В. Жид политический 4 page

В виду сего, нет возможности не придти к убеждению в том, что эксплуатируя своё звание заслуженного агента департамента полиции и не останавливаясь перед сообщением ему шутовских сведений, и большинстве подтасовываемых, вероятно, ad hoc, равно как принося фальшивые жертвы и в лице членов “избранного народа”, Евно Азеф, тем не менее, стремился к цели, предначертанной “старейшинами многострадальной синагоги”, неуклонно и, наконец, достиг её — ad majorem Jsraeli gloriam!… Страшные кончины Плеве и Великого Князя Сергея Александровича — дело жида‑изувера Азефа.

Взгляните хотя бы только на его портит и вас уже никто не обманет…

XI. Таковы картины современной действительности. Правда, они нередко превосходят всякое вероятие и в этом отношении разнствует даже от того, что было учиняемо избранным народом в минувшие века. Сверх того, надлежит памятовать, что не сегодня явилось изречение «если бы небеса обратились в бумагу, а океаны в чернила, то и тогда едва ли хватило бы материала, чтобы описать злодеяния евреев против человечества»

Во всяком случае, и того, что мы уже знаем, довольно, чтобы не ошибаться в выводах.

Многое из мудрости времён указано на страницах этого исследования. Для суждения есть основания.

Просвещающие нас в этом направлении цитаты можно было бы приводить ещё и далее по желанию в произвольных количествах. Для этого не требуется обращаться, например, к таким новейшим знатокам еврейства, каковы Бональд и Туссенель, Прудон и Ширак, Капефиг и Жанне, Гартман и Штилле, Делагэ и Дэни, Вармунд и Дюринг, Фритч и Андрэ, фон‑Ланген и Глагау, Либерман фон Зонненберг и Штеккер, Тридон и Пикар, Вергани и Лихтенштейн, Пранаитис и Роллинг, Врунер и Шлейхер, Дженкинс и Шонерер, Источчи и Люгер, Морес и Дрюмон.

Древние и новые историки и поэты, философы и ораторы, государственные деятели и полководцы, духовные и светские патриоты одинаково и неустанно предостерегали от евреев. Среди них: Аристофан и Плутарх, Набу‑Куддур‑Уссур и Антиох Епифан, Катон и Тацит, Гомер и Ювенал, Персии и Диодор Сицилийский, Марциал и Тит Ливии, Цицерон и Аппион, Полибий и Аммиан Марцеллин, Сенека и Рутилий Нумантийский, Помпеи и Веспассиан, Тит и Луций Квиета, иероним и Дион Кассий, Сципион и Адриан, Магомет и Ричард Львиное Сердце, Лютер и Вольтер, Эйзенменгер и Леман, Гердер и Трейчке, Дройзен и Вагнер, Д'Агессо и Наполеон, Гужено де‑Муссо и Иогап Шсрр, Тьер и Мишлэ, Гиббон и Эдгар Кинэ, Шекспир и Шопенгауэр, Хозе Амадор де‑Лос‑Риос и Ренан, Кант и Фихте, Шампаньи и Литтре, Франц Лист и Виктор Гюго, Чацкий и Мацеевский, Державин и Достоевский, Костомаров, гр. Мордвинов, Иловайский и Гоголь, Аксаков и Грановский, Бисмарк и Мольтке, ОЖоннел и Кар‑лейль, Роберт Пиль и Гладстон. Все они по фактам свидетельствовали об опасностях, которыми грозят сыны Иуды остальным народам, религиям и государствам… Не станем же забывать этого.

XII. Обобщая данные на пути проблемы о жиде политическом, мы видим следующее.

Где только сыны Иуды ни появляются, всюду тотчас же возникает и еврейский вопрос. Причём вопрос этот с успехами просвещения всё яснее и правильнее входит в сознание народов. “Антисемитизм” — термин не верный, так как евреев презирают и среди семитов. Араб в частности, считает своё ружьё опозоренным, если оно даже случайно выстрелит в еврея. Поэтому надо говорить не об “антисемитизме”, а об “антигебраизме”.

На всех перекрёстках евреи галдят, уверяя, что они становятся богаче, вследствие большого трудолюбия и строжайшей бережливости. Но ведь эта сказка рассчитана на невылазность иудейской проблемы, равно как на презираемое “угнетённым племенем” наше добродушие, а уж, разумеется, не построена на желании “избранного народа” раскрыть “человекообразным животным”, каковыми по святому талмуду являются гои, тайны охоты кагала на них же. Хищническое, ничем не стесняющееся стремление к присвоению наряду, конечно, с безнаказанностью, вот что даёт иудеям возможность с таким успехом высасывать деньги из всех каналов человечества.

Хозяйственная свобода наравне со всякой иной — просто средство в глазах евреев, чтобы создать себе род фактической монополии и с ничем уже не обуздываемой наглостью заниматься грабежом. К либеральным хозяйственным учениям “избранный народ” отнёсся совершенно так же, как и к идеям революции. Во‑первых, он добыл отсюда все выгоды, какие только извлеч было мыслимо; во‑вторых, он всё исказил и, наконец, в‑третьих, оставляя, так сказать, в живых ту часть свободы, какая ему особенно приятна, он, если это выгодно, изменяет и ей.

В сущности, ему хочется из общей свободы сделать свободу для евреев, иначе говоря, захватить в свою пользу монополию бесстыдства.

В своей обширной истории евреев (“Geschichte der Juden”, Leipzig, 1870, т. XI, 368) иудей же, несомненно, Грэц сам утверждает следующее: “Берне и Гейне отделялись от еврейства только по внешности, подобно тем воинам, которые захватывают оружие и знамя врага, чтобы скорее настигнуть и с большей лёгкостью сокрушить его”.

“Иудеи, — говорит Дюринг, — были изобретателями рабской формы религии и ярыми приверженцами теократического построения государства. Если не исключительно одни евреи, то зато всего более именно они содействовали рабскому отпечатку в религии и они же распространили это в области античной испорченности. Если еврейство и доныне готово разыгрывать комедию любви к ближнему или даже к врагам, чтобы чем‑нибудь прикрыться, а лучшие национальности удержать во имя христианства от всяких критических поползновений, то комедия этого рода является только характерным примером всего, что когда‑либо порождалось на свет иудейским лицемерием.

Le chef doeuvre de Г Enfer est de se faire nier lui‑meme!…

Боги суть копии людей и зеркало народов.

В Иегове отражается “избранный” им народ, с которым ему угодно вступить в пререкания и подчинять еврейству весь мир, а за это слышать от евреев же хвалу себе. Бог иудеев отличается такой же нетерпимостью, как и его народ. Он должен пользоваться исключительной монополией и рядом с ним не могут существовать никакие иные Боги. Иудеи — избранный народ, а Иегова — единый Бог. Иудеи ‑его рабы, и за это они уполномочены обладать вселенной. Отсюда явствует, что теократия на лицо и в полном объёме. Иегова есть воплощение замыслов иудейства. Еврейское представление о Единосущии — не что иное, как деспотизм эгоизма. Однако, господство, с которым неразрывно связано рабское подчинение, вовсе не знает свободного человека. Все — креатура и раб. Народ же, сплошь состоявший из креатур и лишённый чувства свободы не мог, без сомнения, не обнаружить этого и в судьбах своей истории. Где всё создаёт такая религия, там она должна быть религией рабов. Понятие сынов Иуды о единосущии Бога вытекало, как из своего зародыша, из их стремлений к монополии, равно как из домогательств, жаждавших всё преклонить под свою пяту.

Иудей знает только рабов и рабов над рабами. Стоять по лестнице рабства на самой высшей ступени — единственное честолюбие, ему понятное. Подчиняясь власти Иеговы, самому угнетать ниже стоящих, т. е. разыгрывать роль обер‑раба, вполне отвечает врождённому настроению еврея. Его религия — самое полновесное свидетельство такого образа мыслей. В еврейском служении Иегове заключается расчёт, что своим рабам он поможет осилить все прочие народы и даст владычество над ними. На культе господства и силы евреи всегда были первыми. Они повсюду ластились к властелинам и выделялись пресмыкательством, конечно, если это клонилось к приумножению их влияния и содействовало приобретению положения обер‑рабов. Специфическая идея евреев о Мессии другой цели не имеет. Из их среды должен появиться один, который и вручит им власть над миром. Себя же самих они, неизменно, считали избраннейшим народом на земле, а потому были и остаются бесстыднейшим в оклеветании других людей, даже собственного Иеговы. Религия евреев — самая исключительная и самая нетерпимая из всех. В сущности, она не признаёт ничего, кроме голого иудейского себялюбия и его целей. Вся иудейская законность есть исконное и принципиальное беззаконие по отношению к остальным народам.

Nimst du den Juden gnadig in s Haus, —

Bald treibt er mit Weib und Kind dich hinaus…

И они же, сыны Иуды, тем не менее, не только сами дерзают посягать, но и целыми полчищами “шаббесгоев” хиротонисуются на звание “освободителей”! У кагала в знак этого есть даже, как известно, целая партия “народной свободы”.

Qui nescit simulare, nescit regnare.

С другой стороны, своими религиозными союзами иудеи пользуются для житейских дел и даже пристёгивают сюда свои интернациональные бунды, повсюду вмешиваясь в политику, а в настоящее время норовят и монополизировать её. Притязания, выдаваемые за требования иудейской религии, на самом деле означают домогательства иудейской расы в политическом и социальном отношениях. Тогда как право союзов у других народов более или менее находится в летаргии, иудеи, сплочённые своей религией, владеют преимуществом с энергией, им одним свойственной, поддерживать между собой даже всеобъемлющий интернациональный союз для оркестрировки своих интересов против остального человечества. Как в раннюю эпоху их истории, так и ныне религия евреев служит средством для их существования и распространения, а с другой стороны обеспечивает таковые. В виду этого, ни один иудей по крови, выдавай он себя за атеиста либо материалиста, всё равно не относится к иудейской религии безразлично. Ведь именно она гарантирует ему то господство или, лучше сказать, то положение обер‑раба, которого во все времена только и домогался народ Израиля. Вероломный эгоизм, дерзкое превознесение себя над всеми другими народами, непримиримо враждебное к ним отношение, наглое попрание их прав, — вот то, что имеет здесь опору и продолжает действовать тысячелетиями.

Повествуя о своих злодеяниях при Мардохее, сыны Иуды ссылались на то, что им грозило поголовное избиение. Но то же самое они говорили всегда, чтобы выводить своё право травли, практикуемой евреями неукоснительно, как только сила оказывается на их стороне Интриги и оскорбления, которые через свою прессу они направляют против всего независимого, что в противность иудейскому нахальству, не отрекается от самого себя, равно как изветы и заговоры к разрушению устоев народного духа и уничтожение его представителей у гоев, это, по словам евреев, их самозащита, а не травля. И наоборот, малейшее порицание их собственного бахвальства, они уже называют преследованием их за веру.

Наряду с этим нет отвратительных гнусностей и презреннейшею цинизма, чем всё, на чём изощряется “бесправное” еврейство для посрамления нравов, понятий и верований остального человечества. С неподражаемым пафосом говорят талмуд‑гусары (Talmud‑Husaren) о “божественных” винах либо о не менее “божественной” танцовщице, но никогда не прилагают этого термина к христианству.

И наоборот, раз где‑либо слышится упрёк расовым свойствам иудаизма, ожидовелая пресса всем хором под аккомпанимент литературы кагала и шаббесгоев как один человек, замалчивая разоблачения иудаизма, бросается на всякого, кто осмелится усомниться в голубиной беспорочности Израиля, и готова расправиться с ним, как с Гаманом…

А между тем, иудаин, если можно так его назвать, есть не только спутник и даже возбудитель всякой революции, но для других народов — смертельный яд. Вследствие отравы им разве не колеблются на вековых устоях даже такие колоссы, как Германия и Англия? Разве не ищет от него спасения народ С. Америки? Что же касается России, то разве здесь каждый, в свою очередь, начиная с рабочего и кончая сановником, не испытывает лукавого воздействия, а то и гнёта иудейского?

Ужасное ленское дело не является ли наглядным тому доказательством и сегодня? А между тем, давно ли “избранный народ” поучал нас свободе? Как же не признать истинности афоризма: “l'experience des revolutions nous degoute de tout en nous habituant a tous!…”

XIII. Когда среди леших мхов и бездонных болот, непроглядных лесов и жестоких морозов, без света и знания, отбиваясь от лютых врагов и не видя ниоткуда помощи, доблестные русские люди с одним топором сооружали такую избушку, как Россия, где тогда были евреи?!…

Тем не менее, всего лишь через сто лет, как мы их допустили в Великороссию, те же евреи уже осмелились посягнуть не только на основные заветы жизни русского народа, но и на самую его независимость.

Но что в особенности поучительно, это статистические данные Министерства Юстиции о процентном соотношении “угнетённого племени” на почве бунта и террора с остальными национальностями в России, равно как о параллели в этой сфере между иудеями внутри “черты оседлости” и за её пределами.

Не свыше, чем лишь двойной преступностью в революционном отношении отличаются евреи только одного Варшавского округа. Более, нежели четырежды преступны они в Виленском, Одесском и Киевском округах. Зато по эту сторону оседлости их преступность сразу увеличивается. В Петербургском округе они почти в 111/2 раз преступнее нормы, в Харьковском — в 13 раз, в Саратовском — в 15 раз, в Московском — в 19 раз, в Иркутском — в 26 раз, в Казанском — в 47 раз!

Над этим стоит призадуматься!

И особенно следует поразмыслить тем русским идиотам, которые верят жидовской басне, будто еврейская революция есть результат стеснения “избранного народа” в черте иудейской оседлости. Если бы это была правда, если бы отмена черты оседлости погашала у евреев революционный дух, то статистика сложилась бы совершенно обратно. Казалось бы, чего бунтовать евреям, которые уже пропущены в центральную Россию и пользуются там почти полным равноправием? В отношении их лично черта оседлости ведь снята. Но именно они‑то и являются самыми ярыми революционерами, они‑то и выделяют 10—15—20—30— и 47‑кратное против нормального для них количество бунтарей.

Как это ни неожиданно для русских ротозеев, наименее враждебными к России оказываются евреи за чертой оседлости, а наиболее воспалёнными ненавистниками — как раз те, которых мы имели роковую ошибку пропустить к себе.

Это психологически понятно. Пока еврей оперирует в Царстве Польском и в Западной России, он чувствует себя более или менее на родине, на месте 500‑летнего пастбища своего племени. Тут даже этому вечному номаду свойственен некоторый консерватизм; притом полное экономическое порабощение славянских масс не располагает ниспровергать достигнутый порядок отношений, для евреев столь выгодный. Не то в коренной России, куда евреи проникли пока ещё в небольшом проценте общего населения. Здесь с ними происходит то же самое, что с кочевником, увидавшим новое пастбище. Скот обыкновенно с жадностью бросается на новый корм и готов сожрать его сразу. Для евреев по ту сторону черты Россия представляет Ханаан, куда они ещё не вступили, для евреев же по эту сторону Россия‑Ханаан, уже достигнутый, который они, как в эпоху Иисуса Навина, готовы залить кровью коренных жителей, лишь бы овладеть им.

L'appetit vient en mangeant! Чем ближе добыча, тем острее страсть к захвату, вот почему все эти казанские, иркутские, саратовские, московские жиды в эпоху революции казались осатаневшими в попытках разрушить Россию. Единственно, что спасло нас тогда — это крайняя обширность России и сравнительная всё‑таки ничтожность заразного начала.

Суммируя сказанное, необходимо признать, что, если на сцене истории бывали народы, которые свою религию делали предметом политики, то евреи неуклонно рассматривали политику, как орудие своей религии. Развивая же свою тиранию, а центр своей тяжести установив теперь в России, “угнетённое племя” достигло того, что вопрос об уравнении в Финляндии русских с коренным населением долго игнорировался Государственной Думой и, наоборот, ею же отдавалось преимущество законопроекту о равноправии евреев с русским народом на всём пространстве страны, приобретённой его, а отнюдь не их кровью.

On ne se dispute pas sur ce qui est evidant, — mais pour Pincom‑prehensible on se bat et pour Г absurde on se tue!…

Действительно, нельзя не придти в отчаяние за разум человеческий при виде тех гекатомб окровавленного человеческого мяса, которые ради уничтожения “черты оседлости” были воздвигаемы по наущению сынов Иуды, нагло обманутыми, до безумия в бешенстве доведёнными, “сознательными” пролетариями на огромных пространствах русской земли… И горе тому, кто осмеливался идти со средствами врачевания!

Никогда, быть может, с большей яркостью не раскрывалась глубина правды в трагическом, но увы, согласном с жизнью пессимизме мыслей Лагарпа, воспитателя Александра I Благословенного, как именно в период “русской” революции, когда тёмный русский крестьянин шёл добывать себе счастья под змеиными наговорами еврея‑иллюминатора!…

“Cest un danger d^aimer les hommes,

Un malheur de les gouverner;

Les sentir — un effort

Que bientot on oublie,

Les eclairer — une folie

Quils n ont jamais su pardonner!..”[120].

Довести эти явления до их кульминации, разложить жизненные элементы общества, умножить его центробежные силы, обезоружить власть до невозможности управления ни обыденными, ни чрезвычайными средствами, таковы политико‑социальные задачи еврейства.

13 мая 1907 г. на заседании Государственной Думы Мойше Винавер сказал: “В данный момент речь идёт о равенстве гражданских прав. От чего же в этом вопросе наши министры проявляют трусость? Мы имеем право пригвоздить их за это к позорному столбу!… Доколе в стране есть неравенство (евреев, разумеется), — не будет в стране мира!”

7 июня, в той же Думе, иудейский же депутат, наглый шаббесгой Щепкин, равным образом осмелился и на такие слова:

“Министр Столыпин вступает открыто на путь борьбы со свободой, со всем освободительным движением, и мы устами полумиллионного населения Одессы шлём пожелание Столыпину в этой борьбе всяческих неудач, поражения и гибели, шлём ему народное проклятие!”

Наступает 12 августа… “Что это, — сон?!” — несколько очнувшись, спрашивает девочка, дочь П. А. Столыпина, которую с раздробленными ногами выносят из только что разрушенной взрывом дачи её отца, министра. “Нет, барышня, это не сон!” — отвечает ей один из солдат, оклеветанных жидом Якубзоном в той же Государственной Думе. Вместе с дочерью был изувечен и 3‑х летний сын П. А. Столыпина. Сверх того, здесь же изранено или истерзано более тридцати человек, из которых шесть вскоре умерли; судьба остальных представлялась неизвестной и, во всяком случае, печальной;… наконец, 24 человека убиты на месте, а клочья их тел были разбросаны на значительном расстоянии, частью даже повисли на деревьях. Сила адского взрыва была столь ужасна, что отразилась и на другом берегу реки. Солидное здание дачи на аптекарском острове в Петербурге разрушено так, как это могла сделать только вновь усовершенствованная радиоактивная бомба… Сам министр остался невредим и, стало быть, цель злодеяния не достигнута. Но как ещё весь этот ужас отзовётся на душе отца семьи и невольного виновника стольких жертв, об этом судить тогда представлялось трудным…

Бомба, которой несколько раньше был растерзан Плеве, оказалась привезённой из Белостока, а портфель, взорвавший несколько десятков человек на роковом приёме у Столыпина, был, повидимому, доставлен из Москвы. Первопрестольная столица России являлась как бы главным притоном еврейской революции. Один из бешеных зверей, принесших бомбу 12 августа и, в свою очередь, убитый, оказался, по медицинскому освидетельствованию, также иудеем…

Располагая большими деньгами, эти звери занимали лучшие помещения, катались в роскошных ландо и бывали в опере даже накануне злодейства. Рассказывают, будто за несколько времени до взрыва “портфеля” мимо дачи Столыпина проехал красный автомобиль, который видели и перед убийством Плеве…

Судьбе было угодно чтобы, в числе других скончались мученической смертью и старик швейцар, прослуживший 40 с лишком лет при 16‑ти министрах, и такой патриот, как князь Н. В. Шаховской, а “председатель центрального комитета партии народной свободы” остался жив…

Скорбь и страх охватили бесконечные массы людей и у нас, и за границей. Единодушный клик сострадания, ужаса и протеста послышался отовсюду, за исключением “освободительной” прессы, всеконечно.

П. А. Столыпин остался жив и не дрогнул, исполняя ещё многое на службе отечеству. Но он не берёгся. Напротив, обуздывая Финляндию и сокрушая ярость иудейского террора в России, он не допустил заглохнуть делу о ритуальном убийстве Андрюши Ющинского и поднял вопрос не о национализации кредита, как заведомо лживо бесновалась иудейская печать, а лишь о выделении большей доли средств Государственного Банка на учёт русских торгово‑промышленных векселей. Этого мало. Он вдохнул веру в рассвет лучших для нас дней и грозно стал на страже русского знамени. Наконец, будучи ещё молодым сравнительно человеком, он, видимо, только расправлял ещё орлиные крылья.

Такой для себя опасности враги России допустить не могли. С точки зрения всемирного кагала, П. А. Столыпин не должен был оставаться в живых.

Сыны Иуды умеют подстерегать, да и с корыстью либо с честолюбием знаются…

Прошло четыре года со дня взрыва на Аптекарском острове. Время, этот всеисцеляющий врач, позволило, казалось, утихнуть и тем страданиям, которые вынес П. А. Столыпин, переживая событие 12 августа 1907 года… Вдруг пожелания гибели, прошипевшие через одесского шаббесгоя Щепкина 7 июня 1907 года, отозвались предательским выстрелом Мордки Богрова… 1 сентября 1911 года.

А в Государственной Думе целое сообщество хочет уничтожением “черты оседлости” открыть все заслоны и затопить Россию всепожирающими паразитами, т. е. во много раз увеличить их губительную силу.

Sunt pueri, pueri, — puerilia tractant!…

Что же это, в конце концов, означает? Это показывает страстное желание жидов и шаббесгоев добиться своей цели проделать в России уже не скоропостижный и не удачный бунт, как в 1905 году, а огромный и кровавый погром в стиле великой французской революции, с сотнями тысяч замученных жертв и с полным ниспровержением нашего исторического строя.

“Le seul auquel la Revolution a profite est le juif; tout vient du juif, tour revient au juif!…”, — свидетельствует такой мыслитель, как Дрюмон.

Устроенная жидомасонами “философская” революция дала евреям во Франции неслыханное торжество. Там не только сложилась династия Ротшильдов, но менее, нежели в течение одного века, сто тысяч евреев сделались хозяевами великой католической державы.

То же хотят проделать и с великим православным царством.

Начинают с цареубийства, кончают народоубийством!..

XIV. Путём изложенного, ознакомившись до некоторой степени с фактическим материалом, мы для полноты картины должны обратиться к характеристике самих методов иудейской политики.

Кто, не зная евреев, столкнулся бы впервые с политиком из кагальной среды, тот, exusez du peu, был бы сначала очарован. Его удивляли бы яркость и блеск, увлекающая живость, даже вдохновенность приёмов. Свободные от оков сомнения, быстрые, как стрелы, сверкающие как метеоры, идеи показались бы ему брызгами высшего дарования. Впадая в невольное сравнение сложности мыслей и научности сочетаний арийского ума с этой чудной лёгкостью и ослепительной смелостью, он, быть может, отдал бы преимущество уму еврейскому и даже стал бы рассматривать этот последний, как избранника, призванного взять на себя будущее человечества и держать бразды правления в своих руках.

Однако, уже при некоторой проницательности не могла бы не поразить наблюдателя масса странностей. Дикость жестов, болезненный огонь в глазах, резкость порывов и ядовитость интонаций не допустили бы его увлечься первым впечатлением…

Вскоре, слушая далее, он, к своему удивлению, заметил бы, что еврейский мозг живёт концепциями уже готовыми, причём они являются внезапно и непроизвольно, как бы приносимые сокрытым телеграфом. С этой минуты он едва ли мог бы удержаться от подозрения, что во всяком иудейском политике есть несомненный зачаток безумия. Но и засим прошло бы немало времени, пока он вникнул бы в дело вполне и признал бы, что у такого еврея сумашествие повинуется точным законам, неуклонно преследует одну и ту же цель, а в основании своём имеет жестокую, неутолимую алчность.

Более же глубокое внимание указало бы ещё и на следующую, важнейшую особенность. Соединённые тайными нитями, еврейские политики при данных условиях чувствуют и повторяют буквально то же самое; им не надо ни видется, ни сговариваться; один и тот же незримый ток влияет на них всех разом; повинуясь какому‑то мистическому влиянию, они исполняют его без наивной дисгармонии.

Наконец, дальнейшее исследование различий между нормальным пониманием вещей, как его познаёт арийский гений, и еврейскими несообразностями выяснило бы, что идеи кагала в политике не только исключают возможность взвесить их, но едва лишь наблюдатель оградит себя от их пустозвонной стремительности, как они представляются ему в своём естественном состоянии неизлечимого возбуждения, неуравновешенными и несогласованными взаимно. Они переливают из пустого в порожнее, а подвижность языка разоблачает лишь умственную нищету. В заключение, прорываются наружу и другие недочёты. Интеллектуальный организм евреев не выносит глубокой вдумчивости в прошлое и в будущее; ему не дано постигать факты с их отдалёнными причинами и постепенным течением и следовать за их предстоящим развитием; у еврея нет той способности глядеть вперёд и назад, которая так метко выражалась в двойном лице бога Януса, символизировавшего у мудрых римлян политический гений; его горизонт сводится к узкой действительности; схватившись за неё, он в ослеплённой болтовне строит на этом все свои воздушные замки…

Таков же и его язык. Здравый смысл принимает здесь участие далеко не всегда, зато безумие сквозит неизменно, в большей или меньшей степени. Чрезмерность восхвалений либо азарт злословия, беззастенчивость противоречий и словеса лукавства, злорадство предсказаний, лживость доводов и осязательность нелепостей за весьма редкими изьятиями, кладут здесь свою печать, а иной раз и совершенно переполняют еврейскую речь о политике. Естественно, что пустословие этого рода нередко влияет на слушателя, как яд миазмов, которого нельзя вдыхать без головной боли и без общего упадка сил. Nihil est Judaeo miserius aut… superbius!

Что же касается обмана, то каким образом иудейский политик стал бы от него воздерживаться? Наоборот, у каждого из них есть в этом случае свой багаж: один был закадычным приятелем Гамбетты, другой вдохновлял политику Бисмарка, третий свысока повествует о таких людях, которых он и в глаза не видал. Как ведь приятно ввести в заблуждение или навязать сказку с хитро подтасованными деталями!.. В этом — двойное удовольствие: и себе самому придаёшь цену, да и над другими позабавишься всласть.

Одержимый глубочайшим предательством, еврейский политик безустанно пожирается алчностью, но не менее того мучается гордыней. Проникнутый собственным превосходством, он свысока глядит на арийский мир, говоря себе, что, если это не нынешняя, то, уже без сомнения, будущая его добыча. Разве не всё должно отступать перед ним? Да и как, владея систематизированными ad hoc способностями, располагая дарованиями, выработанными и нанизанными природой именно с целью победы, он мог бы лишиться такого владычества? Не за ним ли сокровища энергии и лабиринты коварства? Не ему ли предстоит расквитаться за вековые унижения и оправдать пророчество о всемирном господстве, пророчество, пережившее разгром Иерусалима и разрушение храма?

С такими идеями и вожделениями политика евреев не может преследовать иной цели, кроме верховенства иудейского общества над обществом арийцев, а к этой цели она должна стремиться с воинственным рвением и деловитостью ростовщика. От времени до времени, медленно и в тишине умножив и подготовив свои силы, еврейская армия трогается в поход и кидается на мировую сцену. Сокрушая перед собой препятствия, она переносится от успеха к успеху, от триумфа к триумфу…

Не следует поэтому удивляться, что политика сынов Иуды действует на арийское общество разлагающим образом, что она стремится ослепить умы, обессилить историческое самосознание, ниспровергнув веру в прошлое, по всем направлениям распространить легкомыслие и безрассудство.

“Склонность вдохновляться чуждыми национальными интересами и стремлениями, даже когда они могут быть осуществлены не иначе, как за счёт унижения собственного отечества, есть одна из важнейших разновидностей современного политического психоза”. (Бисмарк).

С того момента, когда арийское общество вступает в одну из таких фаз, среди которых народ, охваченный помешательством, обольщаемый видениями и подавляемый отвлечёнными туманностями, убеждает себя, что всё свершившееся на его жизненном пути было только мракобесием и ложью, склоняет главу перед оскорблениями чужеземца и даже сам повторяет их, засыпает в кругу опасностей, ему угрожающих, и вожделений, его гнетущих, тогда для еврейства наступает полный простор, а уж сыны Иуды не промахнутся. В своих разрушительных атаках они сумеют обнять как самые глубокие и отдалённые устои арийского общества, так и всё, что у него есть великого в настоящее время. Религия, воинские доблести, память о знаменитых деяниях и о славной борьбе, спасшей национальную независимость, Греция и Франция, поэмы Гомера как и христианские храмы — всё будет предано поруганию. Софизм, ирония и карикатура, в стихах прозе и музыке разъедят всё своими прокажёнными струпьями.

Date: 2015-08-24; view: 305; Нарушение авторских прав