Предмартовский период

/245/ Десятилетия между окончанием наполеоновских войн, за которым последовало переустройство Европы в ходе Венского конгресса, и революцией 1848 г. кажутся мирным, спокойным временем. Культура бидермайера, которой суждено было стать символом Австрии, отличалась «уютностью», а крестьяне на идиллические альпийских пейзажах Вальдмюллера и Фенди выглядели опрятными и довольными. Промышленных предприятий на этих картинах нет. Но лицевая сторона бидермайера обманывает, уход буржуазии из политики прикрывал ее жажду власти, моральная чистота бюргерства – потребность, конечно же, скрытую, в порнографии и проституции, социальное спокойствие – брожение, а общественная гармония – серьезную напряженность и конфликты.

Мирное государство, не воевавшее тридцать лет, если не считать интервенций в рамках Священного союза, сегодня бы заняло первое месте в составляемом «Международной амнистией» списке нарушений прав человека. Оборотной и довольно мрачной стороной бидермайера были политические преследования, пытки и цензура. Идеи Французской революции подтачивали основы политического режима, либерализм предполагал участие в управлении государством рядовых граждан, чьи права должна была обеспечить конституция. Особенно разрушительной силой был для монархии национализм. Именно поэтому государство, политику которого в значительной степени определял князь Меттерних, вело беспощадную борьбу против этих идей. «Кучер Европы», добившийся серьезных успехов на международной арене, во внутренней политике был тираном. Система Меттерниха стро‑ /246/ илась на подавлении всякого свободного выражения мысли, действовала отлаженная цензура, запрещалось любое скопление людей в публичных местах, кроме театра и бального зала. Шпики и полиция вели слежку за всеми вызывавшими подозрения. Переносить эту систему позволяла лишь считавшаяся в высшей степени австрийским свойством «расхлябанность».

Помимо императора политическим влиянием обладала только «придворная камарилья», то есть узкий круг доверенных советников. Хотя представители сословий время от времени могли собираться, облачившись в свои разноцветные форменные одежды, их политическое влияние было равно нулю. Господство консервативных сил на протяжении всего XIX века опиралось на армию, бюрократию и католическую церковь (протестантам Меттерних не доверял, так как своим появлением они были обязаны «революционному акту» – 95 тезисам, прибитым Лютером к дверям Замковой церкви в Виттенберге).

Хотя союз между троном и алтарем не нашел выражения в конкордате, как то случилось во времена неоабсолютизма, он был одной из опор государства. /247/

Меттерних доминировал в политике еще во времена императора Франца. Принцип правления «доброго старого Франца», как непонятно почему назвали его позже, заключался в использовании межнациональной напряженности в качестве основы «порядка и всеобщего мира». Сын императора Фердинанд, который должен был унаследовать престол в соответствии с принципом легитимности, был эпилептиком, страдал слабоумием и не был способен к управлению. Когда в 1830 г. революция во Франции смела представителей прямой линии Бурбонов, поставив на их место Луи Филиппа Орлеанского («короля‑буржуа»), ситуация /248/ в монархии Габсбургов законсервировалась. Среди представителей династии были несколько способных, отчасти очень популярных эрцгерцогов (эрцгерцог Карл и, прежде всего, Иоганн^{40}), и это вызывало страх повторения событий, подобных французским.

Тем не менее, император, которого твердо и не вполне бескорыстно поддерживал Меттерних, выступил в пользу принципа легитимности. В 1835 г. Фердинанд унаследовал отцовский трон, но вместо него управляла «государственная конференция», со‑

стоявшая из эрцгерцога Людвига, Меттерниха и Франца Антона Коловрата.[114]Подлинным регентом был Меттерних.

Несмотря на строгий контроль за всеми проявлениями общественного мнения, происходило формирование оппозиции. С одной стороны, некоторые представители интеллигенции, например, поэт Франц Грильпарцер, пытались вопреки цензуре добиваться постановки своих пьес, а кое‑кому, например, аристократу Антону фон Ауэрспергу, писавшему под псевдонимом Анастазиус Грюн, удавалось даже публиковать стихи, содержавшие либеральные идеи. Многие покидали страну и выражали критическую позицию, находясь в Германии. Весьма многозначительно название журнала, который издавал Игнац Куранда, – «Посланец из‑за границы». Другие, например, Виктор Андриан‑Вербург («Австрия и ее будущее»), Франц Шузелька («Австрия превыше всего, если она только захочет этого») или Карл Мёринг («Сибиллины книги из Австрии»), писали памятные записки на политические темы, контрабандой доставлявшиеся в страну и широко распространявшиеся. Организации вроде Союза юридико‑политического чтения (венский вариант английского клуба) или Нижнеавстрийского промыслового союза были местами, где зарождалось сопротивление господствующей системе. Но, наряду с обладавшей небольшим потенциалом политической оппозицией, существовали многочисленные течения, представители которых в своих произведениях прославляли родину и династию, всячески отвлекая внимание от пороков в монархии.

В то время как либеральные идеи во многом удавалось подавлять посредством цензуры, национальные идеи оказались более /249/ способными к сопротивлению. Предмартовский период был эпохой пробуждавшегося, поначалу еще «академического» национализма, ставшего, тем не менее, основой национальных движений второй половины столетия. Идеи романтизма побуждали народы мечтать о будущем величии, обращаясь к собственному прошлому. Немцы видели славные времена в империи высокого средневековья, чехи – в эпохе до 1620 г., венгры грезили эпохой Арпадов, а южные славяне меланхолически обращались мыслью к хорватским и сербским королевствам средних веков. Заботы о совершенствовании языка и исследование истории служили одному делу. В качестве примеров стоит назвать чешского историка Франтишка Палацкого или Йозефа Юнгмана, создавшего пятитомный словарь чешского языка – образцовый труд, которым пользуются по сей день.

И у «исторических наций» империи, и у «неисторических народов» происходило формирование общего национального сознания. Важным инструментом при этом служила языковая стандартизация. Ян Коллар[115]и Людевит Штур[116]оказали значительное влияние на развитие словацкого, Вук Стефанович Караджич[117]– сербского, а Ерней Копитар[118]– словенского языка. Зарождавшиеся национализмы не были свободны от ненависти к «другим». Достаточно одного примера: Людевит Гай,[119]стремившийся к объединению южного славянства под знаменем иллиризма, призывал к тому, чтобы каждый из них во имя прекращения славянских страданий «раскроил череп венгру». Это со всей определенностью вело в направлении межнациональной борьбы. Грильпарцер охарактеризовал этот процесс многократно цитировавшимся афоризмом: «Путь новейшего образования пролега‑ /250/ ет от гуманности к национальности, и от национальности к зверской жестокости» (von Humanität durch Nationalität zur Bestialität). Особенно мощно национальное движение заявило о себе в Италии, где карбонарии боролись за единство страны, разорванной на части решениями Венского конгресса. Множество итальянских патриотов томилось в тюрьмах, прежде всего, во внушавшем страх замке Шпильберг под Брюнном (Брно). Один из таких заключенных, Сильвио Пеллико, создал знаменитые автобиографические записки «Мои темницы» – текст, заклеймивший монархию Габсбургов как государство бесправия и нанесший серьезный ущерб международному престижу Австрии. /251/

Date: 2015-08-24; view: 564; Нарушение авторских прав