллергия на пчел. Что она не носит трусиков. Что она говорит без умолку (и порой очень странные вещи). Что она из Питтсбурга. Все‑таки голос Серены хоть немного притуплял тоску по дому.

Джаспер ехал по неправильной стороне дороги, по острову, висящему вверх тормашками в нижней части глобуса, где вода в раковине закручивается не в ту сторону, где Рождество отмечают на пляже, а снег идет летом, которое у них зима. В таком месте девушка из Питтсбурга – то что надо. Как надежный якорь. Всем, кого одолела ностальгия, надо выдавать по одной.

– Ты мне в баре сказал такую интересную штуку, – щебетала Серена. – Ну, помнишь, когда мы встретились?

Джаспер не ответил, только скорчил гримасу. У него болел зуб.

– Бедняга, – посочувствовала Серена.

Теперь они ехали по улице Дисаппиринг Маунтин. То и дело попадались рощи капустных деревьев с листьями, похожими на мечи. Дорога виляла между серыми валунами, а впереди карабкалась по склону маленькая красная машинка – как игрушка на ниточке.

– Я в Окленде болтала с одним парнем, который был в Милфорд‑Саунд, – сказала Серена. – Такое ощущение, говорит, будто стоишь на краю света. Забавно – я уже где‑то с ним пересекалась, кажется, в Токио. Когда начинаешь путешествовать, везде натыкаешься на одних и тех же людей. Только имен не запоминаешь. Смотришь на кого‑нибудь и говоришь: «Мы с вами нигде не встречались? Это не вы были тогда в Амстердаме, в ресторане, где аквариум для живой рыбы?» Потом царапаете адреса и телефоны на каких‑то обрывках и тут же их теряете. Ну и пусть, рано или поздно еще раз столкнетесь. Мир не такой уж большой, как кажется, – вздохнула она.

На следующий день они не успели вовремя освободить номер в студенческой гостинице городка Те‑Анау, потому что Серена проспала до полудня и решила принять душ. Горячей воды не было, но она все равно долго сидела в ванной – писала в своем дневнике. Только бы не обо мне, подумал Джаспер. Отправившись за аспирином от зубной боли, он взял путеводитель и спросил у дежурного за стойкой дорогу до ближайшего магазинчика, но все‑таки умудрился потеряться. На обратном пути гостиницы не обнаружилось, пришлось обращаться к какой‑то девушке в красной курточке. Когда Джаспер вернулся, Серена сидела на постели и подписывала почтовые открытки. Вокруг валялась ее одежда, книжки и прочие вещи. В гостиничном номере она была совсем как дома, будто годами жила здесь. Но вот все сложено обратно в рюкзачок – чик‑чик – и комната опять стала пустой и сиротливой: унылая стандартная постель, стол, смятые простыни.

Перед выездом из Те‑Анау заехали пообедать в кафе. Джаспер есть не мог, но заплатил за обед Серены. Она флиртовала с барменом – совала в рот темный локон и медленно вытаскивала. Мокрая прядь блестела между пухлых красных губ черной ленточкой. Бегу из дома, сказала она бармену, хочу объехать вокруг света. Буду ехать и ехать, пока не надоест. А тут, в Новой Зеландии, пиво вкусное. О Джаспере, который стоял рядом, она не сказала ни слова, хотя ладошка ее уютно устроилась у него в кармане.

После поворота на Милфорд‑Саунд им не встретилось ни одной машины. И неудивительно – всю дорогу из Куинстауна в Те‑Анау прогнозы погоды были прямо‑таки устрашающими. Джаспер предпочел бы сразу направиться к восточному побережью, к Данидину, чем давать такой крюк на запад, к фьордам, но у Серены было огромное желание увидеть Милфорд‑Саунд, а ее огромным желаниям мало кто мог противоречить.

Два дня назад он сидел ночью в постели, мучаясь зубной болью и глядя, как она спит. В прохладной комнате, пронизанной лунным светом, было очень пыльно, и Джаспер чихнул. На руку упал кусок зуба, правого коренного. Утром проснувшаяся Серена положила обломок в конверт, заклеила и надписала «Зуб Джаспера». Сейчас конверт лежал у него в кармане, а язык то и дело ощупывал дырку и острый скол во рту.

– Я еще ни разу не встречала парня по имени Джаспер, – сказала Серена. – Ты первый. Старомодное имя.

Джаспер посмотрел на нее. Она ответила лукавым взглядом, улыбкой с мокрой черной прядкой в углу рта. Сейчас Серена чиркала по ладони чернильной авторучкой – выходили бледные зигзаги. Ручка была дорогая, с гравировкой – фамилией Джаспера.

– Серена – имя тоже не распространенное, – осторожно сказал он, стараясь не задевать языком обломок зуба. – Джаспером звали младшего брата бабушки. Он погиб на войне.

– А меня назвали просто так, не в чью‑то честь, – сказала Серена. – Вообще‑то мне никогда не нравилось это имя. Будто я не человек, а озеро или что‑то в этом роде – озеро Плэсид, озеро Серена. Я даже купаться не люблю.

– Я и плавать‑то не умею, – Джаспер следил за дорогой.

– Тогда молись, чтобы всегда хватало шлюпок, – Серена медленно прикрыла один глаз. Не похоже на дружеское подмигивание. Джаспер видел ее лицо в зеркале заднего вида. Она положила авторучку на приборную панель.

– Это мне бабушка подарила, – сказал Джаспер. Авторучка была одолжена Серене еще в баре, когда они впервые встретились, и до сих пор не вернулась к нему, хотя на следующий день он купил ей другую, шариковую. Еще он купил Серене ярко‑красную помаду, почему‑то показавшуюся интересной, шоколадку и пластмассового динозаврика – она сказала, что не любит цветы. Джаспер толком не знал, что лучше дарить девушке, с которой знакомишься в баре. Но динозаврик ей понравился.

– У меня не было бабушек, – сказала Серена. – Вообще ни одной. Ни мамы, ни сестер, ни братьев, ни родных, ни двоюродных. Никаких. У меня всегда был дефицит родни. Неурожай. Хотя как‑то раз я притащила домой котенка, и отец разрешил его оставить.

Этот котенок был единственным родственником, который меня любил. Твоя бабушка тебя любит?

– Ну да. Я в нее ушами пошел, так все говорят. А зубы мне достались от отца, такие же никудышные.

– Мой отец умер. И котенок тоже.

– Бедная, – сказал Джаспер.

Серена пожала плечами, отвела подальше от глаз исчирканную ладонь и принялась рассматривать рисунок. Похоже на карту, подумал Джаспер – острые горные пики, четкие линии дорог. Серена сунула палец в рот и стала аккуратно стирать эти линии, одну за другой.

– Уши у тебя ничего, симпатичные.

Радио то включалось, то выключалось. Сплошные помехи. «Аномальный снегопад… никогда не случавшийся в это время года… группа альпинистов на горной тропе Милфорд… не выходила на связь уже… между приютами Дамплинг и Доубой… партии спасателей…» – и дальше только треск. Джаспер выключил радио.

– Зря напрягаются, – сказала Серена. – Сейчас все равно уже никого нет в живых, лежат где‑нибудь под лавиной. Тела найдут недели через две, когда стает снег, – голос у нее был почти веселый.

По обеим сторонам дороги лежали высокие сугробы. Через каждые пятьсот метров попадались черно‑желтые знаки: «Опасно! Зона схода лавин. Не останавливаться!» Все надписи были одинаковы, но Серена все равно читала их вслух, копируя то мультяшного охотника Элмера Фадда, то актера Хэмфри Богарта, то игривое новозеландское мурлыканье бармена.

– Осторожно, Кристофер Робин Гуд! Впереди роботы‑киллеры, марсианские цунами. И немецкие туристы. Ни в коем случае не останавливайтесь! Не опускайте стекла, не кормите львов! Не выходите из машин, не открывайте двери. Не подбирайте голосующих – ой, это запоздалое предупреждение!

Небо, ровное и голубое, как фарфоровая тарелка, весь день тяжело нависало над частыми зубами гор. Дорога закладывала между скал лихие витки, машина послушно их повторяла. Солнце клонилось к закату. Они стали вползать на очередную горную гряду, и как раз в том месте, где машина должна была встретиться со скользящим вниз солнечным шаром, показалась черная булавочная головка – туннель, который ведет в Милфорд‑Саунд. Постепенно булавочная головка стала небольшой дверцей, а дверца – разверстой пастью, поглотившей сначала дорогу, потом машину.

Серена читала статью о тоннеле в путеводителе Джаспера.

– Работы начались в 1935. Двадцать лет строили, представляешь? Почти миля в длину. Во время подрывных работ из‑за обвалов погибли четыре человека. Гору надо называть Бабушкой, проявлять уважение. Понятно? Включи фары.

После розовато‑серой дымки снежных заносов разом наступила темнота. Дорога шла вверх под углом сорок пять градусов, машина с трудом одолевала крутой подъем. Свет фар, почти зловещий в темноте, отражался от стен туннеля. Стены были неровные, громоздились вокруг дороги черными мокрыми выступами. На них конденсировалась влага. Сквозь шум двигателя Джаспер слышал шлепанье тяжелых капель, падающих на камни. Он снова тронул языком обломок зуба.

– Бабушка‑бабушка, почему у тебя такой длинный темный тоннель? – вздохнул он. Над ними нависла громада горы с аномальным снегом на черных скалах, под одежду неумолимо вползал сырой душный воздух подземелья. Навалилась жуткая тоска, голова закружилась, Джаспер почувствовал, что погибает. Падает, словно камень в черный холодный колодец.

– Привет путешественникам! Добро пожаловать в Бабушкин Тоннель Любви. – Серена лукаво скосила взгляд и положила длинную белую ладонь ему на колено. Джаспера волокло вниз, задыхающегося, задавленного. Зуб жалобно скулил, как побитый пес. Даже взгляд черных глаз Серены, улыбка на ее тонком лице стали невыносимой тяжестью.

– С тобой всё нормально?

Джаспер покачал головой.

– Клаустрофобия, – еле выговорил он. Нога едва держалась на педали газа. Казалось, они летят в темноту и вот‑вот врежутся в черную стену, в толстую дверь из черного льда. Пришлось остановиться.

– Садись за руль, – сказал Джаспер, открывая дверцу онемевшими руками и с трудом обходя машину. Серена перелезла на место водителя, а он сел на пассажирское, еще теплое после нее. Закрыть дверь стоило неимоверных усилий.

– Быстрее, Серена. Пожалуйста.

Она ехала быстро, но аккуратно, все время разговаривая с ним.

А ты не говорил, что у тебя клаустрофобия. Повезло тебе, что я подвернулась. Ничего, сейчас выберемся.

Машина вылетела наружу, в ночь. Ночная темнота отличалась от темноты тоннеля только грязными сугробами в свете фар, и все‑таки Джаспер сразу почувствовал, что чудовищная груда камня перестала давить на него, и тронул языком замолчавший зуб.

– Стой.

Выбравшись из машины, он упал на четвереньки у обочины. Его вырвало. Джинсы испачкались в снегу.

– Кажется, теперь все в порядке, – сказал он, забираясь обратно.

– Твой ход, приятель, садись за руль. До отеля осталось минут сорок. Не промахнешься. Тут только одна дорога и только один отель.

Под колесами хрустели, как стекло, обледеневшие сосновые шишки. Дорога пошла в крутой спуск.

– В путеводителе нет ничего про отель? – спросил Джаспер.

– А, с отелем вышла целая история. Забавно. Когда я позвонила забронировать номер, там сказали, мест нет, все уже заказаны. Будет что‑то вроде клубной вечеринки. Но я стала их уговаривать, сказала, мы издалека, они даже не представляют, сколько мы проехали. – Серена оперлась ногой о приборную панель и положила голову на плечо Джаспера. В зеркале плавала ее самодовольная улыбка.

– Значит, мест нет? – он подогнал машину к обочине и снова остановился. Устало положил голову на руль.

– Остановка третья, – сказала Серена. – Придется пойти пописать.

– Так есть там места или нет?

– Не волнуйся так. Пожуй резинку. У тебя изо рта пахнет.

Жевать резинку Джаспер не мог, только сосать. Вернулась Серена, и они снова поехали.

– Как твой зуб? Болит?

– Угу. Страшная месть шоколадных конфет.

Ярдов через пятьсот кто‑то бросился на дорогу перед машиной. Какое‑то животное. Мелькнул тощий хвост поленом. Джаспер ударил по тормозам и вывернул руль. Серена невольно попала рукой ему по лицу, по той стороне, где больной зуб. Джаспер взвыл. Серена треснулась лбом о приборную панель. Машина встала, и, когда дар речи вернулся, Джаспер спросил:

– Ты цела? Мы его не сбили?

– Кто это был? Опоссум? Черт, синяк будет.

– Нет, опоссум вряд ли. Для опоссума он слишком крупный. Может, олень?

– В Новой Зеландии не водятся олени. Тут единственное млекопитающее – летучая мышь. А так – только мы, бедные невинные сумчатые. Сумчатые!

Она даже фыркнула от смеха. Джаспер с изумлением увидел слезы у нее на глазах. Серена так хохотала, что ни слова не могла выговорить.

– Какие сумчатые? Это я сумчатый? Ты надо мной смеешься, что ли?

– Нет, глупый ты млекопитающий, – она хлопнула его по плечу. – Это опоссум сумчатый – носит детенышей в таком кожистом мешке. Просто слово очень смешное – сумчатый! Я когда его слышу, всегда ржу до упаду, не могу удержаться. Как «помочи» или «копчик».

Джаспер в этом слове не видел ничего такого уж уморительного, но на всякий случай тоже посмеялся.

– Сумчатый. Ха.

– У тебя кровь изо рта. – Серена все еще хихикала. – Ну‑ка, – она достала из рюкзачка грязную бумажную салфетку, лизнула и приложила ему к нижней губе. – Дай‑ка я сяду за руль.

– Может, это была собака, – сказал Джаспер.

На дороге больше никто не появлялся.

Приезд

Фьорд Милфорд‑Саунд, как брошенный кем‑то ботинок, врезается в брюхо Южного острова на двадцать два километра. В ботинке плещется Тасманово море, неспокойное, темное и холодное. Абель Тасман, первый европеец, ступивший на новозеландский берег, поспешил убраться оттуда, когда несколько человек из его команды были съедены аборигенами. За спиной он оставил бухту Брейкси, фьорды Даубтфул, Джордж и Милфорд‑Саунд, до которого теперь можно добраться и по морю, и по суше: пешей тропой Милфорд‑Трек и автомобильной дорогой через туннель Хомер.

Зимой дорога иногда становится непроходима из‑за лавин и снежных заносов. Да и летом бывают внезапные снегопады, иногда даже бураны. Сейчас лето или зима? На земле лежал снег. Болел зуб. Джаспер не помнил, какое тут время года.

«Милфорд‑отель» оказался высоким белым зданием в колониальном стиле. С верандой, как раз для теплой декабрьской погоды. Из окон фасада открывается вид на Митру, горный пик 1695 метров высотой, смотрящийся в воды фьорда. К широкой луговине за отелем спускаются скалы пониже. Автодорога заканчивается у парадного входа, а у заднего крыльца начинается пешеходная тропа.

Что бывает, когда человек приходит на край света? Иногда он попадает на праздник;. На праздник, который начался уже очень давно. Музыка, свечи, напитки, танцы. Странные вещи творятся на таких праздниках. Это ж край света, в конце концов.

За отелем небольшая автостоянка. Уже почти полная, к огорчению Джаспера. Слышался джаз. Обе стеклянные двери были открыты, можно заглянуть в танцевальный зал. Там было полно народу. Кто‑то танцевал, кто‑то ужинал за маленькими столиками. Кто‑то низким задушевным голосом пел: «Я, увез бы, тебя, на лодчонке, в Китай». Праздничный шум – позвякивание ножей и вилок, звон бокалов, джаз, пение, – лился наружу сквозь двери, открытые в сторону пешеходной тропы, где стояли Джаспер с Сереной.

И зуб, и все тело тяжело заныли на свежем холодном воздухе. Джаспер с сомнением оглядел Серену, ее спутанные кудряшки, разделенные на пробор как раз над свежим фиолетовым синяком. Ее джинсы, кое‑где протертые до дыр. Сам он был одет в толстовку с эмблемой их студенческого братства: две собачки сношаются. Кроссовки грязные, а джинсы до сих пор мокрые до колен.

– Серена, – сказал он, – тут праздник какой‑то.

– Ну да, я же тебе говорила. Пошли. Я люблю праздники. Всё такое красивое – коктейли, салфеточки, ерунда разная на палочках – как их? – канапе.

Женщины были в вечерних платьях. Мужчины в смокингах. Некоторые в парадных костюмах с широкими матерчатыми поясами. Зуб опять заболел. Серена обернулась и скорчила сердитую гримасу.

– Пошли, – прошипела она.

– Подожди, Серена. Давай поищем другой вход.

Чем дальше она удалялась от Джаспера – то есть чем ближе подходила к дверям – тем сильнее наваливался на него груз горы над тоннелем. Зуб теперь словно тыкали раскаленной иглой. Как альпенштоком. Джаспер бросился за своей спутницей.

У открытых дверей их встретил высокий мужчина, одетый в черный костюм. Лицо покрыто буйной растительностью.

– Вот и вы, – сказал он. Костюм старомодный, с узким крахмальным воротничком. Улыбка такая, будто Серена с Джаспером старые знакомые, которых он давно не видел. Красные губы в черной бороде казались накрашенными.

– Вы нас ждали? – спросил Джаспер.

– Конечно, – он все еще улыбался. – Леди так настойчиво просила приготовить вам комнату.

Серена лукаво посмотрела на Джаспера.

– Ну хоть одна свободная комната у вас наверняка есть!

– Да, мы подготовили для вас кое‑что. Заходите скорее, погода ужасная. Меня зовут мистер Доннер.

– Я Серена Силкерт, а это Джаспер Тадд.

Мистер Доннер протянул руку. Ладонь у него была не теплая и не холодная, и пожатие самое обычное, не вялое и не слишком сильное, но Джаспер поспешно выдернул руку, будто коснулся угря или ожившего камня. Мистер Доннер еще раз улыбнулся ему, взял под руку Серену и повел в отель.

Они вошли в танцевальный зал. Как раз в этот момент музыка смолкла, гости обернулись в сторону Джаспера и Серены. Сквозняк сорвал с оркестровых пюпитров ноты и потащил по полу. Какая‑то женщина засмеялась.

Танцевальный зал был прямоугольный, и в стене напротив окон горели два огромных камина. Тихо гудело пламя, прогоравшие дрова издавали тоненький ноющий стон. Странная тишина постепенно заполнилась другими звуками – шелестом одежды, стуком ботинок, короткими репликами – гости собирали разлетевшиеся ноты. Огоньки свечей на столах трепетали от ветра, рвущегося в открытые двери. При желтом масляном свете свечей лица, казалось, плавали в темноте, как белые маски. Рядом с Джаспером остановился какой‑то мужчина, они обменялись вежливыми улыбками. Зубы во рту незнакомца были сточены до острых обломков. Джаспер отшатнулся. Щеки у всех пылали, глаза блестели – «Бабушка‑бабушка, почему у тебя такие большие глаза?» За каждым, как хвост, тянулась длинная тень и корчилась в свете каминов.

– Кто здесь у вас собрался? – спросил Джаспер.

– Вы американец, да, мистер Доннер? – спросила Серена.

– Да, – он еще раз оглядел их. Взгляд задержался на лбу Серены. – Во‑первых, почему бы вам не освежиться с дороги? Мы вас поселили наверху, в комнате 43. Ключи уже там, в дверях, – сказал он почти извиняющимся тоном, протягивая листок со схемой прохода. – Боюсь, в отеле не очень легко сориентироваться. Главное, когда подниметесь, все время поворачивайте налево. Ну, удачи.

Джаспер шел за Сереной сквозь переплетение лестниц и коридоров. Иногда лестницы вели к дверям, иногда двери к лестницам. Снаружи здание казалось куда проще, совсем не таким большим и запутанным. Серена шагала уверенно, на каждом повороте сверяясь со схемой; Джаспер ковылял за ней, боясь, что отстанет и никогда не найдет дорогу к комнате или обратно в танцевальный зал. Выцветший красный ковер под ногами был усеян осыпающейся штукатуркой. Серена что‑то бормотала под нос, глядя в листок со схемой. Налево, налево, еще раз налево.

Следуя за Сереной, Джаспер испытывал какое‑то странное ощущение, дежа вю. Так же он шел когда‑то за бабушкой – впереди маячил высокий, туго закрученный пучок полуседых волос. Они куда‑то шли вдвоем, куда, Джаспер уже не помнил. Он был маленьким мальчиком. Джаспер все больше задумывался и отставал; вдруг его спутница обернулась – белое лицо Серены с синяком на лбу – высунулась из‑за угла и сказала:

– Быстрее. Я в туалет хочу.

Наконец они вышли в коридор с комнатой 43, хотя номерных табличек на дверях не было. В одной из комнат кто‑то расхаживал взад‑вперед и громко сопел. Джасперу показалось, что они миновали эту дверь как‑то крадучись, а невидимый постоялец стал дышать тише, словно притаился. Джаспер представил огромного толстяка, прильнувшего к замочной скважине.

Последняя комната, видимо, и была сорок третьей – в двери тускло поблескивал ключ. Сама дверь была такая узкая и низенькая, что Джасперу пришлось пригнуться. В комнате оказался наклонный потолок, а посередине стояла двуспальная кровать с большими подушками и стеганым одеялом, продавленная в центре, как осевший свадебный торт. Пахло сыростью. Джаспер сбросил рюкзак.

– Видела, какие зубы у того, в смокинге?

– У мистера Доннера? Нормальные. Кстати, как твой зуб?

– Там, в коридоре, за дверью кто‑то сопел. Ты слышала?

Серена взяла его за плечи и встряхнула.

– Джаспер, приляг. Ты же весь день ничего не ел.

– Странный какой‑то отель, – он сел на кровать и плюхнулся на спину, свесив с краю ноги в ботинках.

– Просто это другая страна. – Серена стянула через голову свитер. Под ним ничего не было. Чуть ниже ключицы тянулся толстый розовый шрам. На левой груди остался легкий след, будто от укуса.

– Это я тебя так, – сказал Джаспер.

– А‑аа… ну да. Может, и зуб свой ты об меня сломал.

– У тебя шрам…

Ночью он провел пальцем по этому шраму, Серена медленно вздохнула, улыбнулась и прошептала: «Теплее, еще теплее», и он укусил ее – хотел попробовать, какая она на вкус, оставить на ней свой след, пусть и недолгий.

– Шрам? Я думала, ты у нас вежливый, не будешь спрашивать. Это после пожара. Сгорел дом моего отца. Пришлось выбить окно, и я упала на осколки.

– Ужас какой, – Джаспер снова протянул руку погладить розовый рубец – вдруг эффект будет тот же, что и ночью, – но Серена стояла слишком далеко. Или он лежал слишком далеко.

– Никакой не ужас. Я успела вытащить деньги из тайника под раковиной. Всегда заглядывай под матрас и под раковину. Ты будешь переодеваться в чистое? – Серена достала из рюкзака какую‑то бархатную кофточку.

– Нет, самые чистые у меня эти джинсы.

Но Джаспер все‑таки вытащил свитер и надел поверх тонкой толстовки. Он лежал на кровати и смотрел на Серену. У нее был совершенно домашний вид, даже здесь, в этом странном отеле. Интересно, каким был ее настоящий дом в Питтсбурге? Джаспер представил: комната охвачена огнем, а она сидит, уютно устроившись на горящем диване, смотрит горящий телевизор, на коленях котенок – сплошной комок пламени. В руках у Серены карта, он только сейчас разглядел, целый атлас с картами. Огонь пожирает дороги, города, континенты, всю навигационную информацию. Теперь они уже никогда не вернутся домой. Джаспер открыл рот и вдохнул, еще, еще, как можно глубже.

Серена потянула его за ногу, он сел и нащупал в кармане аспирин. Высыпал в ладонь горсть таблеток, проглотил одну за другой. Еще в кармане лежал конверт с зубом. Серена взяла его у Джаспера, распечатала, поддев уголок. Подержала в ладони кусочек зуба и вдруг бросила себе в рот.

– Фу‑у! Ты что? – воскликнул Джаспер. Но почему‑то ему было… почти приятно.

– Вкусно. Как леденец. У‑мм. Хочешь, спускайся. Бери карту, не жди меня, я не потеряюсь. Пойду быстро душ приму, – она даже не стала закрывать дверь в ванную.

В коридоре Джаспер принялся изучать схему отеля, изо всех сил прислушиваясь – что делает таинственный постоялец, сопевший за одной из соседних дверей? Но слышалась только музыка, очень отдаленная. В конце концов Джаспер решил ориентироваться на нее и углубился в лабиринт лестниц, дверей и холлов. Краешком глаза он все время видел непонятное существо, которое чуть не сбил на дороге в отель, – оно кралось рядом, сутулое, безволосое, злое. И вдобавок горело. Желто‑красные язычки холодного пламени курчавились у него на спине, как шерсть, и падали на ковер. Бабушка, семенившая где‑то сзади, аккуратно сметала их веничком в совок. «Вывели бы пса‑то, – услышал Джаспер ее голос, – не приучен ведь совсем к дому». Где‑то наверху со скрипом открылась дверь, громко хлопнула и опять открылась.

В зале накрыли новый столик на двоих. Джаспер сел спиной к камину. Мистер Доннер танцевал с грузной женщиной в красном. По стене двигались длинные черные тени гостей, на лицах играли красные блики. На кого бы Джаспер ни посмотрел, все отводили взгляд. Но он был уверен – его рассматривали. Зря он не принял душ. Или хотя бы не причесался.

Жар от камина грел затылок, уютный треск и посвистывание дров навевали дремоту, но ледяной сквозняк из открытых дверей холодил висок и щеку. Джаспер наполовину мерз, наполовину горел. Может, вернуться в номер? Нет, там примерно то же самое: холодные сырые простыни, а между ними липкая теплая Серена. Джаспер представил глухие стены комнатки и содрогнулся. Нет, лучше уж сидеть здесь, между камином и распахнутыми окнами.

В ближайшем окне, будто в рамке, была гора – тупоконечная и кривая, как сточенный зуб. По склону ползла цепь огоньков. Джаспер заметил, что гости внимательно следят за ними.

Откуда‑то из‑за камина появился официант и стал накрывать еще один стол. Поставил семь приборов, снова исчез. Джаспер перевел взгляд на гору в окне, посчитал огоньки на склоне. Язык опять потянулся к сломанному зубу. Музыканты наяривали на инструментах, танцоры двигались все быстрее и быстрее, стуча каблуками по паркету, вертясь и извиваясь, как пламя в камине.

В зал вошла Серена. На ней было черное облегающее платье и безвкусные фиолетовые колготки. Волосы вымыты, синяк на лбу замазан тональным кремом. Лицо под слоем пудры стало нежно‑белым, как слоновая кость. На губах дурацкая ярко‑красная помада. «Чтоб вкуснее поцеловать тебя, дорогая», – сказал кто‑то из гостей.

Джаспер встал и отодвинул ей стул.

– Ты замечательно выглядишь, – сказал он.

– А ты дерьмово, – заявила она, подождав, пока Джаспер ее усадит. – Как твой зуб? Всё болит? Ты есть можешь?

– Не знаю. Вот вина выпью с удовольствием.

Серена положила ему на лоб прохладную ладошку.

– Бедный зайчик! Ты весь горишь.

Мистер Доннер вышел из круга танцующих. Взял стул от накрытого для семерых стола и присел к Джасперу с Сереной. Он тяжело дышал, изо рта язычками сырого теплого пламени вырывался пар.

– Как вам комната, подходящая? – спросил он.

– Прекрасная комната, – Серена протянула руки к камину поверх скатерти. – Как здорово – живой огонь!

«Чтобы повкуснее зажарить тебя, дорогая», – подумал Джаспер и снова тронул языком зуб.

– Из каких мест приехали ваши гости? – спросил он.

– Вот первое блюдо несут, – сказал мистер Доннер. – Официант поставил перед ними тарелки с густым красным супом и налил вина в бокалы. – Некоторые – очень издалека. Мы каждый год собираемся. Празднуем победу человеческого духа в стихийных бедствиях и сложных ситуациях. Мы все путешественники – кто‑то прошел по опасным местам, кто‑то выжил в неудачной экспедиции или в кораблекрушении. Есть тут вдовы, вдовцы и сироты, уцелевшие после катастроф и рухнувших браков. Это 143‑й Бал Выживших.

– Как интересно, – сказал Джаспер.

Серена ерзала на высоком стуле.

– У вас такое знакомое лицо, – сказала она мистеру Доннеру. – Мы уже где‑то виделись?

– С кем только мы не видимся – множество людей встречаешь, когда ездишь, – он глотнул из бокала. – Сейчас мы ждем еще одну партию гостей. Опаздывают немного.

– И поэтому окна открыты?

– Да, мы надеемся, что они услышали оркестр. Музыка лучше всего подбадривает людей. Только бы им удалось спуститься без новых несчастий.

– Вы о пропавших альпинистах, да? – спросила Серена.

– Их было двадцать три, – сказал Джаспер. – А приборов принесли семь.

Мистер Доннер пожал плечами.

– Попробуйте суп, мистер Тадд.

Джаспер съел ложечку. Суп оказался теплый, очень соленый и обжигал горло перцем.

– Я просто умираю с голоду, – Серена вскоре показала им пустую тарелку. – У Джаспера зуб раскололся, но он боится идти к врачу.

– Да нет, всё нормально, – сказал Джаспер. – Я подожду до Окленда. – Он тут же представил себе оклендского стоматолога – добродушный дяденька в возрасте, с тщательно подстриженными усами и мягкими ручками. Добрый доктор, который до сих пор делает обезболивание веселящим газом. А может, зуб сам вырастет.

На второе были большие куски жареного мяса, какое‑то зеленое желе и морковь с тростниковым сахаром. Густой душистый пар ударил в нос Джасперу. Он порезал морковь и принялся есть ее ложкой.

– Вообще‑то я не очень проголодался, – сказал он.

– После ужина, – сказал мистер Доннер, – мы сядем у камина и будем рассказывать разные истории, случаи из жизни. Надеюсь, вам нравится слушать такие рассказы.

– Страшные истории! – воскликнула Серена. – Прямо как в скаутском лагере! Я всегда любила ходить на костер!

Официант снова налил вина в бокал Джаспера. Он не помнил, как осушил его. «Чтобы лучше выпить тебя, дорогая», – пробормотал сломанный зуб. Джаспера не отпускало какое‑то странное, подозрительное чувство, инстинкт подсказывал – лучше уехать. Или хотя бы подняться в номер и лечь спать. Но там его опять ждет темнота и душная тяжесть тоннеля, ну, в лучшем случае гробоподобная комнатка без окон с унылой продавленной кроватью. Джаспер сделал еще глоток из бокала, чтобы хоть как‑то подкрепить себя. Оркестр заиграл новую песню. Кажется, что‑то очень знакомое. Может быть, «Осенние листья». А может быть, гимн.

– Вы давно путешествуете вместе? – спросил мистер Доннер.

– Вовсе нет, – рассмеялась Серена. – Мы познакомились три дня назад в баре, в Квинстауне. Мы с Джаспером оба путешествуем вокруг света, только в противоположные стороны. Я уже заканчиваю, в следующий вторник лечу на Гавайи, потом должна вернуться домой. А у Джаспера это только вторая остановка.

– Я, наверно, вернусь с тобой домой, в Америку, – сказал Джаспер.

– Не говори глупостей, – махнула рукой Серена, но ее нога под столом скользнула между его ступней и дружелюбно толкнулась. – Я всю жизнь стараюсь быть подальше от дома, подальше и подольше. Да и дома у меня больше никакого нет. Сгорел.

– Как это грустно, – сказал, улыбаясь, мистер Доннер.

– Да нет, – сжала губы Серена. – Я сама его сожгла, только не люблю об этом говорить.

Джаспер смотрел через стол на свою спутницу, которую встретил в баре три дня назад. Разве она похожа на девушку, способную сжечь собственный дом? Хотя он с трудом представлял, как может выглядеть такая девушка. Как называется цвет помады? Глупое такое название… что‑то вроде «Скушай меня» или «Рубиновая смерть», или «Пурпурное наслаждение». А может, «Пожарная машина».

– Что? – сказала Серена. – Все еще хочешь вернуться со мной домой? – и провела ладонью ему по ноге, слегка сжимая колено. – Джаспер не из тех, кто заранее что‑то планирует. Он вообще не предусмотрительный – ни в дороге, ни при случайных знакомствах в барах. Надо быть осторожнее, горе ты луковое, – обернулась она к Джасперу, – вдруг я оказалась бы с приветом? Но нет, он совершенный раздолбай. Зато везучий. Например, заполнил бланк в турагентстве и выиграл кругосветное путешествие.

– Вот как? Да вы счастливчик, – сказал мистер Доннер.

На тарелке у Серены осталось только лужица растаявшего желе.

– Когда Джаспер рассказывал мне эту историю с выигрышем, я думала, это фишка, специально чтобы клеить девушек. Там такой вопрос был: «Почему вы хотите объехать нашу планету?» И он написал: «Если насквозь не пройдешь, придется в обход»! Умора, правда?

– Правда, – сказал Джаспер, стараясь говорить внятно. – Грустно, но правда.

Серена улыбнулась ему.

– А мне вот совсем не на что жаловаться. С Джаспером ездить классно! Он мне подарил динозаврика. Стегозаврика. Спасибо, Джаспер!

– Да не за что.

Джаспер очень хотел сказать что‑нибудь важное, интересное, объяснить, как для него на самом деле важно это путешествие, что он знает, – если долго ехать, однажды в конце концов попадешь в замечательное, волшебное, самое красивое на свете место.

Зубная боль почти прошла, осталось лишь еле заметное подергивание. Оно доносилось будто издалека, наверное, даже из другой страны. Из какого‑нибудь всеми забытого угла, где он когда‑то застрял на пару дней. Джаспер бросил взгляд в окно. Путники были уже на дорожке отеля. Огоньки покачивались взад‑вперед, освещая толстый ствол дерева каури и папоротники у крыльца.

– Смотрите, – сказал мистер Доннер, – пришли. Как раз к десерту.

Все гости поднялись со своих мест и зааплодировали. В танцевальный зал вошли пятеро мужчин и две женщины. Они остановились у порога, словно не веря, что их ждали. Глаза их с тоской смотрели на огонь в каминах, на пустые тарелки, на столы, но никто из путников не двигался. Зато толпу гостей бросило к ним, как приливом.

– Извините, – Серена встала и тоже пошла туда. Джаспер смотрел на нее сзади – черные волосы по плечам, рука с засунутой в рот прядью, длинные ноги в фиолетовых колготках. По залу бесшумно ходили официанты, гасили свечи. Джаспер смотрел, как они прищипывают пальцами трепещущие огоньки. Вскоре единственным освещением останутся красные угли в каминах – лампочки в люстрах едва светились, как далекие звезды, и тоже постепенно гасли.

На другом конце комнаты, у дверей, было уже не различить ни Серены, ни вернувшихся альпинистов. Толпа медленно колыхалась сплошной темной массой, словно тень горы, которая вползла в зал сквозь окна и двери. Из оркестра остался сидеть на месте только виолончелист. Положив на пол инструмент, он запихивал в рот скомканные ноты и жевал их – медленно, вслепую вытягивая листы откуда придется, осторожно держа их, будто живые. Люстры совсем погасли, но Джаспер видел лицо музыканта – темный провал рта, мокрые глаза, полные ужаса.

– А где остальные? – спросил он.

Мистер Доннер смотрел куда‑то в стол, хмурился и грыз ноготь на большом пальце.

– Иногда люди совершают просто немыслимые поступки, чтобы вернуться домой. Им удается невозможное, происходит чудо. И что, они возвращаются домой? Ничего подобного. Гораздо интереснее путешествовать дальше. Затягивает, знаете ли.

Стеклянные двери закрылись – теперь путники были отрезаны от тропы, от гор, даже если и хотели бы отправиться обратно. Огонь у Джаспера за спиной был едва жив, принося в зал больше таинственных теней, чем тепла, но вокруг становилось все жарче и жарче.

Зуб теперь совсем не болел. От вина и камина по телу разливалось приятная истома.

– Хороший вы человек, мистер Доннер. Иначе зуб меня предупредил бы. У меня еще ни разу не было такой дикой зубной боли. Я ни разу не был в таком отеле, на таком празднике. А все‑таки ваше имя я где‑то слышал. Зуб мне подсказывает – знакомое имя.

Гости уже шли обратно, в их сторону, к столику на семерых, но Серены не было видно. Толпа совсем поглотила ее. Или проглотила. Виолончелист покончил с музыкой, поднял смычок и, как фокусник, опустил его в дыру горестно раскрытого рта.

– Может быть, имя вам и правда знакомо, – сказал Джасперу бородатый метрдотель, – но с другой стороны, что такое имя? В конце концов имена становятся всего лишь сувенирами. Памятью о местах, где вы побывали. Позвольте, я представлю вам нескольких моих друзей, – он махнул рукой в сторону гостей, идущих к ним. – Вон там миссис Гоморра, это мистер Чрево Китово, мисс Титаник, маленькая мисс Зазеркалье, мистер и миссис Кошмарный Брак, мистер Кувырком с Водопада.

Где‑то вдалеке завыл волк. Странно. Что там Серена говорила о местной фауне? Здесь же должны быть одни сумчатые. Тонкий тоскливый звук отдавался у Джаспера в зубе.

Мистер Доннер улыбнулся, сверкнув зубами.

– Я знал голод и холод, много чего видел в дороге, но нет ничего хуже, чем лишиться жизни. Предлагаю тост, мистер Та да,

Оба подняли бокалы.

– За путешествия, – сказал один.

– За жизнь, – сказал другой.

– Кто‑то этой осенью едет в Техас, весной многие подаются в Калифорнию и Орегон. Что до меня, то я никуда не собираюсь. Я уже далеко забралась на запад и точно знаю – можно ехать на запад до тех пор, пока не обогнешь земной шар, и ни одно место не покажется подходящим, чтобы остановиться.

Эльвира Пауэр Хайнс, март 1852